Полигон сатаны

Расстояние в полторы сотни шагов то сжималось до почти что осязаемых мата, оскорблений и проклятий, то стремительно вытягивалось в оба конца от воя раненных, кого уносили. Автоматы трещали, не переставая, свист пуль и резонирующий дребезг от рикошетов был такой, что от страха и отваги многих рвало. Стрелки из местных жителей рельефные особенности вдоль дороги знали всё же лучше, а «добробаты» залегли в тех местах, покинуть которые грозило им или ранением, или смертью в этих незнакомых для них краях. Отстреливаясь короткими очередями, они возбуждали себя военно-патриотическими песнями националистического пошиба и этим выказывали «сепарам» помимо дерзости и свою воинскую отвагу. «Сепары» песни не пели – свистели и крыли своих противником матом, и таким, что будь поблизости «гай» – загудел бы, а соловьи улетели бы навсегда.

Статус-кво позиций – непонятно: кто теперь атакует, и атакует ли, – сохранилось лишь в относительном затишье пальбы с обеих сторон. С моста стрелявший всё это время БТР тоже мало чего добился и, неожиданно съехав с моста, бронетранспортёр спрятал себя за тополями. В этот момент у «сепаров» будто патроны закончились – на мосту появился первый танк, с тем же красно-чёрным знаменем «Правого сектора» (запрещённая в РФ организация – авт.) над башней. Пушка находилась в «походном» положении, задранной к небу, и «сепары» решили, что их будут давить гусеницами. «Гранаты!», «У кого гранаты, братва?!», «Давай сюда!»» – крики из-за тополей завопили о спасении, но вместе с тем и о готовности умереть. К тому же никто из дюжины кучинской «братвы», кто забежал вперёд других и к танкам были совсем уж близко, не побежали.

Второй танк, и тоже марки «Т-62», последовал за первым, разбрасывая по сторонам клубы голубоватого дыма и разбрызгивая по асфальту жёлто-коричневые пары отработанной солярки. Но, прогремев траками стальных гусениц, оба, точно по команде, остановились. Обе пушки «упали» на уровень прямой наводки и выстрела. Раз, другой, третий громко и страшно механики гаркнули движками, развернулись, соскребая сорокатонной тяжестью асфальт до бела, и вдруг сорвались с места в сторону поля, прозрачного, пустого и чёрного. А от Ручейного, с его стороны, этим же полем на них катили два танка ополченцев ДНР…

(Егор не видел самого сражения, но эти два российских танка хорошо запомнил, когда они, непонятно откуда взявшись, промчались грунтовкой, по которой он сейчас шёл, по надписям на башнях: «На Киев!» и «На колени, фашистское падло!». А по рёву двигателей и раскатам от отгремевших позже выстрелов смоделировал для себя ход боя и его последствия.) …Один из экипажей «укров», долго не думая, открыл стрельбу первым. И почему-то осколочно-фугасным снарядом. Скорее всего, что фугас уже был заряжен до этого, или же командиру танка захотелось «поиграть»: сначала «сепарам» перебить одну из гусеничных лент ходовой части, а затем бронебойным, попав в башню, «отбить башку», и только следующим, кумулятивным, сжечь весь экипаж. Но пролёт снаряда был долгим, а разрыв раскатистым хлопком, как подрыв с земли. Влетев в неё, он и взорвался, раскидав взрывной волной сырую осеннюю землю с убийственными осколками вперемешку. Как тут бешено, но коротко просвистел ответный выстрел – лязг, отчётливо железный, и «пижонистый» танк «укров» повело в сторону уцелевшей и по-прежнему пашущей поле гусеницы. Механик остервенело дёрнул на себя рычаги, редуктор задребезжал отчаянно дробно, из трансмиссии повалил смрадный пар. Гладкоствольная пушка растерянно заметалась из стороны в сторону и «дымовая туча», в секунды поглотившая сорокатонную махину, выдала решение командира: спрятать себя и, возможно, так уцелеть.

В это же время горел в клубах синюшного дыма танк ополченцев. Наводчик «укров» второго танка поджёг его со второго выстрела. Первым, бронебойным, он сшиб с башни пулемёт, а кумулятивным стрелял уже наверняка.

Оставаясь в позиции дуэлянтов оба танка, «укров» и «сепаров», злобно гаркали друг на друга двигателями от совершаемых манёвров «Не поймаешь!», оставаясь на удобной для этого дистанции. Оба командира понимали, что сблизиться на расстояние выстрела прямой наводкой, в 500—600 метров, станет местом для экипажей на вроде пересыльного пункта на небеса. Танки и гарцевали по пахоте поэтому, как бы туда и не торопясь.

…Стреляли в друг друга по очереди, соглашаясь с тем, что ранее их лишь прошипевшие и опалившие воздух выстрелы нашептали танкистам и моральные правила этой дуэли: их восьмеро, злых на жизнь, но умирать на непокорённом – пусть даже только – поле, «вибачте» -извините, этого – дудки! А ещё оттого, кто с этого забытого богом поля укатит, ликуя торжественным звоном гусениц, зависит и исход поединка у моста. И своё слово, здесь и сейчас, должны были сказать наводчики орудий.

«Укр» бронебойным подкалиберным попал в лобовую броню, и это было его второе попадание в сходящиеся клином бронеплиты. Но российские сто миллиметров толщины танкового «лба» приняли на себя, ойкнув, остроконечную часть снаряда и наконечник с вольфрамовым стержнем, лишь скользнув по броне, тоже издал звук, будто о себе что-то горькое, но вполне уместное брякнул. Механик-«сепар» тут же сорвал своего стального коня с места и, с аллюра перейдя в галоп, резко остановился, замер на несколько секунд – выстрел: отрывающийся от жерла ствола пушки шар огня, и …не роковой для танка «укров». Но снаряд срезал, будто дьявольской косой, левый подкрылок и всё-всё металлическое и нет, что чередой было вмонтировано и закреплено на той стороне и защищало от бокового попадания.

Двигатели ревели всё громче и отважней. Азарт «дуэлянтов» будто детонацией от выстрелов и взрывной волной передался стрелкам активным шевелением их у дороги. Они, так и не решившие до этого времени, кому из них жить дальше, а кого сегодня закопают, участили и усилили свои автоматные очереди. Между тем стрельба прямой наводкой сама себя выпрашивала у танкистов и расстояние между ними не стремительно, однако неминуемо сокращалось. Это был тот самый случай, когда коса попала на камень и наоборот.

Догорал танк «сепаров», не отдав ни матерям, ни детям, ни жёнам – никому и никогда уже не отдаст, их любимого и родного им человечка, ни одного из четверых. Ударные волны разметали во все стороны «дымовую тучу» и подбитый танк «укров» всеми тремя открытыми люками как бы орал в небо: «Мы спасены!..». А два экипажа, живых человечков божьих, тоже любимых, родных и дорогих, спасала, защищая закалённой сталью, броня, вот только от них самих зависело – умереть им сейчас за что-то, или продолжать жить кем-то до, возможно, глубокой-глубокой старости.

Оба танка стали медленно и как бы лицом к лицу отползать друг от друга. «Сепар» развернулся первым, подставив тем самым свой грязнющий бок под удар, но «укр» не выстрелил – дуэль есть дуэль и она состоялась! Оба танка укатили на исходные позиции начала атаки, стрельба у дороги тут же и стихла. Разошлись вроде как миром. Но только в этот раз!

Стрелки сделали то же самое, в два этапа: сначала показались из-за ошкуренных ближе к земле стволов тополей, а убедившись, что на сегодняшний день пули в этом месте своё уже просвистели, тем не менее короткими перебежками заодно и разыскали своих раненых и убитых.

Раненных «укров» было больше – это стало очевидно, когда побратимы поставили таких хоть как-то да на ноги, чтобы отойти на территорию, с которой атаковали, а убитых оказалось больше у «сепаров». Живые, и с обеих сторон, явно поостыли от ожесточённой ярости, потому напряжённое, но красноречивое молчание и мученические стоны – вот это и шаркало теперь дорогой, уводившей врагов в обоих направлениях. Одних – по прямой, в Кучино, других – вверх, к мосту, по бетонным плитам которого, лязгая забитыми пахотой гусеницами, возвращался «домой», в пригородное село Первомайское, повоевавший Т-62. Но уже без знамени «Правого сектора» (запрещённая в РФ организация – авт.) на здорово подолбаной башне. А где оно теперь символизировало украинский «визвольний рух», в каком состоянии пребывало сейчас, это знало лишь поле брани.

…«Поле для баранов!» – захрипело в груди Егора ощущение уже не подвластного ему, холодного осуждения всего-всего, что к нему прикасалось, даже горячим и мягким. Взгляд увяз в когда-то пахотной земле – ах, какая же богатая страна: здесь чернозём, редчайший, а откуда пришёл – глина и суглинок, да только в ушах по-прежнему стрекотали и гремели выстрелы и боя у моста, и настоящей трагедии в изгибах улицы Ручейная, и великовозрастной дурости командиров «укров», превратившая его родной рабочий посёлок в руины.

Оплавленный и оттого светло-коричневый танк «сепаров», сожжённый три года тому назад, своими закрытыми люками мучил его, христианина, тем, что в этой бронированной душе коллективного сумасшествия украинцев, с обеих сторон, покоятся ещё до сих пор если не тела, то прах четырёх земных людей, соотечественников. Потому что мёртвые воины на небесах – это стражи у ворот Ада и Рая. Читал об этом. И тут же вспомнил: «мировоззренческая шизофрения». «Наверное» – примчалось следом, – «…в статье того, кто дал своё определение массовому безумию украинцев». И там же: «Война, если отдельно даже, и безумие, если тоже в качестве состояния от не осознаваемого побуждения, что …это же война (!) и что..это же сходить с ума (!), приведут мозги в порядок нескоро!».

Припомнив, что как-то прочитал и запомнил, Егор вроде и ответил сам себе, почему до сих пор «сепары» не договорились с «украми» о захоронении танкистов. Удержала за плечи и не лишняя по переживаемым временам осторожность – пройти к танку и открыть командирский люк, а он это сделает и без ключа, – что его могут подстрелить с обеих сторон. Или «снимет» с башни чей-то снайпер. Потому он прятал себя за разросшимся густым и колючим кустом шиповника. Рисковал тоже, но решил для себя – ещё этим летом, точно, проберётся всё же к сожжённому танку и откроет люки, чтобы хотя бы души заживо сгоревших отлетели в мир иной. Да и в отличие от «сепаров», видно посчитавших, что хоронить некого потому, что нечего, Егор так не думал.

Не меньше, однако по другой причине, его интересовал и танк «укров», с перебитой гусеницей. Понятно, что списали на металлолом – попробуй забери!.. А он ведь только подбитый и сделал лишь единственный выстрел. То есть, в который уже раз уединённо размышлял Егор, боекомплект цел, а двигатель просто заглушен. И баки полные, должны быть. …Когда убедиться в своих выводах и предположениях?

С этим вопросом к самому себе бывший танкист, но специалист по вождению и мастер ведения огня из такого же самого «Т-62М» (модернизированный), продолжая прятаться за исколовшим его кустом и не порадовавшим в этом году душистыми светло-розовыми цветками, разглядывал страстными и будто совиными глазами полосу густо растущей акаций. Поле примыкало к лесопосадке своим местами позеленевшим от сорной травы краем; заканчивалась эта широкая полоса у дороги, а начиналась недалёко от Ручейного, в стороне. В неё – Егор хорошо запомнил – как раз от посёлка, и въехал «дуэлянт» от «сепаров», а она ведь была заминирована?! И две диверсионно-разведовательные группы там же и полегли. Только и того, что подорвались в разных местах. И то же самое с погребением: нечего хоронить?! Хотя, понятно – страшно и опасно. Снайпер «сепаров» простреливает эту местность регулярно, даже зайцам туда нет ходу.

С той самой поры, боя у моста и танковой дуэли, Егора не покидала требовательная мысль, а как танк, взять лишь шесть метров его длины и три ширины, нырнул в чертополох акаций и только его видели?! А ведь не показалось ему тогда, после того, как в поле танкисты разошлись миром. Хотя, конечно, было далековато, чтобы утверждать такое беспрекословно. И всё же «сепарский» танк, вернувшись после боя грунтовкой, у лесопосадки как будто испарился. Потому страстность знать это наверняка, как это ему удалось, и зажгла глаза Егору пристальным вниманием к ней. И не только сейчас. А ещё его не пугала дотошность установить место прохода, так как и на подбитый танк, и на проход в лесополосе у него намечались собственные планы. Таить их не было от кого – Ручейный, что называется, вымер при живых. И тех, в том числе, кто остались как и сам Егор. Четверо с ним. И они тоже вместе с полем, разваленным посёлком и рекой с того первого и по-настоящему чуть ли не такового сражения в округе стали и буферной зоной, и линией разграничения воюющих каждый за своё. И не одна и та же кровь – славянская, и не одна и та же вера – православная, и не одна Родина для всех – Украина, не уняли ни одних, ни других. …Четвёртое военное лето – детям войны по четыре года уже, а мировоззренческое сумасшествие «крокує країною і далі».

Вспомнив об оставшихся в Ручейном, Егор не без удовольствия, наконец подпалившее взгляд целеустремлённостью иного плана, чем зачем он здесь, у поля, подумал о том, что надо бы их всех навестить, и уже сегодня. Но с лесопосадкой нужно было побыстрее разобраться, и досконально точно и выверено до миллиметра. То, что «сепары» прячут в ней свою бронетехнику – скорее, прячут, только хорошо бы, чтобы её там не оказалось.

Глава 3. «Сатанисты»

Ещё подходя к посёлку и слыша ритмичный пронзительный лязг металла об металл, Егор знал, кто так, с молодецкой удалью и небезопасно, что сейчас важнее, гремит. …Витька Горчак, Витыч, как его звала даже жена – земля ей пухом! Здоров и силён, если духу хватает греметь подолгу.

Об этом Витыч и услышал от Егора.

– А то! – хвастливо согласился тот, не заметив, как его соседа скосило в лице от этой его реплики.

Ну повсюду это «АТО», куда не ступни, и в головах тоже – Егору и самому не нравилась увязавшаяся за ним раздражительность, но с Витычем это состояние нужно было перетерпеть. В собственных интересах. А интерес этот, в задуманном, уже давно из него рвался на волю.

– Поговорить хочешь? – неожиданно сам и предложил Витыч, переступив через тяжеленную «балду», к которой сам же когда-то и приварил металлическую трубу под свою широкую ладонь, и до этого гремевший ею на всю округу.

Он отошёл от гусеничного трактора Т-150, подкрашенного в нескольких местах красной кабины не в цвет, вытер свои ручища о колени и только после этого толстыми пальцами зачесал наверх, на макушку, серебристые кудри. Кудри потомственного казака, как сам говорил, оставляя «потомственный» на личное усмотрение тому, кому это было интересно.

Крепкий в теле, но не высокий и на немного ниже Егора, Витыч был широк в груди и тазу. И будто – без шеи. Оттого он смотрелся коренастым, а постоянно с растопыренными локтями – на борца классического стиля. Лицом грубоватый и мрачный, но улыбка преображала его в крепыша-симпатягу. Таким ему было удобно в кабине трактора, на который он пересел, став пенсионером по выслуге лет и по списку №1 в сорок пять лет. В совхозе, в «Первомайке», проработал до начала военных действий, а заехав как-то трактором к себе во двор, больше им и не выезжал – уже повсюду пахали мины, и не только поля.

Оба присели в тени, под старой грушей, на толстое бревно, которое давно – не бревно, а из под рук умельца, любящего сотворить эдакое, на удивление и загляденье, выкатилось однажды лавочкой да ещё и с мягкими сидениями. И прохлада от груши, и комфорт от сидения, и трактор, по ходовой части которого не ударяла больше кувалда успокаивали и расслабляли, насколько могли себе это позволить друзья и соседи.

Соседями они были для многих странными – не установили между дворами новый забор и, конечно же, чтобы был повыше прежнего, когда однажды упал старый, весь и сразу. А сдружила их профессия: оба – забойщики молотковой лавы. Бывало, что их посылали рубить уголь в разные смены – да куда там! Только – вместе, и чтобы в «уступах» – один над другим. Работа их сдружила, она же и приставил одного к другому, не просто так… Начальникам участков, многим – не всем, с ними не везло, потому что в морду прилюдно давали. Видели в своих «табульках» по зарплате обман – получи! Пили, как все: много, но на свои, заработанные, это – принцип. А весёлым Витыча мало кто знал – детей долго не было, да в тридцать пятую зиму от рождения жены… На небесах его Валентина, на небесах!

– Если честно, то давно с тобой хочу поговорить, – признался Егор. – Как жить дальше будем? Или, как сам собираешься жить? Так правильнее будет…

Витычу не понадобилось время на обдумывание, чтобы ответить.

– Я никуда отсюда не уеду! – произнёс он твёрдо, убедительно резко и со злостью в хрипловатом голосе, точно его об этом спросили.

Егору сразу захотелось похвалить друга за ответ патриота Донбасса, да сам же и не позволил себе это сделать.

Имея ноутбук, и не быстро, но научившийся тем не менее им пользоваться, он много чего прочёл о патриотизме – само время обязало к этому. И много чего за двадцать столетий наговорили умные люди о родине, о патриотизме, а ему запомнилось лишь одно высказывание: «Патриот – игрушка в руках государственных мужей и орудие в руках завоевателей». Умно сказано, а для их, с Витычем, Родины патриотизм так обильно измазан в крови своего же народа, что само это понятие пугает. Ко всему четвёртый год к ряду не обезличенные патриоты убивают без разбора себе подобных, как впрочем всегда до злосчастного 2013 года. Злосчастный потому, как он сам понимал, интересуясь на протяжение прожитых взрослых лет общественным мироустройством не любопытства ради, что майданы, подобно киевскому, позволительны лишь воспитанным людям. Потому Егор вдруг и засомневался, а надо ли посвящать и без него безрадостного судьбой человека и друга в свои личные планы; а воспитан ли он сам в той позволительной мере на такой же по сути майдан гражданского протеста. Вопрос? Вопросище! Но уже пришёл к Витычу, сидит рядом с ним, надеясь на его хотя бы понимание, и всё это – от личного желания противопоставить себя всем тем, кто играет людьми Украины как кеглями в боулинге. И это – железно! Так говорят, когда уверены в чём-то.

Егор заговорил привычно уверенно и понятно:

– Ты обратил внимание на то, что после миномётного обстрела посёлка никто из наших мужиков даже дрын в руки не взял? А ведь родной дом – та же Родина! Отдышались тем, что сами живы остались и по быстрому чемоданы собрали… Я бы их понял, если бы вернулись. Не все и не сразу – это как раз и понятно, но кто мог к этому времени уже вернуться. Без жён, без детей. Надеюсь, что в безопасном месте сейчас… Два года?! Ни один!.. Понимаешь меня?!

Я к матери сегодня ходил. Не стал ей об этом рассказывать. Женщины – для семьи…

Егор чуть был не выпалил в сердцах, что – «… и для детей», да не посмел это произнести. Витыч не подал бы виду, а после, с вечера, может, и запил бы. Ведь радость его любви к женщине, ставшей для него родной, лишь громко смеялась, и не так долго, как обманывали надежда и счастье отцовства.

Из-под серебристых кудрей, снова свисавших чуть ли не до вялых щёк, на Егора смотрели грустные глаза, а от тлеющей в душе не год, не два и не пять лет скорби утраты ещё и меняли свой цвет. Когда – желтизна настораживала, а не болен ли от подкараулившей тело хвори, а бывало, что душа печалью хмурилась и чернотой зрачков, больших, тяжёлых, или краснотой карих глаз, признавалась, что не спала и даже плакала.

– Не томи – без тебя тошно! Пришёл с чем-то или за чем-то, тогда не заходи издалека…

Проницательность Витыча Егора обрадовала. Теперь с ним можно было говорить в открытую.

– В чём-то я раб своих собственных принципов. Те же убеждения… Понимаешь! Но это мои принципы. А делать из меня раба, исходя из чьи-то принципов, такого я не позволю. Ни россиянам, ни вышитым крестиком… Никому! Хочу заявить об этом. Пусть наши «сепары» и «укры» узнают, что я никуда и ни с кем не пойду. Ни в Россию! Ни в Америку через Европу!

– И как же ты это сделаешь?

– Мы сделаем! Если рискнём своими жизнями. Умирать для этого не обязательно. Есть мысли о третей силе. Мы ею станем.

– Так это политика!

– Да! Но её заявит, как там …тезисы, концепции, …заявит танк, марки «Т-62М». И его боекомплект. Без одного осколочно-фугасного снаряда. Надеюсь, что без одного. Добавь к этому 2 500 тысяч патронов спаренного с пушкой пулемёта «ПКТ» и 12 ручных гранат.

– Так это же война!

– Война. …По принуждению к миру. Украина или станет федеральной республикой со статусом нейтрального государства, или теперь уже – снова окажется под Польшей, снова под Россией, на привязи как кабанчик у прочей европейских стран, а у Америки – тем же бешеным дворовым псом, каким стала.

– Ты это о танке, подбитом у моста?.. Я об этом же думал: о рабстве. Природа его мне не знакома, …мне железо понятней, а мозгами пораскинул – нас ведь с собственной земли выпроваживают! Согласен?

– Ещё и через кладбище!

– А это уж – по плану! Но и жить в оккупации как пришлых, так и своих…, это действительно рабство. …А услышат нас? Сможем?! Двое нас?! А кто …эти, снаряды в пушку забросит?

– Этого нам не нужно, чтоб убивать. И те, и другие – наши, за исключением наехавших советников да инструкторов. А они на работе!.. Но участок шоссе, поле «Первомайки» и наш посёлок пока ещё являются не подконтрольной «украм» и «сепарам» территорией. Это относительно свободная местность, чтобы отсюда пошуметь округой о третьей силе в военном конфликте.

– С элементами партизанщины, как я понимаю?

– С элементами! Ещё: разведка, диверсионная работы, а нам понадобятся сапёры, и…, и…, и…

– Егор, да ты – маршал! …Жуков!

– Конев, – отшутился Егор. – Он, если не ошибаюсь, освобождал Украину в Великую Отечественную. У меня мама преподавала историю. Что-то помню.

– Получается, что не освободил. Ни от фашистов, ни от бандеровцев. Пошли к Толяну? Я серьёзно говорю: согласен! «Никто не даст нам избавленья. Ни бог, ни царь и не герой»! …Откуда знаю?

– «…Добьёмся мы освобожденья своею собственной рукой. …Земля дана для счастья людям, прогоним трутней навсегда! Напившись крови до отвала, стервятник пьян, и ворон сыт. Добьёмся, чтобы их не стало, и вновь мир солнце озарит!» …«Интернационал», гимн. В школе учили. Забыл? И пусть узнают «укры» с «сепарами» и те, кого они привели в качестве надсмотрщиков над ними, что Донбасс – это ещё и полигон Сатаны!

Витыч аж поперхнулся мясистой грушей.

– Полигон Сатаны?!

– Потому что здесь Сатана всегда отстреливал рабовладельцев.

Егор встал на ноги. Впервые за много-много дней и ночей он задышал, не вздыхая чуть ли не через раз. А в голове складывались в четверостишие подзабытые слова. Сложились и он ими даже пропел:

– «Дошли в корысти до предела

Монархи угля, рельс и руд.

Их омерзительное дело —

Лишь угнетать и грабить труд.

Мы создаём все капиталы,

Что в сейфах подлецов лежат.

Вперёд! Теперь пора настала

Своё потребовать назад!»

Витыч удерживал грушу на ладони, сок продолговатыми каплями падал на землю, даря и ей густую живительную сладость. Его изумило не пение друга, чего раньше никогда от него не слышал, а извечная правда услышанных слов: «Лишь угнетать и грабить труд».

Оба горняка шахты с крутопадающими пластами залегания угля «Митяевская-Дальная», познавшие глубинную и взрывоопасную «соль» труда и заработавшие заслуженную пенсию, которую не получали уже три года как, даже больше, в эти минуты познавали себя в новом социальном качестве. Не совсем понимая свои роли в войне, на которую они как бы нацелились, чтобы противостоять ей как малые дети – и ведь на самом деле! – и как взрослые безумцы – а как назвать их по-другому?! – тем не менее решили для себя всего-то за пару минут важное для 45-ти миллионной страны: не будет войны – не будет революционного терроризма. А другого и не бывает. И станет очевидной оккупация. Или её не станет, без гневных обвинительных речей впустую, если и была. И не оправдаться заодно тем, кто и зачем войну начал, причём истребительную по отношению к собственному народу, а захватническую по отношению к соседнему государству!

Егор с Витычем спускались в берег, где в наполовину разрушенном доме с заколоченными какими попало досками, но – не как попало, проживал гонористый Толян, роста среднего, кривоногий, с маленьким ртом, картофельным носом и глазками хитреца. И неисправимо хвастливый к тому же своим безобразным видом «качка». Но штангист с именем!.. Но работящий, с завидными к усердию руками. Оттого веранда будто от ударной волны отделившаяся от разваленного до середины дома из самана, отсвечивала окнами, а стёкла, в чём и не сомневались подходившие соседи, тот без терзаний совести своровал. Таких, уцелевших домов, где их, целёхонькие, можно было вынуть из оконных рам, осталось мало и все крайние от берёзовой рощи. Егор не видел, что своровал Толян, однако же и не сомневался. Не упразднённого даже войной «уличкома» это рассердило. Витыч успокоил его тем, что если только откроет рот, так и останутся вдвоём. «А Татьяна не в счёт!» – заметил тоже сердито.

– Ты, Егор Константинович, когда у неё был? – спросил уже по-доброму и на ухо, завидев подходившего Толяна.