– Антикварная лавка располагалась в полуподвальном помещении старинного особняка. Вниз, к простенькой, обесцвеченной дождями и временем двери вели пять ступенек из серого гранита. Распахнув дверь, я был поражен не только величиной зала, но и обилием зеркальных шкафов, искусно подсвеченных лампами. За прилавком, на котором в организованном беспорядке лежали старинные книги, шкатулки, вазочки и мелкие предметы, стоял хозяин. В первый раз мне показалось, что не просто стоял, а царствовал над всеми этими развалами старины.

– Добро пожаловать, господа! – голос приятно-бархатистый. Ловлю себя на мысли: «Неплохой певец пропадает!» Как оказалось, он поет в хоре при местном клубе, иногда даже солирует, – желаете приобрести что-нибудь конкретное? Или подобрать вещицу для подарка? Кому – мужчине, женщине?

– Конкретно – вот эту вещицу, – Холс довольно бесцеремонно сунул ему под нос фотографию статуэтки Геи.

– Хороший выбор! – ничуть не смутился антиквар, – только вам придётся зайти на пару-тройку дней позднее. Эта статуэтка сейчас проходит экспертизу на подлинность.

– Не сомневаемся, что она её пройдет! Однако мы можем сделать так, что она может и не пройти. И тогда кое-кого привлекут за мошенничество! Ведь только в последнее время вы приняли к продаже восемь подделок под старинные вещи. И не просто старинные, а вещи из знаменитых сервизов, вещи, сработанные под стиль известных мастеров. Точнее – одного мастера.

– Господа оттуда? – антиквар указал пальцем в потолок.

– Господа вот отсюда, – Холс предъявил удостоверение частного сыщика.

– А-а! – с некоторым облегчением выдохнул хозяин лавки, – так приемка этой статуэтки, как и прочих вещей, происходила без экспертизы на подлинность. Покупатель честно предупреждался об отсутствии акта экспертизы. Никаких признаков мошенничества!

– Всё верно! Но только это не относится к данной вещи. Статуэтку богини Геи вы передали эксперту Эрмитажа госпоже Лангер. Сумму назначили просто баснословную! Для подлинника она вполне обоснована и даже значительно уменьшена. А вот для копии – нет! Кроме того, вы попросили Нину Васильевну дать несколько положительных заключений эксперта, заведомо зная, что речь идет о подделках! А это уже статья! Сказать, какая?

– Не надо! Господин Холмс, я правильно произнес вашу фамилию?

– Холс! А это доктор Ваткин! Не путайте с Ватсоном. Хотя обязанности у него точно такие же.

– Итак, господин Холс, – антиквар сделал паузу, – вы желаете приобрести эту статуэтку по вполне приемлемой цене? Какая цена вас окончательная устроит?

– Речь идет не о понижении цены! Если мы договоримся, то вы получите вдвое выше назначенной вами цены!

– Заманчивое предложение! И что я должен сделать? Немедленно забрать статуэтку у эксперта?

– Вы должны взять меня на работу продавцом, – у антиквара от изумления брови поползли вверх, – но это не все условия! Мой помощник, доктор Ваткин, также все время будет находиться в вашем подсобном помещении. И как только пожалует мастер, вы любезно укажете его нам.

– Вы хотите его передать в руки полиции?!

– Нет. Это не входит в наши планы. Мы просто поговорим с ним. И даже думаю, что он после разговора будет продолжать сотрудничать с вами. Ведь у вас есть выход на него?

– Да. Телефон. У него есть сотовая связь, только он просил меня пользоваться ею как можно реже.

– А вот и повод воспользоваться связью, – шеф неторопливо выложил на прилавок четыре пачки пятитысячных купюр.

– Что это? – антиквар от изумления даже немного попятился от денег

– Это два миллиона. Хотя вы просили один. Итак, выбирайте – статья за мошенничество и закрытие вашего заведения или деньги в обмен на простую беседу с человеком, изготовившим эти подделки!

– Конечно, я выбираю «или»! С вашего позволения, я позвоню Кириллу Николаевичу.

Мы с Холсом понимающе переглянулись – имя мастера звучало вполне современно.

Антиквар быстро нашел нужный номер и секунд через двадцать ему ответил низкий мужской голос с некоторой хрипотцой:

– Алло! Слушаю вас, Михаил Павлович!

– Добрый день, Кирилл Николаевич! У меня для вас приятная и немного неожиданная новость! Ваша статуэтка богини продана! Покупатель без колебаний заплатил сумму выше назначенной мной. Хотелось вас обрадовать этой новостью. Когда сможете прийти и получить причитающуюся вам плату.

– Новость действительно приятная. К большому сожалению, я сейчас не в Санкт-Петербурге. Я по делу в Кочкарах. Домой пожалую в субботу. Дня за три-четыре улажу все дела и подойду к вам. Если какая оказия подвернется, то буду скорее. Но никак не раньше воскресения.

– Хорошо. Договорились, – гудки отбоя дали нам понять, что мы свободны до понедельника.

– Получается, что вы, господа сыщики, начнете работать только с понедельника.

А может, сделаем проще – вы будете ждать в подсобном помещении, а я дам вам знать, когда придет Ломанко? Это фамилия мастера, он поставляет так заинтересовавшие вас вещицы.

– Нет. Просто вы, Михаил Павлович, всегда будете находиться рядом. Уверяю вас – на остальные вещи мастера Ломанко у вас будут подлинные сертификаты. И цену за них заплатят приличную. Сколько получаете вы?

– Пятьдесят процентов.

– Что ж это вы так грабительски относитесь к чужому труду? – Холс укоризненно покачал головой, – тридцать вам и семьдесят мастеру. Иначе актов экспертиз не будет!

– Хорошо, как скажете. До встречи в понедельник?

– В понедельник в 8:30 мы будем у ваших дверей. Кстати, проведите нас через запасной выход.

– Договорились. Я жду вас в назначенное время.

Наш рабочий понедельник начался в девять часов утра. Шеф словно всю жизнь проработал продавцом-консультантом. Выставлял ценники, поправлял рекламные буклеты и даже удосужился кое-что переставить с полки на полку.

– Это нужно расположить по фэн-шую! – пояснил он несколько ошарашенному такой деятельностью Михаил Павловичу.

К концу дня Александр Архипович умудрился продать несколько вещей, лежавших в лавке не один год.

Мне досталась более скромная роль – прочитать в подсобном помещении несколько книг. После того, как я немного ошалел от прочитанного, от нечего делать отремонтировал, а точнее – почистил несколько старинных часов и настольных ламп. Надо признаться, что мы изрядно устали и к закрытию теперь уже нашего магазинчика пропитались «пылью веков», а точнее, обыкновенной пылью, невесть откуда взявшейся в довольно чистом помещении.

Вторник и за ним среда не отличались особенным разнообразием. Разве только посетители сдали несколько старинных книг и две коллекции виниловых пластинок. В четверг, после обеденного перерыва, когда наши торгашеские замашки совсем стихли, пришел конец страданиям за прилавком. В торговый зал уверенно зашел… не могу сказать – старик! Зашел крепкий мужчина с пышной седой шевелюрой и видавшим виды рюкзаком за плечами.

Он с удивлением уставился на незнакомого мужчину за прилавком:

– Добрый день! Позвольте узнать, а где Михаил Павлович?

– И вам всего доброго! Минуточку, сейчас приглашу, – Холс величественной походкой удалился в глубину узкого коридорчика. Попутно стукнув в дверь подсобки два раза. Это был условный сигнал – пришел нужный нам человек.

– Кирилл Николаевич! – антиквар расплылся в улыбке, – рад вас видеть! Как ваша поездка? Надеюсь, она вас не сильно утомила?

– Благодарю вас, все прошло как нельзя лучше! Немного утомила дорога. Пришлось возвращаться на грузовичке.

– Пройдемте в мой кабинет, – антиквар любезно пропустил посетителя вперед себя.

Кабинет представлял собой небольшую комнатку, почти половину, которой занимал массивный стол, сработанный из красного дерева. Немного расцвечивали серый полумрак вазы цветного стекла, да десяток тяжелых фолиантов в золоченых переплетах.

Хозяин кабинета, сел на стул, выдвинул ящик стола и не торопясь выложил одну за другой три денежных пачки.

– Сколько здесь? – немного севшим голосом спросил тот, кто назвал себя Ломанко.

– Полтора миллиона! – невозмутимости антиквара можно было позавидовать.

– Почему так много? – Кирилл Николаевич справился с волнением.

– Это вам объяснят вот эти господа! – антиквар показал в сторону двери, весь проем которой занимал Холс и из-за его плеча выглядывал я.

– Господа имеют ко мне претензии? Я сдал вещи на реализацию, эти предметы принадлежали моей бабушки. Цена назначена не мной. Деньги я ещё не получил. Так в чем дело?

– Не волнуйтесь понапрасну, Кирилл Николаевич! Деньги по праву ваши, и акт экспертизы не позднее чем завтра подтвердит подлинность сданных вами вещей. Но это в том случае, если вы согласитесь поговорить о человеке изготовившем их. Речь идет о мастере Кирше́ Никаноровиче Ломачко. Нам кажется, что вы очень хорошо знаете его.

– Позвольте сударь, вы нуждаетесь в экспертной оценке фарфора? Так это не ко мне!

– К вам, к вам, господин Ломанко! Давайте сделаем так: здесь неподалеку есть уютный ресторанчик. Там никто не помешает нашей беседе.

– Простите, с кем имею честь вести беседу? – старичок бережно снял с плеч рюкзак.

– Частный детектив Александр Архипович Холс. А это доктор Ваткин.

– В молодые годы я зачитывался похождениями сыщика Холмса. Это что – насмешка такая? С вашими фамилиями?

– Примерно так. Это чтобы нашему агентству не досаждали по пустякам. Вы, уважаемый Кирша́ Никанорович, сдавайте ваши новые вещи Михаилу Павловичу. Что у вас там? Недостающие предметы сервиза «Кабинетский», или расписанные золотом вазы времен царя Александра I?

– Как вы меня назвали? – мастер судорожно вцепился в рюкзак.

– Вы не ослышались, я назвал вас правильно! – детектив ободряюще улыбнулся, – так как насчет предложения отобедать втроем?

– Как я понимаю – у меня нет выхода, кроме как принять ваше предложение?

– Вы правильно понимаете сложившуюся ситуацию! – Холс спокойно взял рюкзак из рук изрядно опешившего мастера, – Михаил Павлович, примите вещи принадлежавшие бабушки Кирилла Николаевича. А вы, любезный, возьмите деньги, они по праву ваши!

Мастер потоптался у стола, взял деньги и неловко рассовал их по карманам выцветшей штормовки.

Дорогой до ресторана мы больше молчали, лишь изредка перебросились парой ничего не значащих фраз.

В ресторане мы заказали отдельную кабинку. Признаюсь – я немало удивлялся предусмотрительности шефа. Улови хоть кто-то обрывки нашей беседы, последствия для мастера могли быть просто катастрофическими.

Наш «узник» категорически отверг более изысканные блюда и попросил заказать простую пищу. Мы так же попросили принести нам то, что он заказал. Единственное от чего он не отказался – вино. Бутылочка красного из погребков болгарских виноделен украсила наш простенько обставленный стол.

– Вот всегда удивляюсь – как плохо нынешние мастера делают даже простую штамповку!

Кирилл Николаевич покрутил в руках солонку из белого фарфора и поставил её на стол.

– Так как вы, господа сыщики, смогли выйти на меня?

Фарфоровых дел мастер, спокойно выслушал всё, внимательно прочитал акты экспертизы на сработанные своими руками вещи.

– Хороший эксперт эта Лангер! Вон как разбирается в фарфоре!

– Мы обязательно передадим ваши слова Нине Васильевне! Большей оценки своего таланта она ещё не получала.

– Что желают узнать от меня господа сыщики? Где и как я делал подделки под оригиналы сервизов?

– Нет. Нам это не интересно, – Холс вперил свой взгляд в мастера, – мы хотим узнать как Кирилл Николаевич Ломанко превратился в известного мастера прошлых веков Кирша́ Никаноровича Ломачко!

– Да никак не превращался! Я и есть он! Вы сами меня назвали моим настоящим именем! Знали бы вы господа, как давно я его не слышал! Словно мама окликнула меня!

Делать нечего, поведаю я вам свою историю.

Родился я в 1700 году. Да, да! В этом самом году царь Петр Великий распорядился перенести празднование нового года на первое января! Увы, семья в которой я родился, была из крепостных. Вам, живущим при современной цивилизации, невозможно представить, что значит быть крепостным! Барская собака стоила дороже любого крепостного. Но мне повезло, так как мой отец был конюшенным у барина. А надо сказать, что мой хозяин был одним из птенцов Петровых. Как говорится – из грязи да в князи! И хотя сам не сильно лютовал и измывался над крепостными, барынька его, Елизавета Родионовна, ох и охоча была до порки! А как же! Какая-то дальняя родственница самого Малюты Скуратова!

Кажный день трещали холопские спины под витыми кнутами. Сам барин, Абрамкин Гавриил Фёдорович, дослужился до звания Генерал-адъютанта Государева, это примерно наш полковник, Сыночку его, Феденьке, едва исполнилось три годика, так сразу присвоили звание штик-юнкера! Это прапорщик по нынешнему штандарту воинских званий.

Вот так и росли мы вместе. Я – в качестве его порученца и товарища по играм, а больше в качестве мальчика для битья. Была такая должность. Кто посмеет бить барчука?! А если он напроказит или, например, не слушает своих гувернёров, так отвечать приходится мне! Бывало, в неделю не раз и не два опускались гибкие лозовые прутья на мою спину. Так и росли вместе. Он, Фёдор Гаврилович, с двадцати годков был определён в Азовский драгунский полк, где через год получил звание штик-гауптмана, в коем звании благополучно пребывал до 1736 года, – рассказчик потянулся к стакану с компотом, отхлебнул глоток и, посмотрев в окно, занавешенное ажурными шторами, продолжил:

– Да… почти пятнадцать лет хозяина моего не повышали в звании. А вот, поди ж ты, вышел он на полный пенсион в звании секунд-майора! За что, скажете, такая милость?

Да все просто! Под командой моего барина было не много не мало более трех тысяч драгун. И это не считая разного хозяйственного люда. Даже меня, его адъютанта, он умудрился записать в фуриеры! Эх, кабы знать мне тогда, что участник любой баталии, да ещё с таким чином, должен был получить свободу! Это потом я уразумел грамоте. Уже когда мы возвернулись в родовое поместье Абрамкино. Это были благословенные годы правления младшей дочери Петра Великого и Екатерины первой – Елизаветы Петровны. До русско-шведской войны я и мой барин не дошли по причине его тяжкого ранения в стычке с турками…

– Позвольте, – перебил рассказчика мой шеф, – как известно, первая русско-турецкая война

Началась в 1768 году! Ваш секунд-майор, должен был служить в возрасте шестидесяти восьми лет!

– Ваша, правда, Александр Архипович! Войны с турками начались с середины семнадцатого столетия! Только и ранее они досаждали нам своими грабежами да набегами. Много нашего народу они в полон брали да торговали им на невольничьих рынках Стамбула. Злые мы были на них за это. Мстили, как могли. Наголову разбивали мелкие отряды. Конечно, это были в основном крымчане, но поди ж ты – они с турками были заодно.

Мой барин не воевал даже со шведами! Почему? И хотя в ту пору ему должно было быть сорок один годок, но вот беда – уже как четыре года как почил он после мук телесных и покоился рядом со своим отцом. А вышло всё так.

Стоял наш полк в местечке Изюм, что на Северском Донце и пришла к нам депеша – выдвинуться скорым маршем к Днепру, там соединиться с тысячным отрядом казаков и, погрузившись на баркалоны – этакие плоскодонные ладьи приличных размеров, – плыть в устье Днепра. А как приплывем, так скрытно, да ещё резвым маршем, дойти до турецкой крепости, что называлась Кинбурн. Да, славное было времечко! Баталия за эту морскую крепостицу была недолгой. Навалились мы дружно – вот и уже наши храбрые солдатушки на крепостных стенах. Потом и на улицах баталий было немного.

Турки, визжа от ярости, дрались отчаянно. Да что толку? Наших было втрое больше. Тут ещё отцы-командиры обещали на три дня дать город на разграбление.

Короче, сбросили мы турок в море. Кто успел – ушли на кораблях. Мало их было – всего два. А пленные сообщали – должно было быть пять. Назавтра мы с малым отрядом драгун поскакали за дальний мыс. Доложили наши лазутчики, что там стоят три турецких корабля.

И точно! Они собрались уже выходить в море. А тут мы – как снег на голову! И пошла потеха! Пришлось немало помахать шашками и поработать штыками. Турок чуть ли не вдвое больше было. Это потом уже ясно стало: через подземный ход вынесли они немало добра, да жёнки ихние с детишками да няньками задержали погрузку. Вот тут то и ранили моего барина. Лейб-лекарь полка головой покачал. Рана хоть и сквозная, а вот легкое пробито, да и рука, как плеть, повисла. Три дня в лихорадочном бреду метался Фёдор Гаврилович и лучше не становилось. Старая турчанка, где мы квартировали, попросила толмача привести её к раненому. Да куда там! Он мало что в горячке понимал. А вот я понял. Комендант крепости, турецкий паша, держал в подвале какого-то шибко мудрёного лекаря. Взял я топор, да и повела она меня по подземным коридорам.

Сшибить замок было просто, проржавел он изрядно. Лекарь оказался тощим старикашкой с крючковатым носом. Сидел бедолага без воды и пищи двое суток. Вызволил я его из темницы, встряхнул, так что воротник халата затрещал и объяснил ему, про хворь да раны моего барина.

Не знаю, что ему толмач растолковал, только попросил он скорее отвести его к раненому. Да потом приставить охрану к двери подвала. Чудно так – он в нем томился, и вдруг охрана! Чего там охранять? Как оказалось потом, очень даже было чего!

Две недели был мой барин между жизнью и смертью. Две недели день и ночь не отходил от него лекарь. Мазал раны да поил разными растворами. И ожил раненный. А как смог говорить да вставать так призвал к себе лекаря и в порыве большой благодарности пообещал ему отпустить его домой. И вот что ещё интересно – знал мой хозяин арабский язык. Долго они о чем-то беседовали. Барин даже сжег полпуда свечей, всё чего-то там записывал.

А тут пришла депеша от самой государыни – жаловала верного слугу своего чином немалым, людишками да землицей в аккурат вблизи его поместья. Это потом, уже на смертном одре, поведал мне Фёдор Гаврилович, что немало золота да ещё кое какого богатства отправил он в столицу. На кораблях было взято оно. Вот за это и заслуги отца моего, благодетеля. Уехали мы в Абрамкино, домой уехали. А как же? Куда барин, туда и я. Слыхивали мы, что потом крепостицу эту, Кинбурн, турки обратно воевали. А как выбили наших, так и обустроили её. Стены выше и пушек больше поставили.

Холс налил в стакан минеральной воды и придвинул её к Кириллу Николаевичу. Тот, поблагодарив кивком головы, сделав два глотка продолжил:

– Хоть и поставил лекарь-араб на ноги моего хозяина, вот только рана донимала его. А скорее всего рана душевная. Не у дел оказался мой барин. Оказалось что совсем не так!

Другая печаль-забота одолевала его!

Призвал он нас с Прошкой, это лакей, в комнатах господских прислуживал, да и завел такую речь: «Поведал мне лекарь великую тайну. Долго он искал эликсир бессмертия. Много разных рецептов перебрал. И вот, кажется, нашел. Вон как моя рана зажила, затянулась. А ведь не жилец я был. И пересказал он мне и рецепт, и отдал готовое лекарство. Как раз на троих хватит. Ты, Прошка, и ты, Кирша́, получите вольную и золота немало, если согласитесь употребить то снадобье. Вот, смотрите сюда! И протягивает нам бумагу, а на ней вольная! Да два мешочка со звонкими монетами на руках подкидывает!»

Кто же вольной не захочет? Барин посмотрел в свои записи, что сделал в беседе с лекарем-арабом, почитал-почитал их и ввечеру протягивает нам по два пузырька темного стекла с густой жидкостью.

Выпили мы этот эликсир. Горьким оказался, как настой полыни, и даже язык, помню, пощипывало. До полуночи нечего было, а потом началось! Ломота по телу, жар и беспамятство! Двое суток блуждал я между жизнью и смертью. И вот, когда казалось, что смерть уже замахнулась своей зазубренной косой над моей головой, так враз отпустило! А вот Прошка – тот не смог оклематься. Схоронили мы Прошку.

Подписывает мой благодетель мне вольную, но просит сделать два добрых дела. Привезти из города лекаря и не покидать его, пока он, мой барин, будет в беспамятстве. Привез я немца, что лечил господ да барышень городских. Тот, выслушав моего барина, что-то там слушал, мял его руку и осматривал рану.

– Горячка у вас! Может, от людской немощи – запоя да ранения, или от запоя!»

Принял на ночь барин жидкость из последнего пузырька, да и стало его ломать. Метался он в жару, всё призывая на помощь неизвестных нам людей. Изредка по арабски лопотал. Кто его поймет, что! Немец, лекарь этот, всё обтирал его. И водой с разными настоями, и винным уксусом. Помогало, но ненадолго. Так и преставился мой барин в горячке!

Кирилл Николаевич замолчал, на секунду помешкал и размашисто перекрестился:

– Царствие небесное душе его! Жалко было, почитай, мы с ним вместе службу тянули. А мне досталось вольная и золота немало. Что мое, да еще и Прошкино барин отдал.

И зажил я вначале даже очень хорошо! Устроился на фарфоровую мануфактуру, что поблизости.

Полюбил и освоил это дело отменно. Даже жалован был серебряным рублем из рук самой государыни Екатерины Второй! Беда подстерегла оттуда, откуда не ждешь! Жена моя почти на десять лет младше меня, а вот состарилась, одряхлела и тихо угасла в сорок восемь лет. Оставила мне трех сыновей да двух дочек. Мне семьдесят семь годков уже исполнилось, прихожу я домой и похваляюсь наградой императрицы. Тут младший сынок и говорит мне:

– Скажи, тятя, какой секрет ты знаешь? Мне тридцать лет, а ты все моложе меня! Как хворости тебя не берут? Да и годы обходят стороной?!

И понял я, что придется мне всю жизнь терять родных и близких, друзей и скитаться вдали от родных краев.

Так и сгинул от всех. Пошел в лес по грибы и не вернулся. Лет тридцать я жил в воронежской губернии. Бобылем жил. Там и открыл в себе удивительную способность переделывать свой организм на нужный лад. Сделался стариком да и остался им навсегда. Вы не знаете, как плохо у нас относятся к пожилым людям! Никак не относятся! Как будто сами не станут такими.

Пока хватало запасов, жил в сторожке и выполнял работу смотрителя леса. Потом вернулся на завод. Кто там меня узнает? Да и купил я новый паспорт, всего то и было что поменять имя да одну букву в фамилии. Снова был отмечен в отменном мастерстве. И снова пришлось уходить, бросать любимое дело и скитаться вдали от всего ставшего родным и привычным.

После революции стало вроде легче – купил новую дату в паспорте. Оформил пенсию. Тридцать лет назад с великим трудом и немалыми деньгами снова удалось заменить паспорт. Точнее, дату на нем. Ещё бы! Сослался на ошибку паспортистов. Не может жить человек сто двадцать пять лет! А если и может, то не таким бодрым и резвым. Помогло то, что я просто нахально спросил у начальника милиции, теперь уже полиции:

– А вы можете отжаться от пола пятьдесят раз? А я – могу!

Он посмотрел на меня как на полоумного. А я упал на пол в его кабинете и в быстром темпе отжался шестьдесят пять раз. Вызвал он кого надо и приказал исправить допущенную ошибку. Вот только пенсию я с тех пор не получаю. Прекратили мне её выплачивать. Другим человеком стал я.

А жить то как-то надо. Купил муфельную печь и наладил производство фарфора под старину. Подделки всё это! Только вот не думал, что так просто поймаюсь. А эксперт эта – молодец! Ей богу, какой молодец! Заметила, что рука не меняется. Одинаковые значит рисунки и штрихи! Не будь её, никогда бы вам не выйти на меня!

– Не так всё! Не так, как вы, Кирша́ Никанорович, рассуждаете! – Холс встал с места и достал из коричневого баула небольшую картонную коробочку.

– Вот эта чайная чашечка сработана вами под недостающие вещи из набора «Кабинетский» – шеф аккуратно вынул изящную чашечку из коробки. – А вот эта, вторая почти такая же чашка, но уже с другим рисунком. Узнаете?

– Да, это моя работа. Сделана под стиль сервиза «Яхтинский».

– Это понятно по рисункам. Заметьте – безукоризненна сделана! Все эксперты подтверждают её подлинность. Кроме придирчивой госпожи Лангер! И знаете в чем ваш прокол? Почему эксперт-реставратор Эрмитажа узнала подделку?

– Интересно узнать!

– Обжиг! Современная наука располагает мощными микроскопами. Так вот, в старинных вещах, в частности вот в этой чашечке, которая хранится в Эрмитаже, при обжиге остаются частички угля. А вот в этой их нет! Вывод – обжигали электрическим нагревом!

– Да-а! Этого я не учёл! Стоило мне подбросить в муфельную печь немного древесного угля, и вы бы не смогли отличить подделку от оригинала!

– Отличили бы! Но только гораздо труднее! По количеству частиц, по неоднородности нагрева. Признаюсь, самое трудное было не это. Самое трудное было бесспорное доказательство принадлежности вот этой вещи, сработанной в семнадцатом веке, и вот этой чашки, что изготовлена в наши дни! Доказательства то, что эти рисунки сделал один и тот же человек будет мало. А доказательство того, что эту вещь сделал человек, которому от роду триста двадцать лет, нужны очень весомые. И мы их нашли!

<1 2 3 >

На страницу:

Перейти

2 из 3