Любит – не любит. Школьный роман

Англичанка начала урок с опроса домашнего задания и первым спросила Агеева. Он отбарабанил упражнение без единой ошибки, хотя с ужасным произношением. И все же англичанка было явно довольна. Она покивала, сказала «вэлл», потом «клэвэ бой» и наконец, торжественно провозгласила оценку «файф» – пять.

Агеев уселся с невозмутимым видом, но через некоторое время повернул к Борисову голову, подмигнул и, сжав кулак, поднял большой палец вверх. Значит, это Борисов успел исправить Агеевские ошибки, и пятерку заработал он, а не Миша.

Я поняла, что с сегодняшнего дня Борисов перестал быть в классе чужим. Отныне ему будут покровительствовать Агеев и его друзья. Наш класс, как, вероятно, и другие, делится на группы и группочки, в каждой из которых есть лидер. Обычно каждый новенький попадает в ту или иную компанию. Это определяет его положение в классе, так как есть группы элитарные: с ними считаются ребята, их выделяют учителя, а есть другие, над которыми одноклассники посмеиваются, а учителя, вздыхая, ставят тройки. То, что Борисов попал к друзьям Агеева, сразу поставило его ближе к элите.

После урока Еременко, все еще возмущенная, стала требовать, чтобы я извинилась перед Колчиной.

– Вера, – у меня презрительно передернулись плечи, – ни за что. Пусть не сплетничает! Я понимаю, ей завидно, но зачем людей-то чернить? Слушать противно: «вкуса нет», «неряха», – передразнила я, зло сбрасывая учебники в сумку, жикнула молнией и уставила хмурые глаза на Веру. – Так она всех нас оболжет. Ты этого хочешь? Я права. Да, стопроцентно права и извиняться перед ней не буду. Надо расправляться со сплетниками. Пусть она извиняется перед теми, о ком сплетничает!

5

Джинсы как мечта

Что же подарить Сочину? Денег у родителей я стараюсь просить пореже, потому что с «монетами» (Костино слово!) у нас почти всегда проблемы.

И тут я вспомнила о сумке, которую сама задумала, сделала выкройку и почти уже сшила.

Я решила пошить ее после того, как наткнулась на выкройки спортивных сумок в одном из старых номеров «Работницы». Там в качестве материала предлагалась джинсовая ткань, сами же модели были уже устаревшие, хотя и красивые. Меня не только удивила, но и заинтересовала возможность самой сшить не какой-то примитивный мешок под продукты, а что-то модное, спортивное, и на свой вкус: объемную, стеганую, на длинных ручках, с разными карманами и молниями, и обязательно яркую, нарядную сумку.

Не знаю, решилась бы я на такой пошив, если б не занятия в УПК – учебно- производственном комбинате.

Раз в неделю мы приходим туда работать и слушать теоретические лекции. Мы, девочки, шьем детскую одежду. Не знаю, кому как, а мне нравится. Я получаю настоящее удовольствие, работая над нарядным платьицем или оригинальным костюмчиком, тем более, здесь установлены хорошие швейные машины, такие, как на фабрике. И приятно то, что модели для пошива часто меняются, и комбинат выделяет нам красивые ткани. Я б, наверное, не смогла полгода шить одно и то же, да еще из какого-нибудь тусклого материала.

Но самое удивительное то, что наши изделия идут в продажу. Недавно я собственными глазами видела, как в магазине продавали платьишки, пошитые нами. Было очень даже приятно наблюдать, как люди охотно их покупают.

Я не собираюсь быть портнихой, но кому из женщин помешает умение красиво шить? Поэтому к работе в УПК я отношусь серьезно.

Мастер разрешила нам оставаться после работы на полчаса, чтобы шить что-нибудь для себя. Я взялась за сумку. И сейчас осталось вшить только большую молнию и пришить фестивальную эмблему, которую шелковыми нитками вышила моя мама.

Сумка получилась по высшему классу. Даже мастер перечертила мою выкройку. Она же помогла мне сделать красивую строчку в особо ответственных местах. Именно эту сумку я и решила подарить Сочину. Она спортивная, значит, ее может носить и девушка, и юноша. Завтра, во время занятия в УПК, я вошью молнию – и подарок готов.

Приняв такое решение, я повеселела и побежала к Косте.

В комнате у него негромко играла музыка: Тото Кутуньо чуть глуховатым голосом повторял: «серенада». Сам Костя в белой футболке с английскими буквами показался мне по-южному смуглым.

– Чем ты занимаешься? – спросила я, вновь удивляясь строгой красоте его лица, глубине темных глаз, силе плеч и рук. Так бывало всегда: казалось, помню до малейшей черточки его лицо, знаю наизусть движения губ, выражение глаз, но стоило увидеть Костю наяву, как я вдруг понимала, что все мои мысленные образы бледны и бедны.

– Уроками, мисс, – Костя шутливо поклонился, видно было, что он рад моему приходу.

– А магнитофон тебе не мешает?

– Ты же знаешь: это обычный звуковой фон.

На столе у Кости, помимо учебников и тетрадей, я заметила полиэтиленовый пакет с джинсами. Сквозь прозрачную упаковку виден был темно-синий цвет фирменной джинсовки и четкий рисунок шелковых строчек.

– А это что? Где ты их достал? – спросила я, трогая пакет.

Костя хитро на меня взглянул и гордо сказал:

– «Супер Райфл»!

Он быстро вынул брюки из пакета, развернул их и ткнул пальцем в наклейку, потом его пальцы пробежали по бляхам и заклепкам. Затем Костя побежал за спичками, чтобы показать, какого высокого качества его новые штаны, потому что, если спичка синеет, когда ею потрешь о джинсовку, значит, материал высшего качества, без липы.

Брюки удивляли обилием карманов: украшенные золотистыми молниями, они были не только сзади и спереди, но и на коленях. По бокам от передних карманов спускались джинсовые ремни, придающие одежде не только оригинальный вид, но и дерзкий.

Восхищенная, я стала просить Костю:

– Примерь, а? Ну, примерь, я посмотрю на тебя.

Тут он сразу поскучнел, бросил джинсы на диван и уселся за стол.

– Они мне не подходят, сорок четвертый размер… А нужен сорок шестой. Обидно: экстра-класс и не для нас, – тут он встрепенулся и внимательно посмотрел на меня. – Слушай, Сашка, примерь ты.

– Да ты что? – забормотала я, чувствуя, как моему лицу стало жарко, оно явно стало наливаться краской. – Да как я? И потом, они мне плохо будут… Не подойдут.

– Давай, давай! А я пойду, чай поставлю, мама купила конфеты «белочка», – сказал Костя уже из-за двери.

Решив не надевать брюки – вдруг в них буду плохо выглядеть? – я села на диван, а джинсы отодвинула, но соблазн был слишком велик, и через несколько минут, задрав клетчатую широкую юбку, стала быстро натягивать брюки. Только успела застегнуть молнию, как в дверь послышался стук, и снаружи Костин голос галантно произнес:

– Девушка, к вам можно?

Я мигом опустила юбку, и она до колен закрыла мои ноги, одетые в заграничный наряд.

– Костя, заходи, но демонстрации мод не будет до тех пор, пока я сама, естественно, без тебя, не осмотрю себя в большое зеркало, – я натянуто улыбнулась. – Вдруг мне узко или широко? Не хочу быть смешной в твоих глазах. Лучше посмеюсь одна. У тебя тут нет подходящего трюмо. Я пойду в прихожую. А ты побудь здесь, я тебя позову.

Выйдя в прихожую, заглянула через открытую дверь в гостиную, которая в начале нашей дружбы поражала меня особым изыском и роскошью, и никого там не увидела. Кухня тоже одиноко сверкала голубизной кафеля и шкафов. Поэтому, повернувшись к зеркальной стене в прихожей, я со спокойным сердцем опять подняла юбку и стала себя разглядывать со всех сторон. Отражение меня успокоило. В фирменных джинсах я выглядела особо подтянутой, спортивной, немного мальчишкой, но очень хорошенькой. Еще несколько раз прокрутившись перед зеркалом, позвала Костю.

Не успел он удивиться, увидев меня опять в юбке, как я щелкнула молнией, и юбка пестрым кольцом упала к моим ногам, а я, оставшись в джинсах и тонком акриловом свитерочке, положила руки на бедра, вскинула голову и стала медленно поворачиваться вокруг себя.

Костя несколько минут молчал, а потом заторопился:

– Вот это здорово! Да они сшиты для тебя. Но тебе нельзя выходить в них на улицу: к тебе все будут липнуть, а я свихнусь от ревности. Точно. Но надо же! Как для тебя. А ты красавица! Определенно.

Вдруг металлически щелкнул замок, я повернулась к входной двери и увидела на пороге Костину маму – Эвелину Леонтьевну. Она любезно кивнула в мою сторону. Ревнивым оценивающим взглядом охватила меня, понимающе усмехнулась и сказала:

– Здравствуй, Александра. Красавица… Как мама себя чувствует?

– Хорошо, – я сразу словно замерзла.

– Мы ведь с ней в юности подругами были. А как… папа?

– Спасибо. Тоже неплохо.

Я всегда робела перед Костиными родственниками и знакомыми, особенно неуютно чувствовала себя в присутствии его мамы. Меня чрезвычайно восхищала ее красота. Статная, медлительная, она одевалась исключительно модно и дорого, но с редким чувством меры. Ни в одной остромодной вещи Эвелина Леонтьевна не выглядела смешной, как иногда бывает с некоторыми модницами. Что бы она ни надела, все смотрелось органичным, естественным на ней. И я завидовала ее умению выбрать из каждого нового направления моды именно то, что больше всего ей подходит, благодаря чему казалось, что мода создается специально для нее. Легкая, коротко остриженная, всегда элегантная и современная, с красивым и бестрепетным лицом кинозвезды, она мне казалась инопланетянкой.

Правда, я иногда задумывалась, как много времени и денег нужно для того, чтобы постоянно быть в струе моды, потом я отталкивала эти мысли, снова и снова решая, что Костина мама – человек особой породы, и ей наверняка достается все без лишних усилий.

Наблюдая, как Костя помогает своей маме снимать шубу, я вдруг глянула под ноги и увидела свою юбку, унижающе простенькую, сиротливо лежащую на полу. Быстро наклонившись, схватила ее и смяла в руках, не зная, куда спрятать. Глядя на серебристое воздушное платье Костиной мамы, подумала, что эта квартира с ее хозяевами сразу обесценивает все, что я имею. Здесь я вижу, что строчка на моем манжете кривит, складка у юбки неправильно отглажена, материал очень дешевый. И мне нестерпимо захотелось одеваться так же потрясающе, как Эвелина Леонтьевна.

Потом, пока Костя ходил за чаем, я быстро переоделась, аккуратно сложила джинсы и уложила их в пакет.

Костя вошел с черным, изукрашенным цветами подносом, на котором стояли причудливые чашки и такой же чайничек.

– Чай цейлонский, конфеты твои любимые, – сказал Костя, разливая напиток, и, помолчав, продолжил: – Вообще, я даже рад, что джинсы мне не подошли. Мне бы родители все равно их не купили. Вчера они взяли спортивный костюм «Адидас» и фирменные кроссовки. Да и потом, я беру много денег у них на фотобумагу, пленки и прочее. Знаешь, есть поговорка: «Хочешь разорить своего друга, купи ему фотоаппарат»…

– А сколько стоят джинсы? Ты где их взял? – встревожилась я почему-то.

– Ты что, не знаешь «черные цены»? Сто пятьдесят, – Костя сказал это легко, словно такие деньги ничего не значат.

– Сто пятьдесят! Но ведь и джинсы уже не так ценятся, как раньше…

– Правильно. Раньше они стоили двести пятьдесят. На прилавках они не лежат. Правда, время от времени стали появляться в магазинах, но примитивные, хоть и импортные, а цена – сто рублей. А эти – в молниях, карманах, ремнях – блеск! Вообще-то смотри… Но цена бросовая. Неужели твой папа, кандидат наук, откажется купить дочери такие великолепные джинсы, переплатив всего полсотни? Глупенькая ты, – Костя стал говорить со мной, как с ребенком, – забирай их и неси домой. Там наденешь, пройдешься перед матерью с отцом, и все будет о'кей. А взял я их у друзей Андрея, там они кому-то не подошли. Вот сто пятьдесят требуется отдать или джинсы вернуть.

– У меня мама строгая, – замямлила я.

– Родители не согласятся – принесешь назад, – уговаривал меня Костя. – Да я заработаю тебе потом пятьдесят. Ты ведь знаешь, я летом стольник сделал. Мне хочется, чтобы ты смотрелась красиво…

Летом Костя действительно заработал сто рублей. Во дворах фотографировал маленьких детей, предварительно договорившись с их мамами. Фотографии он делал отличные, и родители малышек без сожаления платили ему по четыре рубля. Эти деньги здорово нам пригодились. На них он водил нас в кино, покупал мороженое и пирожное, на них мы брали напрокат палатку и вместе с Сочиным и Иркой ездили на озеро. Мы ходили даже в кафе, и Костя, как Монте-Кристо, оплачивал наши расходы.

Костя вообще любит блеснуть, быть первым. Для меня он и был первым. У нас редко возникали споры, и больше пятнадцати минут я не могла противиться его доводам. Так и в этот раз. Я согласилась взять джинсы, тем более, в нашем классе только у Кости и у Иры были такие стоящие фирменные брюки. Мне хотелось во всем быть если не первой, как Костя, то в числе первых. Я взяла джинсы и заспешила домой, чтобы убедить родителей дать мне сто пятьдесят рублей.

6

Разговор с мамой об одежде, коммерции и расчете

Я быстро, без лифта, поднялась на свой четвертый этаж и открыла дверь. Хотела незаметно прошмыгнуть в спальню, быстро надеть джинсы, потом важно прошествовать перед мамой, и уж потом сказать о деньгах.

Но едва я вошла домой, как мама, услышав стук двери, выглянула в прихожую:

– Дочура? Ты что так раскраснелась? Опять бегом, словно лифта не существует?

– Мама, ты же знаешь, я им никогда не пользуюсь. Не хочу дряхлеть раньше времени. Вон в Алма-Ате есть специальная «лестница здоровья» в семьсот ступеней, то есть обыкновенная лестница, только длинная, – я говорила, а сама прятала за спиной пакет, надеясь, что, махнув рукой на мою болтовню, мама уйдет на кухню, и я осуществлю свой план. – Но любая подъездная лестница ничем не хуже алма-атинской, если по ней почаще подниматься без помощи лифта. Ты послушай радио: сейчас ратуют за местные курорты, а ведь подъездные лестницы – это местные «лестницы здоровья». Вверх-вниз, вверх-вниз, укрепляй ноги…

– Что у тебя там за спиной?

Да, мою маму разговорами не проведешь. Я положила джинсы и нарочито медленно стала снимать зимнее пальто. Мама взяла пакет, повертела в руках и вопросительно посмотрела на меня.

– Это мне дали примерить, – я старалась говорить равнодушно.

– То есть, как примерить? Такие вещи направо-налево не раздают, они денег стоят.

Мама у меня человек приземленный и со своей житейской философией попадает сразу в точку.

Я взяла из ее рук джинсы и сказала деланно безразличным голосом:

– Разумеется, стоят. Если они мне подойдут, они будут стоить для нас денег.

– Любопытно… – глаза у мамы стали колюче насмешливыми, так бывало всегда, когда я не к месту проявляла свою взрослость.

А я невозмутимо прошла в комнату и перед зеркалом на глазах у мамы, стараясь казаться чинной, стала натягивать на себя джинсы.

Когда я увидела их на Костином столе, они вызвали у меня обычный для моих сверстников интерес к популярной дефицитной вещи, который, как правило, исчерпывается словами: «Ого! Где отхватил? Клево!» и вялым желанием заиметь такую же: «Не плохо бы так же вырядиться… Но если нет, где возьмешь? Не умирать же». Никогда я не испытывала особой зависти. Сейчас же, когда возможность обладать модными брюками стало реальной, меня полностью захватило стремление оставить их у себя. Мне казалось, от того, будут ли джинсы моими или нет, зависит все: моя красота, а значит, и наша с Костей дружба, любовь, моя судьба, наконец, и мое счастье. Я смотрела на себя в зеркало глазами чужих, посторонних людей. Ах, какая красивая девушка! И фигура ничего, и лицом хороша. Эффектная…

В этих брюках я почувствовала себя великолепной, недоступной для других гордячкой, современной, независимой, раскованной. Я покачивала бедрами, поворачиваясь спиной, крутила задом, сгибала ноги, неотрывно наблюдая за собой в зеркало. Наклейка на штанах, бляха с иностранными буквами производили совершенно особое впечатление, как билет в общество избранных. Я действительно ощутила превосходство над Верой Еременко, Агеевым, над всеми другими, кто не одевается так современно, модно и дорого, как оделась я. Расстаться с джинсами я уже не могла.

– Долго будет длиться это представление? – вывел меня из состояния самолюбования мамин голос.

Я остолбенела: так насмешливо он звучал.

– Тебе что, не нравится?

– Почему же? Не дурно… Но не стоит так упиваться тряпкой.

– Что ты говоришь? Какие-то глупости… Это – тряпка?! Ты посмотри, какая фирма! Таких ни у кого в нашем дворе нет, да и в школе тоже!

– Но сама-то ты лучше от этих штанов не стала…

– Да ты что? Ты посмотри, как они мне идут! Как они подчеркивают мою фигуру, – я готова была закатить истерику, спалить все свои наряды (такие нищие!) в знак протеста, даже отказаться от родства, лишь бы защитить свое право на джинсы.

Если еще в разговоре с Костей я понимала, что недопустимо требовать от родителей такой дорогой покупки, то сейчас я была убеждена, что они просто обязаны купить мне ставшую столь необходимой вещь. Разве я часто обращаюсь с такой просьбой? Да я никогда ничего не прошу, лишь денег на кино и подобные мелочи. У Ирки к каждому школьному вечеру новое платье, а у меня все одно и то же…

– Мама, да ты посмотри, какие джинсы. Их же нигде не купить. Ведь у нас все в классе так одеты. Я одна, как кикимора, хожу, – принялась хитрить я.

– Ты только что говорила, что во всей школе нет таких штанов…

– Ну, есть, но мало… В основном, простые сторублевые. А таких, с карманами на коленках, с молниями – нет. Они мне нравятся. Прямо ужасно. Купим? Всего сто пятьдесят.

– Сколько? – растерянно спросила мама.

– Сто пятьдесят. Сама понимаешь, я их принесла не из магазина. Какой дурак продаст дешевле? – проговорила я хмуро, внутренне готовясь к охам, ахам, возражениям, к возмущению, но решила не отступать.

– Та-ак, – протянула мама.

Лицо ее было растерянно-недоуменным; такое, наверное, бывает у человека, который вдруг осознает, что обманут. Она взяла в ладони мое лицо и внимательно посмотрела мне в глаза, хотя я и старалась отвести их сторону.

– Доченька, – сказала мама устало, – сейчас сними эти штаны… Да не вспыхивай: я дам тебе сто пятьдесят, если ты не раздумаешь. Просто я хочу поговорить с тобой как с дочерью, а не с манекеном.

Подождав меня, она продолжила:

– Сашенька, я понимаю, у тебя такой возраст. Тебе кажется, ты недостаточно красива. О том, что ты умна, незнакомые люди могут не догадаться… Чтобы красота была полной, чтобы быть заметной, тебе и нужны эти штаны. Ты хочешь быть индивидуальностью, не шлифуя ум и душу, а меняя одежду. Так поступают пустые люди…

Я хотела возразить: «Необходимость красивой одежды понимают и умные люди, и даже наверняка больше, чем «пустые», но мама говорила тихо, словно раздумывая, и я сдержалась.

– Ты посмотри, какие у тебя глубокие умные глаза, какие синие… Да, ты не просто красивая девочка, ты – умница. Как же вышло, что ты согласилась набить карман какому-то спекулянту? Деньги даются трудом, а ты хочешь бросить их какому-то лодырю. А ведь эти любители дармовых денег посмеиваются над теми, кто честно трудится. Не только посмеиваются, но и считают себя выше. Работа, мол, дураков любит. А то, что неработавшие обезьяны таковыми остались, они это забывают.

– Да ну, мама, – махнула я рукой, – от тяжелой работы скорее станешь похожей на обезьяну. Спекулянтов много, и они недурно выглядят.

– Много, – согласилась мама, все более потухая лицом. – Много и тех, кто душу разменивает на тряпки. Я тебе не рассказывала: в институте была у меня подруга, симпатичная, способная. Чуть-чуть бы ей постараться, и она получила бы диплом с отличием, может, до профессора бы потом дотянула. Но у нее была страсть не к науке, а к нарядам и деньгам. Вышла замуж по расчету за пятидесятилетнего известного в городе хирурга.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.