Под сенью наших берёз

Острый вопрос отсутствия наличности угнетал старших приятелей, было как-то им тоскливо, невесело. Кривулеву пришла весьма удачная, как ему казалось, мысль залезть в дом к одинокой пожилой тетке Дарье. Может, повезет, и они смогут поживиться деньгами, чтобы было на что купить пива или портвейна, а лучше того и другого – разнообразить их тупые, похожие один на другой вечера, развеяться, так сказать? Дом жертвы буквально утопал в зелени со всех сторон, и Кривулев знал, что тетка Дарья, мать его одноклассника, который ушел в армию, раньше оставляла ключ в уступе над дверью. Чем черт не шутит, может, так и кладет его на то место по инерции? Не ошибся. Каких-то навороченных суперзамков на двери не ставили, да и не продавались тогда такие. Воровать в домах было особо нечего, очень скромно жил народ в заводской округе. Вешали простые, обычные замки, которые при желании открыть не составляло большого труда. А тут и пытаться нет нужды, ключ лежал в той же расщелине, откуда его доставал приятель, когда Кривулев иногда после школы заруливал к нему.

На допросе наглый до кончиков волос, до последней клетки на рубашке Кривулев заявил, что идея зайти в дом принадлежала Толе и что они – Толя и Козлов – вдвоем проникли в дом, а он сам – Кривулев – и еще двое парней оставались снаружи. Оказывается, они даже пытались отговорить неуемных подростков от преступного шага, что они-то как раз и были против. Те двое подтвердили каждое слово своего вожака. По их раскладу выходило все очень плохо для Толи и Кольки. Старшие просто топили мальчишек, пытаясь выкрутиться. Об этом предупреждал старлей. Ангелина, да и сам Анатолий, совершенно извелись. Мама провела не одну беспокойную ночь без сна, в думах и молитвах. Что делать??

Ангелина пошла по соседям обворованной тетки Дарьи, вдруг кто-то видел что-нибудь в тот злосчастный день. Найти свидетелей оказалось не сложно: пенсионерку, живущую напротив Дарьиного дома, и соседа Дарьи, живущего через огород. Пенсионерка прекрасно помнила тот день, потому что ей должны были принести пенсию, и она добрых два часа просидела возле окошка, поджидая почтальонку, то и дело выглядывая на улицу. Она четко видела и Толю, и Ваську, праздно шатающихся по проулку.

– А что они делали, мальчишки? – спросила нетерпеливо Ангелина.

– Так просто болтались там в проулке, разговаривали, стругали какие-то деревяшки, сидели на скамейке, – рассказывала соседка.

– Ничего подозрительного не заметили? – продолжала Ангелина.

– Да нет. Мальчишки как мальчишки, видела их много раз. Деревья, конечно, загораживают обзор, но все одно – в прогалы, видно. Потом появились те долговязые, непутевые, и они все вместе ушли.

– Анна Сергеевна, а откуда те взрослые парни появились?

– Да шут их знает. Отвлеклась на минуту, а они уж там стоят, балбесы.

Сосед сбоку рассказал, что вышел в огород покурить после обеда и, к своему удивлению, увидел сквозь редкий штакетник, отделяющий его участок от соседкиного, известного дурной славой на всю округу Кривулева и его дружка, копошащихся на крыльце Дарьиного дома. Еще один стоял возле ворот во дворе.

– Говорю, эй, чего это вы это там делаете? – с воодушевлением рассказывал сосед. – Да вот, говорит, заходил к тетке Дарье, хотел узнать, не было ли от Валерки письма, как он там. Ладно, говорит, зайду, говорит, в другой раз. Не растерялся.

* * *

– Вы внушаете мне, что мой ребенок совершил преступление, ему навязываете мысль, что придется идти в колонию для несовершеннолетних, ни я, ни он не спим ночами. А оказывается, все просто, нужно только опросить всех соседей? Разве вы не должны были это сделать в первую очередь? – спросила Ангелина в кабинете капитана, силясь увидеть хоть какие-то эмоции на его лице. – Пенсионеры – народ бдительный, некоторые из них видели и сына с другом, и этих взрослых парней.

Она рассказала о разговоре с соседями.

– Вот и хорошо, что так обернулось. А сыну вашему впредь наука – не связываться с кем ни попадя. Полезно ему было испугаться, подумать бессонными ночами.

– Но почему вы не расспросили соседей? – не могла взять в толк Ангелина. – Так бы и пустили все на самотек?

– Собирался это сделать, и сделал бы. Дел по горло, просто не дошли руки, – ответил милиционер.

Просто не дошли руки… На кону жизнь ее сына, а у него просто не дошли руки. Пришлось участковому, несмотря на его так сильно занятые руки, а возможно, и ноги, пройтись по округе и опросить всех ближайших соседей по всей форме, по протоколу. Все встало на свои места.

Тетка Дарья не собиралась прощать Кривулева, который шлялся без дела, в то время как ее сын служил в армии, а эта наглая рожа вероломно воспользовалась их былым гостеприимством.

Поскольку за тунеядцем числились еще и приводы в милицию за драки в состоянии алкогольного опьянения, его осудили на два года с выплатой ущерба. Подельник, который принимал непосредственное участие в краже, получил один год в детской колонии, ему было семнадцать. Тех, что оставались во дворе, Толю и Кольку, поставили на учет в детской комнате милиции. Мама выдохнула оттого, что дело хотя бы не закончилось для ее сына колонией для несовершеннолетних, но остались удушающие волнение и боязнь за сына. Те двое, избежавшие наказания, так и норовили снова затянуть Толю в теперь уже обновившуюся компанию. Оставалось очень много нешуточных опасностей на пути подростка в переходном возрасте, за которым, по сути, и приглядеть некому. Участковый предостерегал о том же. Перед Ангелиной встал нелегкий выбор: либо пустить все на самотек, либо отправить Толю учиться в интернат. Сердце сжималось от обоих вариантов, но та чудовищная ситуация, в которой оказался ее старший ребенок и которая чуть не сломала его жизнь, на одной чаше весов перевешивала жалость, угрызения из-за того, что придется отрывать его от дома, терзания о правильности ее решения – на другой.

Одинокой многодетной матери предложили неплохой интернат с полным пансионом. Дилемма никак не хотела разрешиться сама собой, нужно было брать на себя ответственность, тяжесть которой женщина физически ощущала на себе. Но в конце концов боязнь за старшего сына и сына подрастающего, который скоро тоже вступит в «опасный возраст», взял верх над эмоциями. Братьев отправили вместе в закрытую школу с проживанием, с твердым распорядком и дисциплиной, со множеством кружков по интересам и так далее, за тридцать километров от города, от беды подальше, от тлетворного влияния старших подростков, неадекватных алкашей в округе. Родные, разумеется, могли навещать своих детей в любое время, и сыновья будут приезжать домой на каникулы. Страдания и слезы перед расставанием лились рекой. Очень не хотел уезжать из дома, от мамы, от сестер Володя. Хоть он и обожал старшего брата и хотел быть на него во всем похожим, и ходил за ним хвостом, и Толя был для него и другом, и даже в какой-то мере заменял ему отца, но ехать все равно не хотелось.

* * *

Их отец умер, когда ему было всего тридцать четыре года. Кира и не видела его никогда. Отец с мамой и тремя детьми: Толей, Наташей и Володей, которым было в ту пору восемь, семь и три года соответственно, – подались в Сибирь за лучшей жизнью. Государство сулило очень хорошие зарплаты, льготы, жилье тем, кто ехал осваивать целинные земли. За счет притока огромного количества людей страна пыталась решить обострившуюся в стране зерновую проблему.

Их встретили седая степь, простирающаяся до безбрежного горизонта, гулкий ветер, выплясывающий на этих бескрайних просторах, и доброжелательные сибиряки. В Новосибирской области, в совхозе им действительно дали добротное жилье в утепленном бараке на две семьи, маму устроили на должность заведующей детским садом, отца – машинистом на тепловозе. Ангелине очень хотелось начать жизнь с чистого листа, без свекрови и ее окриков, сварливых, скрипучих нравоучений. Она всегда была недовольна всем и вся. Молодым хотелось жить своей семьей, без отцовской сестры и ее мужа с детьми и вечных придирок. Ангелина задыхалась там, было одно желание – уйти из дома свекрови, убежать, но куда с тремя маленькими детьми она пойдет? О каком-то отдельном уголке, где бы свекруха их не доставала, даже мечтать не приходилось. Пора, пора было налаживать самостоятельную жизнь. К новому месту привыкли удивительно быстро, обзавелись друзьями и знакомыми, но Иван меньше пить не стал, исполнять свои обязательства перед семьей не торопился, как надеялась Ангелина, и мерзкую пьяную привычку истребить не пытался – бил ее не реже, чем дома.

Как так вышло, что кто-то, пусть даже ее собственный муж, начал поднимать на нее руку. «А Алексей смог бы так обходиться со мной?» – часто задавала она себе вопрос и никогда не могла даже вообразить его дерущимся, орущим на нее. Как же она позволила Ивану так с собой обращаться?

Ангелина приехала в город из деревни и по натуре своей была довольно бойкая, общительная, заводила в школе, лидер, можно сказать. Училась хорошо, по окончании десятого класса поступила в педагогический техникум в райцентре, проучилась осенние месяцы, половину зимы. До райцентра было километров десять хлябей, приходилось добираться пешком. Подводы, тракторы, на которых можно было бы подъехать, проезжали крайне редко. Жили, как и все в деревнях, бедно, тяжко. Единственные захудалые, коротенькие сапожки изношены до сухих, глубоких трещин по бокам, на пятках, а на подошве местами до дыр. Отец латал их как мог, но ветхая плохонькая кожа снова расползалась то там, то тут. Пока стояла осень, штопаная-перештопанная обувь хоть как-то выручала. С наступлением холодов даже шерстяные онучи не спасали от мороза при ходьбе на такие расстояния. Пальцы ног не раз были обморожены. Учеба закончилась, едва начавшись. Жили в основном натуральным хозяйством, но и того едва хватало только на очень скромное, без излишеств, питание. На продажу ничего не оставалось, в колхозах платили крохи, чаще расплачивались зерном, картошкой. Новую одежду, обувь покупать было просто не на что.

Выход из удручающего положения для молодежи представлялся один – выбираться из холодной, голодной действительности деревенской трясины. Надо ехать в город.

Первым подался из дома Вячеслав, поступил в военное училище и остался в Москве на полном государственном обеспечении. Потом отправилась в город Ангелина. Пошла работать на завод, других вариантов не нашлось. Получила место в общежитии. На выходные, особенно в первое время, пока не попривыкла к новой, городской жизни, ездила в деревню. До райцентра на автобусе, а до деревни – как придется: если повезет, на попутках, нет – значит, пешком. В деревне ее уже с нетерпением поджидали подруга Ритка и Алексей, до смерти влюбленный в Ангелину. Бегали на танцы в клуб, плясали, веселились. Отсутствие новой одежды или обуви не было причиной для плохого настроения.

В городе, когда она скучала по дому, вспоминался случай, который неизменно вызывал улыбку. Ангелина сидела в Риткиной комнате, истомившись от длительного ожидания подруги, принаряжавшейся перед зеркалом. Собирались пойти в соседнюю деревню на танцы. Ангелина теперь уже справила себе в городе новое платье и туфли – она же получала зарплату. Сидела практически не шевелясь, чтобы не помять подол обновки.

– Аль, смотри, чего батя поставил, – заговорщицки прошептала Ритка, указывая на пузатую бутыль за печкой. – Давай попробуем понемножечку?

Ритка наклонила бутыль, налила ковш мутной, очень непривлекательной на вид жидкости, разлила по кружкам. Выпили, хихикая, никакого эффекта, выпили еще немного – ничего. Подружка-веселушка снова наклонила огромную емкость, наполнила ковшик, сунула наполненную кружку в руку Ангелины, приговаривая и похихикивая:

– Пей, Аль, пей, сладка-а-яя-я!

Выпили.

– А если твой отец заметит, что из бутыли убыло? – спросила Ангелина.

– Не заметит, – ответила Рита. – Сейчас долью водички.

Никогда до этого подружки не пили ничего крепче кваса. Ох, у всех бывает первый раз.

До деревни-то они дошли бодро, беззаботно, а вот обратная дорога оказалась не такой приятной. Подруги не знали тогда, что бражка подействует позже, возьмет свое. Алексей практически тащил обеих подруг на себе. Те, покатываясь со смеху, по очереди запинались, едва не падали, снова запинались. Длительный и утомительный марш-бросок по оврагам помог немного протрезветь. К счастью, родители рано ложились спать. Ангелине пришлось собрать всю волю в кулак, сосредоточиться и почти прямо и тихо пройти по дому, раздеться и улечься в постель незамеченной. Думала, что незамеченной.

«Пей, Аль, пей, сладка-аяя-я», – станет конспирационной фразой троицы, всякий раз вызывающей приступы бурного хохота.

Алексея призвали в армию. Он взял слово с Ангелины писать часто-часто, ждать его и готовиться к замужеству. Он любил ее до самозабвения. Его первая любовь была такой нежной, безудержной, всепоглощающей, настоянной на ревности, слезах, радости и ощущении вселенского счастья. Ангелина не сдержала слово.

Городские танцплощадки, на которых заводская молодежь проводила свой досуг, были побольше, музыка разнообразнее и приятнее: и гитара, и пианино. Не то что в деревне, под одну гармонь плясать весь вечер. В том центральном, городском, кудрявом нежной, липкой еще листвой парке, Ангелина встретила своего будущего мужа. Красивый, современно одетый, модно причесанный, старше ее на четыре года. Такой взрослый, другой, городской. Ухаживать умел, уже имел опыт – был женат, разведен. Вскружить голову молоденькой, симпатичной деревенской девчонке не составило большого труда. Жизнь перевернулась, начались встречи, поцелуи, любовь. Алексей стал получать письма от любимой все реже и реже, а затем они и вовсе перестали приходить.

Вернувшись из армии, вытягивая клещами ответы из Риты, он наконец получил информацию о той, которую любил, о которой грезил, о которой думал, проснувшись и засыпая. Поехал в город, ждал ее возле проходной не один день и когда, в конце концов, разглядел в окружении подруг, подошел. Ангелина не удивилась, увидев его. Она ожидала чего-то такого. Они прошли несколько метров до соседней улицы, углубились во дворы. Ей совсем не хотелось, чтобы Иван узнал о ее встрече со своим бывшим парнем, не хватало ей еще дополнительных разборок дома. Алексей, используя все свое красноречие, весь жар влюбленной души уговаривал ее уйти от мужа, обещал усыновить сына.

– Алька, моя милая, любимая, никогда не услышишь от меня ни слова о твоем замужестве, ни одного упрека, о том, что ребенок не мой. Мне все равно. Для меня ты никогда не была замужем, сын мой, и точка. Я же люблю тебя!

– Лешка, спасибо тебе и прости, если сможешь. Да, у меня ребенок и муж – его отец. Он нужен сыну. Ничего нельзя вернуть, изменить. Ты будешь счастлив, я точно знаю. И, пожалуйста, не мучай ни меня, ни себя. Не приходи и не ищи меня больше.

Ангелина сжала с силой его руку выше кисти, резко отпустила и зашагала прочь.

Через год Ангелина родила Наташу, через четыре – Володю, аборты делать не хотела, хоть и поколачивал муж, и горькую пил. «Не так посмотрела на того, не правильно ответила тому, почему улыбалась этому» и так далее – «причин» для ссор находилось множество. Или Ангелина смирилась с данностью, или просто не знала, что ей делать, как жить одной с тремя детьми, если бы решилась уйти от него.

И вот Сибирь. Казалось, что теперь-то все может измениться. Будут жить только своей семьей, заработают немного денег, а может быть, и останутся там навсегда. Государство завлекало в Сибирь еще и кредитами на постройку домов с частичным погашением расходов за его счет, давали единовременные пособия – совсем не плохо для начала. Теплились надежды на обновление, на то, что Иван почувствует себя наконец главой семейства в своем доме и примет на себя ответственность за детей, за жену и изменится.

И да, жизнь перевернулась круто и навсегда. Судьба распорядилась по-своему. Они прожили в сибирском совхозе семь с небольшим месяцев. К концу октября отец почувствовал себя очень плохо. В районной больнице не смогли поставить диагноз, отправили в Карасук, и там ничего определенного не сказали, просто прописали пилюли от болей в желудке. Прошло еще какое-то время, таблетки не помогали, боли усиливались. Его родители ходили к доктору, чьему-то приятелю в своем городе, договорились о госпитализации. Решено, он едет домой на обследование. Когда стало ясно, что с ним, родители послали телеграмму Ангелине – состояние тяжелое, выезжайте срочно. Она спешно собрала детей, и они отправились на поезде домой. Больше ни он, ни Ангелина не вернулись в Сибирь. Иван умер в начале декабря от рака желудка, слишком поздно обратился к врачам, слишком поздно диагностировали, помочь ему уже не смогли. В первом ряду родственников у гроба, понурив головы, стояли мал мала меньше дети: Толя и Наташа девяти и восьми лет, трехлетний Володя, переминающийся с ноги на ногу на табурете, сколоченном дедом, чтобы видеть происходящее. Он не понимал еще, что же такое происходит, почему папка лежит в этом деревянном ящике и ничего не говорит, и все плачут. Он держался за доску гроба, обитую материй, одной рукой и с любопытством, засунув указательный палец другой руки в рот, рассматривал такого спокойного отца – не скандалившего, не требовавшего ничего. Ангелина тоже опиралась одной рукой о гроб, вторая инстинктивно, словно защищая от сильно гнетущей атмосферы, лежала на животе, где уже билась новая жизнь. Кирина жизнь. Дети жались друг к другу и к маме, старшие были тоже еще маленькими, но отдавали себе отчет, что случилось страшное, непоправимое: отца больше не будет в их жизни.

Ангелине было суждено стать вдовой с тремя детьми на руках и с еще не родившимся четвертым ребенком в тридцать лет.

Дети росли, прижимаясь друг к другу, грея друг друга во всех смыслах слова. А теперь им предстояло расстаться пусть только на одну учебную четверть, до каникул, но так далеко от мамы и сестер, мальчишки будут жить с чужими людьми. Как горько. Документы оформлены, Ангелина повезла братьев в интернат. Когда все формальности были соблюдены и наступила пора маме и детям прощаться, Володя закатил истошную истерику. Он плакал, падал на пол, бился на нем, как раненый голубь, не отпуская руку мамы.

– Мамочка, милая, не оставляй меня здесь, забери меня с собой, прошу тебя! Я буду послушным, я буду мыть полы, буду делать все, что скажешь, только забери меня с собой, ма-а-а-а-ма-а-а!..

Мамин носовой платок был совсем мокрым. Она подняла сына, усадила на скамейку и, обняв, снова начала объяснять:

– Родненький мой мальчик, это временно, не навсегда. Понимаешь, это необходимо сейчас. В следующие выходные мы приедем все вместе. Совсем скоро будут каникулы, я сразу вас заберу. Понимаешь, Толе нужно уехать из города, а ты будешь рядом, помогать ему, и я попрошу тебя за ним приглядывать, чтобы с ним ничего не случилось. Справишься?

Мама вытерла не успевшие высохнуть на щеках сына слезы. Потихоньку за уговорами, слушая мамин спокойный голос, успокоился и он.

– Да, мама, я справлюсь.

Толя взял брата за руку, воспитатель указала путь в жилищный корпус, давая тем самым маме понять, что ей пора уходить. Совсем скоро отправляется последний автобус в город.

Мама шепнула на ухо Толе:

– Присмотри за ним, помоги ему. Справишься?

– Да, мама, я справлюсь, – ответил сын.

* * *

Всю дорогу назад Ангелина проревела, уговаривая теперь уже себя. Она страдала. Чудовищно. Чувство вины совсем извело ее. Но она понимала, что сейчас нельзя было оставлять Толю в той нездоровой среде. Она боялась, что он по подростковой своей глупости мог искалечить свою только начавшуюся жизнь. У Володи несмотря на то, что ему было всего девять лет, характер сложился упрямый, своенравный, и мама боялась за него тоже. Что ждет их в этой жизненной клоаке, кишащей домашним и уличным насилием? Чему они могут в ней научиться, какой жизненный опыт приобрести?

«Так, по крайней мере, Толя будет рядом с младшим и проследит за ним, чтобы был сыт, сделаны уроки, чтобы его не обижали, и сам найдет новых друзей, изменится в лучшую сторону, он же хороший парень», – убеждала она себя.

Сейчас Ангелине вспомнился такой же осенний день несколько лет назад. Вот так же она тихо плакала, идя по улице и не зная, где ей взять хоть немного денег до зарплаты, чтобы купить детям еды. У тех, кто мог одолжить, она уже заняла, и просить еще, не отдав прежний долг, было неудобно. Настроение соответствовало моросящему дождю, жухлой, промокшей листве под ногами. Стало немного жаль себя, слезы тихо, робко текли из глаз, и вдруг Ангелина увидела впереди себя полоску синей бумажки в разноцветной мокрой куче. «Не лист с дерева», – молниеносно пронеслось в голове. Она нагнулась, чтобы поднять, но порыв ветра расшевелил осеннюю горсть листвы, выхватил синюю бумажку, погнал ее по земле. Ангелина побежала за ней, ветер стих так же внезапно, как и возник, пять рублей, медленно кружась, приземлились у ее ног. Она оглянулась вокруг – никого не было, то есть и отдать потерю было, собственно, некому. Ей оставалось только возблагодарить Господа за то, что не оставил ее в отчаянии и позаботился о ее детях. Ей в тот момент, видимо, пять рублей были нужнее, чем тому, кто их обронил.

Воспоминания нахлынули на расстроенную мать, как кадры из кино, сменяя друг друга. Память выудила из хранилища историю про радиоуправляемую игрушку – великолепную красную машину. Толе было двенадцать лет, Володе – семь. Однажды Ангелина попросила сослуживца и хорошего приятеля одолжить ей немного денег на неделю, он вынул пятерку из портмоне и резюмировал:

– Теперь будешь должна пятнадцать.

Ангелина задумалась на минуту, спросила:

– Ты ничего не путаешь?

– Помнишь, Толика посылала недавно за десяткой?

Глаза Ангелины округлились, брови поползли вверх…

– Да вот он пару дней назад приходил, сказал, что мама просила одолжить десять рублей до получки. Я дал без лишних разговоров.

Ангелина была ошарашена, она-то не посылала сына ни за какими деньгами.

– Извини, ради Бога, я разберусь и, конечно же, отдам весь долг с получки.

Дома мама без предисловий спросила Толю:

– Где деньги, сын? На что ты их взял и почему не сказал мне? Я тебя не просила занимать их.

Он потупил глаза, плечи опустились, голова тоже, руки повисли вдоль туловища, он молчал. Тогда маме еще раз пришлось повторить вопрос уже более жестким тоном:

– Толя, ты слышал мой вопрос?

Володя смотрел на брата не отрываясь, в его взгляде чередовались паника, мольба, растерянность. Толя понимал, что, конечно, придется рассказывать правду. Нехотя он нагнулся и достал из-под дивана замечательный красный легковой игрушечный автомобиль. Две пары глаз с надеждой смотрели на маму.

В пятнадцати минутах ходьбы от дома располагался большой магазин с огромным, манящим ребятишек отделом игрушек. Дети часто бегали туда посмотреть на игрушечное разнообразие, богатство, но они ничего никогда не просили, прекрасно понимая, что денег на это просто нет. Но в тот раз, когда они увидели это чудо, которым можно управлять дистанционно, нажимая на кнопки пульта, им обоим отчаянно захотелось иметь ее. Да, у них были игрушечные машины: самосвалы железные и пластмассовые, изрядно уже потрепанные, обшарпанные. Но эта новинка, эта фантастическая машина – мечта каждого мальчишки, устоять невозможно. Дерзкая мысль клином вошла в Толино сознание – мама его посыла два раза к дяде Сергею за деньгами, заранее с ним договорившись. План созрел мгновенно, они с Володей отправились по заветному адресу. Будь что будет! Потом они объяснятся с мамой, она все поймет, и простит, и обрадуется вместе с ними великолепному приобретению. Дядя Сергей был удивлен, потому что Ангелина ничего ему не говорила, не предупреждала, что сын придет, но деньги дал. Получив их, мальчишки рванули в магазин, боясь упустить красную красавицу. А вдруг в этот самый момент кто-то собирается ее купить? Нет, вот она, на месте! Расплатились и, бесшабашно счастливые, побежали домой радиоуправлять. Два дня урывками, чтобы никто не видел, братья, не высовываясь из дома, гоняли с азартом и визгом машину по продолговатой комнате. Но блаженство длилось не долго.

Мама ругала их, и они знали, что за дело.

– Вы не должны были так поступать. Вы подорвали доверие человека, которого обманули, подвели меня. Я чуть со стыда не сгорела. Неужели вы не понимаете этого? – негодовала мама. – Вы поставили меня в неловкое положение, и поступку вашему нет оправдания, как ты мог, Толя?!

Мама понимала, как им хотелось иметь эту игрушку, если бы у нее были лишние деньги, да она бы каждому купила по такой машине! Но сейчас она не могла себе позволить купить ее. На эти десять рублей они могли бы протянуть неделю, а при жесткой экономии и все две. Кроме того, она была в долгах, как в шелках, и их придется отдать с зарплаты, а на что они будут жить целый месяц? Она смотрела на своих понурых сыновей, желание оставить эту чертову машину и здравый смысл яростно боролись в ней. Но согласие оставить игрушку значило бы пойти у них на поводу, поощрить вседозволенность, согласиться с тем, что она категорически не приемлет. Напротив, она должна была преподать им урок, объяснить, что их выходка недопустима, чтобы на этом примере они получили прививку от такого рода поступков. НЕЛЬЗЯ.