Императрица Мария Федоровна

Принцесса Дагмар и цесаревич Николай Александрович

1864 год

«Вот дайте мне только жениться, – продолжал цесаревич. – Как бы то ни было, а до сих пор и я жил за китайской стеной. Мы выезжали в свет в эту зиму с Сашею, а много ли толку было, Все сплетни, да сплетни… А когда я женюсь и у меня будет свой дом, китайская стена провалится, и мы будем искать и принимать людей… Некоторые говорят, что людей создает конституционный образ правления. Я об этом не раз думал и ни с кем не разговаривал. По-моему, вряд ли это верно… Посмотрите век Екатерины… Ведь это был век богатейшими людьми, не только у нас, но сравнительно во всей Европе. Возьмите эпоху Николая I. Сколько людей замечательных он вокруг себя создал… Во всяком случае, это доказывает, что образ правления тут ни при чем. Это мое твердое убеждение. И я надеюсь, что никто меня в этом отношении не разубедит. Мне представляется, что неограниченный монарх может гораздо более сделать для блага своего народа, чем ограниченный, потому что в каждой палате гораздо более интересов личных и партийных, чем может их быть в самодержавном государстве».

Находясь в Дармштадте цесаревич в один из дней вновь почувствовал резкую боль в спине. После несчастного случая 1860 года это был уже третий болевой приступ, но на этот раз боль была уже значительно сильнее, чем прежде. И на этот раз, не смотря на этот сигнал, ни сам цесаревич, ни его родители, ни врачи, окружавшие его, вновь не придали этому факту должного значения. Уже на следующий день после приступа сильнейшей боли он с семи утра до шести часов вечера верхом сопровождал своего отца в Потсдам на военные маневры.

15 сентября 1864 года великий князь Николай Александрович возвратился в Копенгаген. Теплым осенним днем 16 сентября 1864 года в парке дворца Фреденсборг между цесаревичем и Дагмар состоялось объяснение. Датская принцесса, находившаяся во власти необыкновенного обаяния русского князя, согласилась стать его женой.

Старинная королевская резиденция Фреденсборг, хранившая многие тайны датских королевских семей, стала и для Дагмар тем благословенным местом, где Господу было угодно благословить союз этой молодой прекрасной пары. Дагмар не знала тогда, что через два года здесь же, во Фреденсборге, но уже при иных обстоятельствах, она получит другое, второе в своей жизни, предложение о замужестве, но уже от младшего брата Никсы великого князя Александра Александровича.

Принцесса Дагмар цесаревич Николай Александрович в кругу близких родственников принцессы Замок Фреденсборг, 1864

На этот раз цесаревич Николай Александрович провел в Дании две недели. Теперь уже – со своей нареченной невестой. Большую часть времени они находились во Фреденсборге и в Бернсторфе. Замок Фреденсборг, являвшийся главной летней резиденцией датской королевской семьи был живописно расположен на озере Эсрум-Се в Северной Зеландии. Он был построен в стиле французского барокко при короле Фредерике IV в XVII столетии. Вся дворцовая композиция была воздвигнута в 1720—1 726 годах по проекту датского архитектора Кригера. Окруженный огромным обширным парком, включавшим в себя прекрасные скульптурные композиции, исполненные при участии знаменитых датских мастеров, он оказывал чарующее впечатление на всех, кто его посещал.

Молодая пара была очень счастлива. Часами Дагмар и Николай бродили по огромному тенистому парку, совершали лодочные прогулки, сидели и долго-долго беседовали в тени вековых буков. Молодой русский князь мило рассказывал датской принцессе о своей далекой родине, которую он очень любил, а Дагмар о своей загадочной стране викингов, их далеких прошлых походах.

Цесаревичу очень хотелось больше рассказать Дагмар о России, чтобы со временем она могла полюбить ее. 24 сентября 1864 года в очередном письме своему отцу цесаревич писал: «Ближе знакомясь друг с другом, я с каждым днем более и более ее люблю, сильнее к ней привязываюсь. Конечно, найду в ней свое счастье; прошу Бога, чтобы она привязалась к новому своему Отечеству и полюбила его так же горячо, как мы любим нашу милую Родину. Когда она узнает Россию, то увидит, что ее нельзя не любить. Всякий любит свое отечество, но мы, русские, любим его по-своему, теплее и глубже, потому что с этим связано высоко религиозное чувство, которого нет у иностранцев и которым мы справедливо гордимся. Пока будет в России это чувство к Родине, мы будем сильны. Я буду счастлив, если передам моей будущей жене эту любовь к России, которая так укоренилась в нашем семействе и которая составляет залог нашего счастья, силы и могущества. Надеюсь, что Dagmar душою предастся нашей вере и нашей церкви; это теперь главный вопрос, и, сколько могу судить, дело пойдет хорошо».

Здесь во Фреденсборге Дагмар и Никса впервые поцеловались. Счастливый молодой князь написал тогда своему отцу: «Dagmar была такая душка! Она больше, чем я ожидал; мы оба были счастливы. Мы горячо поцеловались, крепко пожали друг другу руки, и как легко было потом. От души я помолился тут же мысленно и просил Бога благословить доброе начало. Это дело устроили не одни люди, и Бог нас не оставил».

На одном их оконных стекол дворца Фреденсборг жених и невеста начертали свои имена: Дагмар и Никса.

Принцесса Дагмар и цесаревич Николай Александрович после обручения Почтовая открытка 1864 год

После сватовства Николая Дагмар писала брату Вильгельму: «О, как благодарна я Господу за его милость ко мне; я молюсь теперь только о том, чтобы он ниспослал мне силы и дал возможность сделать его, возлюбленного Никсу, таким счастливым, каким я желаю ему быть от всего сердца, и стать достойной его. Ах, если бы ты только видел и знал его, то мог бы понять, какое блаженство переполняет меня при мысли, что я могу назвать себя его невестой».

О помолвке было объявлено официально в тот же день. Дагмар получила от цесаревича в подарок жемчужное ожерелье. Королевская чета устроила большой праздничный обед, на котором все пили шампанское и произносили много хороших тостов. Во время обручения произошел довольно курьезный случай, который описал в своих мемуарах граф Шереметев. Командир яхты «Штандарт» Д.З. Головачев, присутствовавший за праздничным столом, обращаясь к королю Кристиану IX, сказал: “Sire, le vin est aigre” (Сир, вино горько! – франц.). «Его не поняли. Тогда он настойчиво повторил: “le vin est aigre” (Вино горько! – франц.) и, несмотря на все знаки цесаревича Николая, не хотел угомониться. Король Кристиан IX уже собирался обидеться, когда ему шепнули, что это коренной русский обычай». Молодые публично поцеловались.

Копенгаген ликовал, всюду зажигались фейерверки. Почетными гостями на празднике был принц Уэльский, будущий английский король Эдуард VII, тогда жених старшей сестры Дагмар Александры. Свадьбу Никсы и Дагмар решено было отложить до возвращения цесаревича в Санкт-Петербург, дня рождения цесаревича – 8 сентября.

Болезнь цесаревича

Полный радостных чувств, цесаревич направился к матери в Ниццу. Его путь лежал через Южную Германию, Тироль и Италию. 30 октября он прибыл в Венецию, где находился две недели и посетил все музеи и театры, а затем из Милана отправился в Турин, в резиденцию короля Виктора Эммануила, который в честь цесаревича устроил большой праздничный обед. 11 ноября он посетил Геную, а 13 ноября приехал в Ниццу. Это был его первый визит, и он с большим интересом изучает все достопримечательности города. На вилле Вермонт он встретился со своей матерью. Забыв о прежних недомоганиях, он без отдыха 21 ноября на корвете «Витязь» из Вильфранша едет в Ливорно, а на следующий день через Пизу – во Флоренцию. В поезде ему снова становится плохо. Он чувствует резкую боль в спине и, поддерживаемый своими спутниками, с трудом добирается до гостиницы. На другой день, когда боль отступает, он едет в картинную галерею. Но не выдерживает этой поездки и затем шесть недель проводит в постели. В области позвоночника появляется большая опухоль. Врачи ставят диагноз: «Нарыв в спинных мышцах». Сам цесаревич считает, что у него сильный люмбаго. 22 ноября (4 декабря) 1864 года в письме из Флоренции одному из своих воспитателей и учителей Н.П. Литвинову Николай Александрович писал:

«…Наконец я приехал во Флоренцию как нарочно, чтобы снова схватить сильный lumbago, который меня держит взаперти более недели. Несносно, до сих пор почти ничего не видел здесь. Но что всего досаднее, это то, что мы не можем ехать в Рим, куда меня, да и всех нас, давно тянуло.

Стоит ехать в Италию и не видеть Рима. Вы не удивитесь, если я скажу Вам, что скучаю и с охотою вернулся бы в Россию на зиму. Хочется домой, и это чувство, я думаю, весьма понятно. Мысль так долго оставаться за границей мне просто неприятна. Тянет на родину. Но, даст Бог, вернусь к Вам, и не один, а с будущей женою, которую прошу любить и жаловать.

До свидания, Николай Павлович. Крепко жму Вам руку. Не забывайте любящего Вас.

Николай».

1 января 1865 года, преодолевая недуг, цесаревич едет в Ливорно, а оттуда на корвете «Витязь» – в Ниццу, где останавливается на вилле Дисбах. Боли усиливаются, и великий князь, которого никак не устраивает постельный режим, вынужден совершать свои вояжи и прогулки только в коляске и часто согнувшись. Будучи оптимистом по натуре, он старается казаться веселым. По странному стечению обстоятельств наблюдавшие его врачи, как русские, так и заграничные знаменитости, в первую очередь французские О. Нелатон и А.Ф. Рейер, посланные Наполеоном III, уверяют императрицу Марию Александровну, что у ее сына ревматизм. Другого мнения придерживается попечитель великого князя старый граф С.Г. Строганов: он считает диагноз врачей ошибочным.

Несмотря на внешне легкомысленное отношение к своей болезни, цесаревич в глубине души уже в те дни понимает всю серьезность своего состояния. Об этом, в частности, свидетельствует разговор, который состоялся между ним и его спутниками во время одной из прогулок в Долине цветов. Опираясь на трость и с трудом преодолевая боль в позвоночнике, цесаревич сказал: «Вы, наверно, удивляетесь, что я сам редко говорю о моей невесте… А ведь вы знаете, как я ее люблю, но это слишком интимные чувства. Малейший разговор о ней может меня задеть…»

28 января 1865 года французские врачи, настаивавшие на диагнозе «ревматизм», прописали цесаревичу паровые бани и лечение на водах в Баньер-де-Люшон. Иного мнения придерживался итальянский профессор Бурчи, считавший причиной заболевания воспаление спинного мозга. Российские врачи Н.А. Шестов и К.К. Гартман приняли диагноз французов – ревматизм и легкий приступ малярии. Эти разногласия в диагнозе между французскими, итальянскими и российскими врачами оказались для больного роковыми.

Заблуждение врачей было настолько велико, что и придворные, и родители наследника были полностью дезориентированы. Врачи не давали императору и императрице никакой точной информации о состоянии больного и продолжали считать, что у цесаревича нет ничего серьезного и через некоторое время он будет абсолютно здоров. Дело дошло даже до того, что в конце февраля один из членов свиты, некий Владимир Скарятин, был отправлен в Копенгаген для обсуждения с родителями принцессы Дагмар вопроса подготовки свадьбы и прибытия принцессы в Ниццу. Также было принято решение, что она прибудет в Ниццу вместе со своей матерью.

Газета «Русский инвалид» в своем коммюнике по поводу здоровья наследника в эти дни отмечала, что ее императорское величество императрица, встревоженная длительностью ревматических симптомов его императорского высочества великого князя и наследника, теперь совершенно не волнуется, поскольку мнение французских врачей профессоров Рейера и Нелатона подтверждает тот факт, что состояние великого князя не представляет опасности.

13 февраля цесаревич получил из Санкт-Петербурга от своего любимого брата Саши письмо, в котором брат просил простить его за причиненные ему огорчения:

«Милый брат Никса, благодарю тебя очень за твое милое письмо, полученное на той неделе. Прости, что не отвечал тогда же, но я писал Мама…

Потом пост, покаяние, вспоминание всех грехов на исповеди и потом чудная минута причащения. Милый мой друг, при этом случае прошу у тебя от всего сердца прощения, если я когда-нибудь причиню тебе какое-нибудь огорчение. Надеюсь, что мы не имеем ничего дурного друг к другу, и я одного прошу у Бога – это то, чтобы мы всегда оставались в тех отношениях друг к другу, как прежде и в настоящую минуту. Не говорю о том, как я сожалею, что мы должны только мысленно обняться, а не на деле.

Грустно, очень грустно будет говеть в разлуке с душкой Ма, с тобой, милый мой друг, с маленькими, как вас будет недоставать в нашей милой церкви. Вспомни обо мне, когда будут петь „Ныне силы небесные с нами невидимо служат". Когда это поют, я готов плакать как ребенок, так на меня действует этот напев. Когда слышишь эту песню, невозможно, чтобы не пришло желание достойно причаститься.

Итак, еще раз прости меня, милый брат, за все. Целую тебя крепко, Мама, сестру и братьев тоже. Непременно буду писать Мама завтра в понедельник по почте.

Твой друг и брат Саша».

Дезориентирована в отношении диагноза цесаревича была и датская королевская семья. Согласно информации, которая поступала в Данию, в частности через письма цесаревича Дагмар и императрицы Марии Александровны королеве Луизе, никто не мог предположить, что состояние здоровья Никсы столь критическое и что он смертельно болен. Об этом свидетельствует письмо королевы Луизы императрице Марии Александровне, направленное ею 26 февраля 1865 года из Фреденсборга. Из него явствует, что король и королева Дании жили в преддверии скорой свадьбы своей дочери. Королева Луиза писала императрице:

«Мое сердце переполнено чувствами, и мои мысли теперь обращаются к Вам, моя дорогая сестра и кузина, к Вам, кто скоро будет вместо меня рядом с моим дитя. Вы ответили мне такими сердечными и добрыми словами, что я не могла читать без слез Ваше письмо, за которые благодарю Вас от всего сердца. Когда придет время отдавать Вам Вашу дочь за того, кого она полюбит, в семью, которую она должна будет полюбить, только тогда Вы поймете все, что я чувствую сейчас: счастье, смешанное с грустью, которую невозможно вынести при одной мысли, что это ее (Дагмар – Ю.К.) последний праздник at home (дома (англ.) – Ю.К.) на родине, в своей семье, из которой уже двое вылетели, оставив здесь безграничную пустоту. Ваше письмо, написанное сочувственными словами, наложило смягчающий бальзам на кровоточащую рану в моем сердце. Эти слова могут исходить только от матери, я их так хорошо понимаю. Они мне так хорошо знакомы, что я могу лишь благодарить небо за будущее моей дочери.

Позвольте нам так думать, дорогая сестра и кузина, мы столько страдали и столько еще будем страдать, что мысль о предстоящем расставании, когда необходимость разлучит нас с нашим солнечным лучиком, кажется нам невероятной. Минни нас радует своей веселостью, и мое утешение в ее сочувствии и понимании нашей печали; у нее характер более серьезный, чем у ее сестры. Как показало время, к тому же она еще и мой большой друг. Она любит милого Janitcheff (Янышев Иоанн Леонтьевич, протопресвитер, учитель и наставник Дагмар – Ю.К.) сердцем, и я могу Вам процитировать ее слова о том, что он указал ей путь, который, как она мне вчера сказала, “единственно верный”. Я возблагодарила Бога и хочу, повторяя эти слова, доставить Вам удовольствие. Не бойтесь, что она не сразу и не совсем приспособится к Вашей жизни, позвольте ей сохранить свою натуру и простодушие. Она последует Вашему примеру с любовью и добротой и, прекрасно им ведомая, не останется чужой в Вашей семье, которую она уже любит всем сердцем, а делить власть в семье вещь для нее невозможная, так как ее любовь к России уже пустила корни в ее сердце, таком чистом и горячем. Она учится с яростью, если так позволительно сказать, произносить русские слова, довольно трудные для иностранки, но ее учителя полны надежды, что она вполне преуспеет уже через несколько месяцев.

Будьте так любезны поскорее дать мне знать о планах на будущее, чтобы мы, в свою очередь, смогли бы ответить на Ваши пожелания. Не сомневаюсь, что мы достигнем полного согласия. С тысячью благодарностей за поздравления нашей дочери и с уверениями в высоком уважении от Короля, я прошу Вас считать меня Вашей преданной сестрой и кузиной.

Луиза».

Находившийся в Санкт-Петербурге Александр II до определенного времени доверял диагнозу французских врачей. Он даже собирался поехать в Баден, где намеревался встретиться с цесаревичем. Братья цесаревича, в частности великий князь Александр Александрович, также были уверены, что болезнь брата не настолько серьезна и что скоро он поправится.

Однако вскоре отношение Александра II к болезни сына резко изменилось, особенно после того, как он прочел отчет итальянского профессора Бурчи и выслушал мнение петербургского врача великого князя доктора Здекауэра, который поделился с императором своими опасениями по поводу болезни наследника, согласившись с точкой зрения итальянского врача.

В марте 1865 года состояние цесаревича резко ухудшилось. Усилились боли в голове и спине. Он переехал на виллу Бермон, подальше от моря, но 13 марта, несмотря на плохое самочувствие, присутствовал на празднике егерей Императорской гвардии, на конкурсе стрельб, где, невзирая на боли в позвоночнике, раздавал призы, сидя в коляске. Пока стояли теплые дни, цесаревич старался держаться и не показывать окружающим свое ухудшающееся состояние. Он был человеком воли и не хотел отягощать своих спутников жалобами и стенаниями. На Масленицу он даже поехал смотреть карнавальную процессию из окон помещения, нанятого на Корсо. Увидевшие его были поражены его худобой, слабостью и бледностью.

В письмах же к отцу цесаревич уверял, что чувствует себя гораздо лучше. Об этом свидетельствуют письма Александра II Марии Александровне от 4, 12 и 18 февраля 1865 года.

Приезд в Петербург в марте 1865 года секретаря цесаревича Оома, его заявление, что цесаревич «тает как свеча», что силы к нему не возвращаются, лечение врачей Нелатона и Рейера совершенно не помогает, а диагноз профессора Бурчи абсолютно не совпадает с мнением французских врачей, заставили императора серьезно задуматься о болезни наследника.

26 февраля 1865 года, в день рождения своего второго сына, великого князя Александра Александровича, Александр II поздравлял супругу с праздником их «дорогого двадцатилетнего мальчика». «Да сохранит нам его Господь, – писал он, – с его столь чистым сердцем и да сделает его достойным его возраста и положения. Как грустно, что мы не можем вместе справить его совершеннолетие сегодня».

В первой половине марта известия из Ниццы о здоровье цесаревича приходили еще сравнительно утешительные. Когда в субботу 27 марта в Ниццу из Петербурга возвратился Федор Оом, Николай Александрович подробно расспрашивал его о том, что происходит в столице и как поживают братья. Оом отвечал, что всех братьев и особенно Александра Александровича огорчает его болезнь, на что цесаревич ответил: «За брата Сашу я не боюсь – это душа чистая и прозрачная, как кристалл». Весть о том, что на Пасху он приедет в Ниццу, страшно обрадовала цесаревича.

Не веря в успокоительные сообщения о состоянии наследника, Александр II принимает решение поехать в Баден, где намеревается встретиться с супругой и пригласить туда невесту цесаревича, чтобы познакомиться с ней. «Ты поймешь, милый друг, – писал он жене, – в какой степени я счастлив предстоящему скорому свиданию с надеждою провести с тобой день моего рождения. Итак, я желал бы приехать в Баден или в один день с тобою, или на другой день после тебя».

Государь поручил гофмаршалу двора цесаревича Владимиру Скарятину, который должен был через Копенгаген возвратиться из Ниццы в Петербург, переговорить по этому вопросу с датским королем Кристианом IX и королевой Луизой. Скарятин успешно выполнил возложенную на него миссию, и 19 марта 1865 года Александр II писал императрице Марии Александровне: «Сегодня я был обрадован свиданием со Скарятиным, который счастливо, хотя и не без труда, возвратился из Копенгагена с присланным письмом ко мне от Минни, совершенно его очаровавшей. Она пишет мне то же, что написал Скарятин Никсе из Берлина, а именно, что, сообразуясь с моим желанием, родители ее согласны отправить ее к тебе одну, то есть в сопровождении одной дамы и одного кавалера, в Баден, чтобы там провести с нами две недели, и это доставит нам величайшую радость. Она надеется, как и я, увидеть нашего Никсу, лишь бы только врачи этому не воспротивились. Скарятин присовокупляет, что позднее, то есть перед отъездом твоим в Россию, королева желала бы сама привезти ее к тебе, куда бы ты ни пожелала в Германии, и доверить тебе ее окончательно, только не в Берлине, что совершенно понятно и никогда нам не приходило в голову. Таким образом, мы можем быть вполне довольны результатом поездки Скарятина, потому что это отвечает всему, что мы только можем желать».

31 марта 1865 года великий князь Александр Александрович писал цесаревичу из Петербурга в Ниццу:

«Милый брат Никса! Давно что-то не получал я от тебя писем. Грустно будет завтра причащаться, так нас мало. Ты знаешь, что мы едем с Папа́ в Баден, где встретимся с душкой Ма, и я надеюсь познакомиться с твоею Минни. Жаль, если ты не сможешь приехать тоже в Баден. Но я все-таки надеюсь тебя увидеть и приехать к тебе, где бы ты ни был. Но я надеюсь, что это произойдет в Бадене! Но прежде всего надо тебе хорошенько подлечиться, чтобы зараз кончить с этой несносной болезнью. Потом будет хуже, если ты теперь не отделаешься от нее. Все, что я теперь желаю, чтобы Бог тебя подкрепил терпением, потому что я очень хорошо понимаю, как тебя тянет к твоей невесте. Но так как это в твоем теперешнем положении невозможно и думать – ехать на север, но я надеюсь, что ты перенесешь эту неприятность с полным терпением.

Теперь позволь мне поздравить тебя с наступающей Пасхой и мысленно поцеловать тебя трижды. Надеюсь, что на будущий год мы проведем этот великий праздник веселее, чем этот год. Поздравляю тоже всех твоих спутников. Прощай, милый душка Никса, обнимаю тебя что есть мочи, и так я надеюсь, что до свиданья, но где не знаю. Твой брат и друг

Саша».

Однако планам императора и императрицы не суждено было сбыться. «Твоя сегодняшняя телеграмма, – писал император государыне несколько дней спустя, – навела на меня еще большую грусть, потому что я питал надежду повидаться с нашим бедным Никсой в Бадене, а теперь я вижу, что должен отказаться от нее. Я не могу утешиться, и это обстоятельство значительно уменьшает предстоящую мне радость познакомиться с его невестой в его присутствии. Признаюсь тебе в первый раз, что болезненное состояние, которое, судя по твоей последней телеграмме, непрерывно усиливается, начинает серьезно меня беспокоить. Гартман пишет мне, что он всегда был того мнения, что ниццкий воздух не мог быть полезен его расстроенным нервам. В таком случае, почему же он не настоял раньше о переезде его в другое место? Это только убеждает меня лишний раз в том, что медики, когда они сами не знают более, что делать, приписывают климату состояние своего пациента, другими словами, что они в важных случаях только доказывают свою некомпетентность. Ты поймешь, с каким нетерпением я буду ждать, что вы решите о месте его лечения, как и о том, где он проведет время прежде, чем начать его».

29 марта 1865 года в новом письме государыне Александр II сообщал о своем решении направить в Ниццу доктора Здекауэра: «Из твоей сегодняшней телеграммы я усматриваю, что Никсе лучше, но что он очень слаб. Дай Бог, чтобы эти новые беспокойства не повлияли на твое здоровье и не помешали тебе уехать из Ниццы, как ты на это рассчитываешь. Неизвестность и туманность, признаюсь, тяготят меня».

На другой день императрица сообщила о переезде цесаревича на виллу Бермон. 31 марта из письма Марии Александровны государь узнал о резком ухудшении состояния наследника и в этот же день писал жене: «Твой курьер снова приехал в ту самую минуту, когда мы садились за стол с тремя мальчиками. Известия о Никсе привели меня в отчаяние, и по сообщении их братьям все мы четверо не могли удержаться от рыданий, в особенности Саша. Увы! Я вижу, что сохранил иллюзию о его (Никсы – Ю.К.) положении, надеясь увидеть его в Бадене вместе с невестой. Новый фазис этого болезненного состояния остается для меня необъяснимым, тем более что оба врача говорят о его болезни лишь как о простуде, не придавая ей никакой важности. Между тем я вижу, что состояние это продолжается целую неделю. Это, право, ужасно! Посылая мне отзывы парижских медиков, Строганов прибавляет, что он желал бы увезти его из Ниццы 6 (18) апреля. Надеюсь, что, узнав с тех пор о присылке Здекауера, они не уедут раньше его приезда. Я хотел бы также решить вопрос о времени свадьбы лишь после того, как он выскажет свое мнение, хотя я уже начинаю опасаться, что придется отказаться от наших планов на август месяц. В таком случае я разделяю твое мнение, что нужно будет оставить невесту у ее родителей, хоть и не скрываю от себя всех неудобств такого решения. Впрочем, у нас будет еще время переговорить об этом на словах…»