Контрабанда Комарно

Опер разрешил Копецкому просмотреть дела, которые его интересовали, но только в кабинете, выносить их не разрешалось. Оперуполномоченный снова ушел по своим делам, оставив Милоша. Хотя, об одиночестве здесь речи и не могло быть, ведь, как заметил чех по скрипу половиц, за порогом остался часовой.

Он брезгливо повесил своё дорогое кашемировое пальто на одиноко-стоящую в углу вешалку, туда же, сверху, повесил шляпу. Затем подошел к столу и налил себе воды из стеклянного графина в граненый стакан, отпил небольшой глоток воды и устроился за широким столом, пододвинув к себе объемистые папки.

– Удивительно, как всего в каких-то нескольких листах может уместиться вся жизнь человека, – он отбросил свои философские рассуждения и занялся изучением документов.

Он в нетерпении открыл первую папку. «Дело № 39546. Политические заключенные. Известные поэты – Викентий Лисовский». Потемневшие от времени листы были исписаны ровным красивым почерком. Они должны были поведать ему все свои тайны.

У Милоша было живое воображение, и он очень отчетливо представил себе то время, о котором шла речь.

Копецкий разбирал витиеватые закорючки букв следователя, который вёл дело Лисовского – отца нанявшего его Эжения.

Вацлав Лесарж – известный поэт, в русском варианте его имя – Викентий Лисовский, сочинял неправильные стихи, по крайней мере, так посчитала тогдашняя цензура. Стихи, которые могли взволновать ум советского человека, нельзя было допускать, чтобы народ увидел альтернативные идеи. Любая информация, которая могла вызвать волнения среди граждан – запрещалась. А стихи Викентия как раз относились к таким.

Викентий родился в небольшой городке Ботиче, в Чехии, в 1898 году, был потомственным дворянином, окончил факультет естественных наук в Сорбоне, влюбился в русскую княгиню Елену, которая была проездом в Праге. Женился на ней, бросил фамильный особняк и уехал с ней жить в СССР. Там он преподавал в гимназии, затем заведовал кафедрой физики Энергоинститута на Днепрострое.

Зная несколько иностранных языков, Лисовский подрабатывал переводами и в свободное время увлекался поэзией. Он не приветствовал приход к власти большевиков, не разделял их взгляды, звал жену вернуться обратно на его родину, но она отказалась. Бросить любимую честный мужчина не смог, так и остался в Союзе, и стал выражать свою грусть и несогласие в достаточно вольных для того времени стихах.

После Великой Отечественной войны был арестован по доносу соседа за то, что в частном разговоре хвалил поэзию Сергея Есенина, стихи которого тогда были запрещены. При обыске сотрудники вместе с творчеством великого поэта нашли также его собственные вольные, с точки зрения цезуры, стихи. После чего Викентия признали виновным в антисоветской пропаганде и агитации и осудили на десять лет.

Надолго в городе после ареста Лисовского его жена не осталась. Как он узнал потом из её писем, она была беременна их сыном и потому отбыла в Ботиче к родным Вацлава, где впоследствии родила здорового малыша, которого назвала Эжением в честь Святого Евгения. Чтобы этот святой оберегал малыша и не дал ему повторить участь отца.

Викентий умер в лагере, в Потьме, в 1967 году в возрасте шестидесяти шести лет, не выдержав трудных условий тамошнего быта. От сырости и холода он тяжело заболел и справиться с болезнью уже не смог.

В деле сохранились его записки о пребывании в лагере: «…Кормят нас плохо: 400 г. хлеба в день и баланда. Жиров никаких не дают, сил совсем нет на работу. А норма выработки 7-10 кубометров древесины. Если не выполняем норму несколько дней, сажают в изолятор, в крохотное помещение, где 10-15 человек могли только стоять. Так и стояли всю ночь, а утром – на работу. В любую погоду, будь то дождь или снег…». Дальше буквы были размыты, как будто что-то пролили на бумагу.

– Да-а… Очень мало информации… В основном, исторические факты и почти ничего, что бы могло прояснить дело, – Копецкий устало провел рукой по затылку. Он сам точно не знал, что хотел найти в этих архивных делах, возможно, хоть какую-нибудь зацепку, которая помогла бы ему в поисках.

Мужчина встал и в задумчивости прошёлся по кабинету. Когда он ходил, мысли его упорядочивались, так ему всегда было легче думать и делать выводы. Пройдясь немного взад—вперед по кабинету, Милош вновь вернулся к столу и взял следующую толстую картонную папку, на которой черными крупным буквами было написано «Р-95475».

Следующее дело за номером 95475, которое он хотел посмотреть, не относилось к политическим, это было дело некоего рецидивиста, он отбывал свой срок за убийство с отягчающими. Этот заключенный также работал на лесоповале и жил в одном бараке с Лисовским.

Уголовный элемент из дела № 95475 был осужден гораздо позднее и находился в колонии всего несколько месяцев, затем, после смерти Викентия, совершил отчаянный побег, но был пойман на переправе через Волгу и отправлен по этапу в Ветлужские колонии строго режима с увеличением срока заключения до двадцати пяти лет. Дальше сведений по этому человеку не было.

Милош пропустил несколько папок с делами других заключенных, которые он попросил просто для отвода глаз, и перешёл к последнему интересовавшему его делу № «Д 389574», в котором речь шла о заключенном Дмитрий Дмитриевиче Круглове, больше известному под кличкой «дед Митрич».

Копецкий пропустил строчки, гласившие за что был осужден дед Митрич и вскользь пробежал глазами его показания и вынесенный приговор. Его больше интересовало то, что связывало между собой этих трёх таких разных людей – угрюмого деда Митрича, отчаянного убийцу Зуба и интеллигентного дворянина Лисовского.

Милош читал дальше. Как оказалось, в тот день из лагеря бежало два заключенных: опасный рецидивист Зуб и тот самый дед Митрич. Если Зуба поймали, как было записано в его деле, то о том, что же произошло с Митричем, известно не было. Дальше шла официальная версия и в скобках – несколько других – предполагаемых: «…вероятно, утонул в болотах или был убит подельником, доказательств второго не было, да и сам заключенный № 95475 данный факт отрицал. С его слов, дед оступился и упал в трясину…». И теперь в личном деле он значится как, пропавший.

Копецкий еще раз перечитал все три дела, внимательно перелистал подшивки газет, которые находились тут же как подтверждение событий, с грустью от того, что так мало он узнал, сложил все дела в увесистую папку и тройным стуком в дверь вызвал часового.

– Передайте, что я закончил и готов сдать дела, – Милош не хотел оставаться здесь и минуты больше положенного времени, он и так провел здесь слишком много времени и теперь смутно предполагал, что эта поездка долго не сотрется из его памяти.

Предупредив часового о своем уходе, он взял свое пальто и шляпу и направился к основному выходу, чтобы подписать разрешение о выезде с режимной зоны.

Дежурный по колонии расстроил его, сказав, что сегодня никакого транспорта в Потьму не будет, и что Милош сможет уехать только завтра рано утром, когда туда пойдет теплушка16

Чеху выделили маленькую комнатушку в общежитии с железной кроватью и деревянной тумбочкой. Хозяйственница – женщина без возраста, в аляпистом платье в мелкий цветочек, поверх обвязанное в серую пуховую шаль, дала ему чистое постельное белье, которое пахло, почему-то, свежей хвоей. Конвоир – молодой солдатик проводил Милоша до его комнаты и сказал, что утром разбудит его. Спать Копецкому не хотелось, но он все равно прилег на скрипучую кровать и, положив руки за голову, погрузился в размышления.

Так незаметно для себя он уснул. Сон его был тревожным и беспокойным, за ночь чех просыпался несколько раз, всё время с надеждой кидая взгляд на наручные часы. Он мечтал, чтобы поскорее наступило утро. Его тело и ум требовали деятельности.

Наконец, раздался громкий стук часового в дверь, который резко выдернул Милоша из беспокойного сна. Солдат сообщил, что через двадцать минут в Потьму отправляется теплушка. За это короткое время Копецкий успел одеться, плеснуть себе в лицо ледяной воды, надеть пальто и через пять минут бодрым шагом выйти из барака, в котором он провел ночь.

Всё-таки не забыл еще, что такое быстрые подъемы, – не без удовольствия подумал чех.

Не смотря на практически бессонную ночь, пасмурную погоду и предстоящий ему долгий путь, Милош был в приподнятом настроении. Он был откровенно рад, что покидает это тяжелое место.

Обратный путь Милош провел в размышлениях и пришел к выводу, что этих троих связала история с фамильными драгоценностями Эжения.

Видимо, Лисовский перед смертью поведал сокамерникам о своем кладе, но, думаю, из лучших побуждений. Скорее всего он хотел, чтобы Зуб и Митрич передали часть украшений его сыну – Эжению, о чем и уведомил в письме. Они же были дружны… Много записей было о том, что эти заключенные никогда не устраивали между собой стычек в камере… А это значит, что мои выводы могут быть верны… – мысленно рассуждал чех. – Осталось только проверить…

– К сожалению, Викентий, твои, так называемые друзья, не исполнили твоей последней воли, а присвоили все драгоценности себе. Если они сами ещё живы…

Все потихоньку начинало прояснятся.

Глава 10

20 августа 1985 г.

8:00 утра, теплоход «Комарно». Камское устье.

Продолжение…

Старпом подошел поближе и увидел, что пострадавший, которого все вокруг называли трупом, еще жив. По крайней мере было заметно его тонкое дыхание.

– Ольга Борисовна, что у нас?

– У него травма черепа, вероятно перелом основания черепа, жив, но его надо срочно на берег, госпитализировать, – быстро отрапортовала доктор, продолжая заниматься пострадавшим. – Еще, возможно, перелом бедра, может быть, внутреннее кровотечение. Чем скорее доставим в больницу, тем больше у него шансов остаться в живых. Думаю, он упал с трапа. Скорее всего, несчастный случай. И алкоголем пахнет, чувствуете?

Старший помощник Салаев еле-уловимо кивнул. Он не хотел сейчас обсуждать тему опьянения пассажира, этот факт стоило скрыть от команды, чтобы потом не судачили.

– Сейчас спустится капитан, ближайший город у нас – Болгар, но для захода туда придется свернуть с маршрута, да и помощи мы там не найдем. Или Казань, которая далеко позади, возвращаться бы тоже не хотелось. Ульяновск – следующий по пути, но мы прибудем туда только завтра к четырнадцати часам… Как думаете, доктор, дотянет ли он?

Ольга пожала плечами, показывая, что не знает.

– Не могу точно сказать, тут каждая минута на счету.

Мужчина лежал в неудобной позе, одна нога была на трапе, другая – зацепилась за перила и была неестественно вывернутой. Голова нерадивого пассажира лежала внизу, на палубе. Он редко дышал и находился без сознания.

– Гаврилыч, зови матросов, – приказал Салаев. – Пусть несут носилки, только не из парусины, а те, старые, что в изоляторе, с жёстким основанием, надо перенести его в амбулаторию и сделать это максимально аккуратно. Хотя, нет, несите его лучше в изолятор, там места больше и с палубы удобнее заносить.

Ольга Борисовна, быстрым шагом уже ушла вперёд, готовить лекарства.

Два матроса, с большим трудом понесли носилки по первой палубе в изолятор. Видно было, как от напряжения вздувались мышцы на руках парней, а с их лбов градом катился пот. Они старались лишний раз не тревожить мужчину, поэтому держали носилки аккуратно и ровно, на сколько это было возможно. Трудностей добавляло то, что пассажир был достаточно упитанным мужчиной.

Наконец, матросы достигли цели.

– Ставьте как есть, сюда, со щита снимать не будем, чтобы лишний раз не задеть и не травмировать, – скомандовала доктор.

Они осторожно положили пострадавшего на ровную твердую кушетку в изоляторе и шумно выдохнули, утирая руками мокрые лбы.

– Спасибо, ребят, можете идти, – сказала она и переключила своё внимание на пассажира.

Здесь в своих владениях, у неё было всегда больше уверенности, и Ольга Борисовна еще раз стала внимательно осматривать пациента.

Та-аак… Вокруг глаз пролегли темные круги, которые начали проявляться всё отчетливее… Это говорит, о переломе основания черепа. Насколько он серьёзный, покажет рентген. Дышит прерывисто, без сознания, но зрачки в норме и рефлекс не утрачен… Это обнадёживает…

Доктор взяла тонометр и измерила давление.

Давление сто на шестьдесят… Низкое, но, может быть, он гипотоник, – она успокаивала себя, – пульс слабого наполнения. Н-да-а, а что ты хочешь с такими травмами?

Больной замычал.

– Сейчас, сейчас, миленький. Тише. Поставим тебе капельницу, обезболим, наложим шину. Ты, главное, не шевелись, успокойся. Всё будет хорошо. – Она разговаривала с пациентом, а сама быстро выполняла необходимые действия, благо небольшое пространство изолятора позволяло дотянуться до всего необходимого, делая только всего по паре шагов в разные стороны.

Судовой врач приложила пострадавшему на голову пузырь со льдом, затем ловкими движениями собрала капельницу, протерла ваткой со спиртом сгиб локтя.

Благо, вены у него хорошие и не спались даже от вероятной потери крови, – подумала она.

Уверенным движением поставила систему переливания, капельницу и немного успокоилась. Через несколько минут щеки пациента немного порозовели. Это был хороший сигнал. Наступила очередь наложения иммобилизирующей шины на ногу. Когда Ольга приготовилась накладывать шину, в дверь постучали, и на пороге изолятора появился капитан.

– Как он? – начал он прямо с порога.

– Пока стабилен, но чем скорее он окажется на земле, в больнице, под наблюдением, тем лучше.

– Мы связались с берегом, здесь рядом на много километров нет ни одного населенного пункта. К счастью, нам сообщили, что рядом находится воинская часть. На их территории расположен военный госпиталь, там есть хирург, рентген и всё необходимое. В общем, считайте, скорая помощь уже выехала.

– Замечательно, хоть бы нам успеть! – Ольга слегка улыбнулась, но тут же посерьезнела. – Удалось узнать, из какой каюты пассажир? – спросила она и продолжила оказывать помощь.

– Он из второго люкса, – ответил старпом, который, как оказалось, всё это время стоял за дверью. – Вот его данные, – Николай сделал шаг в изолятор и положил на небольшую металлическую белую медицинскую тумбочку листок бумаги, на котором было написано имя, фамилия и отчество пострадавшего.

Лучников Георгий Никодимович, – глазами прочитала она.

– Мы сейчас спустим на воду катер. Матросы уже убрали все лишнее. Я думаю, носилки поставить получится…

В этот момент больной издал еле слышный стон, и она наклонилась к нему по ближе, прямо к губам. Он опять застонал, но глаза так и не открыл.

– Тише, тише, – снова попыталась успокоить больного доктор. – Терпи, родненький, скоро в больницу тебя отвезем. Ты только держись.

Когда Ольга была так близко от его лица, что-то показалось ей странным, больной выдыхал воздух с шумом, но изо рта характерного запаха алкоголя она не почувствовала.

Ладно, подумаю об этом позже, хотя лучше бы он был пьяным.

Ольга Борисовна подумала так, потому что на кафедре военной медицины профессор часто говорил, что травмы у пьяных, удивительным образом, протекают значительно легче, чем у трезвых. Не к месту ей также вспомнилось, как они веселились с одногруппниками по поводу этого высказывания.

Она быстро отмахнулась от этих воспоминаний и сосредоточилась на том, чем же еще можно было помочь несчастному пассажиру. Погрузившись в свои мысли, Ольга совсем забыла о присутствии вахтенного начальника, который терпеливо ждал, её ответа, потому что все уже было готово к госпитализации. Капитан к тому моменту вернулся в рубку, чтобы дать дальнейшие указания.

Доктор посмотрела на часы, с момента, как её вызвали на главную палубу, пролетели целых два часа, которые показались ей десятью минутами. Время как будто остановилось или замедлилось.

Присутствие первого помощника капитана всегда успокаивало Ольгу, хотя, в этом она не признавалась даже самой себе.

– Его состояние немного стабилизировалось, давление не падает, и пульс стал более ровный. В принципе, можно начинать. Только… – она на секунду замолчала, – не знаю, как его лучше транспортировать… Надо постараться как можно меньше его передвигать.

– Сейчас что-нибудь придумаем. Что-то еще?

– Да, я поеду до берега с ним, – сказала доктор.

– Вам нельзя! – резко сказал старпом и запнулся, – точнее, не положено. Вдруг кому-то из пассажиров сделается плохо, а вы на берегу, – в его глазах не промелькнуло и тени улыбки – одна сосредоточенность. – Оставайтесь на корабле, а я прослежу, чтоб его не кантовали.

– Хорошо, – не стала спорить Ольга, у неё на это просто не осталось сил. – Тогда оставляю его под вашу ответственность. И, когда поедете обратно, заберите обратно наш пузырь со льдом, все равно у них будет свой, да и этот уже подтаял, а мне потом отчет держать.

Даже в таких ситуациях приходилось беспокоиться о реквизите амбулатории, от чего Ольга грустно вздохнула.

– И ещё… Николай Александрович, возьмите у них телефон, хочу узнать, каково будет его состояние в дальнейшем.

Старпом кивнул и удалился из амбулатории, чтобы проверить, всё ли сделано как нужно, и прислать матросов для транспортировки.

* * *

Так как теплоход остановился посередине реки все пассажиры и часть экипажа вышли на палубы посмотреть, что там происходит. Всем было очень любопытно узнать подробности происшествия.

Николай Салаев своё слово сдержал: на катер больного перегрузили так, что ни один волосок не шевельнулся на его голове.

Боцман и двое матросов во главе со старпомом осторожно развернули моторный катер и направились к берегу, где уже стояла машина скорой помощи – местный военный уазик, защитно-зеленого цвета. Этот автомобиль имел прекрасную проходимость по сельской местности и бездорожью.

Доктор стояла в рулевой рубке рядом с капитаном и смотрела в бинокль. Она с тревогой наблюдала за тем, как медленно катер ткнулся носом в берег, как матросы спрыгнули в воду, которая была им по колено, и, осторожно подняв носилки, понесли к машине скорой помощи, из которой к ним навстречу уже спешил человек в белом халате.

Это обнадеживает, значит, скоро наш пассажир будет в больнице, и там ему будет оказана специализированная помощь, – думала она.

Ольга сделала все, что могла, но на душе у неё было не спокойно, ведь у пассажира были очень тяжелые травмы. Судовой врач всем сердцем надеялась, что он выживет, справится. Еще ни разу она не видела смерти своего пациента, обычно, всех удавалось спасти. А сейчас при таких тяжелых травмах и большой кровопотере, он легко мог умереть.

И эти мысли угнетали Ольгу Борисовну. Кроме того, ей не давало покоя наблюдение, которое возникло, где-то на периферии мозга.

Похоже, что он не был пьян, так как в выдыхаемом воздухе, когда я наклонилась к нему, запаха спирта не ощущалось… Как такое могло быть? Его кто-то облил или он сам? Или еще хуже… Как выяснить? Значит ли это, что кто-то хотел убить Георгия Никодимовича и представить всё так, что он сам в опьянении упал с трапа? Или, и правда, пассажир просто поскользнулся, и это, действительно, несчастный случай?

Миленький, только выживи, пожалуйста…

Глава 11

06 августа 1985 г.

Горьковская область, где -то в Семеновских лесах близ речки Керженец.

Митрич, сидел в глубокой землянке, сделанной им собственноручно несколько лет назад. Землянка была добротной и теплой и находилась далеко от людских троп, в Керженском лесу. В эту глухомань не забредали даже охотники, лес тут был исконный, кондовый, непроходимый и глухой. Он смастерил это убежище на такой опасный и крайний случай. Об этом тайном месте не знал никто, даже родная Глафира.

Беспокойные мысли роились у Митрича в голове. Он прилег на кровать, грубо сколоченную из смолистых досок, и вернулся к своим размышлениям. Сейчас он уже жалел о том, что ввязался в эту историю и согласился помогать подельнику.

Единственное, что немного успокаивало его, так это деньги, на которые они с Глашей могут построить дом, да и еще то, что украшения частично вернутся настоящему хозяину. Хотя по этому поводу у деда были большие сомнения. Он ведь знал репутацию Зуба и то, каким алчным он был.

Небольшой задаток, полученный от Зуба, он отдал Глаше и велел ей тихо и срочно уехать первым рейсовым автобусом в город Горький, а там на перекладных доехать до Мурома, чтобы запутать следы, если вдруг будут искать. А в том, что рано или поздно это произойдет, осторожный Митрич был просто уверен. И только потом отправляться в посёлок, на самой границе Мордовской АССР, где когда-то давно, целых двадцать лет назад его, бежавшего из лагеря заключенных и тяжело раненного медведем, поздней осенью нашла в лесу простая деревенская женщина в летах – Глафира.

Эта чистая душа спасла и выходила деда. Выздоровев, он так и остался жить вместе с ней. Сокровища ему искать не было надобности, а Зуба при побеге поймали и засадили, как он тогда думал, до самой смерти.

Детей у Глаши не было, муж её давно умер, не оставив ничего, кроме маленького, почти развалившегося, домика, да и Митрич давно уж забыл, где его семья. Им двоим, быстро стареющим, помощи ждать было неоткуда. Деньги постепенно стали заканчиваться, хозяйство не спорилось, работы в их глуши тоже не стало, поэтому они приняли решение перебраться в какое-нибудь другое село, где будет для них обоих подходящее дело. Так и попали они в поселок Память Парижской Коммуны и жили там хорошо до тех пор, пока снова в его жизни не появился проклятый Зуб.

Он снова сбежал из тюрьмы. За эти годы заключенный успел всё тщательно продумать: и свой побег, и поиск сокровищ, и новую безбедную жизнь за границей. В план Зуба удачно вписался Митрич, который к тому времени заведовал ремонтом судов в сухом доке. Большая величина по тем временам, а это значило, что его никто не заподозрит.

С таким предложением и появился ранним весенним утром Зуб на пороге ветхой комнаты «парижского» общежития… Тогда они не успели всё обсудить, и рецидивист назначил вторую встречу в Москве, где он подробно сможет всё рассказать, а пока наказал деду ждать его телеграмму.

– И как я мог ему отказать… Он бы меня прям там на месте… Да чего меня, меня-то ладно, но вот Глашку… Не заслужила она такой смерти, – рассуждал Митрич вслух и до сих пор корил себя за сделанный выбор.

Глафире он велел оставаться в Мордовии. Он приедет за ней, когда всё образуется. Что должно образоваться верная подруга не уточняла, за много лет их совместной жизни она привыкла беспрекословно доверять ему, а он – ей, без лишних вопросов, особенно когда дело касалось их жизней.

А в том, что сейчас речь идет об их судьбе, она не сомневалась. Поэтому, без долгих разговоров и сборов, боевая подруга пообещала утром уехать и сделать все, как он и говорил.

Глаша уже давно знала, что дед – беглый, Митрич не смог удержать это в тайне и, однажды, придя с повинной, поведал ей всё: за что его взяли, как долго сидел, как сбежал… Жена не нашла ничего предосудительного в его поступках, и они закрыли эту тему навсегда.

Сейчас Митрич волновался не напрасно, он знал подлую душонку Зуба, чувствовал ещё тогда, после побега, что нельзя ему доверять и не стоит иметь с ним никаких дел.

Отсидел бы, по тихой, свой срок, да и вышел бы. Стал бы честным и свободным человеком. Нет, ведь… Не мог я тогда Кешку бросить помирать, а там уж и пути обратно не было.

После своего чудесного спасения дед пообещал себе, что никогда больше не станет связываться с молодым и безжалостным рецидивистом Зубом, и много лет твердо держал слово.

* * *

После приезда Зуба в поселок П.П.К., они условились встретиться второй раз в Москве, как бы случайно. Встреча была назначена в полдень в поезде метро, чтобы никто вдруг не заподозрил. Старые знакомые картинно обрадовались встрече и вышли на ближайшей станции – Парк культуры, попить пивка. В разговоре Зуб вскользь упомянул, что как раз недавно была амнистия, и поэтому он оказался на свободе раньше срока, но этим опытного Митрича обмануть не удалось. Он-то точно знал, что такие как Зуб просто не выходят из тюрьмы, тем более после побега.

Ещё в затоне, сидя в тесной комнатушке Митрича, убийца и вор пытался убедить деда в том, что он исправился, встал на верный путь и теперь хочет найти драгоценности, о которых говорил Кеша – Викентий Лисовский – в тот холодный и дождливый ноябрьский вечер, для того, чтобы выполнить его последнюю волю и передать их сыну – Эжению. Конечно, за определенную мзду, которую и обещал им умирающий поэт. С помощью этой мзды он – Зуб – мог начать новую счастливую жизнь за границей.

Митрич понял, что беглый заключенный был решительно настроен во что бы то ни стало раздобыть те сокровища. И совсем не был уверен в том, что Зуб поделится хоть каплей с наследником, а уж тем более с ним. Но отказаться дед не мог, потому что знал, что иначе не вернется уже он в «Париж». Быстро закончится его жизнь, скорее всего в этот же вечер, в какой-нибудь темной московской подворотне…