Тысяча ночей без тебя

Федерико Моччиа

Тысяча ночей без тебя

Чем ночь темней,Тем ярче звезды,Чем глубже скорбь,Тем ближе Бог.Аполлон Майков

Дорогому Пиполо, который сделал мне прекрасный подарок!

Semplicemente amami (before E il cuore si fa più leggero)

© by Federico Moccia, 2019

By agreement with Pontas Literary & Film Agency.

© Артемьева П.И., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2022

Глава первая

Острова Фиджи

Море и ночь слились воедино. Слегка освещенные волны разбивались о кромку воды. Серебряная луна окрашивала пляж в янтарный цвет. Песок был мягкий и холодный, и Танкреди на ходу подкинул в воздух несколько песчинок, позволяя ночному бризу унести их с собой мгновение спустя. Затем он остановился. В его сердце только что всплыли воспоминания – прекрасные, сильные, уникальные, из какой-то другой ночи, случившейся так давно. Он смотрел вдаль, в сторону горизонта, который скрывала от него тьма.

«Я не вижу его, но знаю, что он там. Как и ты, София».

Волны накатили на его босые ноги, слегка намочив подол льняных брюк, закатанных до щиколоток. В воде плеснулась серебряная рыбка, случайно попавшая в лунный свет.

«Когда наступает ночь, все становится как будто труднее, отдаленнее, болезненнее. Тебя здесь нет, но, черт возьми, ты всегда рядом. Я не могу от тебя освободиться. Твой образ возвращается так внезапно, иногда словно сильная, стремительная волна, запущенная какой-нибудь бурей, а иной раз – словно низкий, слабый и легкий гребень, взволнованный небольшим ветерком. Иногда бывает и так, что даже тот простой факт, что ты жива, заставляет меня поверить, обманывает меня в том, что я счастлив одной только надеждой возможной встречи с тобой. Я живу только ей, этой последней надеждой».

Танкреди продолжил идти. Пальмы качались в такт ветру. Луна поднялась еще выше. Далекие облака постепенно растворились и дали звездам сиять свободно. Какие-то мелкие ночные зверьки быстро шныряли по кустам.

Этот остров – рай, но иногда он напоминает самый настоящий ад. Чоран говорил, что ночи, когда мы спим, – это ночи, в которые нас не существует. В нашей памяти остаются только те, что бессонные. И сегодня вечером будет одна из таких.

Россия

В небольшом концертном зале на Можайской улице, окруженном снегом и деревьями, всемирно известная пианистка София Валентини играла Наймана. Ее глаза закрыты, она слегка двигала головой, а ее руки бегали по клавиатуре с невероятной скоростью. Музыка наполняла все пространство, окутывала людей, а ноты как бы проходили сквозь стены, попадали на улицу, поднимались к небу и летели сквозь белые облака, сквозь звезды и достигали наконец полной луны, которая слушала их и впитывала в себя. А ноты продолжали свой путь дальше и долетали до бесконечных глубин необъятного и далекого озера Байкал. Затем по той же дороге они направились в Уссурийский заповедник, чтобы затем вновь вернуться в этот полный зал людей, которые неподвижно, словно зачарованные, слушали ее музыку.

Оля сидела в левом углу заднего ряда. Она помнила каждую ноту наизусть, каждую строчку этого произведения, каждую паузу – оно было одним из первых, что выучила София. И все же, несмотря на это, она плакала, как в первый раз. Никто на свете больше так не играет, никто так не умеет управлять оркестром с помощью фортепиано, как София, никто не может так исполнять Наймана. Поэтому ее переполняли эмоции. Оля не могла сдержать слез и плакала так, что даже маленькая девочка, сидевшая рядом с ней, повернулась и с изумлением смотрела, как плакала эта пожилая женщина. Она с недоумением уставилась на нее. Ей хотелось сказать ей что-нибудь, но она не знала что. Оля, почувствовав пристальный взгляд ребенка, заставила себя улыбнуться, и удовлетворенная малышка вернулась к музыке.

Оля улыбнулась сама себе. «Почему это мне так хорошо? – думала она. – Возможно, это все со мной делает София. А возможно, есть что-то такое внутри меня, какое-то волнение, которого я и сама не понимаю…»

Но она не успела ответить на поставленные ею самой вопросы, потому что София доиграла последний аккорд, наконец остановилась и неподвижно замерла, слегка наклонив голову. Прошло всего несколько мгновений, и вот уже весь зал вскочил на ноги, разражаясь громовыми аплодисментами. Оля тоже поднялась и захлопала в ладоши, поглядывая направо на маленькую девочку, которая точно так же бросила ей свой взгляд в ответ и, снова увидев улыбку этой женщины, начала хлопать в ладоши еще сильнее. Она снова была спокойна.

Елизавета слегка покачала головой, думая о том, что же произошло. «Как может такая взрослая дама не радоваться такому концерту? Может быть, когда становишься большой, то теряешь всякое чувство прекрасного? А может, она, как моя бабушка, которая плохо слышит? Да и вправду она совсем, похоже, ничего не слышит». И девчушка рассмеялась.

Оля взглянула на нее. «Как хорошо, она больше не беспокоится из-за меня. Интересно, о чем она думает, раз так смеется?» Затем Оля прошла к сцене. София благодарила публику поклоном. Кто-то бросил к ее ногам красные розы.

София подобрала их, скрипя дощечками старой сцены. Затем, улыбаясь, она подняла цветы и поднесла их к груди, прямо к сердцу. Красное платье, изысканное и легкое, обнажало ее плечи. София немного дрожала от холода, ведь адреналин от выступления постепенно проходил. Она вновь посмотрела по сторонам, оглядывая тех зрителей, которые все еще не переставали аплодировать. Она в очередной раз поклонилась и наконец ушла со сцены.

«Безусловно, у Софии уникальный дар, – думала Оля. – Исполнение „А Wild and Distant Shore“ с таким крещендо, как у нее, может сравниться только с Петером Бенце, установившим мировой рекорд по количеству звуков, сыгранных на фортепиано за одну минуту. Это настоящий талант. И после этого он больше никогда не играл это произведение, потому что знал – так же идеально второй раз он сыграть не сможет». Она тысячу раз слышала, как он играет, и только Софии удалось его превзойти. Потому что София идеальна, она просто не могла играть по-другому. Только вот она, кажется, все никак не понимала этого или, что еще хуже, не принимала. Почему же она не хотела вновь осчастливить публику по всему миру? Она жила тут вот уже больше восьми месяцев – в Первомайском районе, примерно в десяти километрах от Владивостока, где без конца дул ветер. Легенды гласили, что ветер родился в этих местах среди моря и заснеженных вершин. Временами он становился настолько сильным, что мог согнуть самые толстые стволы деревьев и выкорчевать их. Но все это не волновало Софию, которая упрямо оставалась сидеть в этом месте, скрываясь ото всех, будто кем-то отправленная в ссылку, чтобы давать концерты только в этом крошечном зале. Когда она вернется назад, чтобы большее количество могло признать ее талант? Когда она снова будет принимать приглашения величайших концертных залов Европы и Америки?

Олю охватила печаль, но она продолжала аплодировать, правда, уже без былого энтузиазма.

Она не знает, что она на самом деле ошибалась и что тот момент, о котором она так мечтала, был уже совсем близко.

Глава вторая

Люди подходили к гримерным – всем хотелось поприветствовать музыкантов, и в особенности они хотели увидеть Софию.

– Прошу прощения, позвольте познакомиться с вами, позвольте вас поздравить!

Происходило настоящее столпотворение. Мужчины и женщины всех возрастов, дети – все хотели с ней сфотографироваться, сделать селфи, взять у нее автограф, сделать ей комплимент.

София не останавливалась ни на секунду, постоянно улыбаясь и приветствуя нескольких своих учениц.

– Как замечательно, вы пришли!

– Мы бы ни за что на свете такое не пропустили, наша дорогая учительница!

София посмотрела на них, состроив строгий взгляд:

– Ах, значит, учительница… Вот почему вы здесь. Боялись, что если я вас не увижу на концерте, то дам еще больше упражнений, да?

Девочки рассмеялись:

– Что вы такое говорите!

– Сегодня для вас мне хочется быть просто Софией.

Они обняли ее, сделали подряд несколько поспешных селфи, а затем ушли, блистая своими прическами в виде собранных в тугой, узкий пучок волос, своей бледной и нежной кожей, своими ярко-голубыми глазами.

Они выглядели так, как будто бы их сделали по трафарету. «Все они здесь невероятно красивы, – думала София, – они так изысканны, так естественно просты».

– София! Моя королева!

Но, как ни жаль, того же сказать о мужчинах было нельзя. Димитрий Останов был одним из самых ярких персонажей этого городка, всегда готовый организовывать обеды, вечеринки, мероприятия. Но в этом году он впал в некое подобие депрессии, поскольку все никак не мог смириться с тем, что его не выбрали на должность мэра третий раз подряд. Его обошел человек гораздо старше, но зато более любимый народом. Люди были уже сыты по горло всеми его бесчисленными и к тому же почему-то обязательными мероприятиями. Так что вот он, явился – Димитрий Останов во всей красе, в еле натянутой на пузо жилетке, грозившейся треснуть по швам каждую секунду, с прической в виде растрепанных волос, распределенных по обе стороны от лысины, и с красными щеками, словно от ужасного водочного похмелья. И конечно же его вечный спутник – полное отсутствие здравого смысла. Он неуклюже подошел к Софии, вытер свою руку о штаны, затем взял ее ладонь и поцеловал. Он посмотрел ей в глаза и с озорной улыбкой спросил, видимо, считая себя весьма обворожительным:

– Вы получили мои розы?

– Да, и записку я тоже прочитала, спасибо.

– Их было двадцать четыре.

Он произнес это так самодовольно, будто бы рассказывал о Кохинуре, Горе света, – самом дорогом алмазе на свете.

Софию чуть было не передернуло, но она предпочла действовать дипломатично.

– Вам понравился концерт?

– Мне нравится все, что связано с вами.

Он сделал очередную попытку поцеловать ее руку, на этот раз приблизив свои влажные губы на слишком опасное расстояние.

София резко отдернула руку, избегая его атаки, и тут же побежала навстречу другому человеку, только что вошедшему поприветствовать ее:

– Александра! Как хорошо, что ты зашла!

Она обняла молодую женщину, которой, однако, пришлось прошептать той на ухо:

– Вообще-то, меня зовут Ленина.

– Прости, – прошептала София. – Я, похоже, сильно устала от этого концерта, вот и перепутала. В любом случае я рада тебя видеть. Давай сфотографируемся!

– Да, давай.

Они обе улыбнулись своему импровизированному фотографу – какому-то растерянному парню, которому Ленина всучила мобильный телефон, в то время как Дмитрий Останов, едва улыбаясь, в смущении вышел из гримерки. Вновь он был разочарован в своих мечтах о королеве, которая все никак не хотела сделать его своим королем. Люди продолжали подходить, чтобы выказать свое восхищение Софии. Они по очереди заходили в гримерку, полную цветов, на фоне которых совсем потерялись прижатые к стене двадцать четыре розы Дмитрия Останова. Наконец, в сопровождении своей матери Даны прибежала и малышка Елизавета, подбежавшая к Софии сразу же, как увидела ее. Она бросилась на нее и некоторое время оставалась так стоять, словно отпечатавшись на ее красном платье. Она закрыла глаза и обняла ее еще крепче, еще сильнее, чтобы показать, насколько сильно ей понравился концерт.

София улыбнулась:

– Елизавета, тебе понравился концерт?

Маленькая девочка запрокинула голову, но продолжала крепко обнимать Софию. Затем она открыла свои большие, сияющие от счастья черные глаза – самые необычные в ее классе.

– Очень сильно! Я тоже хочу так играть… – И она посмотрела на свою мать, Дану, улыбнувшуюся ей в ответ.

На самом деле ей было очень грустно, поскольку у них не было денег, чтобы позволить Елизавете заниматься вечно.

София погладила девочку по голове:

– Ты прекрасно играешь. Однажды ты тоже будешь выступать… Это всего лишь вопрос упорства, страсти и постоянства. Но в таком случае нужно поставить музыку на самое первое место.

Сказав это, София вдруг погрустнела, ведь это именно то, что сделала она. И что, счастлива ли она теперь? А была ли вообще когда-нибудь?

Она отогнала эти мысли, улыбнулась и обхватила ладонями лицо этой красивой маленькой девочки:

– Я помогу тебе, и если ты действительно так сильно любишь музыку, то и она полюбит тебя.

Елизавета в последний раз обняла Софию и оставила ее поговорить с остальными.

К ней подошла Дана, мать:

– Поздравляю! Это был прекрасный концерт, по-настоящему волнующий, я испытала столько эмоций.

– Спасибо.

– Слушайте…

– Не волнуйтесь. Как-нибудь справимся…

– Но…

– Елизавета сейчас слишком сильно этим заражена, нельзя вот так сразу лишать ее мечты. Возможно, когда она полюбит кого-то другого, фортепиано само собой отойдет на второй план.

«Хотя, конечно, – думает София, – со мной этого не случилось». Но она все равно улыбнулась ей. Дана кивнула и сделала вид, что согласилась с ней, но все еще беспокоилась о том, что уроки стоили дорого. Ей удалось оплатить первые занятия, но больше она не потянет. Она часто подрабатывала уборщицей в школе, куда ходила ее дочь, а после обеда убирала в частных домах, но никто не хотел повышать ей оплату, а вот стоимость самой жизни выросла. И, словно всего этого было недостаточно, Сергей, ее муж и отец Елизаветы, потерял работу, его компания закрылась. Сейчас он пытался заработать хоть какие-то деньги, устраиваясь разнорабочим по вызову. Он выполнял небольшие заказы по работе с камнем или столярному делу, но иногда ему приходилось соглашаться и на другие, более простые заказы. Например, часто он ездил чинить оконные рамы, прочищать засоры в раковине или, еще хуже, в туалете, поскольку все это легко забивается и тот, кто знает, как починить, востребован всегда. И почему реальность всегда действует наперекор мечтам?

София посмотрела на нее и, кажется, угадала ее мысли. Она уже было открыла рот, чтобы что-то сказать, как вдруг в дверях появилась Оля. Она улыбнулась и развела руками – ей не нужно было говорить никаких слов, жест и так выражал все, что она хотела сказать: «Все было просто идеально, ты не ошиблась ни в одном пассаже» или «Это было твое лучшее выступление».

Но на этот раз Оля не остановилась на жестах, она все же решила добавить словами:

– Прекрасный концерт… Это было грандиозно.

Елизавета посмотрела на нее, затем вырвалась из рук матери и подскочила обратно к Софии. Она была совсем сбита с толку, и ей срочно нужно было поведать, как же все на самом деле, сказать ужасную правду, которую знала только она одна:

– Но это неправда, София! Ей это совсем не понравилось! Когда ты играла, она плакала!

София и Оля смотрели друг на друга ровно одну секунду, а затем рассмеялись.

– Спасибо, Елизавета… – София улыбнулась своему маленькому информатору. – Ты знаешь, Оля была моей учительницей, и я знаю – когда она плачет, это означает, что я выступала по-настоящему хорошо…

– Ох! – Елизавета отошла, но осталась в неком недоумении: какой странный у взрослых способ показать, что что-то хорошо.

Затем Дана взяла ее за руку и улыбнулась:

– Ну, дорогая, пойдем.

Но прежде чем выйти из комнаты, Елизавета в последний раз обернулась к Софии и с гордостью сказала ей:

– Ну что ж, тогда, надеюсь, однажды и ты будешь много плакать из-за меня! – И, довольная собой, она вышла из гримерки.

София смотрела, как эта полная энтузиазма и воли, упорства и настырности пианистка удалялась от нее. Она напомнила ей саму себя в детстве. «Но вот интересно, совершит ли Елизавета такую же ошибку, когда вырастет? А было ли это действительно ошибкой? В конце концов, никто меня не заставлял это делать. Или я просто ищу оправдания, чтобы скрыться от правды?» Внезапно София почувствовала, как ее сердце забилось сильнее. Такое с ней случалось иногда ночью – она просыпалась и больше не могла заснуть. Ее настигали тысячи мыслей. Тысячи воспоминаний. Тысячи «а что, если?». В течение дня они дремали, скрытые где-то глубоко за множеством обязательств, заставляя ее поверить, что все наконец-то наладилось. Оля заметила ее потерянность и наблюдала за ней. Но вот снова пришли люди, чтобы попросить автограф или фото, и София очень доброжелательно, с радостью разговаривала с каждым, и та тень, которая упала на ее лицо на мгновение, вдруг исчезла.

Глава третья

София и Оля шли по улице, внимательно следя за тем, куда они ступают. В центре тротуар еще не полностью замерз, так что там было менее опасно. Свет от двойных фонарей падал на снег, окрашивая его в янтарный цвет. Пройдя несколько шагов, София и Оля прошли мимо большого здания с красной крышей и продолжили путь по улице Новожилова мимо двух домов-близнецов, а затем и вдоль всех остальных домов на улице. Дорога была немного наклонена, поэтому Оля слегка покачивалась. София заметила ее неуверенный шаг:

– Осторожнее, не упади!

– Смотри сама не упади!

София рассмеялась:

– А правда, я действительно настолько хорошо играла? Или ты думала о своей стряпне?

– Нет, ты действительно играла просто великолепно. Я была очень тронута. Возможно, последний раз я так себя чувствовала на твоем первом концерте в Риме, когда ты играла…

– Рахманинова.

– Да, Рахманинова, Концерт № 3. Самый сложный. На уроках ты все никак не могла его сыграть, но как будто зациклилась на нем и хотела играть только его. Сначала не очень веселое аллегро кларнетов, фаготов и виолончелей, а затем, под аккомпанемент струнных инструментов, настала твоя очередь. Два такта, а потом соло фортепиано, пока не началась связующая тема и, наконец, интерлюдия…

– Ты говорила играть мне медленно, в темпе адажио, но я всегда бежала.

– Да, а потом короткая концовка. Та тихая, почти нерешительная мелодия, которую, когда она была написана, кто-то принял за традиционный русский мотив, но Рахманинов объяснил, что она практически написала себя сама. Он имел в виду, что, сочиняя эту мелодию, он думал только о звуке. Он хотел, чтобы пианино пело мелодию так, как если бы ее исполнял певец. И ты хотела это передать. Ты сказала…

– …перед огромным залом я буду вынуждена играть так, как надо.

Оля на мгновение закрыла глаза и улыбнулась:

– Так оно и случилось. Когда началась тема из трех нот, которую струнные тихонько шептали и которую тут же подхватывали гобой и кларнет, ты вступала с соло, и начиналась эта ностальгическая мелодия. И тогда я заплакала… – Затем она повернулась к ней: – Неужели я так плохо готовлю?

Но ответ услышать она не успела.

– София! София! – К ней подбежал запыхавшийся изящный парень в меховой шапке и темной овчинной шубе. – Мы тебя везде ищем. Мы собираемся всем оркестром выпить, ты хочешь с нами?

София остановилась в нерешительности.

– Давай, пропускать никак нельзя. Клара, Андрис и Раиса тоже пойдут. Долго сидеть не будем, выпьем по одной, это максимум на час. Я отвезу тебя потом домой.

София посмотрела на Олю, которая только пожала плечами, как бы говоря: «Тебе решать».

– Хорошо, я пойду. Но задерживаться допоздна нельзя – у меня завтра урок.

– Хорошо, обещаю, не задержимся. Спасибо, Ольга, скоро я ее верну.

Оля подняла руку:

– Не волнуйтесь, это правильно. Концерт был просто отличный, вы молодцы и заслужили отпраздновать.

Она направилась в сторону дома, стараясь не поскользнуться, а София и Виктор быстро зашагали в противоположном направлении.

Глава четвертая

Блики от освещенного снизу бассейна падали на маленькие кусочки мозаики на стене. Была поздняя ночь, но он все еще не спал. Танкреди сделал глоток коктейля «Бульвардье», который он только что приготовил. Ему нравился этот вариант негрони с виски вместо джина, его теплый, обволакивающий вкус, напоминающий французский «Бэль Эпок». И не только его. В этом бокале было нечто большее. Он делал этот же коктейль для Софии прямо здесь, на этом же месте, в баре на краю этого бассейна. Он рассказал ей, что этот коктейль был изобретен в 1927 году одним из самых легендарных барменов в истории, Гарри Макелхоном, создавшим его для американского писателя Эрскина Гвинна в «Harry’s Bar» в Париже.

София с любопытством взглянула на него и, отпив немного, закрыла глаза:

– Очень вкусно.

– Здесь используется бурбон. Он придает ему нотки карамели, дерева и специй.

– Да, я чувствую. Он прекрасен.

Они продолжили пить, болтать, улыбаться друг другу, совсем потеряв счет времени. Волосы Софии, освещенные теми же бликами света, которые теперь рисовали странные фигуры на стене, казались крошечными узорами на воздухе. Она о чем-то говорила, но Танкреди не слушал. Он был слишком восхищен звучанием ее голоса и движениями ее рук. Такие изысканные, легкие, они будто танцевали в ночи. Казалось, будто они исполняют саму темноту.

Танкреди допил и поставил бокал на небольшой хрустальный столик, стоявший рядом с плетеным шезлонгом. Странно, как одно-единственное мгновение, какая-то деталь целого дня может вызвать такую мощную бурю воспоминаний, сметающую любую уверенность.

«Иногда, – думал Танкреди, – мне действительно кажется, что у меня получилось, что я спасся и что я могу жить и без нее. Но затем вдруг крошечное воспоминание тянет меня назад, и я оказываюсь погруженным с головой в те короткие дни, которые я провел с ней. И все начинается по новой, опять и опять, каждый раз. Это похоже на бесконечно повторяющийся фильм, которому невнимательный режиссер забыл снять концовку. Концовку, которой мне так не хватает, которая оставляет меня в подвешенном состоянии. Незавершенным. Я скучаю по тебе, София. Я скучаю по всему, что хотел делать вместе с тобой. Я скучаю по тому, каким я был, когда был с тобой, но еще больше я скучаю по тому, каким я мог бы стать».

Танкреди встал. Он подошел к панорамному окну с видом на океан и стал наблюдать за темной водой, которая безмолвно и ритмично, в едином темпе, волновалась снаружи. У всего есть своя музыка. И у любви тоже. Все, что нам нужно, – это чтобы кто-то сыграл ее для нас и позволил нам ее услышать. Затем Танкреди посмотрел на небо и стал разглядывать несколько созвездий. «Интересно, видит ли она их тоже?» И ему тут же стало стыдно за эту мысль – словно он какой-то подросток. Но ему очень нравилось это чувство, которое он никогда раньше в своей жизни не испытывал.

Глава пятая

Часть одного старинного здания на Строительной улице переоборудовали под бар. Вековая конструкция, стены, покрытые темно-красными гобеленами, старые трофеи в виде медвежьих голов и рогов лосей, на которых устроили охоту в какие-то незапамятные времена, – все это украшало интерьер «Русского бриллианта». Это своего рода подпольное и очень эксклюзивное заведение, которое посещали только те, кто находился в самом сердце ночной жизни этого города. Даже найти вход – задача из непростых, поскольку он был скрыт на заднем дворе кухни старинного поместья. Чтобы войти, нужно было пройти сквозь красную занавеску, а после, у самого входа, вас ждал строгий фейсконтроль. Но внутри атмосфера была настолько впечатляющей, что любые усилия стоят того, чтобы все-таки попасть внутрь. А к тому же коктейли, которые готовил Устин, были невероятно вкусными. Виктор и София вошли в помещение и, сразу же закрыв за собой дверь, потерли руки, стряхнули с одежды снег, стараясь как можно быстрее убрать оставшиеся на них градусы ниже нуля, которые они притащили снаружи. Затем они огляделись. В колонках играла «Money for Nothing» Dire Straits в версии Марка Нопфлера, Эрика Клэптона, Стинга и Фила Коллинза. Кто-то танцевал под эту музыку, разливая вокруг себя водку, кто-то отбивал ритм стаканом простого апельсинового сока. Какая-то девушка пила капучино, а один камикадзе решился на «Асахи».

София отметила:

– Да здесь, похоже, подают все подряд.

– Что? – переспросил Виктор.

– Нет, ничего, ничего…

«На самом деле, ничего удивительного, что он этого не заметил, – подумала София, – с такими скрипачами, как он, это часто случается».

– Сегодня ужасно холодно.

– Ага.

– Так что давай выпьем чего-нибудь как можно скорее, чтобы согреться.

Они стали бродить по залам в поисках своих коллег. Наконец они дошли и до последней комнаты.

– Да где же они?

– Кто?

– Ребята из оркестра, Клара, Раиса и все остальные.

Виктор остановился у последнего столика и улыбнулся ей:

– Не знаю, похоже, они пошли спать. Не понимают, видимо, что красоту музыки… нужно отпраздновать! Давай сядем тут.

Они сели за столик, а затем София покачала головой:

– Не могу поверить, что ты так меня обманул.