Ожерелье Зоны

Ожерелье Зоны.

Глава 1. Судьба

Зона – она не меняется. Все такая же унылая, опасная, жестокая и непонятная. Что в ней может нравиться, что притягивать, что за магнит здесь скрыт? Большинство сталкеров стремится урвать себе, выбраться из ее цепких объятий и больше не возвращаться. Забыть, как страшный сон, выкинуть из головы, если, конечно, получится, и не вспоминать. «Что со мной не так? Может, это вирус, болезнь, психическое расстройство, зависимость», – думал Алексей, шагая по зараженной земле.

Он водил взглядом перед собой подобно миноискателю, рассматривая сухую траву, плешины, кочки, палый лист, порой ржавые гильзы и кости. Время от времени запускал взгляд ищейкой далеко вперед по изломам гнилого леса, по буграм и рытвинам, по моткам ржавой проволоки, по рухнувшим опорам ЛЭП, по дымящимся ядовитым гатям. Тралил замшелые развалины мехбазы, скрученные в узел мачты освещения, растрескавшийся, затянутый мхом асфальт, лужи и канавы на подъездной поросшей дороге, высматривал аномалии, и все ему здесь не сказать чтобы нравилось, но притягивало какой-то особой силой. Словно заложенный в нем код саморазрушения совпадал с кодом той заброшенной, зараженной, убивающей территории, по которой он шел.

Между ним и зоной существовала связь, не объяснимая обычным пониманием, инфернальная, мрачная. Алексей ее чувствовал, и связь эта была, как между… как между палачом и приговоренным.

«Это судьба, – подводил Алексей черту, не в силах разъяснить себе этой самоуничижительной тяги. – Такая моя судьба, – и уже не искал никаких вариантов и возможностей изменить положение вещей, попытаться вывести нить из-под лезвий Айсы. – Там, за кордоном у меня ничего и никого нет. Я не знаю, как там жить. Не научили меня. Даже одним глазком не дали посмотреть, как надо, а здесь Гриф».

При упоминании Грифа терзания и поиск своего места в жизни прекращаются. Все становится предельно ясным и однозначным. Размытый горизонтом взгляд возвращается под ноги, и нечеткие очертания облаков, полей, городов, людей сменяются сухой никлой травой, черной землей, рытвинами, мхом…

Алексей еще не привык к мерцаниям, от которых мороз по коже идет. В такие моменты, которые, надо признать, случались редко, всего раза два, от силы три, Гриф словно развоплощался, из человека перетекал в нечто аномальное, неживое.

Гриф объяснял, что его мерцания совсем не то, что у Федорыча. И по тому, как он заглядывал Алексею в глаза, было видно, хочет, чтобы парень ему поверил.

– Пойми, Ява, я в полном поряде. Старик побывал в самой… эпицентре, поэтому стал таким. Меня же он притащил на краешек и всего на минуту, при этом нашпиговал «нужными» артами, как печеную утку яблоками. Они снизили вредные воздействия. И только. От боли меня корежило все равно что фантик над пламенем. Я отключился, а потом еще два дня колотился в лихорадке. Федорыч, он дедан что надо, лечил меня. Отпаивал какой-то горькой хренью. Помню, подходил, поднимал своим трясущимся пальцем мне веко. Заглядывал, что-то хотел там увидеть. Наверное, – ухмылялся сталкер, – убеждался, не полопались ли зенки мои.

Тогда Грифу было не до шуточек. Ему казалось, что лежит в темной палатке, а время от времени кто-то заглядывает и задирает полог. Яркий свет врывался в покойный мрак и причинял невыносимую боль. Казалось, раскаленная игла через глазницу пронзала мозг до затылка.

Гриф выжил и теперь мог кое-что такое, что не могут другие. Он определял аномалии еще до того, как просыпался «виллис». Слепых псов, зомбяков, кровососов и прочую мутатень чувствовал задолго перед тем, как их замечали другие или не замечали.

Более того, ему не надо подзаряжаться, хватало маленького кусочка «обелиска», который он постоянно носит с собой, вшитый в нарукавный карман. Он ни в коем случае не считал себя черным сталкером или сыном зоны. Относил себя к обычным смертным и, как прочие представители своего вида, мог надираться, быть не в духе, мог умереть от болезни или ран.

Дела шли в гору. После нескольких рейдов с Грифом счет Алексея у Гейгера заметно «возмужал» и мог сравниться с ветеранским. И все шло гладенько, на мази, нормуль, чики-пики, пока Гриф не заговорил о бункере. Он никак не мог взять в толк, как так получилось, что в тумбочке, на которой стоял торшер, причем горящая лампа его нисколько не смущала, мог взяться заряженный ТТ. Сталкера не покидало чувство подмены, какого-то фокуса, обмана. Аномалия, черт ее дери, какая-то не такая – избирательная до невероятности. Мало того, что выворачивает карманы, так еще людей изымает из разных мест. Не давала она ему покоя все равно что чесоточный зуд.

Гриф не говорил этого слова, но потом все же проболтался. Дело было в «Передозе». Они вернулись с рейда, как уже стало обычным, с хабаром. Гейгер горящим цепким взглядом перебирал «цацки», хотя при этом старался держать скучное лицо. Стоял вполоборота, с интонациями незаинтересованного ростовщика предлагал цену. Не то чтобы совсем бросовую, но и не высокую. Гриф не торговался, и поэтому Гейгер забирал все.

«Гамофос» мягонько лег на макарошки, пьяный гул, всплески гогота, повсюду раскачивающиеся бревна в камуфляже, заунывные страдания под истерзанные струны гитары, душное тепло, запах каши, армейский уют и в завершение – нудный осенний дождь за окнами надавили на ту клавишу, под которой таилось сокровенное. Гриф впервые изрек то самое слово, и слово это было «ЭКСПЕРЕМЕНТ». Потом были и «опыт», и «испытание», и «кролики», и «подстава», и «пидорасы»…

В тот вечер Гриф заговорил о своих подозрениях, которые мучили его с того памятного дня, когда он очутился в бетонной кишке под землей на глубине десяти метров, под тусклым пыльным плафоном, в компании трех подозрительных типов.

– Все это неспроста, Ява, – вещал Гриф заплетающимся языком, – это яйцеголовые, – тряс он назидательно пальцем, – ставили свои чертовы опыты, а нас, – теперь палец мотылялся между ними, – использовали как кроликов, как лабораторных макак. Понимаешь? И это обидно, Ява. Блин, без разрешения. И бабла даже не дали.

Бутылка дважды качнулась над стаканами, переливая горькую.

– Бункер, это та печка, – Гриф в упор смотрел на парня, – от которой надо плясать. Оттуда все началось и закрутилось, – прозвучало вместо тоста, и «гамофос» благополучно перекочевал в желудки.

Закончил Гриф свой пьяный бред тем, что не будет ему покоя, пока он не разберется и не рассчитается.

Алексей же думал о другом. Потерял Гриф ниточку, которая его вела. Дочь вылечил, денег предостаточно, болячки затянулись, и все у него в порядке. Скучно ему, стремиться не к чему, вот и выдумывает. Да и бог бы с ним, пусть разбирается, что там не так и кто кого кроликом или еще как сделал, так он его с собой тянет. Не может Алексей отказаться, вот в чем дело.

А у Грифа уже и план готов.

– Понимаешь, Ява, – говорил он доверительно под навесом элеватора, продолжая ранее озвученную и от того уже не крамольную мысль, – ничего сложного там нет. Дорожку мы знаем и что ждет на ней, тоже. Это в первый раз стремно. Более того, мы с пухами и в снаряге пойдем. На обратном пути артов надыбаем, какая, на фиг, разница, куда за хабаром топать, – сталкер затянулся сигареткой, взглянул на сухой косматый бурьян за поваленным забором, выпустил белесые струи ноздрями, продолжил: – Туман, собака, все карты портит. Такая сволочь, что нет от него защиты и пришибить не знаю как. В каждую щелку влезет… – Гриф рукой показал змейку, в сердцах бросил бычок, придавил каблуком. – Надо нам, Ява, что-то против него придумать.

– Ну… может, обойти, – сказал Алексей первое, что пришло в голову. И рад бы предложить что-то дельное, в кои-то веки Гриф с ним советуется. Ну хоть бы какая-нибудь мыслишка завалящая пришла.

– Попробовать-то можно, – задумчиво произнес сталкер, будто всерьез рассматривал ценный совет, – только случись что, можем и не убежать. Надо что-то навернякское. Типа транспорта. Такого, чтобы вездеходил и герметичил.

– Как плавающий танк? – Алексей засветился от удачной мысли.

– Можно и танк, только где его взять? – Гриф хитро стрельнул взглядом в сторону парня.

– Атомный! Атомный танк! – воскликнул Алексей.

– А ты, парниша, кумекаешь, – похвалил Гриф, – как эта мысля мне самому в голову не пришла, – и с ходу, без заминки, – только здесь имеется несколько закавык. Первая, насколько я помню, Федорыч говорил, что силовая установка жахнута. Допустим, что ее можно починить, но, чтобы этим заняться, танк надо стащить с аномалии. И вот тут возникает вторая закавыка, как на это посмотрит Федорыч.

– Точно, – Алексей сник, – он ведь от него подзаряжается.

– Правильно, Ява. Атомный старпер нам не позволит. Значит, надо его сдернуть втихую. Быстренько подгоним специалистов…

– Стой, – Алексей ощутил, как у него горят уши, – а как же Федорыч? Он же может того, ну… помереть без танка.

– Мы быстро. Туда и обратно.

– Ты это серьезно? – Алексей в упор посмотрел на сталкера. С минуту они глядели друг на друга.

– Нет, конечно же, – Гриф усмехнулся. – Это была твоя идея насчет танка, вспомни, – и погрустнел.

Идея была не то чтобы идиотская, а не совсем удачная. Во всем, что касалось танка, Грифа глодали сомнения. На самом ли деле танк неисправен? А если неисправен, то насколько? Можно ли его починить в полевых условиях? Как долго Федорыч протянет без подзарядки, и потеряет ли танк после ремонта свои уникальные свойства? Был сталкер уверен в одном – на таком транспорте они точно доберутся куда надо, и при этом ничем не рискуя, если не считать старика, конечно.

Чтобы не идти к бункеру, Гриф уже и думать не мог. Мысленно разобрал печально памятные события на «скользкие» моменты и теперь перебирал их, отыскивая зацепки, мусолил, как камешки на четках, отполировал до блеска. И все ему мерещилась чья-то рука.

Глубокую колею с рифленым протектором они заметили за скотомогильником. По отпечатку Гриф сразу определил хозяина следа. БТР проехал на северо-запад, причем не так давно.

Алексей обернулся, нашел взглядом искореженный транспортер, словно убеждался, не чудит ли зона, не прокатила ли свою игрушку невидимой рукой, насмехаясь над ними. Нет, напоминание о ее коварстве ржавело там, где ему и положено быть. Ничего не поменялось с последней встречи, может, только ржавчины стало больше да колеса ушли в землю глубже.

– Никак «чеховские» снабжение наладили, – проговорил Гриф, вглядываясь в жухлую осеннюю даль под мозглявым небом.

– Вроде как в ту сторону след идет, – ответил Алексей и тоже посмотрел вдаль, словно намеревался разглядеть на соломенном поле бронированную букашку. – И не боятся ведь, – Алексей мысленно вернулся к БТРу – крокодилу.

– Думается, дорожка у них там провешена. Да и аномалий здесь не густо.

– А это правда, ну… что какие-то специальные сканеры для техники появились, которые в десятки раз чувствительнее «виллиса»?

– Не в десятки, конечно, но появились.

– Вот бы нам его, – мечтательно протянул парень.

– Горбов не хватит такую дуру таскать.

– Ну… – протянул Алексей, не находя, чем парировать.

– Ну – не ну, давай к лесу чеши, – распорядился Гриф, – и жалом по сторонам води меньше. На ферме чуть медузу не цапанул.

– Где это? – Алексей обернулся.

– Где? Где? В коровнике, вот где. Когда выходили, там под самой балкой над воротиной. Ее на свету не особо видно.

– Вот видишь, не особо.

– Но я-то увидел. И хватит пререкаться, раззява, – начинал хмуриться сталкер.

Алексей развернулся и молча зашагал к «полену» – известному им ориентиру, огрызку ели, торчащему метра на три над землей. То ли ветер, то ли ударная волна сломили толстенное дерево в полтора обхвата. Крона рухнула, подминая и ломая чахлый молодняк, а часть ствола осталась, ощерилась щепой. Как-то Алексей приложил к «полену» ухо. Он услышал непонятный далекий гул и как будто перестук колес, словно где-то под землей проходил поезд метрополитена. Гриф не стал проверять слова парня, пожал плечами, сказал:

– Черт его маму знает. Зона, Ява, зона.

Дальше, на северо-восток вдоль опушки леса, через триста метров их ждала «залипуха» – бугристый темно-серый нарост, на вид твердый, с бордовыми прожилками, похожий на опухоль. Из него по ободранному, обмусоленному стволу вытекала и сочилась темно-рыжая слизь. Они так и не пришли к единому мнению, растение это или животное, но сошлись в другом, это, несомненно, паразит. По первости Алексей порывался срубить пораженное дерево, чтобы прекратить его муки, а затем сжечь опухоль. На что Гриф покрутил пальцем у виска и с уязвляющей снисходительностью сказал:

Тогда, жалостливый ты наш, тебе придется завалить весь лес. В нем, если посмотришь повнимательнее, нет ни одного здорового дерева. Каждое, – сталкер указал пальцем на ближайшие деревья, – больное той или иной заразой.

Алексей понял идиотизм своего гуманитарного порыва, смирился, и потом каждый раз, проходя мимо, сталкеры только спорили, насколько нарост выше вскарабкался и как скоро доберется до макушки, а если доберется, что будет делать потом?

Алексей шел по прокаженной земле «рабочим шагом» – не медленным, не торопливым, таким, при котором мог разглядеть и почувствовать опасность. Он двигался первым не потому, что был отмычкой, а потому, что еще числился в учениках, достигнув лишь первой ступени «чувствительной мембраны и железного очка». Преисполненный непостижимой мудрости сэнсэй – Гриф произносил наименование своего учения с многозначительным глубокомыслием, без капли иронии и двоякости, чего требовал и от послушника. Долгое время, при упоминании оного, на лице Алексея невольно возникала улыбка, но под строгим взглядом он сдерживался и смирялся духом.

Гриф был скуп на разъяснения и по большей части практиковал. Любил «раззяву», в которого временами превращался Ява, ткнуть носом и наглядно показать, где «собака» зарыта.

От «крапивки» Гриф отказался, как-то сразу и без сожаления. Говорил, мозги от нее рыхлеют. Тем более с чудесным исцелением поджелудочной, надобность в обезболивающем пропала. Табачок сталкер оставил.

Глава 2. Менялы

– Надо к «чеховским» заглянуть, – сказал Гриф, орудуя открывалкой по крышке консервов.

– С чего это вдруг? – Алексей поднял голову и перестал нарезать хлеб.

– У меня мысля тут насчет бэтера возникла. Надо с ними потолковать.

– Ну… ты это… с Карабасом вроде как бы на ножах. Не думаю, что он простил тебе Тища. И еще… уазик ты ихний расколошматил.

– Договоримся. Есть у меня, что предложить на обмен.

– Да? И что же?

– Его жизнь.

– Не понял. Ты хочешь прийти к нему и сказать: бэтар или жизнь?

– Типа того, – Гриф отогнул крышку, похожую на диск циркулярной пилы, поставил банку с маринованным цыпленком на расстеленное на земле полотенце. – Налегай.

Ел Гриф молча, глотал большими кусками, жевал в задумчивости, словно не деликатесы вкушал, а поглощал белки, жиры, углеводы и прочие микроэлементы. Глаза остановились, рассеянный взгляд пасся где-то в поле.

Алексея подмывало спросить: «А можно подробности?», но по опыту знал, если сталкер ворочает мыслью, а все признаки указывали именно на это, лучше его не отвлекать. Выйдет себе дороже.

– Он сидит на наркоте, – вдруг сказал Гриф, глаза его ожили, задвигались. Он мгновение с непониманием смотрел на бутерброд, затем закинул остатки в рот и потянулся к галетам.

Алексей не торопил сталкера, не задавал ненужных вопросов, методично, со вкусом жевал маринованную птицу с гречкой и был терпелив.

– При нашей первой встрече Карабас держал в руках стеклянную трубку. Сначала я в толк не мог взять, на кой она ему. Потом такую же увидел у Шары на полочке. Он мне и разъяснил, что это вовсе не стекляшка какая-нибудь, а кристаллическая трубка из иглы «снежинки». Хочешь спросить, какая здесь связь?

– Ага, – Алексей кивнул.

– Так я тебе, Ява, скажу. Эта самая кристаллическая трубка очищает от примесей «матрешку».

– Чего? Матрешка? – Алексей вытянул лицо.

– Я то же самое спросил у Шары. Он сказал, что после «засоса» нарику кажется, когда моргает, что он уменьшается. Вроде как у матрешки одну за другой фигурку снимают, пока одна малюсенькая не останется. Длится этот эффект секунд десять, пятнадцать. Торчок за это время съеживается, стремится как бы соответствовать новым впечатлениям. Идиоты, – Гриф не сдержал ухмылки, – это ж надо, мутантскую дурь пользовать, – не спеша принялся накрывать галету толстым слоем печеночного фарша. – Матрешка недавно появилась. Ее синтезировали здесь, в зоне. Шара говорит, китаезы нахимичили для приручения крупных мутантов типа псевдогигантов. Усекаешь, рядовой, на каком крючке, да что крючке, кукане сидит наш бородатый друг.

– Да уж.

– Когда я Карабаса видел, выглядел он довольно-таки бодренько. Возможно, подсел недавно. Да и академики, наверняка, поддерживают его в тонусе. Рожу волосней залепил, вот только глаза… Такие, как две пиявки. Воспаленные, бешеные какие-то, словно высосать тебя хочет.

– И что с того, что подсел?

– Все они хотят завязать. Рано или поздно каждого навещает мысль: жить или умереть. Только не у каждого хватает сил отделаться от этого дерьма. Вот если бы сразу и без ломок, и еще забыть насовсем, – это тема. И ее надо прокачать Карабасу.

– Зачем это нам ему качать? – не понял Алексей. – Может, ему в кайф и все такое.

Гриф долго смотрел на парня:

– Дело в том, Ява, хрень эта для псевдогигантов, понимаешь, а не для человечка. Сила у нее разрушительная. Что мне Шара говорил, я в половину не поверил, но даже то, что звучало реалистично, офигеть, как жутко. За то время, что я не видел Карабаса, а это чуть больше двух месяцев, он уже должен начать разлагаться. Так что мы ему «сверчка» – он нам бэтар. Не насовсем, конечно, напрокат.

– Объясни, какого «сверчка»?

– Как утверждает Шара, «сверчок» – весьма нестабильный и редкий арт. Сохраняет свойства в течение суток, двух. Он привязан к месту и вянет, как сорванный цветок.

– А чего ж Карабас сам за ним не сгоняет?

– Ну, – начал Гриф с растяжкой, – во-первых, он не сталкер, во-вторых, опять же, он не сталкер. Усекаешь, рядовой? Он не может. Он наемник, охранник, пес цепной. Его и сюда-то на тачанке привезли. По легкотне, может, пройдет где-то, и все. А сверчка поискать надо, не за забором, поди, растет. И вообще, Карабас, может, вовсе не знает о сверчке.

– А нанять, – не унимался Алексей, – за тугри сталкера, чтобы ну… он нашел ему?

– Редкий, тебе говорю. Мы вот найдем, он поверит, что найдем, а другие вряд ли.

– Послушать тебя, – Алексей усмехнулся, – мы его ангелы-хранители, блин.

– Типа того, – Гриф усмехнулся в ответ, затем замолчал на некоторое время, задумался, не заметил, как прохрустел галетой, заговорил вновь.

– Это мы с Федорычем обсудим. Он придумает, как сверчка законсервировать. Надо только Карабаса убедить, что принесем. А, Ява? Как убеждать будем?

Алексей пожал плечами:

– Ну… может, найти этот арт и принести.

– Точно, так и сделаем.

Они замолчали. Алексей сидел и ломал голову, Гриф прикалывается насчет «принести» или серьезно. Но спросил уже о другом, о чем с самого начала разговора должен бы поинтересоваться:

– А зачем нам бэтар?

– До бункера доехать, голова твоя садовая.

«Он все об этом», – мысленно простонал Алексей, а вслух спросил: – А проедет? Ну… там такие колдобины. В лесу как на нем?

– Не бздехай, проедем. Лес стороной обкатим. Это тогда мы напрямки от тумана драпали, а на транспорте есть место для маневра.

– Так куда сейчас идем? – запутался Алексей.

– На «Салют». Договоримся о транспорте, потом к Федорычу. Он в округе все облазил, может, подскажет, где сверчка искать.

Глава 3. «Мясорубка»

Оно крутилось по часовой стрелке. Не замедляя, не ускоряя темп, именно так, как крутилось месяц тому назад, когда они с Грифом в последний раз ходили к Федорычу. Ржавое колесо, с несколькими выломанными спицами, с драной потрескавшейся покрышкой, перевернутого вверх тормашками велосипеда типа «Ласточки» или «Суры» вертелось и поскрипывало. Поскрипывало нудно, тонко, словно стонет.

Качели на детской площадке, которую давным-давно, кажется, уже не в этой жизни, где-то в Яваршино смастерил Бобо для своих мальчишек, скрипели так же. Бобо вовремя спохватился и увез семейство куда-то на Урал к родственникам. Кажется, в Дегтярск.

Дом их разграбили, тогда дома уже не продавались, их попросту бросали и уносили ноги подобру-поздорову. Все мало-мальски ценное местные выломали и утащили. Качели не тронули.

В ветреную погоду они покачивались и вот, как это колесо, нудно так, тихонько ныли. Алексею казалось, скребли тонкой иглой по медному листу где-то у него за грудиной. Стоило заслышать этот скрип, как внутри просыпалась и начинала ворочаться беспокойная тоска. Казалось, жизнь прошла мимо, а он остался на обочине далеко позади и не может найти ни сил, ни желания догонять поезд.

То, что творилось в Яваршино в те жуткие пьяные годы, качели эти самые и олицетворяли в полной мере. Все, кто еще оставались в умирающей деревне, быльем порастали, пьяными зенками смотрели на этот кошмар, подливали в стаканы и ныли друг другу, как здесь раньше хорошо было. Вспоминали трактора на улицах да стада на полях.

Алексей сломал качели. Вышел как-то в ветреную погоду, выдернул топор из колоды и разнес сначала сиденье, а потом и столб. Гнилой, растрескавшийся, он долго не сопротивлялся. После нескольких ударов хрустнул, подломился. Второй под тяжестью сам пошел на покой.

Сотворить подобное и заткнуть колесо Алексей не решался. Ведь что-то его крутило. Не ровен час, сам мог оказаться на его месте.

Они миновали мехбазу, удалились метров на двести, а Алексей все слышал нудный, печальный, безнадежный скрип.

– Стой, – негромкий, но в то же время твердый окрик заставил Алексея испугаться и замереть. Он стоял на месте и только вращал глазными яблоками. Волосы на голове с правой стороны зашевелились, словно приблизился к кинескопу включенного телевизора. Почувствовался неприятный ветерок. Шеи и уха коснулся холод. «Вот черт», – обмер Алексей.

– Где твои глаза, раззява? – зло процедил Гриф. – Стой, не шевелись.

– Где она? Далеко? – спросил Алексей, стараясь не выдать голосом страха.

– Справа в метре.

– Блин, – простонал Алексей.

– Шевельнешься, Ява, и тебе пипец, – Гриф тоже старался быть спокойным, и у него это получалось куда лучше. Голос звучал твердо, немного развязно, так говорят хирурги во время операции, подбадривая больного за шторкой.

– Тебя надо чем-то сдернуть. Ты слишком близко. В любой момент она может проснуться. Шага не успеешь сделать, полетят тогда твои клочки по закоулочкам. Это я тебе говорю к тому, чтобы понял всю серьезность положения.

– Да понял я, – взвизгнул Алексей, – делай уже что-нибудь. Она подбирается.

Холодок просочился под куртку, морозил уже лопатку и плечо.

Гриф осмотрелся, кинул несколько гаек по сторонам, отступил на три шага, снял с плеча абакан, положил на землю, стал стягивать вещмешок.

– Больно как… – простонал Алексей, приседая на подламывающуюся ногу. Бедренная кость ныла и как будто распиралась изнутри.

Гриф бросил рюкзак и осторожно стал приближаться к Алексею. Лицо его было сосредоточенным, черты заострились, глаза стреляли по сторонам. Небольшое завихрение справа от парня разрасталось, но теперь, когда он приближался, «мясорубка» как будто успокаивалась. Сталкер сделал еще один осторожный шаг, его наблюдение подтвердилось. Алексей выпрямил правую ногу:

– Сейчас лучше. Ты что делаешь? Подходишь? А, Гриф? Чего молчишь?

– Да. Заткнись ты.

Гриф облизал сухие губы. Он уже и сам ощущал воздействие аномалии. Руки покрылись гусиной кожей, сердце гулко, с отдачей заколотило в груди. «Спокойствие. Только спокойствие», – вспомнилась фраза персонажа с пропеллером.

Протягивал руку сталкер медленно, плавно, не сводя взгляда с маленького смерча, вьющегося у ног парня. Гриф старался не думать, что произойдет, если вдруг аномалия встрепенется. «Мясорубка» убьет их не потому, что она голодна или защищает потомство, а лишь потому, что она «мясорубка».

Подрагивающими пальцами Гриф нащупал теплую ладонь, обхватил ее, сжал. Алексей вцепился в его руку птичьей лапкой, остро и слабо. Гриф рванул на себя и быстро попятился, волоча за собой парня, не заботясь о его вывихах и синяках. Ему и надо было, чтобы тот упал. В следующее мгновение аномалия сбросила оцепенение, смяла пространство, где мгновение назад находился Алексей, и с хлопком разорвала воздух.

Они курили в сторонке молча. Алексей время от времени поворачивал голову и смотрел на место своей предполагаемой гибели. Сигарета в руке тряслась, обсуждать случившееся он был не в состоянии. Гриф это понимал и не заговаривал. Он решил отсрочить взбучку и думал о другом, почему аномалия при его приближении меняла активность.