О людях и богах. Рассказы

И он даже показал язык сполоховидному Божеству в азарте полемики. После чего снова уткнулся рылом в светящийся дебилоид.

Было даже слышно, как Божество внутри себя вздохнуло, очевидно удручённое трёхмерной примитивностью своих подчинённых божков.

– Ну а ты, Ванюша, – грустным голосом обратилось оно к Русскому богу, – что ты мне насчёт своих планов скажешь-поведаешь? Есть ли они у тебя, или ты по-прежнему в мировом масштабе этакий дурак-недотёпа?

На что русский бог улыбнулся, тряхнул золотыми кудрями, слегка пожал плечами молодецкими, да таково небесному родителю и отвечал:

– По правде я собираюсь на Землице нашей жить, по ней самой… Кривда сложна – да нам не нужна, а правда проста —да зато не пуста. И тот лишь богат, кто правде рад, а не тот, у кого много палат. И наша вера – это Мера, а то что зело – оно зло. Вот пожалуй и весь сказ, а кто много бает, да дела не знает – нам не указ.

– Хм, – усмехнулось Божество с неопределённым выражением, а затем вернулось к строгости и грозности, почему-то в отношении к здешним богам в нём преобладавшем.

– Ну что же, – загромыхало оно сызнова, – приступим пожалуй к заключительной процедуре… Но пока выясним один вопросец. Почему без жён сюда заявились, как я вам давеча наказывало?.. А ну – отвечать по порядку!

– Э-э-э… Так я это… – смутился от неожиданности палестинский бог, но потом вдруг нашёлся и с присущим ему юмором брякнул: – Молодой я ишшо, ваше велико, погулять малость хоцца. Хе-хе-хе!

– Ха-ха-ха-ха! – на всю округу расхохоталось Вселенское Божество. – Ах, молодой говоришь… Пупсик, значит? Тады и короны тебе не видать – рази ж пупсикам корона властная по сознанию?.. Следующий!

Византийский бог изобразил на лице явное неудовольствие, словно он был оскорблён подобными нескромными вопросами до глубины души. Он гордо подбоченился и сказал с дрожью негодования в голосе:

– Да как же это вы, батюшка, и подумать-то такое могли, чтобы меня женить! Разве ж вы не знаете, что я с плотью своею насмерть прямо борюсь! Я горазд истязаниями аскетическими вовсю заниматься, а не в греховодье с бабами толстомясыми барахтаться. Не желаю я ни за что быть обракованным. Я святым быть хочу, вот!

– Ах, вон оно что! – усмехнувись, ответствовало на это Божество. – Чего-то я по вашим пастырям особого рвения в аскетизме не наблюдаю. Ты-то худ, это да, только это показная худоба, а снутри она жиром вся обросла. И духовным в том числе тоже… Не, без жены никак невозможно короноваться! Мне уполовиненные и неполноценные боги тут без надобности… Давай следующий! Ты вон, громила, чего скажешь?

Аравийский бог чуток подумал, а затем решил схитрить, дабы не попасть впросак, как его собратья.

– У меня есть жена! – не моргнув глазом заявил он и обвёл бесстыжим взором присутствующих. – Да, есть… Но показывать её я никому не собираюсь. Нечего женщинам, этим неполноценным созданиям, с мужиками таскаться и тем более на важные совещания приходить. Вах! Пускай у печки сидят, возле котлов, и дома пусть себе прибираются!

– Ну что же, – решительно сказало Божество, – раз так, то пусть сидит дома… Вместе с тобой… А моё слово таково: нет жены – нет и короны! Следующий!

Однако материалистический бог как-будто не слышал этого восклицания. Он как ни в чём не бывало продолжал шариться в виртуальной своей реалности, и лишь уши у него почему-то слегонца покраснели.

Все оставшиеся боги подняли его на смех, а палестинский бог, сложив руки рупором, с ехидцей прокричал своему начальнику:

– А у него тоже нету жонки! Он сам, блин, жонка! Ах-ха-ха-ха-ха-ха!

И тут случилось неожиданное. Из недр полыхавшего божественного сияния раздался не бас, как прежде, а очень красивый грудной женский голос, и этот голос был преисполнен самого настоящего и искреннего негодования и осуждения.

– Ай-яй-яй-яй-яй! – заукоряло Божество материального божка. – И как не стыдно-то, право слово! Да разве ж так можно! Да разве ж это по-божески, а!

– А чё такого я сделал? – чуть ли не визжа от злости, принялся оправдываться бог-толстяк. – Что хочу, то и ворочу! Моё тело – моё дело! Я на Земле хозяин! И никто мне тут не указ! А на корону вашу я плевал – мы тут все демократы, и коронам этим место в музеях, а не на головах топ-водил, ясно!

– Ну и славненько! – прежним басищем это пожелание Божество подтвердило. – Не хочешь, не надо, передадим коронушку кому надо. А и ты более править на планете не будешь, гарантирую. Всё! Ша! Я сказал! В отстойник истории!..

Настала очередь русскому богу перед вселенским Божеством слово молвить.

– Ну а ты, Ванюша, – укоризненно спросило Божество у него, – отчего и ты неженатым расхаживаешь? Не созрел еще что ли, али как?

Широко улыбнулся на эти слова русский бог, а затем сунул руку в лукошко и достал оттуда… лягушечку невеликую с коронкой малахитовой на пучеглазой головке.

– Как быть не женатым!.. – воскликнул он голосом ласковым. – А вот же и жена моя, Лягушка-Царевна, она же Природа-Матушка! Жаль, неуважаема она покамест, бессловесна, дика да неказиста, ну да время-то переменчиво – глядишь, и в прекрасную царевну она со временем вырастет!..

И взыграла в этот миг в сиянии божественного света музыка торжественно-величавая! И заиграл над головой у бога Иванушки солнечный ореол коронообразный! А лягушечка у него с рук на земельку спрыгнула и превратилась тотчас в неописуемо ладную младую красавицу. Поклонились муж и жена земные Вселенскому Божеству, повернулись вокруг и пошли по лужку цветущему в дальнюю светлую даль. А те прочие боги как бы в воздухе постепенно растаяли, и лишь ослепительно-блистающий свет ещё долго сиял над рекою и лесом, словно новых богов в путь-дороженьку провожая, а потом и он погас, к себе в небеса отправившись.

А русский бог с женою своею, Природой-Матушкой, стали на планете Земля жить-поживать да истого добра в людских сознаниях наживать.

Вот и сказочке сей подошёл конец, а кто слушал её и слышал – вестимо, что молодец. А то как же!

Искушение Иисуса

– Верить! Верить надо, Сатана. А ты не веруешь…

Иисус поднял голову, мельком взглянул на горячее, клонящееся к закату солнце и перевёл взор на пылающую от зноя каменистую равнину. Воздух, казалось, был подобен раскалённому воздуху печки, в которой его мать выпекала хлеб.

– А кому верить? – резко воскликнул Сатана. – Богу? А где он, этот бог?.. Ты глупец, братец – бога нет, и никогда не было. Мир существует сам по себе. Мы и есть боги. Всё в нашей власти… Так бери эту власть и пользуйся! Пользуйся, понимаешь! Извлекай из мира пользу!

Иисус вздохнул и скрестил руки на груди.

– Пользу… – усмехнулся он устало и грустно, после чего твёрдо добавил, глядя своему собеседнику прямо в глаза: – А разве ты не ведаешь, брат Сатана, что польза для одного лишь себя обязательно обернётся для тебя же вредом? Это ведь будет и будет непременно, как ни крутись по жизни, как в ней удобно ни устраивайся…

– Чушь! – фыркнул Сатана.

– Нет, не чушь. Правда! Вот ты говоришь, что Бога нет. А разве тот великий образ мироздания, который существует во многих и многих сознаниях, не есть Бог? Образ, к которому стремятся эти светлые сознания? Он благ. Он воистину и полностью благ. А потому вечен.

– Вторая чушь! – надменно ухмыльнулся Сатана. – Чушь несусветная! Живи здесь и сейчас – вот мой девиз! А здесь и сейчас я вполне счастлив и нахожусь во благе. И так будет всегда. Да, всегда – вечно! Или ты считаешь иначе? Тогда ты фантазёр. И дурак. А дураков бьют…

– Но ты же знаешь, что Бог есть? К чему зря кривляться?

– Ладно, знаю… Ну и что с того? Бог никого не карает. Вернее, он карает дураков. А я умный. Я самый умный в мире! И я всегда найду способ быть во благе. В своём отдельном благе. Благо, богатство – это божественно! Значит, я угоден богу. А вот ты – нет, не угоден, раз бедствуешь.

– Я не бедствую.

– Э-э, босяк! Что есть богатство, как не урывание себе блага? А бог и богатство понятия сродные.

Иисус снова усмехнулся, и его сияющие глаза весело сверкнули.

– Эх, братец, братец, – покачал он головой, – ты считаешь себя умнее самого Бога? Шире Его и глубже? О, гордость!..

– Да не считаю я так, не считаю! – отрезал Сатана недовольным тоном. – А впрочем… почему бы и нет? Я часть Ничто. Того Ничто, что бесконечно, того, что и назвать-то нельзя. И понять нельзя тем более… Но ведь и бог наш из того же непонятного теста. Поэтому я также древен и изначален, как всё, как бог… Или как само это Ничто. Как сама Бесконечность! Я, как некая суть, всегда останусь сутью. Ничто ведь всегда было и будет чем-то. Я имею право так считать.

Он подумал несколько мгновений и раздумчиво произнёс:

– Даже если я и ошибаюсь, бесконечная безграничность предполагает беспредельную свободу. Получается, что я прав. Причём… прав всегда!

– Ну, так и исчезни навсегда, – спокойно сказал Иисус.

– Хм! Исчезни… – криво усмехнулся Сатана. – В своё время исчезну, дорогой, в своё время…

– О! – поднял вверх указательный палец Иисус. – Значит, ты не свободен, как всё время тут хвастаешь. Ты, так же, как и все мы, целенаправлен. А, значит, не всё можешь себе позволить. Исчезнуть, – такую ничтожную малость, – и то не можешь.

Иисус рассмеялся.

Сатана недоумённо уставился на своего оппонента, некоторое время, выпучив глаза, на него взирал, и вдруг оглушительно расхохотался, подняв руки к небесам. Стая ворон, сидевшая на земле невдалеке, резко поднялась в воздух. Несколько крупных камней сорвались с утёсов и с грохотом покатились в пропасть. Вдалеке прогремело что-то похожее на гром.

– О, сущее! – раскатисто воскликнул Сатана. – Вот это шутка!

Он перестал смеяться, сверкая чудесной белизны зубами.

– Я знаю, что если ты, братец, меня не послушаешь, то можешь довольно жалко и позорно погибнуть, после чего твои глупые последователи придумают легенду о том, как я тебя искушал. Но сейчас-то как раз ты меня искушаешь. И довольно убедительно, надо отдать тебе должное. Забавно, забавно…

Сатана уселся на плоский камень, опёршись широкой спиной о валун и вытянув вперёд ноги. Какое-то недолгое время он молчал, словно собираясь с мыслями. Иисус смотрел в зыбкую даль, подкидывая на ладони несколько горячих камешков… Сатана сдвинул брови и посуровел. В его тёмных глазах светился ум. Выражение лица было непреклонным и выдавало предельную властность и решительность.

Наконец, он нарушил молчание.

– О бесконечности болтать бесполезно. Нет пользы… Это пустое… Мы с тобой такие сущности, которые оцениваются только лишь и единственно реальными делами. В результате исполнения наших дел происходят различные изменения. Мы работаем…

Он плавно провёл рукой перед собою, одновременно грациозно изгибая её. Получилась волна, или след змеи на мягком песке.

– Вот-вот, – заметил Иисус. – Это и есть твоя сущность.

Сатана растянул губы в артистической ухмылке. Глаза его сощурились, и в них блеснули хитрые огоньки.

– Именно! – подтвердил он. – Это и есть моя сущность… Я так и построил мою реальность… Из всеобщей, заметь, или божьей реальности… Мой мир прочен, разнообразен, прекрасен! И в нём никогда – подчёркиваю, никогда! – не бывает покоя. Всё находится в движении… И в нём не бывает скуки.

– Неужели? – воскликнул Иисус и зевнул.

Словно не заметив прозвучавшей издёвки, Сатана выспренно продолжал:

– В моём мире имеется и постоянство.

– Постоянство изменения…

– Да!

– А также постоянство разнообразных измен, подлостей, коварства, страха, тревоги, боли, жути, и так далее…

– О, это только половина! А что ты скажешь насчёт второй половины?

– Ты об удовольствиях всевозможных что ли? Скажу лишь то, что здешнее вино действительно сладкое, да зато… похмелье горькое.

Сатана изогнул одну бровь и стрельнул в Иисуса пронзительным взором.

– Увы, братец, увы, – развёл он руками. – Такова жизнь… После подъёма непременно идёт упадок. После роста и расцвета – усыхание и уменьшение. А бывает, наступает вот что: пу-ф-ф!

Он быстро надул щёки и толчком выпустил изо рта воздух.

– Да, мой мир несовершенен, – энергично продолжил он. – Он развивается… И я желаю его сделать – со временем – куда более блестящим и прекрасным. Мне нужны толковые соратники, помощники, а также новые идеи, и сила духа, чтобы укрепить и обезопасить мой мир.

– За счёт другого мира и других миров, – твёрдо сказал Иисус и прилёг на валун, опершись локтем о его горячую гладкую поверхность. – Ничего у тебя не получится. Ты уже миллиарды лет тут строишь, а принцип всё тот же у тебя остаётся. Всё рушится у тебя…

– Мой принцип – в силе красоты и в красоте силы!

– Отчасти, лишь отчасти… Причём в малой части. В большей же он проявляется иначе: в безобразии слабости и в слабости безобразия.

– Но у меня слабое постепенно исчезает, поглощаясь сильным. И со временем – я абсолютно в этом уверен! – в моём мире будет только лишь сила и красота.

Иисус поменял позу, сел и положил кисти рук на колени. Его фигура была расслаблена, а лицо совершенно спокойно.

– Сатана, ты змей, – произнёс он сочувственно. – Твой символ – это ты сам, свёрнутый в кольцо и пожирающий собственный хвост, не понимая и не чувствуя, что пожираешь ты самого себя.

– Почему же? – не согласился с ним Сатана. – Очень даже понимаю…

– В твоём мире, – продолжал Иисус, – первые всегда жрали и будут жрать последних. Это вечное убегание от плохого к временному и относительному хорошему. И плохого у тебя явно больше. Хорошего – меньше. Голова змея явно уступает в размерах пожираемому телу. Для всех у тебя места под солнцем не хватает. И никогда не хватит – принцип власти и принцип разделения этого ни за что не позволят.

– Хм, хватит, ещё как хватит…

– Нет, не хватит, брат, не хватит… Твой мир, как на легендарной черепахе, стоит именно на плохом. Плохое – страх, ужас, чрезмерность и боль – у тебя основа основ. И если тебе удастся построить свой мир до самого конца – этот конец будет поистине ужасен. Ты даже не можешь себе представить, насколько ужасен.

Иисус умолк.

Сатана надолго замолчал. Он сидел по-прежнему спокойно, обхватив себя мощными руками за бока и постукивая по рёбрам холёными сильными пальцами. Солнечный лучик, попав ему в слегка ощеренный рот и отразившись от блестящей поверхности переднего зуба, сверкнул мимолётным весёлым бликом.

Сатана посмотрел на Иисуса внимательно и проникновенно, и растянул губы в снисходительной ухмылке. Она не была искренней.

– Ну, ладно, – прогудел он мощно. – Я таки могу с тобой согласиться, братец… Не во всём, конечно, но во многом, даже почти во всём, если хочешь…

Иисус тоже усмехнулся и покачал головой.

– Скажи мне, брат, – Сатана устремил пытливый взор прямо в глаза Иисуса, – ты считаешь, что наш Отец прав полностью?

– Да, – немедленно ответил Иисус. – Именно полностью.

– А я, получается, ошибаюсь тоже полностью, так?

Иисус посерьезнел и посмотрел Сатане в глубину его мерцающих глаз.

– В том-то и дело, – сказал он печально, – что в твоём мире половина, если даже не большая часть, истины и добра. И ещё красоты. И справедливости. И чего ещё хочешь – любви, терпимости, доброты, самопожертвования, подвига…

– Вот-вот! Этого у меня навалом! – радостно воскликнул Сатана.

– Но это преследуемая часть, – не согласился с его восторгом Иисус. – Половина обороняющаяся… А надо наоборот… Правит-то у тебя зло. Насилие правит и хитрость.

– Сила и ум!

– Ну уж нет! Именно насилие у тебя рулит – сила безрадостного принуждения для ведомого большинства. И хитрость – ум-оборотень.

– Но у этого большинства имеется шанс сделаться лучшим меньшинством! – хлопнул себя по колену Сатана. – Но для этого большинству надо стать именно лучше, то есть сильнее, крепче, богаче, здоровее, прекраснее… Это как бы некое духовное сито, сквозь которое проходят лишь достойные.

– Достойные выпасть в осадок, – продолжил за него Иисус. – Ведь сквозь сито проскальзывают лишь самые мельчайшие. А если это сито духовное – то мельчайшие духовно. О, сатанинский перевёрнутый мир! Отбор здесь идёт по худшим. А дерьмо всплывает наверх, поближе к солнечному свету.

Сатана сжал зубы и сверкнул очами.

– Не согласен! Мой мир существует так долго, потому что он построен на правильных принципах.

– И из них главный – поменьше отдать, а побольше взять?

– И что из того?.. – Сатана вскинул брови, – Если мир существует так долго, то само его существование говорит о гениальности построения.

Иисус улыбнулся и несогласно покачал головой.

– Ну уж и гениальности… Поистине, вот безудержное хвастовство и желание продать негодный товар под видом наилучшего… Лицемерие и ложь, пошлость и крикливое кривлянье – вот лицо сознания твоего мира! За миллиарды лет у тебя не появилось настоящего вселенского разума. Так – животный, жёстко запрограммированный умишко. Даже земные люди и те в большей своей части настоящие животные, поэтому и разум у них какой-то извращённый… За всем этим стоит духовная ущербность, пустота. Все блага, которыми владеют твои лучшие – ворованные. Ты ведь и сам вор по большому счёту. Жаль, но ты это до конца не понимаешь. Ибо ты не совсем разумен. Умён – это да, этого у тебя не отнимешь, а вот разума, единого ума, – и Иисус с сожалением развёл руками, – у тебя явно не хватает.

Сатана заёрзал на своём камне, проявляя очевидное нетерпение. Самоуверенность и спокойствие начали его покидать.

– Послушай, братец, – жёлчно процедил он, – я не вор. Я беру своё по праву. И беру не у бога.

– А у кого тогда? Может быть, у своего благословенного Ничто?

– Да, именно так! У Ничто! Или у Всего! Это в данном случае всё равно. Но тебе, я гляжу, этого не понять…

Иисус медленно, превозмогая очевидную усталость, поднялся на ноги и подошёл к Сатане. Тот сидел выпрямившись, словно струна. В его крупной фигуре более не чувствовалось былой расслабленности и грации, в напряжённой позе сквозила скованность и агрессия. Тёмные глаза смотрели зло.

– Тогда зачем тебе я? – просто спросил у него Иисус.

Сатана тоже встал и сделал пару шагов навстречу Иисусу. Он застыл в гордой позе – высоченный, статный, с крутой выпяченной грудью, напоминавшей наковальню кузнеца, с широким разворотом покатых, налитых плеч. Это был прекрасный образец идеальной атлетической фигуры.

Макушка Иисуса не доходила ему и до подбородка. Внешний контраст между братьями был воистину велик. Рядом с писаным красавцем в невероятно прекрасных переливающихся всевозможными цветами одеждах стоял худой, с впалыми щеками бродяга в грязном одеянии и стоптанных сандалиях. Его волосы были пропылены и давно не чёсаны. Однако глаза сияли ровным светом, а лицо было совершенно спокойным.

Наступила недолгая пауза. Оба молчали, глядя друг другу прямо в глаза.

Вдалеке раздался грохот камнепада. Тявкнул шакал. Солнце в знойной дымке мириад мельчайших пылинок, висящих в перегретом воздухе пустыни, садилось за ближайшую безжизненную гору. Близились сумерки.

Оба понимали, что пришло время развязки.

Сатана первым отвёл взгляд, обвёл сузившимися глазами горизонт, а затем быстро вперил вспыхнувший неземной силой взор в очи Иисуса и положил свои тяжёлые грубые руки на слегка от этого поникшие плечи брата.

– Я прошу тебя, Человеческий Сын, – рокочущим зычным басом прогрохотал Сатана, – помочь мне в руководстве моими владениями! Влей ту могучую струю добра и любви в мой царственный мир! Стань со мною в единый строй! Ты будешь первым после меня владыкой мира! Я дам тебе полную – почти – власть над ним. Подумай, сколько ненужных и глупых страданий удастся избежать всему сущему, если править в моём мире будешь ты! Весь мир изменится в лучшую сторону, – и Сатана величественно обвёл правой рукой вокруг себя. – Мы придём к богу рука об руку и сдадим ему своё творение со славой и с гордостью! Ну!!!

Иисус не спеша снял левую руку Сатаны со своего плеча и коротко ответил:

– Нет.

– Но почему?! – изумился Сатана, отстраняясь от брата и делая шаг назад.

– Нам с тобой не по пути. Ты не понимаешь главного. Да, вечность длится лишь одно мгновение, и если ты несчастен в этом, единственном своём мгновении – ты вечно несчастлив. Но не забывай, что ты – часть всего. И если ты отделяешь эту часть для получения вечного отдельного блага, то ты в других своих частях будешь вечно страдать. Перестань быть гордецом и эгоистом – тогда и поговорим…

Иисус повернулся и пошёл прочь по склону горы.

Пройдя несколько шагов, он остановился, обернулся назад и промолвил:

– Пожирателем собственного хвоста я не буду никогда. Но и ты рано или поздно поймёшь несправедливость этого принципа. Жаль, что не сейчас. Очень, очень жаль…

Сатана опустил голову. Потом поднял её и негромко изрёк какие-то гортанно-шипящие слова, очевидно, злобные и ядовитые ругательства. Он с презрением и ненавистью сплюнул на землю, и в тот же миг тень от горы полностью закрыла его. Ещё через мгновение Сатана пропал из виду, и только длинная чёрная змея неспешно заструилась между горячих выщербленных камней.

Иисус же продолжал подниматься по склону горы. Он больше не оглядывался назад. Красное заходящее солнце торжественно освещало ему его нелёгкий путь.

Диоген и Александр

Диоген неподвижно лежал на тёплом сухом песке. В эти утренние часы солнце было особенно нежным и ласковым. Оно приятно грело бронзово задубелую шкуру старого бродяги и делало её ещё темнее. Диоген находился сейчас в своём естественном виде. То есть без одежды. Его старый поношенный плащ валялся в паре шагов от него, прямо у выщербленного огромного пифоса, в котором философ жил всё последнее время. За исключением, конечно, тех месяцев, когда он отлучался в Афины или ещё куда-нибудь. Что ни говори, а Коринфский Краниум был для него местом гостеприимным.

Киник машинально прислушался. В стороне послышался нестройный говор. И шум шагов. На слух он определил, что толпа невесть кого движется в направлении его берлоги. Он открыл один глаз и нехотя глянул в ту сторону. Да, так и есть – идут, несомненно, к нему. К кому тут ещё идти-то, когда в этом портовом углу ничего интересного отродясь не бывало. За исключением, естественно, его собственной скромной персоны.

На лице старика не дрогнул ни один мускул. Подперев для удобства лысую голову правой рукой, он по-прежнему наблюдал за приближением людей одним своим выпученным круглым глазом. Выражение лица у скандального мудреца было при этом вполне равнодушным и совершенно невозмутимым.

Через пару минут группа из примерно тридцати человек приблизилась к обиталищу философа и остановилась невдалеке, окружив лежащего Диогена полукругом. Шедший впереди всех высокий, крепкого телосложения молодой мужчина, одетый в тонкий дорогой хитон и обутый в позолоченные сандалии, сделал знак своим спутникам замолчать. Говор и бурчание в толпе тут же стихли.

Молодой человек неспешно подошёл и встал буквально в полушаге от распластанного загорающего философа. Сверху вниз он глянул на Диогена и осклабился в понимающей усмешке. Его волнистые светлые волосы были тщательно зачёсаны назад. Широкое скуластое лицо казалось решительным и волевым. Светло-серые глаза излучали иронию.

– Приветствую тебя, о, Диоген! – довольно низким и звучным голосом поздоровался он. – Ты лицезреешь пред собою великого царя Македонии и всей Эллады Александра. Рад видеть тебя в добром здравии в этом чудесном месте!

Диоген открыл второй глаз. Против ожидания Александра он не вскочил на ноги и даже не встал перед своим повелителем. Не спеша облокотившись о правую руку, он, прищурившись, поглядел на молодого царя и ответил ему совершенно спокойным голосом, как будто перед ним стоял не правитель Македонии и всей Греции, а какой-нибудь лавочник или даже бездомный лишенец:

– А я, к твоему сведению, Диоген, собака.

Невозмутимость и очевидная наглость прославленного киника вызвала в толпе придворных явное недовольство. Кое-кто даже сделал движение поднять строптивого философа на ноги при помощи чувствительного пинка. Однако Александр думал иначе. Решительным взмахом руки он остановил слишком уж ретивых и скорых на расправу приближённых, стрельнул острым взором по сторонам и, усмехаясь, перевёл взгляд стальных своих глаз на лежащего пред ним старикашку.

– И что же ты делаешь тут, человек-собака? – спросил он у философа, улыбнувшись и покачав головой. В его гордой осанке не чувствовалось ни тени обиды или даже простой растерянности. Он выглядел вполне по-царски даже у ног валявшегося на грязном песке старого босяка.

– Как и положено собаке, – тем же тоном ответствовал Диоген, – я занимаюсь чисто собачьими делами. Тем, кто бросает мне косточку, я виляю хвостом, не дающих мне ни куска я облаиваю, а тех, кто пытается угостить меня палкой, я иногда кусаю.

– Ха-ха-ха-ха! – искренне и громко расхохотался молодой царь. Покорная ему придворная толпа нестройно расхохоталась тоже.