Экивоки

– У вас все в порядке с желудком. И анализы хорошие, – втолковывает невысокий врач, склоняясь над сидящей женщиной так, как папы склоняются над дочкой в песочнице.

– Почему же болит так сильно?

– Я не знаю, организм большой, а я всего лишь хирург, – он говорит так, как мог бы сказать Бог, который заглянул на Землю спустя тысячу лет со дня сотворения, и ничего не узнал, кроме фигового листочка. – Сейчас выпишем вам направление.

Грузный сын завозит мать в палату, выходит оттуда с пустым креслом-каталкой.

– Сколько ждать обследования? Час, два, пять? – говорит он вышедшему за ним врачу. – Вы скажите, я подожду, сколько надо. Я никуда не уйду. Я буду сколько угодно маму ждать, сколько потребуется. Вы только скажите. Скажите только. Я подожду.

***

Моя первая любовь, одноклассник Серёжа, женился на моей тёзке и однофамилице. Уже почти 30 лет прошло со школы, а я почему-то об этом думаю. Может, время сделало какую-то странную петлю, и я вторая до сих пор живу в маленьком степном городке с любовью всей моей жизни, наверняка, потолстевшим и полысевшим. И его даже нет в «Одноклассниках», чтобы я могла увидеть сегодняшнего. Может, это меня так берегут – чтобы не увидела на фото рядом с ним себя, потолстевшую и постаревшую?

***

Скажешь кому-нибудь, мол, спина болит, все пожмут плечами и ответят: всем трудно, вот Марии-Антуанетте вообще голову отрубили от спины и ничего, не жаловалась потом. А как скажешь, мол, люмбаго одолело, все сразу смотрят как на культурного человека. Но на всякий случай отходят подальше. Вдруг заразное!

***

Спрашиваю у продавца, чьи, мол, апельсины. А то египетские я не люблю, жёсткие они. Он говорит, мол, 140 рублей. Я говорю, мол, вижу ценник своими прекрасными глазками, а апельсины чьи. Он говорит, мои апельсины, купите, будут ваши. Купила. Теперь мои.

***

Мужик на трамвайной остановке стал всех поздравлять с Днём св. Валентина. «Любите, граждане, друг друга, и будьте любимы. С праздником», – сказал он. Народ молча томился в ожидании тройки. Мне стало неловко. «И вас с праздником», – пискнула я. «Да уж отлюбил я своё», – горько и торжественно произнёс мужик и зачем-то развёл руками, как рыбак, показывающий размер рыбы своей мечты. «Да вы ещё ого-го!» – подбодрила я его. Он ушёл, насвистывая «Сердце красавиц» и, похоже, улыбаясь. Тут и трамвай пришёл и вобрал в свои стылые, хлюпающие недра всех – и отлюбивших, и ещё не начинавших, и уже влюблённых. И меня тоже.

***

Забыла сотовый телефон дома. Придя на работу, решила в этом убедиться и набрала свой номер с рабочего телефона. Задумчиво послушала длинные гудки. Углубилась в работу. Через час вспомнила, что куда-то не дозвонилась. Нажала кнопку повтора вызова. Слушала длинные гудки, уже подспудно раздражаясь. Через час вспомнила, что куда-то не дозвонилась, опять нажала кнопку. Через восемь гудков я возопила на всю редакцию: «Когда же они возьмут трубку?! Рабочий день в разгаре!» Сижу и пышу гневом. Потом думаю: стоп, а куда же я звонила?

***

На Байкале особенный холод. Не мертвящий, склизкий городской мороз, от которого лязганье трамваев становится скрежетом; влажные рельсы гасят искры на поворотах. Не крепкий, сытный и сухой мороз таёжной деревни, пахнущий дымом; опасный – он держит человека на поводке жилища.

На Байкале холод живой. Животворный. Он там всегда, даже в июльский зной, тогда поднимается со дна вместе с толщей воды и дышит. Но зимой от холода не скрыться, особенно когда встаёт лёд. Прозрачный или мутный, чёрный, синий, лазоревый, белый, с сотнями оттенков, с десятками названий и с единым вкусом обжигающей свежести. На Байкале зимой холод вездесущ – в дыхании воздуха, в прикосновении льда; от сверкающих видов стынут глаза, в них словно образуется льдинка, преломляющая пространство. Ветер обнимает за плечи гибкими пальцами, которые чувствуются даже через самую тёплую куртку. Мороз обжигает будто кипятком – в какой-то момент разница в ощущениях исчезает.

От байкальского холода не избавиться, нырнув в кафе, на турбазу или в маршрутку, потому что он живёт и там – сквозняком, ознобом, в любую щель сунет длинный, извилистый язык и лизнёт. После льда Байкала меня всегда долго трясёт, даже в самом теплом помещении – организм не сразу отдаёт особенный холод, который, кажется, творит какое-то важное дело, меняя тонкие настройки. Именно за этим я хожу на лёд – жить и меняться.

***

Около моего дома идёт большая стройка. Сносят двухэтажные деревяшки. Две стоят уже пустые, готовые под снос. И у меня острое желание пойти в ночи и разбить пару оставшихся окон. Мне 41 год, жизнь проходит, а я никогда не била окна камнями. Нынче наведаюсь, утолю желание.

***

Не знаю, почему я вдруг вспомнила. Как-то по студенчеству мы с подругой ехали из гостей на такси, пьяненькие, хорошенькие, молоденькие. Таксист говорит: вы спойте, а я вас бесплатно довезу. Мы с Наташей спели «Орландину». На словах «сам сатана!», исполненных особенно истошно, он нас высадил на полдороге и поспешно уехал.

***

Наблюдала таинство отправления факса в эру мессенджеров. Ей-богу, масонские обряды отдыхают.

***

На байкальском пароме женщина-матрос, обветренная, как скалы, и такая же надёжная, выговаривает знакомой, с утра тёпленькой и весёлой по такому случаю.

– Президент пить разрешил. Но! – женщина-матрос делает драматическую паузу. – Не больше одного стакана в день.

Что я пропустила в отпуске? Новый декрет вышел?

***

Надпись на стене в центре города, на улице Ленина. Ругательная. Про одного известного человека. Пишут, что он сатана, ещё кто-то, ещё кто-то и (внимание!) иллюминат. Так сразу стало тепло на душе: в благословенном Иркутске есть люди, которые тоже знают это слово. Интеллигентный город. Почти Европа. Прав был Чехов.

***

О многом жалею в своей жизни. О сбывшемся и несбывшимся. Горько жалею и светло, постоянно и мимоходом. Вот сегодня, говоря практикантке: «Молодец! беги за пивом (на самом деле нет)», вдруг вспомнила, как я сама после 1 курса упустила возможность пройти практику в газете «Ударная вахта».

Как мы попали туда с подружкой Наташкой, я уже и не помню. Помню только маленькую прокуренную комнату редакции газеты в здании Восточно-Сибирского речного пароходства, в которую мы робко вошли. Это был один из последних осколков советской печати. За заваленным бумагами и бычками (не рыбой) столом с огромной печатной машинкой сидела разбитная пожилая (как нам показалось, сейчас я думаю – поди, моя ровесница) женщина с сигаретой в зубах. Нашему появлению она обрадовалась и широкими мазками нарисовала полотно нашей будущей практики.

– Отправлю вас в командировки, на Байкал, с такими вот капитанами познакомитесь! – восклицала она.

И сигарета в зубах качалась, как лодка на волнах. И дым стлался по комнате, как утренний августовский туман на Байкале. И сквозь него проступали суровые, обветренные, как скалы (с) лики капитанов. Впрочем, добрых внутри, особенно к таким хорошеньким и юным студенткам, как мы. В ушах у нас уже звучал прибой, в глазах билось живое серебро омуля…

Почему я не вернулась в редакцию, не знаю. Наверное, очень хотела поехать домой. Там я прошла практику в районной газете «Ленинский путь», получила первую взятку в виду огурцов – от фермера. И почти забыла про «Ударную вахту».

А сейчас вот думаю: а ведь это был шанс познакомиться с Байкалом на три года раньше, что могло перевернуть мою жизнь и пустить в другое русло. А, может, была бы сейчас женой капитана. Обветренного, да.

***

Человечество делится не на тонких и толстых, не на собачников и кошатников, не на бедных и богатых, не на дураков и умных, а на тех, кто ест лук и кто этот мерзкий овощ в рот не берет и на дух не переносит. Ну, все догадались, кто я? На новогоднем празднике в нашей объединённой редакции мы обнаружили 9 человек, которые не едят лук (когда разрезали рыбный пирог). Это весьма значительная часть коллектива. Думаю, примерно такое же соотношение едящих и ненавидящих в целом в обществе. Тогда какого же лука его пихают почти во всё, что предлагает общепит любого уровня? Почему никто не открыл харчевню «Лука здесь нет»? На нас же можно озолотиться! Единственные понимающие кулинары работают на трассах, там все пирожки с капустой и картофелем – без лука.

***

Общалась как-то с дяденькой на сайте знакомства. Он декларировал возраст 40+. Но я же не зря на филфаке училась. Пишу ему: «Семантика и лексика ваших писем указывает на то, что вам глубоко за 50». Он письменно выпучил глаза: «Откуда знаете?!» Ответила скромно: «Я тружусь в контрразведке». Он моментально меня забанил и, похоже, эмигрировал в Латинскую Америку, не забыв сменить имя и пол.

***

Самые фендибоберные старушки, которые ездят в Иркутске на трамваях, садятся на остановках «Площадь декабристов» и «Красногвардейская». Чинные такие, в шляпах, помаде и в чем-то разлетающемся-многослойном. Говорят между собой благородными голосами о чём-то изысканном, мол, посетили ли вы, Анна Иннокентьевна (у пожилых коренных иркутян, как правило, такое отчество), балет на днях? Или так: дивный новый сорт настурций «Пожар в Иркутске 1879 года» порекомендовала мне бесценная Ирина Иосифовна, а я ей дала пионов сорта «Кармен покидает Севилью». Откуда же берутся в этом районе такие старушки? Насколько я знаю, здесь в своё время массово выдавали квартиры прокурорско-судейским работникам и вузовским преподавателям. Осколки подлинной интеллигенции.

***

Октябрь – лакуна между прохладой и холодом. Манекены у магазинов уже в тёплых куртках, но всё ещё босиком.

***

В Иркутске байкальский нефрит оборачивается булыжником, байкальский загар бледнеет прямо на глазах, байкальская вода в крови меняется на хлорированную. Не остаётся даже фотографий, потому что я против жалких попыток передать на фото свет, цвет, запах, ощущения степного ветра в лицо и гладкости воды у колен. Но каждая поездка меняет что-то внутри, там, где вечное лето и вечный Байкал, и сама я немного вечная.

***

Памятка всем. Когда разговариваешь с журналистами, надо сделать нейтральное лицо и говорить тихим, спокойным голосом что-то общеизвестное, типа «Мама мыла раму», «Дважды два – четыре» и проч. Всё, что вы скажете помимо этого, будет использовано зверским образом.

***

Яблочный спас, Преображение Господне. В этот день лето становится таким зрелым, что только тронь, и брызнет сладкий-сладкий сок с едва уловимой ноткой начинающегося брожения. После этого дня лето уже откровенно киснет, преет, бродит, как забытый на подоконнике или в диване положенный туда для созревания плод. Люблю этот праздник. Много лет назад я ехала туманным утром в почти пустом автобусе и на заднем сиденье нашла грушу. Огромную, с два моих кулака, спелую, с натянутой кожицей, которая, казалось, вот-вот лопнет из-за напирающих изнутри душистого сока и влажной мякоти. Я села рядом с грушей и ехала долго, вдыхая аромат, а потом положила в сумку. Носила ведь день, наслаждаясь запахом и осознанием того, что у меня есть такая груша. А вечером дома съела так, как будто она – само лето, нет, только август, жаркий и спелый. С тех пор на Яблочный спас мне всегда дарят подарки, преимущественно сельскохозяйственные.