Адам, Последний человек

– Здравствуете, Александр Леонидович, – пролепетала удивленно Богданова.

– Надо поговорить, – коротко сказал завхоз и без приглашения шагнул в квартиру.

– Вы знаете, – запротестовала Людмила, – я очень занята, и вообще, что за срочные хозяйственные вопросы на ночь глядя?

Но Хотело проигнорировал протест и прошел в комнату. Увидев на полу груду вещей, он усмехнулся и сказал:

– Я смотрю, сборы в полном разгаре, но все это там не понадобится. Просто оденься поэлегантнее, чтобы у Забодалова в голове лишние мысли не появились.

– Так вы про Адама знаете? – Богданова от удивления опять села на диван.

– Не только знаю, но и могу помочь в этом деле, – сказал Хотело и взял Людмилу за руку.

* * *

Расставшись с Людмилой, Забодалов шел по бесконечному переходу, раздираемый противоречиями. Для того чтобы как-то систематизировать свои чувства, он пытался на три шага вдыхать и радоваться, что Богданова за него волнуется и переживает, и на три шага выдыхать и расстраиваться, что он не смог ее успокоить и объяснить, что вся эта история – лишь результат его глупой шутки. Во время паузы между вдохом и выдохом он пытался придумать восклицательное предложение, начинающееся словами: «А зато я…» – но ничего конкретного в голову не лезло.

Вдруг из-за угла выскочило что-то очень кудрявое и жизнерадостное.

– Здравствуйте, очень приятно, – сказало оно, и Забодалов понял, что это она. Он вспомнил, что вчера, стоя у проходной, начальник охраны Палочкин предупреждал всех о том, что в больнице на днях будет шастать команда американских журналистов, которым по приказу сверху надо оказывать всяческое содействие во имя разрядки напряженности. Адам для этих целей предложил понизить напряжение с 220 до 120, и идея так понравилась начальнику охраны Палочкину, что он даже записал ее в блокнот и обещал доложить наверх. Тем временем предполагаемая журналистка перестала трясти руку Забодалова и говорить, как ей приятно, и представилась:

– Меня зовут Мэрилин Кекссизюмо.

– М-м-м-м-м? – вопросительно промычал Адам, намекая на последнюю букву в фамилии.

– Не, Кекссизюмо, – медленно проговорила свою фамилию Мэрилин, сексуально округлив рот и сделав паузу в конце.

– А-а-а-а, очень приятно, Адам Нисчемпирожок.

– Я три года изучала русский язык в университете, – вероятно, для солидности уточнила журналистка, – а у вас странная фамилия.

– Ну конечно, – согласился Забодалов, – страннее некуда. Вот хотел недавно поменять на Пирожоксхреном, не разрешили, не бывает, говорят.

– Да, – сочувственно закивала головой Кекссизюмо, – с правами личности у вас в стране пока не все в порядке, но я уверена, что это временные трудности.

– Далеко не в порядке, – пытаясь синхронно с ней кивать головой, сказал Адам, – зато с чувством юмора у нас проблем нет.

– Я уже об этом слышала, но в нашей группе я отвечаю за права человека, а за чувство юмора отвечает Симпсон.

– Гомер? – обрадовался Забодалов.

– Нет, Крис.

– Жаль, но все равно было очень приятно с вами побеседовать.

Адам уже хотел идти, но вдруг как током его пробила замечательная мысль. Он увидел, что по коридору к ним направляется заведующий лабораторией профессор Массовиков, руководящий по совместительству самодеятельным больничным хором. Как большинство людей, не имеющих ни слуха, ни голоса Адам очень любил громко петь и уже давно собирался записаться в это сообщество любителей пения, но сейчас это стало действительно актуально – в больнице все знали о любви начальства к участникам самодеятельности. Можно сказать, что весь коллектив делился по принципу – поет или не поет, и первые всегда имели отпуск летом, бесплатные профсоюзные путевки на курорты и в стародавние времена освобождались от субботников.

– Йес, – сказал Забодалов, радуясь неожиданно пришедшей мысли.

– О, у вас хорошее произношение, – сказала Кекссизюмо, и они оба посмотрели на идущего по коридору Массовикова. Профессор шел не спеша и задумчиво ковырял в ухе разогнутой канцелярской скрепкой.

– Ой, это что он такое делает, – с удивлением спросила Мэрилин.

– А это наш профессор проводит эксперимент по прямому массажу мозга. Уже почти доказано, что производительность повышается в разы, но вам я повторять это не советую…

В это время Массовиков извлек из уха нечто похожее на суповой набор, ловко подцепил его ногтем и выверенным щелчком отправил в пространство. Но на этот раз пространство оканчивалось скучной стеной, разбавленной доской почета десятилетней давности, поэтому свой стремительный полет суповой набор закончил на носу у многодетной матери санитарки Плющиной.

– Уверен, что у вас профессора так не умеют, – с неподдельной гордостью сказал Забодалов. – Савелий Сергеевич, – обратился он к подошедшему Массовикову, – я так давно мечтаю в наш больничный хор записаться, как бы это сделать побыстрее?

– Да нет проблем, приходите сегодня в актовый зал в обеденный перерыв, у нас как раз репетиция новогоднего концерта.

– Вот спасибо, обязательно приду! – обрадовался Забодалов, у него появилась надежда еще до визита к начальству попасть в списки привилегированных. – А это американская журналистка, приехала за тридевять земель ваше мнение узнать о правах личности, – и он подтолкнул смутившуюся Мэрилин к Массовикову.

По традиции они начали рассказывать друг другу как им приятно, а Забодалов, воспользовавшись моментом, засеменил в сторону своей каморки. Последнее, что он услышал, было утверждение, что у Массовикова любой лаборант умеет в сто раз больше американского профессора. «Да, прочистит сейчас наш патриотичный Савелий Сергеевич мозги этой курице», – подумал Адам, и ему даже стало жалко бедную американку.

До обеда еще оставалось время, и Забодалов решил заскочить в буфет, потому что в перерыв ему придется распевать песни, чтобы заработать хоть какие-нибудь баллы перед надвигающейся головомойкой. Подходя к столовой, он увидел красочное объявление: «Сегодня после работы в помещении для принятия пищи руководитель пищеблока тов. Мордулян и гражданка Всежук М. М. будут отмечать сочетание законным браком. Приглашаются все сотрудники, а также ходячие и небуйные больные. Состоятся закуски и танцы. Обещает быть весело». По стилю и манере выражатся Забодалов безошибочно узнал руку начальника охраны Палочкина, большого друга брачующегося Мордуляна. С женихом он знаком не был, знал только, что это коренастый коротышка, который все время ходит в белом халате со стетоскопом на шее и хочет, чтобы все называли его доктором. Фамилия невесты ему вообще ни о чем не говорила, поэтому Адам решил игнорировать обещающее быть веселым мероприятие.

Время еще было предобеденное, но народ уже начал стекаться к столовой для пополнения растраченных с утра калорий. У самого хвоста пока еще жидкой очереди Забодалов столкнулся с другим сотрудником инженерной службы, слесарем-сантехником Абрамовичем, которого для краткости коллеги звали просто Абрамычем. Адам учтиво сделал шаг в сторону, пропуская вперед ветерана водопровода и канализации, но Абрамыч неожиданно замахал руками:

– Что вы, что вы, молодой человек, – сказал он с характерным акцентом, – я на вашем лице читаю, как вам надо подкрепиться, а мне все равно скоро на пенсию.

– Вот спасибо! – обрадовался Адам. – Мне действительно надо побыстрее – хочу в перерыве сходить в наш хор записаться.

– Ой, что-то судьбоносное слышится мне в вашем порыве, – насторожился Абрамыч. – Вы мне честно скажите: вас что, прямо так клюнуло и укусило, что надо побежать записываться, или просто попеть на досуге захотелось?

Слесарь Абрамович слыл человеком умным, говорил странно, и был больше похож на библейского пророка с сумкой ржавых ключей и плоскогубцев, чем на сантехника.

– Ну ладно, можете не отвечать, я предчувствую, что и то и другое. На самом деле вам крупно повезло, Забодалов, я в этом хоре пою уже больше, чем он существует, так что про некоторые тонкости процесса помогу вам понять.

Это было очень кстати, поэтому Адам взял только компот и бублик, чтобы не прерывать предстоящую беседу тщательным пережевыванием. А когда подошла очередь Абрамыча, он протянул буфетчице железный рубль и сказал:

– Уважаемая, вы вчера обсчитали меня не в свою пользу, и я спешу вернуть вам вашу растрату.

– Да ладно, Моисей Израилевич, – смутилась буфетчица, – ничего страшного, а что же вы ради этого в очереди стояли!

– И совсем не ладно, – возразил Абрамыч. – Если все с вас по рублю поимеют, то вместо зарплаты в окошечко вам выдадут носовой платок для вытирания слез. Ну а в очереди постоять – для меня все равно что вам сериал в телевизоре посмотреть.

Он хотел дальше развить свою мысль, но заметил, что Адам уже заглотил свой бублик и бьется в эпилептическом припадке, пытаясь вытрясти из стакана прилипшие ко дну сухофрукты. Абрамыч достал из кармана разовую пластмассовую ложку, запечатанную в целлофановый пакет.

– Молодой человек, конечно, полмира не знают, как пользоваться этим предметом, но все-таки надеюсь, что вы относитесь к другой половине…

Но проводить ускоренный курс хороших манер было уже поздно: содержимое стакана не выдержало запредельной вибрации и, сочно хлюпая, исчезло в утробе Забодалова. Абрамыч печально посмотрел на ложку и убрал ее обратно в карман.

– Ну что ж, – сказал он, – до начала репетиции осталось всего ничего, так что можно уже выдвигаться в ее сторону, а по дороге на я вам дам ряд советов. Прежде всего, не уверен, что вы живете достаточно давно, чтобы понять, что в каждом человеческом сообществе, даже самом маленьком, есть свои тараканы. И если вы не пассионарий на лихом коне, то этих тараканов лучше усыновить, удочерить и вообще полюбить всеми фибрами, как своих. Это сильно облегчает жизнь и просветляет перспективу.

– А можно как-то поконкретнее? – Забодалову было неудобно спросить, кто такой пассионарий и что он обычно делает на лихом коне.

– Можно и поконкретней. Например, в этом коллективе принято считать, что Сарасате писал концерт для фортепьяно с оркестром.

– Ого, – удивился Забодалов. – Он, кроме Дон Кихота, еще и концерт сочинил?

– Не, – грустно вздохнул Абрамыч, – то Сервантес, и он хоть тоже на С, но совсем не то же самое. А Сарасате был скрипач, и с чего ему писать фортепьянные концерты?

«А почему бы и нет, может, с бодуна и написал парочку», – подумал Забодалов, но вслух ничего не сказал.

– А зачем их держать в заблудшем состоянии? – спросил он Абрамыча. – Может, просто дать послушать, или книжку про это показать…

– И не вздумайте, запишут в чужаки и выгонят с позором. Ведь как это ни удивительно звучит, глупость людей объединяет. Вот вам, например, доводилось видеть толпу дураков?

– Да сколько угодно! У меня приятель рядом со стадионом живет…

Адам хотел рассказать какую-то историю, но Абрамыч прервал его:

– Прекрасно сказано – коротко и точно!

– Нет, я просто хотел рассказать… – попытался продолжить Забодалов, но Абрамыч опять перебил его:

– Молодой человек, наверно, не каждый день вам удается произнести что-то умное, так что не отказывайтесь. Ну а доводилось ли вам встречать толпу мудрецов?

Адам задумался.

– Нет, не доводилось, но теоретически, наверно, можно встретить в буфете после заседания президиума Академии наук.

– Ой, не уверен, далеко не уверен, – усомнился Абрамыч.

Так, мило беседуя, они подошли к дверям актового зала, где уже назревала репетиция больничного хора.

– А вы не в курсе, что петь-то будем? – спросил Адам.

– Да не волнуйтесь, что-нибудь споем, но больше будем разговоры разговаривать.

– А про что, интересно?

– Да про жизнь, но только с научным уклоном. Много новых слов сейчас наслушаетесь. Это не ЖеПоПоС в раздевалке у санитаров.

– Не что?

– Не ЖЕнщины, ПОлитика, ПОгода, Спорт.

– А-а-а-а, ну тогда – вперед!

И они вошли в зал.

– Ну вот, самый старый и самый новый пожаловали, так что можно начинать, – сказал, потирая руки, профессор Массовиков.

Адам на всякий случай глубоко вздохнул, чтобы грянуть как минимум «калинку-малинку», но все присутствующие вдыхать не торопились и начали доставать из сумок, портфелей и карманов бутерброды и прочие съедобные предметы. Сделав небольшую паузу, Забодалов выдохнул, пропев при этом:

– Спать положи-и-ите вы-ы ме-е-еня… Ну не пропадать же такому вдоху зазря, – пояснил он посмотревшей на него с подозрением девушке.

– Стажер Викусина, – сказал шепотом Абрамыч, – о-о-о-очень перспективная, а ты без моей команды больше не вдыхай, а лучше сжуй чего-нибудь, это сблизит тебя с коллективом.

Адам взял кусок кекса – единственное из того, что было на столе, в чем никогда не билось сердце. «С изюмом», – подумал он и вспомнил Мэрилин.

Тем временем все присутствующие представители больничной интеллигенции заговорили о каких-то высоких лечебных материях на совершенно непонятном обычному человеку медицинском языке. Молчали только сантехник с электриком, и если Абрамыч сидел спокойно, думая о чем-то о своем, то Забодалов пытался понять хоть что-нибудь из того, что обсуждалось на репетиции хора. Наконец возникла небольшая пауза, и Адам смог высказать наболевшее:

– Я вот после обеда люблю послушать фортепьянный концерт Сарасате с оркестром, прекрасно рецепторы срубает и хареогонический метаболизм увеличивает, – брякнул он.

Научное сообщество на мгновенье задумалось, а потом начало одобрительно кивать головами. Перспективная стажер Викусина положила руку на плечо Забодалова, закрыла глаза и опустила голову. Принят, понял Адам, а Абрамыч даже удивился:

– Это уже вторая умная вещь, которую вы сказали за сегодняшний день, и если об этом узнают ваши школьные учителя, они сразу загордятся!

Вероятно, выдвинутые новым хористом тезисы требовали осмысления, поэтому остальные мудреные разговоры сразу прекратились и все глубоко вдохнули.

– Пора, – сказал Абрамыч и тоже набрал полные внутренности воздуха. Викусина открыла глаза и, дирижируя себе свободной от Забодалова рукой, обращаясь к Массовикову, запела тихо, но с чувственным энтузиазмом:

– Спой песню, как бывало,Отрядный запевала,а я ее тихонько подхвачу…И уже все вместе:– И молоды мы снова,И к подвигу готовы,И нам любое дело по плечу.

Но, к удивлению Адама, все этим и закончилось. Хорошо спетый коллектив по непонятной причине раз за разом повторял один и тот же куплет, и никого это не смущало. После третьего круга Забодалов стал петь, что ему теперь любое дело по плечо, но, заметив, что Абрамыч этого не одобряет, вернулся к первоначальному варианту. И только после пятнадцатого пропева, вероятно, оппортунистически настроенная младшая научная сотрудница попыталась столкнуть коллектив с правильной дороги и тонким голосом затянула:

– Наш паровоз вперед летит…

Все мгновенно замолчали, а Массовиков махнув рукой с досадой сказал:

– Вот дура, такую песню испортила!

Забодалов понял, что на следующей репетиции он эту девушку уже не увидит. После этого все в полной тишине доели то, что оставалось на столе, и разбежались по своим делам. Вот и славно, подумал Адам, покидая актовый зал, теперь можно начальству сказать, что пою в больничном хоре.

* * *

Хождение по коридорам больницы в послеобеденный час напоминало хождение Штирлица по коридорам имперской канцелярии во время воздушной тревоги. Ни одной живой души, ни здоровой, ни больной, только массивные двери, за которыми спрятались чьи-то радости, горести и страдания. Таблички с номерами палат: 8… 6… 3… Надзорная… Возле последней круглосуточный пост. Угрюмый санитар Толик, судя по переразвитой мускулатуре, злоупотребляющий утренней гимнастикой, с тоской водит пальцем по страницам книжки с картинками.

– Что, брат Толик, интересная книжка?

– Да нет, ерунда какая-то, – и кладет книгу на стол. На ней разноцветными буквами написано «Азбука». – А вообще-то, это не моя, ее просто кто-то на столе оставил.

– Буратино, наверное, – предположил Забодалов.

– Не, Буратино не мог, он в надзорной палате лежит, и его сюда не пускают.

Действительно, в надзорной лежит чудак, который все время делает из бумаги длинный нос и пытается им проткнуть двери и стены палаты в поисках волшебной страны. Несколько раз он умудрялся этим носом разбивать лампочки, поэтому был на дружеской ноге с Забодаловым.

– Да, брат Толик, с профессиональной памятью у тебя все в порядке, а вот с остальным… Хотя это с лихвой компенсируется впечатляющим рельефом гармонично развитых бицепсов.

Последние слова вязнут в мясистых ушах санитара, и он начинает нервно мотать головой на могучей шее:

– Слушай, Забодалов, вали отсюда…

– Ну ладно, Толик, совершенствуйся дальше. Кстати, напомни, в дирекцию направо, или налево?

– В дирекцию? Без разницы. Хоть обратно иди, все равно туда попадешь.

– Ну, спасибо, бывай.

Кажется, он что-то намудрил с напра-налево, наверно, азбуки обчитался, слишком много информации…

Кажется, все-таки налево. Стоп. Засада. Навстречу два преуспевающих санитара Бижов с Пулаковым катят каталку поперек коридора, заняв все пространство от стены до стены. Колеса, не приспособленные к такому передвижению, упираются и душераздирающе скрипят, а каталка непрерывно бьется о стену, оставляя на ней неизлечимые вмятины и царапины. Вот и эти двое оставили свой след в истории больницы, хотя, скорее всего, в памяти коллектива они останутся как самые большие любители не возвращать долги.

– Привет тяни-толкаям больничного имущества! Позвольте полюбопытствовать, когда должок за позапрошлый год вернуть соблаговолите?

– Скоро, сейчас нету.

Ответ четкий, продуманный, хорошо аргументированный.

– Ну, что с вами делать? Придется подождать. И еще, простите за любопытство, почему не вдоль, а поперек?

Объяснение исчерпывающее, действия обоснованные. Недаром их перевели недавно из просто санитаров в санитары старшие. Оказывается, сначала сказали в морг. Но по дороге показалось, что шевелится и даже дышит, поэтому вперед ногами уже было нельзя. Но полной уверенности не было, поэтому вперед головой тоже как-то боязно, вот и решили боком.

– А ты-то, Забодалов, как думаешь, живой?

Да, повезло этому бедолаге с явными признаками трупного окоченения – такое трогательное отношение со стороны старших санитаров напоследок, даже подушку под голову положили. Заразы, лучше бы долги вовремя отдавали.

– Знаете что, Бижов с Пулаковым, если он и был жив, то сейчас наверняка уже помер со смеху, глядя на вас, так что скорее в морг, чем в реанимацию. Катите усердно и откладывайте деньги, господа, а то в один прекрасный день вместо своих холеных физиономий вы увидите в зеркале свиней, но не тех, которые в цирке с бантиками ходят, а тех, которые готовы к отправке на мясокомбинат.

Последнее заявление не произвело на старших санитаров никакого впечатления – наверно, они привыкли выслушивать от своих кредиторов и не такие образные намеки, а что касается морга, то их сомнения развеялись, хотя повернуть пассажира вперед ногами уже не представлялось возможным – каталка стояла почти впритык от стены к стене. Так и придется вам, старшие санитары, корячиться до самого морга…

– Кстати, а дирекция у нас где?

– Ты что, Забодалов, первый день здесь работаешь? Дирекция у нас везде!

Ответ, конечно, хороший, на уровне предельных возможностей Бижова с Пулаковым, но проблему направления движения он не проясняет. Хотя, это уже не так важно, потому что выбор небольшой, перелезать через каталку с трупом – сразу отпадает, возвращаться на пост и опять спрашивать у Толика куда идти – глупо, пошлет… Придется шагать в противоположную от санитаров сторону, а значит, упереться в морг или в реанимацию. Но это не важно, там можно будет спросить еще раз.

А коридор длинный, вот уже и воплей каталки не слышно, а еще ни одной двери на пути не попалось. Чудной архитектор проектировал эту часть здания – все углы сглаженные и плавные, как на бобслейной трассе. Это, наверное, для того чтобы из-за угла никто не выскочил, психбольница все-таки, могут напугать до смерти… А вот и первая дверь, притом, кажется, знакомая. За ней сидел младший инспектор отдела кадров, который когда-то оформлял на работу. Столько лет прошло, а бумажка на двери все та же, криво приклеенная скотчем со старательно выведенной фломастером надписью: «Справок не даем. Без приглашения не заходить. Младший инспектор отдела кадров Иванов И. И.». Странно, что тогда особенность коридорной архитектуры совершенно не бросилась в глаза. А дверь все такая же обшарпанная с закрашенными петлями и противосквозняковым устройством из смятой пачки сигарет. Следующая дверь поприличней, с табличкой в застекленной рамке и напечатанным на машинке текстом: «Не стучать. Не входить. В замочную скважину не заглядывать. Старший инспектор отдела кадров Петров П. П.». Похоже, что их специально для этого учреждения с такими фамилиями подбирали, чтобы никого не раздражать лишний раз, но это не так важно, главное, что административное крыло, именуемое в народе Тупиком, начинается как раз с отдела кадров, и как тут не вспомнить «правильной дорогой идете, товарищи». Удивительно, что у них в администрации никогда ничего не перегорает и не ломается, поэтому дальше Иванова И. И. бывать не приходилось. Забодалов посмотрел на часы и прибавил шаг. Мимо промелькнули дубовая дверь и латунная табличка с надписью: «Круглосуточно. Без выходных. Прямо по коридору. Бегом!!! Начальник отдела кадров Сидоров С. С.».

По мере продвижения по коридору двери набирали солидность вместе с табличками, идентифицирующими личность, находящуюся за дверями. Надписи «Главный», «Старший», «Первый», уже были исполнены золотыми буквами на темном стекле и вызывали у Забодалова странное желание посидеть в очереди на прием, смирно положив руки на колени, как учили в детском саду, в надежде на то, что так послушно и красиво сидящего сотрудника на первый раз можно и простить. От мрачных мыслей о предстоящем разбирательстве ненадолго отвлекла идея – для удобства проходящих повесить на каждой двери, как это делают в зоопарке, информацию о том, кто за ней обитает, с указанием ежедневного рациона, любимой телепередачи и любимого футбольного клуба. При входе в администрацию можно было дать общую информацию о том, что все обитатели вольера относятся к приматам и отличаются повышенной способностью к размножению в неволе, что подтверждается количеством персональных кабинетов, превосходящим количество больных, находящихся на излечении в больнице. Размышляя о том, стоит ли помещать на дверях фотографии обитателей в кругу семьи, на кухне и на даче, Забодалов дошел до конца Тупика и остановился перед самой главной дверью, напоминавшей ворота, которые штурмовали революционные солдаты и матросы в старом фильме про революцию. Рассмотрев поближе замысловатую дверь и решив, что она хоть и выглядит впечатляюще, относится скорее к попсе, чем к произведению искусства, Забодалов уже хотел потянуть на себя массивную позолоченную ручку, но увидел, что на мраморной табличке, украшенной вензелями и завитушками, написано, что за этой дверью сидит не кто иной, как всеми горячо любимый и уважаемый заведующий хозяйственным отделом и по совместительству всеми техническими службами, Александр Леонидович Хотело. Несмотря на то, что он был непосредственным начальником Забодалова, Адаму ни разу не приходилось бывать у него в кабинете, и все производственные проблемы решались либо по телефону, либо при случайных встречах в бесконечных коридорах и переходах больницы. «Это он, наверно, из скромности. Не хочет шокировать дверью впечатлительных электриков, сантехников и других подчиненных, – решил Забодалов, – и это заслуживает одобрения, хотя дверную ручку позолотой можно было и не покрывать. Кстати, по логике дверной эволюции кабинет главврача, который ждет для расправы за издевательство над Васькиной лысиной и лишение больницы квалифицированного санитара, должен находиться в самом конце должностного променада», – размышлял Забодалов, но Тупик венчает только ошеломляющая дверь в кабинет Хотело и маленькая дверь, очевидно, в кладовку, где уборщица хранит свои ведра и тряпки. Логика покорно подняла лапки к верху, и Забодалову пришлось будить дремлющую память и интуицию.

– Дойдете до конца и там увидите, – объяснила ему секретарша главного врача Венера Вздыхалкина после того, как радостно сообщила о вызове на ковер.

– До конца так до конца, – сказал себе Забодалов и шагнул в кладовку.

За маленькой дверью без табличек с должностями и званиями, с изогнутым гвоздем вместо ручки, находилась просторная светлая комната, по середине которой на письменном столе сидела Венера и, не обращая внимания на вошедшего Забодалова, эмоционально рассказывала кому-то о вчерашнем знакомстве с восходящей звездой популярного жанра, который Забодалов характеризовал как кастрированное пение с половым подплясом. Послушав несколько минут звездолюбивую болтовню, Адам намекающе покашлял в кулак и посмотрел в глаза счастливой со вчерашнего дня секретарше. В ответ на его вопросительный взгляд Венера сначала показала пальцем на большие электронные часы, а за тем на единственный стул, сиротливо стоящий в углу комнаты. Этот жест в переводе с секретарского означал: пришел на пять минут раньше – сиди и жди. Лаконично и информативно, в отличие от непрекращающегося словесного извержения в телефонную трубку. «Если бы люди разговаривали исключительно жестами, то в результате такой гимнастики женщины со временем стали бы не только лучшей, но и сильнейшей половиной человечества», – подумал про себя Забодалов, и направился к предложенному стулу. Проходя мимо висевших на стене часов, он заметил, что они точно такие же, как у него в подсобке, только идут совершенно точно, потому что догадываются, что спешить им некуда.