Сведи меня в могилу

– Кто заверял завещание? Михайло Попович?

Богат не сразу понял, что обращаются к нему.

– Д… да.

И обратно.

Туда-сюда сновали люди в форме. Им до лампочки, что сейчас решается его судьба. Они носили папки тусклых цветов, дразнили ароматами кофе в пёстрых кружках. Голод напомнил о себе, но принеси кто обед, арестант не притронулся бы. Не до того.

Богат так и просидел на полу. Искал удобную позу. Едва ногти не сгрыз, но спасительница, слава Богу, вышла. Оглянулась, подошла. Тот подскочил, но липнуть не посмел. Похоже, красотка не настроена на нежности.

Наконец подняла на него глаза. В чёрных опалах зрачков отразились солнечные зайчики. После паузы спросила устало:

– Чего без прав ездишь?

– Чего меня в чёрный список добавила?

Дидье тихо посмеялась, не размыкая губ. Взялась за прутья, как за трости, сгорбилась. У Богата озноб прошёл по коже. Всё плохо. Можно лишь гадать, насколько.

– Короче, – девушка шумно выдохнула. Рассказывать неинтересно, а объяснить надобно. – Нашли вашего Михайло. Связались. Они с твоей Винивиан составили документы так, что после её смерти всё имущество держится за ним, пока не перепродаст и не распределит. Ну, кроме дома. Про это там пунктик был. Типа, вдовец, живи спокойно. Чтоб от тебя отстали, от него нужно письменное разрешение на пользование машиной. Он как услышал, так сразу и прислал.

Возникла пауза, после которой следует «но».

– Почему на права не сдашь, объясни мне?

С чего бы начать? С того, что их можно получить только за крупную взятку? Что он отказал той грузной бабе и сделал всё, чтобы отвоевать свой документик? А его, выпускника автошколы, «на законных основаниях» в итоге отправили на повторную медкомиссию, где «внезапно» вскрылся какой-то редкий психологический недуг, запрещающий садиться за руль. А тётка, видать, сильно на него запала, раз за попытки сопротивления пообещала сделать всё, чтоб оформить ему путёвку в дурку… Или сейчас признаться, что ему просто нравится, когда девочки его катают по первой просьбе?

Не дождавшись ответа на риторический вопрос, спасительница продолжила:

– Вот от этого откреститься не получится.

Глаза Богата забегали от одного зрачка к другому, пальцы затеребили железные частики решётки. В голосе угадывались паника, пресмыкательство:

– Дидье. Дидье, пожалуйста. Вытащи меня. Ты же можешь. Ради всего хорошего, что между нами было.

Полковник буравила взглядом пол. Ритмично постукивала каблучком, чтоб утрамбовать мысли.

– Ради этого, может, и могла бы, – хрипнула она, – но я не Бог. Тебе просто не повезло. Не в то время, не в том месте.

Тот застыл в ступоре, лишь крепче сжимая металлические опоры.

– Работает комиссия. Будет тут всю неделю. Пока они здесь, никто тебя не выпустит.

Богата будто ледяной водой обдало. Встрепенулся, отскочил, задышал громко и часто. Смущённая его реакцией и побелевшим лицом, помощница поспешила утешить:

– Чего ты? Посидишь недельку. Ничего с тобой не…

Но он уже не слышал. В груди всё сжалось так, что для воздуха не осталось места. Под гулкую пульсацию крови в ушах, сполз по стене. Сердце съёжилось, он чуть не заорал. Как из-за стеклянной стены донёсся обрывок фразы:

– … плохо?…

«Не то слово».

Необдуманно бросался словами:

– Мне нужно идти.

– Что? – растерялась Дидье, когда Богат с низкого старта впечатался в решётку.

– Мне нужно! Ты не понимаешь!

– Не буянь. Я поручилась за тебя.

Богат сдавленно пискнул от отчаяния и бессилия.

– Куда тебе надо? – раздражалась она. Но, как настоящая женщина, сохранила в себе остатки чуткости. Заговорила шёпотом. – Что стряслось? Что с тобой? Скажи.

Бывший старательно избегал её взгляда. О чём он может поведать ей – полковнику ФСБ? Что похоронил человека заживо? Что военная хим-лаборатория – проходной двор? Что какой-то левый чувак смог без проблем достать секретный препарат? Или про лазерную указку, тоже штучку вояк, купленную на чёрном рынке? Или про его дела-делишки с уголовниками? Или про наркоту? У него накопилось много историй, которые заинтересуют Дидье, и их мимолётные отношения его уж точно не спасут. И девочку-лаборанта. И Вини…

Она там, в земле. Он мог бы сказать. Вот только больше не у кого просить помощи. Единственный звонок потратил на ФСБшницу. Может, и выручила бы. А потом стала бы копать, как так вышло, и всё вскрылось бы, как по цепочке. Из любой ситуации есть минимум два выхода. И они все ему не нравились. Слишком высокие ставки.

Вини.

Он.

Глаза застелила туманная пелена. Признание встало комом в горле. Ни слова вымолвить, ни вздохнуть.

Дидье устала. В любом случае, он заслуживает уважения. Честности.

– Это был последний раз, – произнесла она ровно. Положила холодную ладонь поверх его кулака. – Будешь отсвечивать – пеняй на себя. Наши, к слову, ищут претендента на роль подмастерья Саратовского Донни Гого30.

Тот вздрогнул, но она уже отпустила. Ушла, не обернувшись.

Всю неделю Богат отводил от себя дурные мысли. Старания шли прахом. Через сны прорывался один и тот же кошмар в самых извращённых интерпретациях. Бессонница и ничегонеделание в четырёх стенах в компании с храпящим бомжом оказались сродни пыткам. При том, что каждый день вынужденного промедления только усугублял положение главного неудачника года. Ведь когда он, наконец, выйдет… Кто его будет там ждать? Что?

Выдержка подводила. Когда совсем невмоготу, орал на соседа, жаловался на давление. Выделили из аптечки то самое успокоительное. В такое же он добавил Стресс-Д своей жене, а после убил её. Злополучный бутылёк разбился о стену камеры. За буянство суток не добавили, но при комиссии пожурили. Штраф выписали.

«Поборники».

Пока то, пока сё – задержали ещё на денёк. Затем ещё на пару часиков. На девятый день после «смерти» Вини Богат ступил на крылечко участка. Пусть у ворот стоял Угунди, отпущенный нотариусом, вдовец не спешил. Потому что возле тачки, играясь с ключом зажигания, его поджидал тот самый гаишник. И ухмылялся так гаденько. Но пусть подавится. Теперь-то у Богата есть телефон.

Через полчаса к нему подошёл парнишка в чёрном. Пожали руки. Незнакомец занял водительское кресло. Права с ним, документы в порядке, тест на трезвость на КПП прошёл. Хмыкнув, охранник выпустил их.

Богат распинался в извинениях. Объяснялся. Благодарил, что, несмотря на всё, сразу ответили на звонок и согласились прислать своего водителя, чтобы больше без казусов. Клиентоориентированность – как она есть. Для бандитов они чересчур великодушны. Но, по законам жанра, сдержаны и неразговорчивы. Парень по завершению чужого монолога только кивнул, набирая скорость. Первый раз за рулём настоящего Угунди. Хорошая машина.

Их преследовал крузак. Притормозили на пустыре, за городом. Богат вынул из сидения лазерную указку, не переставая хвалить себя за предосторожность (за документами Вини полицейские лазили в бардачок, а его карманы прощупали дважды), молча передал другому водителю через окно. Те вырвались далеко вперёд, а Угунди покатил следом.

Всё просто. Кладбищенский сторож и камера на его домике засекли только чужую машину с палёнными номерами и пассажира с лучом в руках, прежде чем были разрублены на куски. Это единственный способ ликвидировать «объект» на большом расстоянии для тех, кто не может похвастаться меткостью… Ну, и чтобы без взрывов. Современные кладбища, по сути, мало чем отличаются от древних. Участочек в лесу или берёзовом колке, обнесённый ржавым забором. Здесь самые тихие соседи, а рядом никто не селится. И воровать особо нечего. Вот только оставили очередного пьянчужку за порядком следить.

Следующий шаг – к воротам, брыкаясь на кочках, доплелся Угунди. Пособники вручили орудие убийства заказчику, погромили в избушке, через уведомление удостоверились, что денежные средства переведены, и на своей тачке удалились в закат. Богат остался со всем этим один.

С Вини один на один.

Просёлочная дорога обладает голосом. Под колёсами она шуршит травой, хрустит сухими лиственничными иглами и мелкими ребристыми камушками. Голос леса – сокровище его. Летним днём тайга – особенный охотник до пения. Жучки, паучки, цветы, тополя, ели – у всего свой голос. Все переговариваются, талдычат, шепчут, истекают, хрупают. Все, кроме Вини. Инородный элемент живой яркой картины. Свежий воздух, окуренный пылью и горечью полыни, изливается ветром на её лицо, шею и грудь. Кружево солнечной юбки скользит по коже. Восставшая из мёртвых, отвыкшая от всего, кроме темноты и грязи, всё видит, всё чувствует, тоньше, чем при жизни. Вот только ни на что не реагирует. Даже глаза не щурит, так и держит веки полуприкрытыми. Весь мир шорохом листвы, синичьей арией, скрипичной партией кузнечиков поддержал рассказ Богата. Поругал судьбу за жестокую шутку. Утешил смельчака за упорство и находчивость… Весь мир, кроме Вини.

Она слышала. Запомнила. Теоретически, даже могла бы высказаться.

«Но почему… – колол осколок личности. – Почему?..»

Как долго будет мучать его? Поглядывал на неё, больше не говорил. Потому что следом должно идти «Прости», а оно стало бы фатальным. Рано. Разобьётся ещё.

Ехать с ней в одной машине ему неприятно. Находится рядом – неприятно. Долг помощи укрепляла истина – это его вина. Но почему-то взгляд, как привязанный, возвращался к полутрупу. Художник для этого портрета не отыскал карандаш телесного цвета. Зато не поскупился на чёрный, бурый. Помешанный на уродстве. На лопнувших капиллярах. На «бороде» из крови. Больной ублюдок.

Ощущая отвращение супруга, та не смотрела в его сторону, но и не жалась от унижения в угол.

«Скоро проснусь».

Ток пробежал по плечам, ужалил раненые пальцы. Нет, это мороз по коже. Люди называют его мурашками, хотя больше похоже на дождь. Взору открылась прогалина. Сосново-еловые заросли плотным кольцом окружали потемневший от времени бревенчатый сруб. Два этажа, маленькие окна. Дом компактный, добротный, жилой. В него вложили любовь и деньги – некто, презирающий помпезность и праздность, разглядевший в бремени жизни ценности уникальные. Настоящее. Уединение.

Вини с трудом поднимала красные глаза, с каменного фундамента к укрытому шапкой цветущего мха охлупеню. Начинала догадываться. Образ отца в её голове, прикорнувшего за столом на дачной веранде, отсалютовал рюмкой:

«Здоровеньки булы!»

Из-за дома на подъездную тропинку (если можно таковой назвать притоптанную траву) вышла девушка. Одета в спортивное, волосы собраны в куцый хвостик. Полненькая, на лицо хорошенькая. Угрюмая. Скрестив руки, облокотилась на столб, подпирающий козырёк крылечка. Через лобовое стекло смотрела Вини прямо в глаза. Богат, ухнув, взял жену на руки. Ноги подкосились, повели назад – удержался. Понёс в дом. Поворочав ключом в навесном замке, с ноги открыл дверь.

– Где вас только носило? – выказала недовольство незнакомка.

Первый раз такое, что приехала на место раньше тех, кто вызвал. Переступила порог в тот самый момент, когда мужчина бросил раненую на диван. Приземление вышло жёстким, но тут уж ладно. Богат пытался отдышаться. Потряхивало всего. Ещё немного, и сможет передвигаться лишь ползком.

Моментально настроившись на рабочий лад, доктор навис над Вини. Послушал пульс. Раздвинул веки, вглядываясь в зрачок. Под светом сузился. Её пальцы не отличались врачебной чуткостью и женской нежностью. Оттого ещё необычнее отсутствие реакции. Ресницы не дрогнули от прикосновения.

Богат по пути на кладбище позвонил домашнему безлицензионному врачу знакомого друга и сказал, якобы его жену держали взаперти. Как так вышло – опустил, и та, к счастью, не интересовалась. Деньги за выезд-то хорошие, с щедрой надбавкой за молчание. И вроде ладно, но что-то не похоже на простое измождение. Поэтому, прощупывая пациентку, не могла не спросить между делом:

– Что было-то? Пытали?

Тот не ответил. Доктор отвлёкся. Пальпация живота вызвала непроизвольные спазмы желудка. Рвало ничем. Только кровавые ниточки тянулись с губ на тёртую обивку.

– Ладно. Жить будет. В душ надо бы.

Богат обтекал в кресле. Немая мольба в глазах и палец, указывающий наверх, намекали, что помощничек из него сейчас так себе. И будет. Бывшей медсестре не привыкать.

– Так! – гаркнула она, чтоб полудохлая расслышала. Схватила под руки. Поволокла. – Пошли! Пошли-пошли! Давай. Шагай. Шагай же! Что ты, в самом деле? Ну, топ-топ.

Какой тут топ-топ? Вини, правда, старалась. Выдрессированная в детстве реакция на родительский повелительный тон проявилась шорканьем пяток по паркету, балансированием. Но не получалось. Не держалась. Для того чтобы заново научиться ходить, эта нянечка дала ей слишком мало времени. А результата требует немедленно.

Грубая, усадила на холодный кафельный пол ванной комнаты, стянула с девушки платье. Вини ахнула, затряслась. Что это? Холодно, остро, мелко. По макушке, по спине. Щекочет шею и за ухом.

Вода.

Это вода.

Душ.

Подняла правую руку. В полиэтилене, туго обмотанном выше запястья скотчем. Капельки бьют, но не щиплют. Чужую ладонь, умывающую её лицо, обожгла горячая слезинка.

«Я голая».

Как унизительно. Не хватает сил.

– Ну, давай сама? Что как маленькая?

«Зачем? Не трогайте меня. Отстаньте».

В самом деле, по опыту женщины, в эмалированной ванне сидел запуганный ребёнок. Как в том эксперименте, где серое вещество с мозга пса соскребли, и он вёл себя, как щенок. По психиатрии тройка была, но в педиатрии бывшая медсестра чего-то да смыслит. Жалко. Но медикам чуждо сочувствие. Это всего лишь работа. Всего лишь человек. Жива же – остальное зарастёт, как на собаке.

Обтерев полотенцем, приодев в ночную рубашку, проводила пациентку обратно в гостиную. Заняв единственный в этой комнате стол, погремев склянками в своём рюкзаке, не глядя, протянула Богату исписанный листочек.

– Здесь не всё. В город за последним съездите. Надо перед сном принимать. Обязательно.

Тот не удосужился даже кивнуть. Значит, не примет.

– Вставай, – пустила фонтанчик из шприца. – Буду учить ставить внутривенный.

– Умею.

– Хм… интересно.

Получив все указания и медикаменты на первое время, мужчина поблагодарил, протянув денежную пачку. Стянув канцелярскую резину, врач пересчитала.

– А за дорогу?

Скривился. Добавил. Осторожно уточнил:

– Мы ведь договорились?

– Это не моё дело.

Ушла, не закрывая дверь. Ей, пока светло, ещё нужно доехать на мопеде до главной дороги.

Богат заново учился ставить уколы. Помогать другому в этом нехитром деле доселе не приходилось. Кое-как накрутив жгут из носового платка, попал в вену с третьей попытки. Синяк останется. Но пациентка не жалуется. Хотя это не очень хорошо.

Вини заново училась ходить. До туалета упрямая плелась сама, по пути обтирая стены. Колдуя над ужином, Богат различил в шарканье босых ног в коридоре новое – быстрый сбивчивый топот, глухой стук удара и дребезг тонкого стекла. Знать, не туда повело. Но фигура оленя – сувенир от бывших хозяев, не такая уж и значительная потеря.

Он пытался делать вид, что ему комфортно. Включил какую-то комедию (старенький компьютер с интернетом в наличии), откупорил бутылку пива. За весь вечер и слова не проронил.

Она пыталась есть. Воду желудок уже принимал, что теперь не напьёшься. Даже почки словно потяжелели… и мёрзли. Вроде организм восстанавливается. А от одной только ложки овсянки, отдающей нагаром, скрутило живот. Еда попросилась обратно. Зачем в таком состоянии в принципе покидать уборную? Очевидно – жёстко на кафеле. Уже привыкла к мягкой обивке.

Лежал с ней. Заключая в кольце рук, укрывал со спины. Запах сруба усилился в ночной прохладе. Заниматься очагом сил не осталось, а в обнимку теплее.

Лежала с ним. На боку. Пролежни жгло, как ожоги. Кроме того, от возвращения в ту позу, в коей пробыла больше недели, впадала в панику. Несчастная начинала капризничать – мычала и вяло дралась. Совесть грызла. Потому что Вини однозначно была в себе, а за то, что свои мимолётные концерты не способна пресечь – не ручалась. Как могла ждать, а тем более просить чего-то для себя? Но хуже всего, что сейчас действительно нуждалась в нём. В его помощи.

«Но как же? Как же?»

С наступлением темноты, когда диалоги персонажей фильма сменились стрекотом сверчков и цоканьем часов, отсчитывающих последний свой век, трещина в сознании Вини пришла в движение. Больно резала острыми гранями. Медленно разверзалась. Из бездны лезли чёрные тени. Наперебой талдычили тарабарщину, тянули за собой. Рефлекс немедленного пробуждения при погружении в сон сработал, как никогда. Девушка вскочила на ноги, не покачнувшись, хлопнула по лицу ладонями. Сосед по дивану тут же открыл глаза, будто и не дремал. Тёмная фигура у изголовья стояла спиной к нему, слепо глядела в окно. С перепуга всю злость растерял. Тем более что речь Вини в одночасье лишилась всяких дефектов:

– Прости, Богат, прости меня! Я так виновата перед тобой! Не смогла иначе. Это была бы не я.

Хотел уже руку протянуть, но спросонья отчего-то побоялся прикоснуться. Происходящее завораживало.

– Я не разгадала Твой замысел, Боже! Они ложились грудью на амбразуру. Они ставили всё на красное. Я же могла умирать хоть каждый день! Могла ошибаться каждый день. Так много шансов. Я не воспользовалась ни одним. Это не мне. Не мне! Меня не должно было существовать. Это не мой выбор. Пожалуйста, скажи, что не мой.

Шмыгнула. Повышение тона вернуло гортанный хрип истерзанного горла.

– Не уговаривай! Я не хотела, чтобы ты меня уговаривал. Я сделала всё, чтобы ты меня уговаривал.

Её схватили за запястье. Левая рука, железная.

– Я одно и то же. Они тоже. Это круг. Они умеют. Они нормально. Я ненормально. Такая же упрямая.

На том смолкла.

– И что дальше? – спросил вдовец тихонько. Голос дрогнул от злости и усталости.

Вини чуть повернула голову на звук, выдернула руку. Серый лунный зайчик мигнул на деревянной, покрытой лаком двери. Свет не заструился из щелей. Из того конца коридора не доносилось шума воды. Никаких посторонних звуков.

Как Богат ни ворочался, как ни кутался, сон не возвращался. Только холод цеплялся за кожу коготками, щекотал ступни, насылал пугающие образы. Соображая лишь наполовину, мужчина дошёл до уборной. За щиколотку поволок им убиенную по полу, точно вожжи. Сопротивления не встретил. Уложил обратно на диван, подмял под себя, закинув ногу. Только человеческое тепло коснулось груди, засопел. Вини так и не сомкнула глаз. Чужое дыхание перебивало отстукивание секунд, часов, лет, пока небесная палитра не сменилась с чёрной на голубую, отделила день от ночи.

Есть зрение – полагается видеть. Ноги послушны – извольте ходить. Умывание и причёсывание – необходимость, требование жизни. Переодевание тоже имеет смысл. Утренние ритуалы включают завтрак. Чтобы набраться сил на день насущный, нужно глотать пресную кашу маленькими порциями. Чтобы появлялось желание разговаривать, надобно пить воду. Стук ложки о чугунную миску прервался единственным:

– Зачем?

Богат замер с сэндвичем у рта на секунду. Куснул, прожевал, хлебнул пива. Убеждённость в понимании истинного смысла брошенных обрывков фраз вызывала внутренний трепет. Как непрошенная сверхспособность, накладывающая определённые обязательства.

– А зачем тебе в городе внедорожник? – отвечал на незаконченный вопрос супруг, не отвлекаясь от трапезы. – На участке тайга, всё для ночи под открытым небом, лесничие знания, зачем?

– Я спрашиваю – зачем?

– Подарок, – смахнул крошки с губ, выискивая что-то в окне. – На день рождения. Завтра, я не забыл.

Богат сутулился, будто хотел нырнуть в тарелку. Прежде самоуверенный и свободный, теперь чувствовал себя привязанным к стулу. В гостях у волка. В плену у чёрных риэлторов едва ли хуже.

Кроме медицинских процедур и приёма пищи, ничем совместным они более не занимались. Вини уже могла кушать по чуть-чуть. Развлекала себя прогулками по дому и вокруг него. Понимающий муж был безынициативен и лишний раз к ней не лез. Однако ничто не могло спасти его от случайных встреч в дровянике, на лестнице, в коридоре за поворотом. Бессмертная потихоньку оживала, цвет возвращался в щёки. Но розовые белки глаз, руки, безвольно опущенные вдоль тела, и игра в молчанку откатывали в дешёвый мистический триллер.

Закат сотворил из летнего леса осеннюю сказку. Расплескал бронзовую краску, превратил капли сосновой смолы в янтарь. Кроны деревьев же будто бы обуглил. И никуда не скрыться от вездесущего ласкового солнышка. Огненной луной оно замерло за стволами. Без туч всегда проигрывает в прятки. Размахивает широкими рукавами. Шишки на траве вспыхивали тусклыми лампочками. Ночь копошилась в густеющих тенях.

Вини провожала рыжее светило, сидя на ступеньке крылечка. Будучи единственным зрителем для птичьего оркестра, слушала вполуха. Пряные травяные запахи, от которых прежде кружилась голова, улавливались случайно, как парфюм прохожего. Но с лица её не сходила мягкая, точно тепло вечернего солнца, полуулыбка. Как прежде требовала усилий демонстрация добродушия к потенциальным деловым партнёрам, теперь Вини стреляла вхолостую. Чудеса случаются. Ничего не поделаешь.

Дверь щёлкнула, скрипнули доски. Он присел рядом. Медленно вдохнул и выдохнул, тихо сказал:

– Мне пора.

Та будто и не услышала. Наслаждалась игрой света в разнопёрой листве. Зачарованная. Чувствовала себя как никогда уверенно. Наконец-то на своём месте – здесь, у забытой Богом хижины. Где никого.

Недолго Богат продержался в сиделках. Будь больная смертной, без способности к быстрому восстановлению, пришлось бы маяться не неделю и не две. Но и эти полные сутки виновник происшествия счёл за справедливую меру своего наказания. Сам успел зачахнуть. Присутствие супруги отравляло.

– Долго не было. Надо доделать дела, – плёл он невпопад. Не выдержав её выражения абсолютного блаженства, попросил. – Вини, посмотри на меня.

Медля, повернула голову. Отчего-то особенно тяжело ему. Уводил взгляд, возвращал. Лучше пусть он выдаёт своё малодушие, чем она – своё душевное нездоровье. Пусть успокоит его – отреагирует на внешний раздражитель как все нормальные люди.

У Богата задрожала губа. Впервые по-настоящему испугался Вини. Она источала опасность. Так не похожа на его девятую жену, его единственного настоящего друга за последние сотни лет. Ту, которую он знал. Бездушная ухмылка её являла аналогию с ящиком Пандоры. И глаза… глаза. В некогда холодной тьме теперь полыхали пожары. Пурпурным заревом клубились на дальнем берегу широкой реки. Там горели города, а у него нет лодки, чтобы доплыть. Чтобы спасти хоть кого-то.

Самообладания хватило, чтобы сдержать эмоции.

– Никогда себе этого не прощу. Должен был успеть. Должен был… – Крепко зажмурившись, кивнул своим мыслям. – Я даю тебе последний шанс. Билет туда, где будешь жить. Где тебе хорошо.

Жестом попросил руку. Вынул из кармана стеклянный пузырёк с резиновой пробкой и вложил в ладонь Вини. Пока рассматривала, прокомментировал:

– Баят. Он твой. Уверен. Уверен, не откажешься от моего подарка… Я вернусь. Не завтра, но скоро. Мы попьём твой таёжный чай. Клянусь, в конечном итоге сделаю то, зачем ты ко мне обратилась. По первой же просьбе. Хоть ночью напиши – примчусь. Но сейчас… Не готов. Потом сама поблагодаришь. А пока не готов. Не хочу терять. – Против воли вырвалось. – Вини, прекращай так себя вести. Включи уже голову.

Осколок её сознания, заимевший собственный голос, залился смехом. Вини позабавило, как сыграли страхи. Прикрываясь искренними, добрыми намерениями, дорогой муженёк организовал себе убежище в жестоком мире. Место, которое теоретически мог бы назвать домом. Где его всегда примут, более того, будут ждать. Всегда. И супруга, теперь бывшая, не вернётся в мир живых, чтобы не устроить катастрофу. Чтобы не подставить своего «некроманта» и случайных несведущих. Такая себе психологическая заложница. Такой себе заповедник.

«Я в гробу».

А её страх… Тягостность существования, выгорание. Так вот же – запасной выход. Жизнь после смерти, без горьких последствий, обещанных священными писаниями.

Богат спас её. Сбор хвороста, заработок на анонимном копирайтинге в интернете, незаменимые таёжным «супермаркетом» и «аптекой» еда и медикаменты, спускаемые на парашютике – доставка для путешественников. Она точно уже составила подобный сценарий, наверняка усовершенствовала, почерпнув из своих знаний о жизни в лесу.

«Точно знает лучше меня», – утвердился Богат, глядя на неё задумчивую.

А в тот момент думала одно:

«Столько подарков! С днём рождения, неблагодарная ты сука».