Страшные истории

Где туман, там влага и сырость. Попасть во внутрь не стоило практически никаких трудов. Здесь темновато из-за забитых окон, но внутри много всяческой старинной утвари. Я-то всегда был воришкой мелким, нашёл шкатулки с драгоценностями – и наутёк, а вот, если бы удалось продать кому этот бильярдный стол или оленье чучело в стене!

Шкафы и тумбы, небось, ручной резной работы, настоящий антиквариат. Полазив по полкам, правда, обнаружились лишь различные предметы старой одежды, большинство которых изъедены молью или попросту уже даже на ощупь от здешней сырости слиплись и покрылись плесневелым грибком. Мерзость невероятная!

Да уж, каких-то дельных нарядов тут точно не сыскать, и вообще в гостиной при всём разнообразии интерьера на деле-то довольно мало интересного. Пепельницы, которые ничего не стоят, сервизы, которые едва ли из ценного хрусталя, так, стекляшки… Не разбираюсь в этом, чтобы выбрать оттуда что-нибудь.

Ну, тут есть перевёрнутые стеклянные рожки, какие-то полупрозрачные фигурки лебедей, красочные подставки и тяжеленные вазы для фруктов и сладостей, не попру же я их в ломбард, вот ещё! Надо раздобыть что-нибудь куда более востребованное и ценное.

Выцветшие, а скорее всего и изначально сделанные чёрно-белыми в виду своей старины, фотографии в истлевших резных рамках. Вот эта в металлической, мужчина лет тридцати с лысоватым лбом и бакенбардами, в военной форме с тростью или жокейским стэком, чёрт разберёт, что вот это такое. Скорее всего, и есть этот Уэмбли, когда-то бывший последним владельцем дома.

Можно смело двигаться дальше, да и, в конце концов, я могу приходить сюда день за днём выуживая предметы разной степени древности и, что куда важнее, ценности. Унося с собой или хотя бы фотографируя, чтобы предложить старьёвщику в ломбарде.

Лестница наверх почти рассыпалась, мне казалось, что половицы ступенек вот-вот рассыпятся в прах под ногами и провалюсь куда-нибудь в чулан, а то и в подвальное помещение, кишащее крысами, термитами и тараканами, или в какую-нибудь старинную котельную, вымазавшись в саже или рухнув в заплесневелую лужу от пробоины в трубах и нерабочей канализации.

Даже без всех этих кошмаром моего воображения, которые, надо признать, пугали куда больше, чем любые истории о привидениях, здесь повсюду довольно неприятно пахло. Причём эта вонь была сочетанием гнили, запаха плесени, будто бы псины, экскрементов и чего-то ещё, убивающим и удушливым букетом, способная заставить сделать отсюда ноги раньше, чем испугаешься в каком-нибудь затянутом паутиной зеркале собственного отражения, приняв его за неупокоенный мстительный дух.

Да уж, в дальнем доме на Беннетс-Лэйн атмосфера царила и вправду не из приятных. Но это ведь дело времени. Вот, взглянуть хотя бы на этот зал, где верхние петли двери уже не держат это массивное изделие столярного искусства! Когда-то она была воистину прекрасна! Охраняла покой сей библиотеки от наглых посягательств посторонних шумов и голосов.

Сколько ж книг в этих шкафах! Историки, писатели, философы! Вот за редкие антикварные экземпляры можно выручить хорошенькую сумму, только здесь почти у всего давно выцвела и попортилась бумага. Порой, нельзя даже открыть книженцию, как страницы попросту рушатся наружу, опадая к ногам, как увядшие и отжившие свой срок осенние листья.

Диккенс, Платон, Гермес Трисмегист, Агриппа, Скандинавские Мифы… Всё так небрежно уложено, без разбора, без классификации и системности, даже не по алфавиту. Художественная литература рядом с переводами античных великих трудов, а те в свою очередь рядом с томами какого-то богомерзкого оккультизма, только взгляните! «Молот Ведьм», «Тайна червя», «Обряды Кларкаш-Тона» в четырёх томах с обложками разных цветов, будто те должны символизировать, не знаю, какой-то особый ранг в духовном познании жреческого мастерства!

И в хорошем состоянии здесь только твёрдый переплёт. Остальное всё, даже если и не на латыни, а в нормальном и доступном переводе, то уже на такой, испорченной временем и старостью бумаге, что без специалистов толком всё это восстановить и просто прочесть будет непросто.

Есть даже закладки. Красный бархатный лоскуток, который пощадило неотступное время. Какие-то описания спиритических сеансов, общение с духами живыми и мёртвыми. Будто бы этот обезумевший хозяин дома желал таким странным способом разыскать свою пропавшую супругу.

Или сбежавшую невесту не следует напрямую так уж именовать этим термином? Едва ли, всё верно, думаю. Ведь они уже были женаты официально, свадьбу празднуют после заключения брака, а никак не до оного. Хотя, может есть какие-то особые древние традиции, где венчание происходило прямо в процессе гуляний, я в фольклоре не слишком-то большой знаток.

И сыщик из меня не очень, но что-то подсказывает, что этот мужчина искал невесту и здесь, и по городу, опрашивал вокзалы, порты, друзей и знакомых, нанимал детективов, которые также ничего разузнать не смогли. Тогда сам или по чьему-то навету увлёкся оккультизмом и спиритизмом, старался как-то заполучить ответ от девушки, почему та его бросила.

Был так убит горем, что верил во всю эту сумасбродную чепуху! Потому-то и стал затворником, начал быть нелюдимым, диким, бросаться на людей, совсем потерял разум из-за своей трагедии. Несчастный человек, но что мне его оплакивать? О! «Плакальщик», вспомнил, как его называли в том документе.

Стенающая воющая тень, неупокоенный монстр. Был даже небольшой стих народного сочинения, попавший в запрещённый ныне сборник Эдварда Пикмана Дерби. Прочесть такой нынче можно разве что в Интернете, к продаже и печати он не рекомендован в большинстве стран мира. Тоже мне нашли «Майн кампф», сейчас такое пишут всюду, а до сих пор есть вещи, которые урвать можно только в единственном экземпляре.

Уж я-то знаю, лет семь назад в частной коллекции мне попадался этот сборник. Я проводил опись самых старых книг, что смог найти в одном полуразрушенном строении, которое власти города собрались сносить для полной перестройки. Восстанавливать и реставрировать, видимо, там было нечего.

Так среди стен мне попались красивые фигурки ангелов и старинные свечи, которые ушли даже дороже, чем те. Ну, а в подвале было несколько книжных шкафов. Челвиг потом мне сказал, какие из них наиболее ценны и их стоит достать, я ведь даже года издания выписывал, отыскивал по-настоящему древние вещицы…

Вот Гэри сказал, что иногда богатеи из исторических обществ за свой счёт втихаря печатали узким тиражом определённые книженции. Уверен, и тут есть такие же. Я сделал несколько фотографий книжных корешков, но к переписи приступить не успел.

Раздался скрип половиц, такой неспешный, но словно бы кто-то шагал по ним, и даже не один, учитывая частоту звука и периодичность этих древесных стонов. Что-то ковыляло из области кухни внизу как раз мимо гостиной, в сторону ведущей наверх старенькой лестницы.

Здесь что, поселилась шайка каких-то бездомных? Да не может же быть у этого места какой-то сторож, живущий в этих руинах и получающий заработную плату за то, что гоняет отсюда мародёров типа меня. Не было времени даже с опаской выглядывать, кто там.

Я спешно ретировался мимо скошенной и висящей лишь на одной петле двери, с которой давно слезла и обсыпалась потрескавшаяся бурая краска. Вероятно, дверь пытались выдать за красное дерево, и, если, владелец об этом изначально не знал, то повёлся, как дилетант.

Возвращаться на лестницу было бессмысленно, шансов столкнуться с теми людьми сейчас было куда больше, чем незаметной тенью как-то проскочить мимо них. Вариантом было пробраться в любую из спален, а там, выломав хлипкие доски, попросту выпрыгнуть наружу. Второй этаж, снизу заросший газон, ничего страшного не случится.

И я помчался от библиотеки направо, стараясь ступать подошвами своих прорезиненных сапог так мягко, как только мог. Словно я любопытная кошка, которую внезапно вспугнули. Ведь в зале с книжными шкафами никаких окон не было, весь свет шёл из дверного проёма да от цифрового экрана моего телефона, ведь снять с пояса фонарик было как-то лень, а находки ещё требовалось сфотографировать.

Поспешно бросив телефон в рюкзак, и затянув потуже шнуровку, мне пришлось покинуть эту комнату в поисках другой, где был бы сквозь оконные проёмы выход наружу. Причём, желательно, чтобы не шуметь выбиванием досок, а браться отсюда по-тихому да поживее, пока цел.

Не знаю уж, слышали меня или нет, но я пятился по вытянутой прямоугольной комнате мимо опрокинутой стойки вешалки с женскими шляпками, пока чуть не рухнул на постель, едва не споткнувшись о нижнее основание прикрытой кровати. Линия окон справа от меня оказалась заколочена куда лучше, чем я предполагал.

К тому же почти на всех всё ещё были стёкла. Не важно цельные, или лишь кусками, в любом случае поднимется дикий шум, а выбраться наружу можно, только если изо всех сил выпнуть доски сквозь стёкла ногой, а тогда уже нырять в раскрывшуюся дыру.

Тем временем, шаги усилились, и незнакомцы уже вовсю поднимались по лестнице на этот этаж. Надо было решаться, и я, поддавшийся страху, почему-то попятился к ширме, пригораживавшей небольшой чулан, полный самого разного хлама, в частности различной истлевшей одежды, покрытой слоями пыли и паутины. Можно было залезть в самую дальнюю часть, спрятавшись средь вешалок, и я старался не греметь, погружаясь туда, опомнившись слишком поздно, что не закрыл за собой ширму.

Вероятно, этот сторож или кто там сейчас поднимался, заметит распахнутую плотную ткань, полезет сюда с интересом, что тут такое происходит, а потом отыщет меня в мгновение ока! Необходимо было выбираться отсюда и разбивать окно, чтобы выпрыгнуть прочь в надежде, что в спину не угодит дробь от сторожевого ружья, если вдруг этот гад ещё и окажется вооружён.

Но я вовремя нащупал под собой склад сумок и саквояжей. Самый нижний из сундуков казался огромным и просторным, в нём можно было хорошо спрятаться среди тряпья, и я всеми силами старался его открыть, что сделать оказалось крайне непростой задачей.

В момент распахивания крышки я буквально ощутил зловоние этого сторожа, что неотвратимо подбирался сюда, крался, находясь, уже на втором этаже, направляясь мимо библиотеки куда-то к распахнутым дверям некогда жилых верхних помещений, в том числе к этой спальни.

Зажав нос от вони немытого годами бездомного, я, скинув прочь рюкзак поодаль, нырнул в ящик, плотно закрыв за собой крышку, в надежде, что сверху с вешалок ещё свалится пара тканевых вещей или сумочек с верхней полки, удачно прикрыв моё местоположение. Сюда никто не должен лезть. Слишком далеко, слишком глубоко, пошарит по висящим дырявым нарядам, которые уже давным-давно никому не нужны, а я, замерев дыхание буду просто глядеть сквозь эти образовавшиеся от времени щели, пока он не свалит прочь.

Что ему нужно? Зачем он в этом доме? За всё время своей грабительской деятельности я лишь раз натыкался в заброшках на бездомных пьянчуг и попрошаек. Едва ноги унёс, такие могут тебя вырубить и продать самого на органы где-нибудь на чёрном рынке.

Потом очнёшься в канаве без почек, дрыгаясь в агонии и конвульсиях, пока твоё тело плавно умирает, устланное здоровенными кривыми шрамами. Таких людей уже иногда находили в разные годы, подпольные врачи могли промышлять какой угодно чертовщиной, если за это хорошо заплатят.

В комнату заковыляло нечто похожее, на голую больную собаку. Оно появилось в дверном проёме, серо-бежевое, или даже серо-розовое, приглушённых и мутных тонов. Поначалу я думал, это верный сторожевой пёс того, кто зашагает сюда следом, однако более никто не вошёл, а потом я всмотрелся в это существо и обомлел.

Неистовый крик ужаса застыл в горле, сдавленном тошнотворным ароматом этого создания. Его горбатая туша рёбрами торчала вверх, словно вывернута наизнанку, колени сгибались вверх, напоминая громадные ноги кузнечика, нестриженные толстые ногти древесного цвета уже напоминали крючья звериных когтей, но его голова… Эта безобразная и нелепая морда всё равно выдавала тот неоспоримый и чудовищный факт, поверить в который было необъяснимо трудно и в то же время совсем реально, что некогда это существо в действительности было человеком.

Поседевшие и почти выпавшие волосы редкими длиннющими линиями свисали с округлого черепа, словно торчащие нити паутины. Широкие надбровные дуги, с которых уже осыпались все волоски, морщинистый лоб, глубоко посаженные серые глаза над носом, напоминавшим какой-то обрубок, будто его отсекли или он сам отпал, открывая треугольную прорезь, впадину, как у человеческих лишённых кожи и плоти черепов.

Никакой растительности над верхней массивной губой, хотя просто невозможно вообразить, чтобы это создание брилось или тем более кто-то в этом процессе ему ассистировал. Если в этом теле когда-то и были какие-то зачатки разума, они явно давным-давно атрофировались, уступив место лишь самым низменным животным инстинктам.

Оно ходило, словно рыщущий пёс, однако потерявший нюх, что не удивительно, глядя на такую физиономию. Двигалась не как человек, и даже не как дикое существо, а совсем непонятным образом, крадучись боком, прихрамывая, опираясь на передние ноги, точнее на более-менее человеческого вида руки, заросшие какими-то кожными складками перепонок, куда сильнее, чем на задние.

Теперь я понял, почему мне казалось, что по половицам шагало несколько человек, ведь это нелепое причудливое создание передвигалось на четвереньках, так ещё и шагая своими лапами в разнобой, неуклюже и прихрамывая.

Ниже его довольно уродливого лица, одновременно и иссохшегося будто от старости и голода, и при этом местами какого-то раздутого, как у утопленников, словно вследствие какой-нибудь опухоли или некой болезни, красовалась недлинная козлиная бородка такая же седая, как и редкие волоски на лысеющей коже черепа, но при этом изрядно гуще.

Я не видел у его таза никакого хвоста или его подобия, вытаращив глаза сквозь редкие косые щели в структуре массивного древнего сундука, неудобно лежа поверх жёсткого содержимого, будто тут хранили какой-то спортивный инвентарь – палки, кубки, наплечники и наколенники, без фонаря в темноте было не разобрать, а вот четвероногая «псина» с наимерзейшем человеческим обличьем виднелась хорошо даже сквозь заколоченные окна в свете клонившегося к вечеру уходящего дня.

Всё основное время оно было ко мне передней частью своего туловища. Я пялился на эти длинные костлявые руки, будто бы превышающими пропорции обычного человека в отношении тела. Не мог понять, как он вообще принял такую позу, и как его шея и голова вообще крепились к туше, столь противоестественным был его пугающий вид.

Глаза смотрели, словно без век. Ни ресниц, ни тонких лоскутков кожи… Он или оно будто бы вообще никогда не моргало, как будто физически уже не обладало подобной способностью! Округлые ушные раковины при этом казались вполне привычными и людскими.

Никак не мог сообразить, ходит он на четвереньках, склонившись, как ползают люди, например подрастающие и ещё не умеющие ходить младенцы, или же это он вывернулся в спортивной позе «мостика», животом кверху, иначе как объяснить эти вздымающиеся кости рёбер, оформляющие за головой своеобразную гриву, как египетский клафт фараонов, особый и всеми узнаваемый головной убор, многократно видимый на изображениях, фотографиях, воочию в музеях и в кино.

Но казалось, что физиология этого «сторожа» вообще немыслимым образом никак не соответствует человеческой. Его стопы были необъяснимо вытянуты, пятипалые, но едва ли подобные человеческим. Очень странное существо, которые булькало, капало густой слюной и похрюкивало, как мопсы моей подруги Салли, вот только они создания довольно милые, а предо мной сейчас ползало на четвереньках самое отталкивающее существо, которое в нашей реальности даже не заслуживает права на существование!

Такому, как эта тварь, просто нет места на Земле. Я смотрел и не мог поверить собственным глазам, что вот такое нечто действительно является живым или подобием живого, ходит и шастает, пытается принюхаться и пронзительно завывает…

Не по-волчьи, не так, как могут имитировать вой люди, а невероятным пронизывающим криком, от которого даже стёкла дребезжат. Он холодом впивается в тебя сквозь ушные раковины, пронизывая тело тысячами игл панического страха, отчего волосы седеют и встают дыбом, широко распахнутые глаза боятся моргнуть, а по спине бегут стаи ледяных мурашек, в надежде, как крысы с тонущего корабля, сбежать подальше с твоего обречённого тела, которое вот-вот готово пожрать это зубастое неведомое нечто.

Ведь оно реально разевало свой рот, причавкивая и причмокивая, его передние нижние зубы заходили на верхние, при этом все казались жёлтыми, гнилыми и какими-то кривыми. Не похожи на зубы собаки столь же, сколь и на человеческие челюсти. Умение говорить, вероятно, давным-давно позабыто этим чудовищным зверем, теперь он мог лишь стонать да завывать на закате, оплакивая собственную участь наведённого проклятья и от тоски по сбежавшей со свадьбы супруге.

Да-да, это был он! Никаких сомнений! Эти глаза, этот лоб… Даже без бакенбард и военной формы, даже будучи столь изуродованное неведомой силой, это лицо было узнаваемым! Я только что внизу видел его на фотографии вековой давности. Несомненно, Уэмбли, превратившийся в неистовую безумную тварь, но как он прожил столько времени?!

Чем он здесь живёт, чем питается? Господи, я даже думать об этом не хочу! Сколько крыс он заживо поедал вместе с грязью на их мехе и паразитами, кишащими у них внутри. Сколько бездомных, забредших сюда в поисках ночлега, полегло по вине его впившихся когтей и уродливых кривых зубов!

Сколько забредших на осмотр полицейских или любопытных риэлторов, сколько… мародёров, явившихся за сокровищами! Мне стало столь дурно от этой мысли, что тело уже было готово попросту рухнуть в обморок, напрочь потеряв сознание и желая, чтобы всё происходящее оказалось не более, чем нелепым кошмарным сном.

Больше всего я боялся, что как бы тихо и затаив дыхание от ужаса и непередаваемой вони разлагающейся плоти и омерзительной гнили, меня выдаст бешеный стук моего напуганного сердца, колотящегося в панических конвульсиях сейчас столь быстро, громко и сильно, что, казалось если не разорвётся от пережитого ужаса или же просто раздробит мне грудную клетку, выпрыгнув прочь…

Но эта бестия даже не полезла к чулану и ширме, облокотилась передними лапами на кровать, изогнувшись и завывая, подошло к ближайшему окну, также привстав на подоконник, оперевшись и выглядывая наружу, а потом ретировалось, непонятным образом ковыляя, надавливая массивным весом на скрипучие местные половицы старинного покрытия особняка.

Неужто это и есть он, «Плакальщик»? Уэмбли был так убит горем, от сбежавшей невесты, что начал совершать какие-то ритуалы, спиритические сеансы, читать очень странные книги, которые попросту свели его с ума и превратили в такое существо?

Он живёт здесь, не в силах покинуть дом. Чудище, привязанное к этому месту, убивающееся, пресмыкающееся на четвереньках, воющее по своей возлюбленной и снующее по коридорам, не желая даже подолгу оставаться в комнатах своего жилища, где всё напоминает ему о вечере той свадьбы…

Кажется, я даже вспомнил концовку того жутковатого стихотворения. Суть была в том, что прогуливавшийся мимо дома главный герой увидел в окне силуэт монстра, после чего панически убежал прочь. О, как бы я сейчас тоже хотел убраться из этого проклятого и зловонного места! «То Плакальщик был – ненасытный злодей, с телом звериным и ликом людей!» – как-то так заканчивался стишок-страшилка похожими строками.

Кто бы мог подумать, что подобные существа в действительности реальны! Это какое-то колдовство, нажитая на себя порча за дела куда более отвратные, чем мои собственные преступления. Хотя, быть может, я здесь именно из-за них?

Или это прикосновения к тем чёртовым книгам я тоже обрёк себя теперь на муки? Тварь, вроде ушла, убралась вдаль по этажу, но как ни горблюсь спиной, никак не могу вылезти наружу. Проклятая крышка сундука не поддаётся! А ведь он сюда толком даже не подходил, не мог запечатать и закрыть… Может, это какой-то особый механизм, с защёлкой, открываемой только снаружи?

Нарастающая паника била в душе вспышками молний чудовищных озарений. От осознания, что, как ни пытаюсь, всеми своими силами, я не могу ни сдвинуть ящик, ни заставить его открыться, я начал метаться внутри по неудобной поверхности содержимого, что под тряпьём лежало тут на дне.

Уже даже не опасался, что моё шебуршание и битье о стены и крышку смогут привлечь слух этой скребущейся прихрамывающей твари. Я просто не знал уже, что делать и как быть, оказавшись заперт в этой тёмной дурно пахнущей коморке.

Зачем я вообще вломился в этот дом?! У меня в рюкзаке был такой прекрасный улов с Гиддлз-Стрит, мог просто уже ехать домой, но нет, потащился в эту обитель на околице у зарослей густого дикого леса, неподалёку от реки. Телефон я последний раз использовал, как фотоаппарат, а, следовательно, он в рюкзаке, который я предусмотрительно скинул, чтобы сюда залезть.

Дрыгаясь и метаясь из стороны в сторону, я изо всех сил давил на крышку ящика, пока попросту окончательно не выбился из сил. Меня откровенно тошнило от нестерпимого запаха, несмотря на то, что сторожевой «пёс» уже покинул комнату, сколь долго будет держаться в воздухе этот зловонный скверный аромат?!

Я будто бы нахожусь в разрытой могиле, ведь было время, приходилось обворовывать перстни и амулеты на пригородном кладбище у хозяев гробов, которым их драгоценные побрякушки более никогда не понадобятся.

И тогда я вдруг замер. Мелькнула мысль, от которой внутри всё похолодело не меньше, чем тогда от вида неистового чужеродного существа. Я таки снял с пояса фонарик, которым уже давно желал всё здесь осветить, и направил его вниз, на бордовую и мутно-зелёную ткани каких-то покрывал или платков, кто поймёт, что хранилось в этом сундуке.

Но интересовало меня вовсе не их материал или там рыночная стоимость, а то, что находилось ниже. Все эти неудобные колдобины, большие и малые, округлые и длинные… Я попросту осознал, что запах идёт не снаружи от четвероногого Плакальщика… И теперь даже мои зубы сами по себе застучали друг от друга, не скрывая шокирующего трепета, что я в миг ощутил.

От сдавившего горло шока хотелось раствориться в бездне темноты. Пропасть, исчезнуть отсюда. Неважно куда, лишь бы суровая и жестокая реальность окружающего мира растворилась в сладком безумии или хотя бы дурном сне. Так хочется очнуться от всего этого кошмара, но не получается. И выхода нет…

Трясущимися руками я сдвинул и отогнул плотные лоскуты, снизу обнаружив к подтверждению своих самых страшных догадок остатки белого свадебного платья, в которое был наряжен истлевший и скелет разложившейся плоти исчезнувшей невесты Элизабет Мерси…

Округлые «кубки» оказались грудиной, черепом и тазовыми костями, вытянутые «палки» – руками и ногами несчастной жертвы собственной глупости… Подо мной лежал иссохшийся человеческий труп, останки супруги, чье исчезновение довело мужа до превращения в невероятно пугающий сгусток мерзости.

Не в силах видеть то, что сам обнаружил, я укрыл тело обратно тканью, а порывы тошноты сдерживались лишь сдавившим горло ощущением лютого первобытного ужаса! Я метался по этим останкам, ёрзал, пока совсем не обессилил, впав в немыслимую бездну глубочайшего отчаяния, сильнейшей депрессии и тотальной всепоглощающей пасти безжалостной безысходности…

Сознание долгое время не желало мириться с моим обречённым положением, со злосчастным роком жестокой судьбы, что я вынужден сгнить здесь вместе с исчезнувшей невестой, но сделать было уже ничего нельзя. Крышка не поддавалась, дубовые стены отнюдь не прогнили за столетие, чтобы мне хватило сил их разломать…

Невесть почему, вероятно, дабы убедиться, что всё это – всё-таки не сон, я вновь и вновь приоткрывал под собой лоскуты плотной ткани, вглядываясь в череп, что был под полупрозрачной старинной фатой…

Этот труп лежит здесь уже больше века, остались фактически лишь кости да мелкие паразиты, живущие в них, и загрязнённых от тлена останках некогда прекрасного свадебного платья…

Он искал её часами под разгар свадебного веселья и смеющиеся голоса гостей… Он искал её днями, неделями, годами! Не мог найти и даже связаться, нигде не мог её отыскать, потому что она на самом деле всегда была здесь! Играя в прятки, прикрыла ширму, ринулась в самую даль чулана, где в массивном сундуке залегла на дно, накрывшись парой цветных тканей…

А крышку открыть можно было только снаружи. Такой вот принцип у стародавней дубовой утвари, которую до сих пор не проломить, несмотря на более чем вековую древность этих досок! Она, вероятно, задохнулась здесь, это ведь сейчас уже здесь виднеются эти щели, сквозь которые можно наблюдать за комнатой и куском коридора в распахнутый дверной проём, а тогда-то, когда сундук был поновей, всё было куда более плотным.