Виллем Шоу: туда, где заходит солнце

Николай Остренко (Nicolas Madeyra)

Виллем Шоу: туда, где заходит солнце

Черный год

I

Темные времена настали задолго до того, как произошла глобальная катастрофы. Ядерный взрыв лишь довершил мечтания Мадейры о безлюдной Земле. В обществе накануне взрыва уже тлел кризис и Англия оставалась оплотом осколком постгуманизма 21 столетия. Как бы деспотично не выглядел мир накануне катастрофы, в сравнении с миром после нее тюрьма Реддинг со своими устоями выглядела на гуманистической уровне, в то время, когда страны евразийского континента были раздираемые междоусобицами и войнами между собой.

Не успел читатель передохнуть от того момента, когда бывшего лорда Шоу поместили в камеру к уголовникам, как мы спешим показать дальнейшую схватку узника Шоу в с тюремной системой Реддинга, охватившую весь Юго-Восточный округ Англии.

Узника жестоко истяжали свои же сокамерники не взирая на мольбы и просьбы прекратить издевательства.

Через неделю подобных пыток на теле пленника не было живого места. Все тело было как один сплошной синяк, а его психологическое состояние граничило с суицидом.

Чтобы не слышать всего происходящего в камерах надсмотрщики камер в служебных помещениях включали погромче музыку, а в свободное от работы время были самые не прочь развлечься с заключёнными издеваясь над слабыми узниками, в числе которых состоял бедняга Виллем.

Месяцами узника Шоу не выводили из камеры на обязательное часовую прогулку во внутреннем дворе колонии. Все прошлое этого человека казалось для него самого каким-то миражом, в памяти оставался какой-то глубокий отпечаток в оттенках лжи и предательства всех тех, кто окружали его последние годы на службе у Его Величества. Виллем сидел забившись в угол помещения всеми забытый как ненужная игрушка, местами он стыдился себя, в моменты когда его насиловал очередной сокамерник он пытался заставить себя что это все сон, не по-настоящему, а иногда пытался себя заставить думать, что все это ему нравится. В перерывах между истязаниями он старался понять что происходит, но из-за боли и гудения в голове от постоянных избиений ему стали мерещиться звуки, а иногда шум в ушах мешал слышать как ему что-то говорят.

***

В перерывах между издевками сокамерников Виллем словно живой мертвец опускался в подвалы Реддинга медные рудники, где в числе нескольких десятков таких же безучастных узников бил киркой о стены узкой шахты, которая местами отваливалась, так как была не везде оборудована подпорками.

Перебывая в шахте сквайру удалось познакомиться с одноглазым сгорбившемся узником средних лет, который не мог говорить, так как ему отрезали язык. Все его называли Ду, так как единственное, что он мог ответить на любое обращение к нему был звук похожий на это слово. Никто не знал да и не интересовался судьбой этого узника. Много кто говорил, что Ду сидел в этой тюрьме ещё при старой администрации, кто-то говорил, что он был одним из участников первого восстания, после которого установились новые правила тюрьмы с новыми хозяевами. Разумеется со временем интерес к немому горбуну утих по мере того, как глубоко и далеко стали отсылать самого седовласого узника. Шоу подружился с ним в конце первого месяца страданий и с тех пор старался держаться немого горбуна. Они поладили сразу, так как Ду нуждался в таком же молчаливом и работящем человеке, каким был сам. Так было до конца года пребывая в колонии лишения свободы до появления новой администрации тюрьмы Рединга.

Черный год II

Узник в лохмотьях сидел на кафельном полу в углу камеры. В самой темнице слышалось сопение, смех, иногда шутили невпопад или обсуждали кого лучше трахать: Виллема или того новенького насильника малолетних девочек, который был изолирован в одиночной камере в другом крыле тюрьмы. Узник №11 молчал и ничего не мог ответить. Он прислушивался с каждому шороху, в руках он потирал о штанину робы затертый до неузнаваемости кулон погибшей супруги, который Виллему удавалось умело прятать каждый раз перед очередной проверкой. Сквайр смотрел на кулон и боялся отрыть его створки, так как не мог более смотреть на её портрет, портрет той, любовь к которой загнала некому неизвестного лорда на уровень премьер-министра страны и смерть которой забрала у последнего вместе с честью и регалиями остаток фамильного имения. Он вспоминал её золотистые волосы развивающиеся на ветру, её нескромную походку походку и томный взгляд с пышной грудью наполненной похотью. Обо всём этом он вспоминал недолгими тихими ночами, когда всем надоедало занимать своё время издёвками над бывшим дворянином.

Лорд Шоу трясся от зимнего холода, в камерах не топили и укрыться ему было не чем, так как всё что было можно отобрали сокамерники во главе с Бэрри Диккенсом – смотрящим камеры, который в день прибытия Виллема озвучивал правила и которому была оказана честь первому изнасиловать бывшего сквайра для спасения кубрика. Шоу знал, что содеянное ними было в некотором роде актом гуманизма, ибо работать ему разрешили не на урановых, а на медных рудниках. Но, ему не хотелось до конца понять то, что он был лишен всего и утратил человеческий облик всего лишь за полгода.

В этот момент его схватили за руку и Шоу услышал скрипучий голос, который стал ему шептать на ухо.

– Всё ещё надеешься выжить, Шоу? А может и вернуться домой к ней?

Виллем ничего не ответил. Сквайр привык молчать в самых страшных случаях не обращая внимания на опасность любой степени.

– Я знаю, кто убил твою женушку. А ещё я знаю, кто трахал её тело до того, как перерезать ей горло. Помню, как она стонала и ей начинало это нравиться… Виллем-Виллем… Её убили по заказу. И тот, кто заказал её убить, заказал нам тебя прикончить. И я знаю, что тебе отсюда не уйти. Мы окружены сплошной глухой стеной в четыре метра. Это бордель, мальчик. А начальник здешней тюрьмы здесь главный сутенёр. И заказ был тебя опустить окончательно и сделать евнухом, если ты выживешь на протяжении года. Тик-так, мальчик… Твоё время истекает. Ты или умираешь добровольно, либо мы отрезаем твой вонючий член самой тупой и ржавой заточкой, которую мы здесь сможем найти. С другой стороны через полтора месяца начнутся бои без правил среди таких как ты. Если победишь – сохранишь единственное, что осталось у тебя от твоего достоинства.

***

Следующим утром в приёмную к Бэрри Дикенсу, пришло письмо из Лондона, на конверте был печать с изображением символв в виде фамильного герба Стюартов. При виде конверта с данным символом Диккенс тщательно осмотрел со всех сторон конверт прежде его не распечатывая. Видимо дело важное – подумалось начальнику тюрьмы, – в последний раз я получал похожий конверт год назад перед тем, как привезли этого… бывшего премьера… черт с ним, его наверное уже убили. Давно я не спускался в подземные корпуса. Не суть. – С этими словами Бэрри Диккенс достал канцелярский нож с кармана и вскрыв конверт достал сложенный вдвое рифленый лист бежевой бумаги с рукописным текстом: «Дорогой мистер Диккенс! Его Величество очень благодарен, что вверенное Вам учреждение принимает активное участие в защите Королевской семьи и всего Соединённого Королевства Англии и Ирландии, а также борьбе с врагами Англии, как внешними так и внутренними. Надеемся, что Вы в дальнейшем будете принимать столь активное участие и окажете ещё оду услугу Его Величеству, дав приют верному слуге короны доктору Гансу фон Борку. Заранее благодарю. Канцлер Его Величества Отто фон Клаузевиц»

Extra

– Мадейра, ты знаешь, что нужно смириться?

– Ребят! Выгружайте трупы!

– Где именно, босс?

– Ты, что ослеп Билли? Кругом пустыня! В пустыню и выбрасывай!

– Как скажете, босс.

– Что вы сказали про смирение, падре?

– Я сказал, что тебе нужно смириться, Мадейра, пока ты не зашёл слишком далеко.

– Как это смиряться, падре?! – человек с хищным оскалом вытащил револьвер и выстрелил в ногу собутыльнику, который в этот момент тащил труп по песку в сторону импровизированной могильной ямы, – как это смиряться, падре?! Может я оглох и вы мне что-нибудь объясните? – ковбой подошёл к священнику и стал напротив него с грозным взглядом.

– Нужно смиряться, сын мой… – повторил святой отец предыдущие слова с хладнокровным спокойствием.

Мадейра от услышанного покоробился и его правый глаз стал дёргаться.

– Дорогой падре, вы который год в моей компании проколесили весь Новый свет вдоль и поперек в компании меня и моих головорезов, а теперь спустя десять лет наших скитаний вы становитесь в позицию и говорите мне, что мне пора завязывать!

Падре ответил не отводя взгляд с тем же спокойствием: Ты заходишь слишком далеко и ходишь по очень тонкому льду, амиго. Ватикан ещё в самом начале не одобрял твои намерения.

– Святой отец, мы с вами знакомы не один десяток лет и вы мне не для того, чтобы быть моралистом! – возразил испанец, – если вы хотите мы вас модем остаться в компании рабов Божиих, представившихся вчера ночью. У меня свои планы и я ещё до конца их не завершил!

– И не успеешь. Грядет снова буря с востока. Спаситель больше тебе не поможет! Господь противится гордецам.

– Спасибо большое, святой отец, но ваш совет в данный момент мне менее интересен.

Черный всадник спешился со своей механической лошади и подойдя к телеге, в которой сидел монах схватив его за полы рясы, рывком выдернул из повозки священника, священник упал лицом на раскаленный песок, от чего получил ожог.

– Падре, я вас взял с собой не ради проповеди. Вы должны были отпевать умерших моего полка…

– Ты хотел сказать банды, Мадейра? – перебил монах всадника.

Мадейра вернулся к лошади и вновь её оседлал продолжая наблюдать за тем, как выгружают тела с повозки его подручные. Через десять минут могильная яма была до верху набита телами убитых.

– Ты прав, святой отец, я не исправим и смиряться уж точно не собираюсь. А твои испытания только начинаются. И да… Грядет буря… гмм… С востока разумеется. – Мадейра достал из кармана небольшой мешочек с монетами, который бросил к ногам священнослужителя. – Это мои тридцать сребреников и прощание с Ватиканом. Передайте, Папе, что я больше не прихожанин его церкви и с иезуитами я дела иметь тоже не желаю. А ты исполнишь свою работу до конца и молись своему богу, чтобы он не убил тебя в этой бескрайней пустыне. Адьос компадре!

Именем короля

Нет ничего в жизни лучше ощущения, когда тебе удалось выжить в ситуации, где твоя жизнь висела на волоске. Бывший премьер-министр Великобритании это чувство ощущал как никто другой. За годы гонений он был обучен всегда оставаться при здравом уме и держась на чеку быть готовым отразить любой удар нанесенный с любой стороны, независимо от источника опасности. Шоу было знакомо как никому-то самое чувство. Выживая в суровом мире вне мегаполиса, огражденного от внешнего мира рвами и метровыми крепостными стенами Виллем проживал каждый день как последний, всякий раз успокаивая себя разговорами с собакой и чтением Библии, которую ему удалось обнаружить в разрушенной часовне, что была возле топи. На протяжении восьми лет Шоу живя на болотах неоднократно натыкался на капканы (один раз это ему чуть ни стоило ноги), несколько раз его загоняли хантеры и это казалось безысходность, но в подобных случаях ему сказочно везло и отшельник Шоу благополучно возвращался в лачугу с награбленным добром в виде электроники и пойманной ранее ими дичи, пару раз Виллем попадался на патрули, что на воздушных шарах понесеольку раз в сутки совершали облёт территории и тогда беглец часами отсиживался под мостами в воде.

В этот раз для бывшего лорда было все не так уж и оптимистично: он валялся на полу гринвичской обсерватории и от последних сил стонал от боли, в глазах все помутнело и по всему телу ощущалась боль. Когда учёный немец со своими подручными благополучно удрали во всей обсерватории настала гробовая тишина, та самая тишина, в которой Виллем оказался, когда очутился в подвале этого здания. Ничто больше ему помочь и угасить ту боль, от которой страдал больной. Казалось смерть наконец-то решилась поцеловать мученика в лоб. Виллем вспоминал молитвы и слова из Библии, в основном Шоу цитировал строки апокалипсиса.

Через час из окна стали доноситься звуки выстрелов, схватки, топот топот копыт и ржание лошадей. Ещё через полчаса с нижнего этажа донёсся звук взрыва – это были взорвав динамитом массивные ворота центрального входа в условную крепость, за которым последовал бравый выкрик грубого мужского голоса «Именем Его Величества Короля кто бы здесь ни был сдавайтесь!»

Спасение или

– Джентльмены, я хочу выпить за нас с вами в этот чудесный вечер! В этот вечер нам удалось во славу короля освободить ещё один мятежный город – оплот канцлера Гринвич. Теперь, поскольку силы сопротивления сломлены окончательно нам нужно направить отчет в Лондон о проделанной работе и о спасенных нами подданных этого узурпатора Клаузевица.

– Маршал Джеф, а что делать ос спасенными, кто остался до сих пор в тяжелом состоянии или болен?

– Адъютант Кристиан, организуйте перевоз спасенных в Лондон. Это единственное место во всей стране, где могут оказать должную медицинскую помощь. Все формальности я улажу…

– Сэр, а как же тот незнакомец с татуировкой Рединга? Его тоже отвезти? Мы же не знаем кто он такой до сих пор, из местных его никто не опознал и он до сих пор не пришел в сознание.

– Где он сейчас находится?

– В реанимации, сэр.

– Его тоже забирайте. Он вполне себе безобидный каторжанин. Его Величество дал и амнистию всем заключенным в стране. А в Лондоне его излечат и он найдёт себе работу и не будет скитаться по этим мрачным пустошам.

– Как его назвать? Документов у него не обнаружили.

– Джон Ди. Всё это место так и навевает напоминанием об этом великом человеке. Отправьте мистера Ди на лечение, а потом о нем я доложу руководству.

***

Утром 16 декабря 2059 года больной 16 палаты реанимации пришел в сознание после месячной комы. Палата была заполнена дневным светом, за окном виднелся недостроенный Биг-Бен на фоне разрушенных во время авиа налётов высоток. Руки было тяжело поднять, ноги не шевелились вовсе. Веки подымались с той же тяжестью, что и руки. Шоу постарался повернуться на бок, но не смог: спина вновь заныла с той же силой с какой болела месяц назад. Виллем увидел возле себя стакан с водой и с облегчением вздохнул. Огромный камень спал с его плеч, Виллем мог больше не опасаться за свою жизнь, ему не хотелось убегать и на душе стало тихо и спокойно.

За дверями слышался разговор толпы людей и осознав, что Шоу не один, он изо всех сил окликнул, чтобы докричаться хоть до кого-то. В палату вошла пожилая женщина в сестринском халате.

– Какое чудо, мистер Ди: вы пришли в себя, – с этими словами она подошла к постели и закрутила капельницу больному, – об это нужно непременно сказать заведующему. Он просил сказать об этом, как только вы очнётесь.

– Мис… Гм… Мисс…

– Маргарет, можете называть меня Маргарет, мистер Ди.

– Почему Ди? Потому, что вы к нам поступили в реанимацию именно с таким именем. Ох уж эта война. Скольких людей она лишила жизней! Скольким людям она сломала судеб! Наверное в Гринвиче было нелегко выживать под гнётом мятежников Клаузевица?

– Не говорите, мисс Маргарет. Эти восемь лет для меня стали настоящим испытанием. – Вздохнул отшельник.

– Я может о слишком личном у вас спрашиваю, но мне очень интересно было знать откуда у вас такая интересная татуировка с изображением виселицы на ноге?

– А, вы об этом? – пациент, опустил взгляд на правую ногу, которая торчала из-под одеяла, – это ещё в детстве мне вытатуировали из-за неразделённой любви.

– Вот как? – призадумалась медсестра, – а мне казалось, что вы один из тех бедолаг, сбежавших из тюрьмы Рединга во время бунта, который был лет девять назад.

В ответ мистер Ди дружелюбно улыбнулся, – да что вы! Это рисунок, символизирующий мою юношескую глупость и не более чем. Я его всегда мечтал извести, но средства сделать это мне не позволяли. А потом началась эта глупая война и мне было уже не до татуировки.

Днём ранее до этого события в королевском дворце были получены фотокарточки людей, привезённых в столицу на лечение. И на одну из фотографий пристально всматривался король.

– Хмм… Маршал Джеф, вы точно привезли в Лондонский госпиталь именно этого человека? – с непринуждённостью сидевший в кресле король держал в руке сигару и рассматривая фотографию и затем поднял взгляд на маршала, стоявшего на пороге в кабинет.

– Да, ваше величество, а что?

– Да так, ничего особенного. Этот человек мне напомнил одного старого знакомого, который был незаконно осуждён с моего разрешения. И теперь этот призрак воскрес в виде этого бродяги, которого ваши солдаты нашли в Гринвичской крепости. Приведите его ко мне только так, чтобы об этом не знал никто из вашего окружения. Нам не нужна лишняя шумиха. Мистер Ди теперь дома.

Госпиталь I

Виллем лежал в постели и смотрел в потолок. В палате с умилением подметала и мыла полы уборщица напевая надоедливую песенку, которую постоянно крутили в прайм-тайм по радио. Пациента совсем не беспокоили песни уборщицы, его не беспокоило пропахший хлором палата и коридор, его не беспокоил туман, который мешал смотреть на столичные окрестности, Шоу беспокоил сам факт его нахождения в Лондоне. Лондон – город его жизни и город который дал ему карьеру, город который дал ему семью и город который у сквайра его забрал. От осознания, что он теперь дома на глазах у Виллема появились слезы. Он хотел разрыдаться от счастья и долгожданной свободы, но не мог. Сквайр попросту боялся, что его посчитают за странного или за психа и об этом доложат главному врачу, после чего нов прибывшему пациенту будут промывать голову местные психологи, мучая тестами и лекарствами сомнительного происхождения, как это обычно бывало в прежнее время в государственных больницах, расположенных на окраинах городов.

Наконец-то капельница была прокапана, и наступил долгожданный вечер. Пациент Джон Ди решил прогуляться по больнице и размять закостенелые суставы ног.

***

В ночное время суток больница казалась уже не такой густо заселённой, как с утра, когда Ди впервые открыл глаза спустя месяц. Шум и суматоха для больничных коридоров и палат в это время суток казался неуместен и неестественен. На посту у палаты никого не было, только горела тусклая керосиновая лампа, стоящая на столе у которой находилась кипа небрежно собранной бумаги, напротив стола стоял ламповый черно-белый телевизор, показывающий с помехами канал, по которому вещали старую правительственную пропаганду «о хорошей жизни», тайное положение которой было в своё время подписано самолично Шоу. Увидев, что ничего в общей картине прежнего быта не изменилось бывший сквайр улыбнулся, если этот оскал можно было считать улыбкой, и сказал про себя: ничего не поменялось в моём городе. С этими словами пациент Ди пошел дальше коридором. Проходя мимо распахнутой сестринской палаты Джон обнаружил пустую кушетку у стола, на которой была оставлена посуда с нетронутой пищей. Джон вспомнил, что с утра Маргарет ему пообещала оставить у себя в сестринской припасенную для него не больничную еду, так как больничная была до невозможности отвратна и кроме неё пациентов было запрещено кормить нормальной пищей. Сквайр не торопясь подошел к кушетке и взявшись за ложку стал жадно поглощать куриный бульон, закусывая жареной рыбой с круасаном. Эта еда была действительно редкость для здешних мест, а для бывшего отшельника она казалась райской. Наконец, доев всё до последней крошки сквайр запил всё это вкуснейшим сквошем. Шоу посмотрел на настенные часы – на них была уже полночь, а медсестры всё ещё не было на месте. Виллем заподозрил, что могло что-то случиться, так как днём он слышал со слов других больных и работников больницы, что на ночь останется медсестра, он и ещё один пациент – старушка с инсультом, которая искусственно введена в кому. И поэтому Шоу взял керосиновую лампу и решил пройтись дальше по больничным палатам дальше в надежде встретить Маргарет по пути.

Действительно, проходя мимо пустых палат к лестничной клетке пациент Ди увидел, что они действительно были пустыми. На некоторых палатных койках можно было заметить не отстиранные бурые пятна, на старом линолеуме у коек красовались такие же пятна тоже. В разных углах помещений слышалось шуршание и крысиный визг. Он прошел по длинному коридору уже более шести ста ярдов и каждым шагом приближение к лестнице становилось тяжелее, так как Виллем не до конца физически восстановился. Протянутая вперёд рука с керосиновой лампой начала трястись. Шоу дошел до лестничной клетки и посмотрел вниз: на первом этаже, среди кромешной тьмы горел яркий луч света. Увидев это Джон Ди забыл о своей усталости и продолжил свой путь, поспешно спотыкаясь стал спускаться ступеньками вниз.

Дойдя до первого этажа он оказался у выхода, напротив которого находился вход в ярко освещенное помещение приёмной главного врача больницы. Внутри пустой приёмной была ещё одна дверь, на которой была табличка «Dr.Houp». Виллем уже хотел возвратиться назад в палату, но в этот момент ему послышались голоса со стороны закрытой двери, которые вели разговор на повышенных тонах, с выражением некого недоумения и дальнейшего восклицания. Услышав это отшельник вернулся к двери главного врача и стал прислушиваться, прислонив ухо к двери.

– Да, маршал Джеф! Я получил Ваше письмо… Нет, нужный вам пациент на данный момент находится на стационарном лечении в нашей реанимации… Как? Вы уже на подъезде? Ну, тогда я буду ожидать Вашего приезда.

Госпиталь II

Ночными улицами Лондона сквозь туман двигалась тройка лошадей запряженных в увесистую железную конструкцию повозки, предназначенную для заключенных. В пассажирской её кабине сидел человек, облаченный в чёрный плащ, державший на поясе в ножнах шпагу, по гравировке эфеса которой можно было заметить вензель родовой фамилии Джефов, на лояльность которых веками опиралась королевская династия. Офицер сидя в карете нервно поглаживал запотевшими липкими руками стёкла монокля – видимо миссия возложенная на последнего составляла очень большое значение, так как задача была поставлена ему самим королём и её невыполнение грозило огромными штрафами как самого исполнителя, так и всего его семьи. Маршал более получаса сидел в неподвижном виде у окна подавал видимые признаки жизни раздуванием ноздрей и нервно дергающимися черными усами. Он то и дело каждые пять минут начинал полушепотом ворчать и как только тон его голоса начинал превышать определённый предел, голос тут же затихал и он снова умолкал.

Наконец, карета доехала до полуразрушенного трёхэтажного здания военного госпиталя, которое было расположено в глубине ограждённой лесистой территории. На въезде была расположена одинокая сторожка без видимых признаков чьего-либо присутствия. Карета приблизилась ко въезду и не успев остановиться у сторожевого пункта из неё на ходу выпрыгнула черная фигура в тяжелых увесистых сапогах-ботфортах. Не дожидаясь выйдет ли кто-нибудь из здания человек в чёрном кожаном плаще с заклёпками по швам твёрдой походкой с военной выправкой двинулся вглубь лесной чащи – туда, откуда был виден маленький огонёк газовой лампы.

***

Ночную больничную тишину нарушали находящиеся в кабинете доктора Хоупа. Тот старался уговорить медсестру, чтобы та пошла подготовила к отправке единственного пациента, но та упорствовала, утверждая, что хоть мистер Ди при сознании, он не прошел полный курс лечения и готов лишь перейти в терапевтическое отделение. Разговор их так и не был закончен в силу прибытия черной молчаливой фигуры, в которой Хоуп узнал доверенное лицо Его Величества.

– Маргарет, прошу оставьте нас с маршалом Джефом. И приготовьте пожалуйста к отъезду нашего уважаемого мистера Ди. Ему сегодня найдётся место для ночевки приличнее, чем наше гостеприимное крысиное кубло…

– Мистер Хоуп, прошу подбирать слова названий государственных учреждений в присутствии лиц короля поприличнее. Вы же не хотите лишиться своего поста из-за своего длинного грязного языка?

– Ох!..Боюсь, что вы правы маршал Джеф. С этими больными столько хлопот… Особенно много хлопот с этими крысами, которых уже никакими ядами не извести.

– Доктор Хоуп, я бы еще с превеликой радостью оказал честь с вами иметь беседу о ваших больничных проблемах при всём при том, что двадцать процентов Лондонской городской казны ежегодно отдаются лично в ваши руки для её содержания, а у вас в прихожей до сих пор облезлая краска на стенах со времён бойни с заговорщиками!

– Хорошо, хорошо. Как скажете, Джеф. Видимо мне действительно надоели все эти крысы и тараканы, что за ними я забыл своё место, – доктор ненадолго отвернулся к кабинетному шкафу, где прятал разные напитки и достал оттуда бутылку бургундского, – давайте лучше выпьем? – трясущимися руками из-под стола Хоуп достал два фужера и наполнил их вином до половины, – я знаю, что на войне именно этого вам не хватало, маршал Джеф.