Загадочная жизнь мисс Айви

Суньжи пригласила всех к столу. К лапше подавались специи: черный уксус, соевый соус, измельченный чеснок, порезанный зеленый лук, кусочки имбиря, масло с красным перцем, арахисовый соус, кунжутное масло и бежевый порошок, который дядя Ван назвал глутаматом натрия. Пока они ели, Суньжи подробно расписала их двухнедельное путешествие: они совершат исторической тур по Запретному городу и Великой Китайской стене, а затем отдохнут в Шанхае. Там они пообедают в знаменитом ресторане Старого города, где подают изысканную утку, послушают джаз на Хэншань-стрит и насладятся живописным видом с набережной. В конце поездки их ждет поход по в крупнейшим торговым центрам Гонконга, где можно найти лучшую европейскую одежду и японскую косметику.

– Каким кремом ты пользуешься? – спросила Суньжи.

– Честно говоря, никаким, – застенчиво ответила Айви, почесав пересохшее пятнышко на щеке.

От удивления Суньжи выпучила глаза и стала похожа на русскую матрешку.

– Но ты должна! Красота любой девушки кроется в ее коже. – Она принялась перечислять список косметики, которая подошла бы Айви. – Начнем с основ, а после перейдем на более продвинутый уровень. Тебе нравится делать макияж?

Она еще спрашивает! Неужели это и так непонятно?

– Обожаю!

Наконец у нее появилась собственная крестная-фея.

* * *

Будучи главой корейско-китайской инвестиционной компании, дядя Ван предпочел остаться в Чунцине: ему нужно было организовать турнир по гольфу для своих иностранных партнеров. Айви поблагодарила тетю за то, что та взяла ради нее отпуск, но Суньжи лишь рассмеялась (казалось, что она смеется в ответ на любую фразу) и сказала, что она ушла с работы, когда родился Лэй Лэй. В путешествие с ними отправилась аи: она должна была кормить и развлекать детей Суньжи, пока они с Айви бродили по улицам Пекина, прихлебывая овечий йогурт из стеклянных бутылочек, или заселялись в очередной пятизвездочный отель с богатой историей. Всю поездку Айви делала вид, будто отдыхает с матерью, а ее отец, крупный бизнесмен, остался дома и управляет собственной компанией. «Ну, ну, – шептала она себе, расчесывая челку перед трюмо. – Не стоит так говорить о нашей малышке Айви». Она просияла от удовольствия, услышав, как консьерж похвалил Суньжи за миленькую дочь.

Тетя всегда с особой вежливостью относилась к обслуживающему персоналу, говоря им «пожалуйста» и «спасибо», хотя обычные китайцы избегали таких формальностей. Несмотря на внешнюю безмятежность, Суньжи обладала способностью продемонстрировать чувство собственного достоинства, так что каждый работник от обычного официанта до разносчика багажа вертелся вокруг нее и старался всячески угодить. Однажды по дороге в храм Таньчжэ водитель такси, услышав, как они с Айви говорят по-английски, задрал двойной тариф и наотрез отказался стоять в пробке за меньшие деньги. «Тогда высадите нас на обочине», – сказала Суньжи. Водитель не послушался и забормотал что-то про обман. «Я серьезно. Остановитесь!» Они двигались по двойному шоссе на Втором пекинском кольце. Машины вокруг неслись на скорости под сто километров в час, нервно сигналя уворачивавшимся от них мотоциклам.

Водитель молча продолжил движение. Во-первых, он не мог никуда свернуть; во-вторых, не хотел остаться без гроша за проделанную дорогу. Когда они доехали до храма и Суньжи вручила ему деньги, он лишь пристыженно вздохнул и не посмел поднять на них взгляд. «Будьте осторожны», – только и крикнул он им вслед, словно дальний родственник.

Эта сцена произвела на Айви сильное впечатление. Если бы не Суньжи, все могло бы закончиться вымогательством или перепалкой до самого обеда. Но тете хватило всего пары фраз, чтобы успокоить водителя. Интересно, почему отец никогда не рассказывал ей о Суньжи и Ване, которые не переставали его нахваливать? Наверное, потому что, в отличие от Нань, он был хорошо воспитан и не привык открыто хвастаться богатыми родственниками. От этой мысли Шэнь тут же вырос в глазах Айви, хоть и на самую малость.

* * *

Ох уж этот шопинг! Переступив порог громадного торгового центра, Айви почувствовала легкое головокружение: вокруг носились изящные домохозяйки, щеголеватые клерки, бизнесмены в идеально выглаженных костюмах и пышно завитые пожилые дамы в пастельных туфлях. На мягко освещенных витринах модных бутиков, из которых доносился резкий запах одеколона, красовались манекены в черных юбках, телесных чулках и острых шпильках. Едва услышав в одном из таких магазинов вежливое «Я могу вам чем-нибудь помочь, мисс?» продавца, Айви покрылась краской и еле выдавила ответ, словно бы стараясь извиниться за свое пребывание в таком шикарном месте. После чего она забилась в угол, надеясь, что к ней больше никто не подойдет.

– Давай примерим это и это… Какая красота… На тебе слишком бледные цвета. Нужно что-нибудь поярче, чтобы взбодриться… Хочется сделать тебя веселой и энергичной… – Суньжи осмотрелась. – Где ты?

Айви взяла белое платье из плотного хлопка и направилась в примерочную. Надев туфли, она посмотрелась в зеркало – и едва себя узнала. Нежный овал лица с ярко выделявшимися темно-коричневыми бровями обрамляли вьющиеся волосы, кожа буквально светилась – за последнюю неделю она перепробовала кучу питательных кремов. У платья была необычная жесткая драпировка, благодаря чему она казалась более женственной.

Она посмотрела на ценник и почувствовала, как от отчаяния задрожал подбородок.

– Тебе не кажется, что оно меня старит? – в шутку спросила Айви у Суньжи.

Четыре тысячи юаней от матери, выданные ей на летние каникулы, едва покрывали стоимость одних только туфель.

– Вовсе нет! – в один голос защебетали тетя с продавщицей. – Ты похожа на благородного лебедя! Или танцовщицу! Такой оттенок белого впору только красавицам с идеальной кожей.

– Мы берем все, – добавила Суньжи, вытащив кредитную карту из дизайнерского кошелька с изображением Микки Мауса.

Девочка хотела было возразить, но тетя в очередной раз издала свой фирменный глубокий смешок и только махнула рукой.

Поначалу Айви, держа в уме бабушкины наставления (бесплатный сыр бывает только в мышеловке), ощущала себя вечной должницей, пользовавшейся щедростью тети. Почуяв неладное, та в любой момент могла бы сменить милость на гнев, сочтя племянницу неблагодарной нахлебницей. Но по мере того, как сменяли друг друга дни, состоявшие из дегустаций изысканных блюд, частных экскурсий, нескончаемой вереницы торговых центров и беспрестанного мелькания кошелька с Микки-Маусом, то и дело выныривавшего из сумочки благодетельницы, терзавшее Айви чувство смутного беспокойства начало стремительно таять. Хотя блеск золотой кредитки, которая вновь и вновь появлялась для оплаты очередной покупки, по-прежнему вгонял ее в краску, она уже не пыталась сделать вид, что собирается расплатиться за все своими жалкими четырьмя тысячами, – они так и остались нетронутыми, – и поубавила энтузиазма по части горячих благодарностей, боясь показаться лицемерной или и того хуже – жалкой.

– Ты – часть семьи, – однажды сказала ей тетя после очередного через силу выдавленного «спасибо». – Когда ты еще прилетишь в Китай? Да и зачем зарабатывать деньги, если не можешь их тратить?

С этим трудно было поспорить. Она тратила на Айви столько же, сколько на одежду двум детям, мужу и самой себе. Подарков не получала только аи. Первое время Айви жалела женщину, которая день и ночь возилась с кричащими детьми в надежде их успокоить. Троица неотступно следовала всюду, куда бы ни направились две путешественницы в бежевых брюках и белоснежных кроссовках. Но однажды вечером в Гонконге Айви заметила, что Суньжи вручила аи конверт с «бонусом» за поездку, и пришла к выводу, что не за все приходится платить деньгами. Она подумала: «Лучше носить сбережения на себе, чем в кошельке».

Как-то раз Айви на глаза попалась пара отличных синих кроссовок из замши, которые пришлись бы кстати Остину. Словно прочитав ее мысли, Суньжи вызвалась помочь с сувенирами для всей ее родни. Она сказала, что и так собиралась купить им подарки, но подумала, что Айви лучше знает вкусы родственников. Они набрали кашемировых свитеров, летних пижам и кожаных перчаток с меховой отделкой для Нань и Мэйфэн и игрушек на батарейках и конфет для Остина; для Шэня же, которого Суньжи любила как родного брата, она выбрала караоке-систему, поскольку «в молодости он обожал петь». Айви очень нравилось выбирать подарки для семьи, возможно, даже куда больше, чем для себя. Она перестала стесняться учтивых продавцов. Суньжи словно бы поделилась с ней своей уверенностью, будто Айви была казначеем и должна была научиться распределять средства королевы. Теперь в магазинах она принималась высокомерно раздавать приказы, думая, будто наконец научилась искусству владеть, и лишь слегка покраснела, когда вечером накануне отъезда попросила у тети запасной чемодан, чтобы уложить туда все покупки. Распробовав вкус красивой жизни, Айви подумала, что у них с Суньжи много общего: у них оказались одинаковые вкусы, мнения и ожидания. Даже несмотря на то, что она не могла приписать себе тетину щедрость, они действительно как будто бы были похожи как две капли воды.

* * *

Жарким августовским вечером тетя отвезла Айви в противоположную часть Чунцина, переполненную обветшалыми серо-коричневыми домами, на цементных балконах которых громоздились заменявшие стиральные машинки пластмассовые тазы. Навстречу им вышла тетя Хун, постаревшая копия Нань, одетая в цветочную блузку и клетчатые брюки.

– Спасибо, что привезла Цзиюань, – поблагодарила она, кланяясь Суньжи. – Надеюсь, ты не сильно с ней мучилась. Нань говорит, у нее слабый желудок. Она всегда была проблемным ребенком… Боюсь представить, сколько тебе пришлось вытерпеть за это время…

Привыкнув за две недели к «нормальному» мандаринскому наречию, Айви вздрагивала от каждого слова тети Хун.

Залихватски помахав им рукой и выдав очередной смешок, Суньжи села в серый «мерседес» и уехала прочь. Крестная-фея вернулась в свое волшебное царство, оставив Айви наедине с суровой реальностью.

Новый район вызывал только отвращение: старики харкали прямо на тротуар, мальчишки мочились во дворах, везде стоял запах гниющего мяса, с каждого угла доносились крики и ругань; здесь совершенно обыденными считались кулачные бои, поножовщина и драки между женщинами, яростно пытающимися вырвать друг у друга клок волос на потеху собравшимся зевакам. Утром Айви просыпалась от шума, которым сопровождалось открытие местных магазинов, где продавали свежее мясо, фрукты и овощи, сушеные травы и орехи. Вся эта какофония продолжалась до позднего вечера, когда лавки наконец закрывались и люди расходились по домам, – но в это время работу начинали развлекательные киоски с пиратскими фильмами, хлопковыми пижамами, пластиковыми тапочками, дешевыми игрушечными фонариками. Таков был Китай Мэйфэн, ради побега из которого она заплатила собственной дочерью.

Старшей дочери тети Хун Иньинь оставалось примерно пара лет до третьего десятка. Она была помолвлена с мужчиной среднего возраста, владевшим автомастерской. Младшую дочь звали Ван Янь Цзю, но все называли ее Жожо. Она была старше Айви всего на девять месяцев, но ласково называла свою американскую родственницу «мэймэй»[4]. Жожо была невысокой и коренастой; она носила широкие спортивные шорты и узкие яркие футболки и коротко стригла волосы. Глаза у них с Айви были очень похожи, – с одинаковыми густыми ресницами. Жожо всегда говорила что думала и поэтому частенько попадала в передряги. Давным-давно Нань рассказывала о ее похождениях – как та провалила все экзамены, прогуливала уроки, была исключена из школы за драку с одноклассницей, курила, выпивала, а в девять лет даже набила на бицепсе бесплатную татуировку с изображением одного китайского актера. По словам Нань, Жожо никогда не слушала мать и постоянно получала от нее за дурной характер; такие истории обычно заканчивались фразой: «Бедная Жожо, трудно расти без отца». Это не ее вина, говорили все вокруг, девочке просто не хватило твердой отцовской руки.

Первые дни у Хун Айви вела себя тихо, почти не реагируя на еду и развлечения, которыми тетя с двоюродной сестрой пытались ее занять. Ее кожа стала тускнеть. Тетя Хун и Жожо целыми днями сидели за обеденным столом, накрытым полиэтиленовой скатертью с липкими масляными пятнами, смотрели телевизор, смеялись с набитым ртом и причмокивали. Айви отчаянно думала, как она вообще оказалась связана с этими людьми. По ночам она прижималась к стене, чтобы новая пижама, на которой еще сохранялся сладкий аромат торгового центра, не терлась о свернувшуюся рядом Жожо. Айви предстояло провести у тети Хун три недели, и она считала каждый день до возвращения домой. Совершенно переосмыслив свою жизнь после встречи с Суньжи, она предвкушала, как одноклассницы примутся оборачиваться на ее новую сумку с серебряными ручками и остроносые светло-коричневые лоферы на небольшом деревянном каблучке, визуально увеличивающем длину ног, – в них она ничуть не будет уступать ножкам Вайолет и Никки Саттерфилд. Близкое знакомствоо с роскошью, пусть даже и вторичной, оставило в ее душе неизгладимый след; даже начиная забывать интерьер дома и салон машины богатой тети, Айви все еще помнила крутящихся вокруг нее продавщиц, их преисполненные уважением и почтением лица – и саму себя, не боящуюся потерять то, что у нее было невозможно отнять.

Постепенно жизнь у тети Хун стала легче – в основном потому, что родственники постоянно хвалили Айви за светлую, словно яичная скорлупа, кожу, стройную и красивую фигуру, безупречные аристократические цичжи[5] и трепетное отношение к книгам. «Когда в последний раз ты что-нибудь читала?» – с укором спрашивала тетя Хун свою дочь. Наконец, Айви была американкой, а в Китае к человеку с таким гражданством относились чуть ли не как к члену королевской семьи. Она очень гордилась своим заграничным воспитанием и, общаясь с соседями, по просьбе тети с удовольствием переходила на английский.

Поначалу Айви относилась к этим дифирамбам с недоверием, горделиво показывая равнодушие ко мнению этих куда меньше значивших для нее людей, однако их комплименты только подтверждали ее веру в собственную уникальность: да, она любила литературу и у нее были большие ослепительные глаза. Постепенно ее сердце растаяло и она наградила их в ответ, окрестив семейство тети Хун честным, благоразумным и скромным.

Комплименты ей делали не только родственники. «У вас самые красивые глаза на свете», – прошептал ей охранник в очереди на колесо обозрения; кассир в скромном кафе сказал, что она может расплатиться за лапшу своей резинкой для волос; «агент по талантам» пригласил ее сняться в рекламе парикмахерской, увидев, как она танцует на игровом автомате, – а когда она плавала на лодке по озеру Чаньшоу, мальчишки с соседнего суденышка хором кричали ей:

– Мэй нюй! Сюда! Садись к нам!

В переводе с китайского это обращение означало «красавица».

Среди шестерых парней из лодки Айви приглянулся мускулистый Улин. Он мало говорил, но в его темных глазах читался ум – и что-то еще, привлекательное, но едва уловимое. Он не был похож на Гидеона, который мгновенно запал ей в душу.

Жожо положила глаз на Кая, тощего, щекастого мальчика с пухлой нижней губой, похожего на бурундучка. Она заигрывала с ним на местный манер: потешалась над одеждой, называла бедняком и грязнулей, неспособным связать даже двух слов. Внезапно, ко всеобщему удивлению, он предложил встречаться Айви. Он даже сказал ей, что они с ребятами предварительно все обсудили и пришли к выводу, что именно Кай должен подойти к ней первым: ведь он любит ее больше всех. Айви подумала, что так и должны вести себя коммунисты: даже для того, чтобы пригласить куда-то девушку, нужно получить разрешение от группы.

Жожо тихо хихикнула, хотя взгляд у нее стал грустным.

– Вы идеально подходите друг другу! – заявила она, чтобы рассеять сомнения подруги, и сжала их руки.

Айви испытывала к мальчику столько же симпатии, сколько чувствовала бы к случайному листку, но боялась потерять связь с остальной компанией и Улином.

– Можно попробовать, – сказала она.

Кай расплылся в широкой улыбке. Вопрос был решен, и Айви вместе с Жожо и мальчиками отправились на прогулку вокруг озера.

– Возьмитесь за руки, – предложила Жожо, когда небо озарила луна.

Одарив ее благодарным взглядом, Кай последовал совету и взял Айви за руку. Они переплели пальцы. К горлу подступил ком отвращения, но, взглянув на истосковавшегося юнца, Айви постаралась подавить неприязнь.

– Хочу тебе кое-что показать, – вдруг сказал Кай, когда они дошли до середины озера, и повел ее в сторону.

Они отошли на несколько метров, чтобы остальные не могли их видеть. Через пару мгновений Кай вдруг остановился и без всякого предупреждения подался вперед и страстно поцеловал Айви в губы.

Это было совсем не похоже на поцелуй с Романом. Она уже практически полностью стерла этот эпизод из своей памяти; он лишь иногда смутно всплывал в ее снах. У Кая же изо рта разило чесноком и зеленым луком, так что Айви пришлось постараться, чтобы не вырваться у него из объятий. Видимо, такова была цена за то, чтобы иметь парня.

Через неделю Кай признался ей в любви. День выдался промозглый; они лежали в постели на чердаке дома у одного паренька из компании. Помещение было сырое и затхлое, похожее на конюшню.

«Во ай ни[6]», – прошептал он, глядя на нее как застенчивый кролик. Жожо растаяла бы от одного такого взгляда, но у Айви он вызвал лишь легкую приязнь. Она повторила эти слова, но ничего не почувствовала, кроме укола отчаяния: она не могла понять, почему ожидания от того, что тебя наконец любят, оказались вовсе не похожими на реальность. Дело в Кае, решила она. Просто они не подходят друг другу. Она представила Улина, отчужденного наблюдателя, который за все время не сказал ей и дюжины слов, но от одной мысли о нем покрылась таким количеством мурашек, которое у нее не вызвал ни один из поцелуев Кая.

Вечером перед отъездом Айви она, Жожо, Кай и Улин отправились к Янцзы, чтобы покидать «блинчики» под мост Дуншуймэнь. Закатав штаны, Жожо пошла в воду. Легкие волны от лодок бились о ее лодыжки, но она продолжала двигаться вперед и через несколько мгновений погрузилась в реку по колени. Оставшиеся на берегу ребята принялись кричать, чтобы она вернулась обратно:

– Это слишком опасно!

– Уже стемнело, не видно глубину!

Но Жожо не слушала их. Грустно склонив голову, она продолжала идти вперед.

Айви закричала на Кая:

– Давай за ней! У нее разбито сердце! Из-за тебя!

– Что я могу сделать?

– Вперед! Хочешь, чтобы она утонула?

Кай тихо ругнулся себе под нос и, сняв ботинки, побежал за Жожо. Айви увидела, что он схватил ее за руку, но девушка игриво оттолкнула его. Со стороны казалось, будто они танцуют.

Тем временем Айви повернулась к Улину. Она твердо стояла на песке, выпрямив спину, как настоящая бунтарка.

Он заговорил первым:

– У тебя есть парень в Америке?

– Нет.

– Не верю. Девчонки вроде тебя обычно избалованы.

Он одной рукой смял пивную банку и бросил ее в кусты. Темные глаза уставились прямо на нее.

Они слились в поцелуе, спрятавшись в тени листьев баньяна. Его длинные грубые пальцы скользили по ее затылку, а ее рука жадно проскользнула ему под рубашку. Мышцы у него на животе перекатывались словно речные волны. Страсть можно пробудить только там, где она под строгим запретом, вдруг подумала Айви. Наверное, именно поэтому она лишь единожды стала невольным свидетелем подобной сцены, происходившей между матерью Романа и отцом Эрнесто; именно поэтому Нань и Мэйфэн старались оградить свою девочку от плохих мальчишек с грязными мыслями; именно поэтому ночевка у Гидеона вызвала такой скандал.

Вернувшись тем же вечером к тете Хун и еще чувствуя на губах требовательные губы Улина, а на щеках остались липкие следы от прощальных слез Кая, Айви достала из заднего кармана шорт четыре тысячи юаней и отдала всю пачку Жожо.

– Я люблю тебя, мэймэй! – завизжала та от радости. – Никто еще обо мне так не заботился!

Она заплакала.

Закончив паковать вещи, Айви отправилась в ванную посмотреться в зеркало. Она была готова. По крайней мере, ей самой так казалось. Жизнь в Америке, из которой она выпала на пять недель, неслась обратно с такой скоростью, что все происходящее у тети Хун стало казаться ей дурным сном, – и эта стальная решетка на окне в ванную, и горячий пар на стекле, и доносившийся с улицы голос мужчины, пришедшего заложить семейную драгоценность. Сердце рвалось из груди; она прижала ладонь к глазам. Теперь все будет по-другому, утешала она себя. Лето закончилось. Она переспала с одним, целовалась с другим, а в любви призналась третьему, хоть и не имела серьезных планов ни на одного из них. В ее сердце все еще, все еще царил образ светловолосого юноши в темно-синем пиджаке; несмотря на то, что он стоял к ней спиной, все ее сбивчивые мысли и желания все еще были устремлены именно к нему.

В дверь постучалась тетя Хун:

– Мама звонит.

Айви вышла в гостиную и взяла трубку.

– Папа приедет в аэропорт чуть позже, – без прелюдий начала Нань. – Машина задерживается и прибудет примерно в то же время, что и твой самолет.

– Какая машина?

– Тетя Хун ничего не сказала?

– Не сказала что?

– Мы переехали в Нью-Джерси.

Глава 6

Отправив дочь к тете, Нань и Шэнь наконец взяли ссуду на покупку старого двухэтажного дома в Кларксвилле, штат Нью-Джерси. Айви была в ужасе. Жизнь снова вышла из-под контроля. Она больше никогда не увидится с Гидеоном! Всю первую неделю после возвращения она проплакала, но вскоре на смену горю пришло отвращение. Родители продолжали расхваливать новый дом, но Айви он внушал только омерзение. Мебель могла в любой момент отъехать к стене, распухшие от влажности оконные рамы потеряли форму, стекла запачканы, кафель на кухне и в туалете покрыт желтым налетом и остатками известняка. Предыдущие жители, пара из Польши, поставили цену ниже рыночной, но они выращивали кур на заднем дворе, – так что каждый раз, когда Мэйфэн просила открыть окна, чтобы проветрить помещение, внутрь проникала вонь ссохшихся испражнений и земли. В тарелках постоянно оказывалась куча куриных перьев. Такова была вершина мечтаний Нань и Шэня – обычный курятник! Однако у переезда были и небольшие плюсы: так, Айви с Остином впервые обзавелись собственными комнатами, а Мэйфэн стала спать в переделанной гостиной на первом этаже.

Выбор Нань пал на Кларксвилл, поскольку там проживало много китайцев. Тетя Пин недавно отправила Фэйфэя и Туна в воскресную китайскую школу и говорила сестре, что никогда не видела своих детей такими послушными; по ее мнению, это передалось им от одноклассников. Пин добавляла, что не стоило отдавать Айви в ту религиозную школу с избалованными американцами. Нань чувствовала, что Пин права: ее дочери следовало больше общаться с соотечественниками, которые с трепетом относились к домашним заданиям и семейным обязанностям. «Любая мать знает свою дочь, – говорила Нань мужу. – Она слишком ведомая. Если она собирается быть врачом, пусть лучше общается с китайскими детьми. Они покажут ей, что такое усердно учиться».

В этом смысле Кларксвилл идеально подходил под запросы Нань. В первый же день в школе Айви увидела перед собой море темных волос. В отличие от Грува, где она всеми силами пыталась влиться в общий коллектив, здесь было принято передвигаться группками; местные ребята были одержимы оценками, программами углубленного изучения и домашней работой, сулящей дополнительные баллы. В рюкзаках у каждого из них лежала куча учебников и идеально организованный пенал. Айви все это совершенно не интересовало. Ее дважды дружелюбно приглашали пообедать вместе, но она заметила, что у всех ребят одинаковые пластиковые контейнеры – с холодным рисом, мясом, сельдереем (ло-мейн с креветками), обычными вареными яйцами или сладкой рисовой кашей. Ее собственный рацион от этого отличался не сильно. От этого она повесила голову, отчаянно надеясь, что никто не посчитает, что они с одноклассниками действительно похожи. Со временем она замкнулась в себе и лишь беглым взглядом окидывала игроков в лакросс и их девушек, смеющихся в холле за музыкальными аудиториями; было страшно, что они глумятся именно над ней.

Через неделю Айви подружилась с Сарой Уилсон, единственной белой девочкой в классе химии. Ее брат Бретт был запасным в команде по лакроссу.

Ко Дню благодарения, когда они с Бреттом дурачились в одной из музыкальных аудиторий, она вдруг поняла, почему это место считалось лучшим в школе: здесь можно было закрыться изнутри и выключить свет. Никто даже не догадается, что за крохотной стеклянной панелью кто-то прячется. А еще стены не пропускали ни единого писка.