Нянька. Меня воспитывал серийный убийца

Лайза Родман, Дженнифер Джордан

Нянька. Меня воспитывал серийный убийца

«Не нужно комнат привиденью,

Не нужно дома…»

Эмили Дикинсон (пер. А. Бергера)

Liza Rodman, Jennifer Jordan

THE BABYSITTER: MY SUMMERS WITH A SERIAL KILLER

Copyright © 2021 by Marathon Mediaworks, Inc. and Jennifer Jordan

© Новикова Т.О., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Перед вами книга, в которой воспоминания совмещены с повествовательной нон-фикшн историей. История Лайзы ограничена детской памятью. Мы понимаем, что у других людей могут быть иные воспоминания о тех же событиях. Но все, что связано с Тони Костой и его преступлениями, описано по оригинальным документам и источникам: полицейским рапортам, документам детективов, расшифровкам интервью, судебным документам, результатам психологических и медицинских обследований Тони. Мы использовали материалы девяти исследований на полиграфе и выдержки из многочисленных медицинских документов. Нам повезло – мы сумели получить более пятидесяти часов записей интервью с Тони Костой во время его пятнадцатимесячного заключения в тюрьме Барнстейбл. Кроме того, мы побеседовали с десятками тех, кто знал Тони и был свидетелем всего произошедшего.

Ради ясности понимания мы внесли в материалы незначительные грамматические и редакторские исправления. Некоторые имена и важные детали были изменены.

Пролог

Кошмар Лайзы

2005 год

– Закрой глаза и считай до десяти, – прошептал он.

Я почувствовала его дыхание на щеке. Ствол пистолета холодил лоб. Я стала считать. Когда я открыла глаза, он исчез.

Я подскочила на постели, задыхаясь и обливаясь потом. Что за чертовщина?!

Ночь выдалась безлунной, и в комнате царила непроглядная темень. Очередной кошмар. Кошмары мучили меня почти два года, и с каждым разом становились все более жестокими и яркими. Каждый раз меня преследовал незнакомец с ножом или пистолетом. Я пыталась узнать его, но не могла рассмотреть лица, словно на нем была черная балаклава. Когда он находил мое укрытие, лицо его начинало проявляться, но в этот момент я просыпалась. Сердце мое колотилось как бешеное, адреналин наполнял все тело, и ноги начинали болеть.

Но этот кошмар был другим. Во сне я снова была маленькой девочкой, лет девяти-десяти. В летней пижаме я брела по длинному гостиничному коридору. Неожиданно путь мне преградил мужчина со скрытым лицом. Он прижал меня к стене, приставил пистолет ко лбу. Я посмотрела на него и наконец-то разглядела его лицо. Этого человека я не видела с детства, когда жила в Провинстауне, штат Массачусетс.

Тони Коста.

Тони работал ремонтником в приморском мотеле, где моя мать летом работала горничной. Он чинил сантехнику и мебель. Его все любили, особенно я. Он был частью непрерывной череды так называемых нянь, которых мама нанимала присматривать за мной и моей младшей сестрой Луизой. Мама ухитрялась найти няню быстрее, чем произносится это слово. Она останавливала людей в супермаркетах, на почте или автозаправке и спрашивала: «Не хотите поработать бебиситтером?» Чаще всего люди смотрели на нее как на сумасшедшую. Никто не понимал, как она может доверить детей первому встречному – ведь даже сантехнику или автомеханику требуются рекомендации. Но некоторые соглашались. Таким человеком стал Тони, причем оказался он одним из лучших. Он был одним из немногих по-настоящему добрых взрослых людей в тот период моей жизни. Но в 1969 году, когда мне было десять, Тони исчез. Я не знала почему – просто пропал.

Почему же Тони Коста вернулся в мои сны? Почему он приставлял пистолет к моей голове и улыбался, щерясь, как волк? Я вспоминала его только добром: Тони был хорошим парнем. Он никогда не кричал, не бил меня. Рядом с ним я никогда не чувствовала себя маленькой, страшненькой и нежеланной. Я боялась матери, но никак не Тони. И когда он неожиданно появился в ужасном кошмаре, это меня озадачило.

Идти мне было некуда, и я сделала то, от чего давным-давно зареклась – попросила помощи у матери. Я пригласила ее на ужин. К нам с Тимом она приехала уже навеселе. Поднимаясь на крыльцо, она явно покачивалась. Ей уже исполнилось семьдесят. Куда бы она ни пошла, в сумочке у нее всегда была пластиковая бутылочка джина.

– Веселые были времена, – сказала она, усаживаясь за стол и покачивая бокалом, где весело звякали кубики льда.

Воспоминания о лете, проведенном в Кейп-Код, когда она была симпатичной разведенкой тридцати лет, ей были приятны. Тогда большую часть свободного времени она проводила в разных барах и танцевальных клубах. Поклонники у нее не переводились. Мама сделала большой глоток джина и откинулась на спинку стула, а я добавила последние приправы в суп, стоявший на плите.

– Мама, а не случилось ли со мной тогда чего-то такого, о чем ты мне не рассказывала? – спросила я, пораженная неожиданной мыслью.

– Что ты имеешь в виду? – не поняла она.

– Я говорю про Тони Косту.

– Тони Косту?! Почему ты все еще о нем думаешь?

– Я не думала, пока у меня не начались кошмары.

– О господи, снова ты и твои сны, – хохотнула мама, делая очередной глоток.

– Но на этот раз мне приснилось нечто ужасное. И я не понимаю почему. Он всегда был так добр ко мне… Что ты о нем помнишь?

Мама промолчала. Я перестала помешивать суп и повернулась к ней, ожидая ответа. Мама уставилась на свой стакан. Она редко умолкала, чтобы обдумать свои слова, поэтому я с любопытством ожидала, что она мне ответит.

Она снова покачала бокалом и спокойно, словно читая прогноз погоды, ответила:

– Я помню, что он оказался серийным убийцей.

У меня закружилась голова. У меня сохранились разрозненные воспоминания об убийствах в Провинстауне в те годы, когда мы там жили, но мне никто не говорил, кто был убийцей. Я вспоминала обрывки ужасных преступлений – слегка прикопанные трупы, вырезанные сердца, отметины зубов на трупах…

Неожиданно мне припомнилась картинка – такая же яркая и живая, как кастрюля с супом на моей плите. Две мои маленькие загорелые ступни лежат на торпеде хозяйственного пикапа того мотеля. Между пальцами застряли песчинки, на ногтях больших пальцев остатки красного лака. Мне нравилось, как хорошо загорели ступни за долгое лето, проведенное практически без обуви. И вот я положила их на торпеду и поворачивала в разные стороны, восхищаясь собственной красотой. Я никогда не была красивой, как мама, но ступни мои не уступали ее ногам. Пикап, как всегда, вел Тони Коста.

Я тряхнула головой, чтобы отогнать видение и снова повернулась к маме:

– Серийным убийцей?! Тони?! Бебиситтер?!

– Да не драматизируй ты, – отмахнулась мама. – Он не был бебиситтером. Он был ремонтником.

Мне показалось, что кто-то ударил меня под дых.

– Ремонтник в мотеле… – повторила я, и мне стало ясно, откуда в моем кошмаре длинный гостиничный коридор.

– Но мы с Луизой ездили вместе с ним по всему Кейпу, – пробормотала я. – Он брал нас с собой на свалку и в лес Труро… Тони был Вампиром из Кейп-Кода? Наш Тони? Серийный убийца?

Я не могла подобрать слов.

– Да, ну и что? – ответила мама, потянувшись за джином. – Он же тебя не убил, верно?

Глава 1

Тони

Антон Чарльз «Тони» Коста родился сразу после полуночи, 2 августа 1944 года. Его мать, Сесилия, была замужем за его отцом, Антоном Фонсека Костой. Они поженились в 1928 году и пятнадцать лет безуспешно пытались завести ребенка. Наконец Сесилия забеременела, а Антон, помощник плотника на американской военно-морской базе, вернулся на Тихий океан, где шла война. Сесилия больше никогда его не видела, а он не увидел своего сына и тезку. 21 апреля 1945 года Антон утонул на Новой Гвинее, пытаясь спасти своего боевого товарища. Это произошло в последние дни Второй мировой войны. Маленькому Тони было всего восемь месяцев.

После смерти Антона прошло всего пять месяцев. Незамужняя Сесилия забеременела от мужчины, который был на четырнадцать лет ее младше. Джозеф Бонавири владел небольшой каменоломней в Сомервилле, рабочем городке, севернее Бостона. После проблем, пережитых с Антоном, отношения с молодым каменщиком мгновенно увенчались беременностью, хотя в ее квартале, где жили преимущественно католики и иммигранты, подобное поведение не приветствовалось. Сесилия и Джозеф поженились в мае 1946 года. Через шесть недель у них родился сын. Винсент, «Винни» Бонавири, родился спустя почти два года после своего сводного брата Тони.

Тони вырос красивым мальчиком с яркими, сияющими глазами. Но, становясь старше, он сделался буквально одержим своим погибшим отцом. Он снова и снова упрашивал Сесилию рассказывать ему об отважном Антоне, герое войны. Это была его любимая сказка на ночь. Позже он говорил, что в мельчайших деталях помнил похороны отца, хотя в тот момент ему было всего четыре года. Тони часами мог перебирать вещи отца, присланные флотом с Тихого океана. Больше всего ему нравилась отцовская парадная форма. Письмо от командования Тони с гордостью носил в школу и показывал одноклассникам. А еще ему страшно нравился огромный нож, который можно было бы назвать кинжалом[1]. Нож лежал в самодельных кожаных ножнах. Сесилия старалась отвечать на все вопросы Тони, но интерес мальчика к погибшему отцу – и главным образом к тому, как он погиб – превратился в навязчивую идею.

В семь лет Тони рассказал матери, что по ночам к нему в комнату приходит «человек», который с ним разговаривает. Сесилия показала ему фотографию отца, и Тони кивнул: «Да, это он». Тони никогда не рассказывал, были ли эти посещения чистой фантазией, навязчивой идеей, детскими ночными кошмарами или к нему действительно приходил какой-то мужчина.

Каждое лето Сесилия отвозила Тони и Винни к сестре, в Провинстаун. Там она работала горничной в мотеле, а мальчики были предоставлены сами себе. Хотя Сесилия родилась в этом городе, Тони и Винни здесь считали чужаками и вечно задирали. Они никогда не чувствовали себя здесь своими. Хотя братья с детства были неразлучны (их даже называли Тони-энд-Винни и Винни-энд-Тони[2]), Тони вечно подначивал младшего брата: «Винни, тощий, мелкий кролик, с глазками-равиоли! Сунем его в печку, приготовим из него картошку!»[3]

Летом Тони и Винни часто играли с местным мальчишкой, Фрэнком Гаспаром. Тот жил в Провинстауне круглый год. Он происходил из португальской семьи – местные португальцы работали на рыбоперерабатывающем заводе, а их жены на воскресный обед готовили пасту с моллюсками или макрель в вине с чесноком. Целыми днями они перекрикивались между собой на смеси языков. Семья Фрэнка целый год жила на то, что зарабатывала летом. Летом деньги поступали исправно, а вот холодные месяцы превращались в настоящий кошмар – семья редко могла позволить себе такую роскошь, как отопление и горячая вода.

Тони с самого начала отличался от других детей – он был умнее, хитрее и более замкнутым. Фрэнк Гаспар вспоминал, что Тони «вечно был где-то не здесь, хотя находился рядом»[4]. Однажды мальчишки отправились на пляж, и Фрэнк попросил Тони подождать, пока он захватит что-то со двора.

– Время и приливы никого не ждут, – заявил Тони. Он указал на себя, потом на Винни и пояснил:

– Я – время, он – прилив.

Фрэнк подумал, что это самые умные слова, какие он когда-либо слышал в жизни.

Тогда мальчишки собирали купоны из комиксов и заказывали на них разные волшебные предметы – наборы супергероев, рогатки, рентгеновские очки, криптонит и игрушечных солдатиков. Тони же не стал заказывать дешевые игрушки, а выбрал себе набор таксидермиста по каталогу «Сирс». Позже Винни вспоминал, что чучельник из Тони получился неважный: «Он не смог бы набить даже сосиску»[5]. Тем не менее Фрэнк замечал, что Тони убивает и потрошит мелких животных, хотя ни одного чучела никто так и не увидел.

Зимой в Сомервилле Тони держал набор таксидермиста в подвале своего дома на Хадсон-стрит в квартале Винтер-Хилл (именно здесь действовала печально известная банда Уайти Балджера). Тони целыми днями экспериментировал с химикатами и инструментами. Позже в районе вспоминали, что в те годы исчезало множество домашних животных, больше всего кошек, но тогда никто не связал эти таинственные исчезновения с юным Тони Костой. Кошки вечно убегают…

Несмотря на то что Тони кучу времени тратил на мертвых животных и набор таксидермиста, учился он хорошо. В школе его считали одаренным учеником, он пользовался популярностью. Когда ему исполнилось одиннадцать, Джозеф Бонавири взял его на работу в свою компанию. Тони умел хорошо считать в уме. Он отлично справлялся с бухгалтерскими расчетами – умело подсчитывал доходы, налоги, страховку, социальные вычеты. Его расчеты могли удовлетворить даже самого придирчивого аудитора. Бонавири прозвал своего приемного сына Чудо-ребенком[6]. Когда Тони исполнилось тринадцать, он получил рекомендацию в старшую школу Вестерн-Джуниор, где отмечались его «поразительный дух сотрудничества и честность». Учитель английского вспоминал, что он был очень спокойным юношей, которого все любили.

Тони не исполнилось еще и двенадцати, когда в Провинстауне, куда семья приехала на лето, местный парень заманил его в подвал собственного дома, связал и изнасиловал[7]. Как это часто бывает с сексуальным насилием в отношении детей, в полицию никто не заявлял. Тони никогда не рассказывал, кто был насильником. Неизвестно, было ли это однажды или несколько раз. Говорил он лишь, что это был «старший мальчишка». Спустя более пятидесяти лет, в 2009 году, бывшая жена Тони по-прежнему отказывалась называть насильника. Она говорила лишь, что человек этот до сих пор жив и все еще живет в Провинстауне. Но жена Тони была твердо уверена, что «те события оказали сильное влияние на психику мужа»[8].

Похоже, в Провинстауне Тони подвергался сексуальному насилию не единожды. Местный мальчишка, Кори Деверо, который дружил с Тони, рассказывал, что «каждое чертово воскресенье»[9] он сам и другие мальчики подвергались сексуальному насилию со стороны приходского священника церкви Святого Апостола Петра, отца Лео Дуарте. Когда Деверо было семь лет, священник напоил его и других алтарников вином со специями, сказав, что это «кровь Христова». А потом Дуарте стал уводить мальчишек по одному в укромный уголок. В отличие от нападения «старшего мальчишки» на Тони, о насилии над Деверо стало известно полиции – его нашли на улице без сознания, и полиции пришлось разбираться. Городской врач, доктор Дэниел Хиберт и начальник полиции Фрэнсис Маршалл обо всем рассказали матери мальчика, и эта история вышла на свет.

Но «насильникам ничего не было» – неудивительно, что Кори до сих пор преисполнен гнева и ненависти к католической церкви, покрывающей священников-педофилов. Хотя прошло уже шестьдесят лет, но чувства его все еще сильны.

Кем бы ни был насильник Тони и что бы мальчик ни почувствовал из-за изнасилования, вера в Бога у него пошатнулась. Хотя Тони женился и крестил детей в церкви, на службы он никогда не ходил – пока не попал в тюрьму за убийство первой степени. Там он посещал церковь почти каждый день.

3 августа 1960 года Тони исполнилось шестнадцать. На деньги, оставшиеся после смерти отца, Сесилия купила ему первую машину, подержанный драндулет. Машину Тони просто обожал. Он даже снял соседский гараж, чтобы не оставлять ее ночами на улице. Но к гаражу прилагалась соседская дочь Донна, которая в Тони по уши влюбилась. Тони же считал ее «приставучей тощей язвой»[10].

Трудно винить девушку, которой показалось, что Тони ей симпатизирует. За год до этого, когда Донне было тринадцать, Тони начал зазывать ее в подвал своего дома, а там он связывал ей руки, укладывал на стол и стягивал с нее трусики. Тони утверждал, что просто «смотрел на нее». В ноябре 1961 года, по словам Тони, Донна дала ему ключ от своего дома, чтобы, когда родители заснут, он поднялся к ней в спальню. Он поднялся, но когда уже стоял перед кроватью Донны, она закричала и он выбежал из дома. Через несколько дней Тони попытался снова затащить ее в подвал. Донна снова закричала, Тони дал ей пощечину. Она убежала домой. От пощечины остался синяк, мать начала расспрашивать, и Донна сказала, что Тони «ее не выпускал»[11]. Она рассказала родителям, что несколько дней назад проснулась и увидела его в своей спальне. Он ласкал ее через ночнушку. Хотя показания расходились, Тони арестовали, обвинили в нападении, избиении, проникновении в чужое жилище и попытке изнасилования. На суде Тони заявил, что всего лишь хотел узнать, за что Донна «его ненавидит». Судья на это не купился. Хотя прямых улик не было, его все равно осудили по обоим обвинениям и приговорили к году заключения с отсрочкой исполнения приговора и трехлетним испытательным сроком. Ему было приказано уехать из Сомервилля.

Сесилия приговор суда исполнила. Она отправила сына к сестре в Провинстаун, пока все не уляжется. Но все не улеглось. Спустя несколько месяцев Сесилия и Винни собрали вещички и отправились к Тони в Провинстаун. Сесилия бросила не только Сомервилль, но и Джозефа Бонавири. Хотя на содержание Винни Бонавири еженедельно выплачивал по пятьдесят долларов, с Чудо-ребенком он больше не хотел иметь ничего общего.

Глава 2

Лайза

Мама вышла замуж за отца, чтобы наконец-то заняться сексом. Она вечно это повторяла. На самом деле она влюбилась в отца с первого взгляда, когда увидела его на вечеринке, где он играл на пианино и распевал «Пенни с небес». Но касательно секса у нее были твердые убеждения. Добрые католички, к которым она себя относила, не занимаются сексом до свадьбы. По крайней мере, не в 1958 году. Спустя годы, когда я спросила ее про первую брачную ночь, мама расхохоталась, вспомнив, как мой отец скакал по гостиничному номеру, «вцепившись в свою штуковину», как они пытались избежать беременности с помощью традиционного католического метода: воздержания. Не помогло. Я родилась в точности через девять месяцев после той ночи, а моя сестра Луиза – через двадцать два месяца.

Брак родителей начинался вполне благополучно, но к тому моменту, когда мне исполнилось четыре, тихие шепоты из-за закрытой двери родительской спальни сменились скандалами настолько шумными и яростными, что мы с Луизой залезали в большой шкаф в нашей комнате, закрывали уши руками и съеживались между пыльными чемоданами. Но это не помогало. Дом у нас был крохотный, и громкие крики без труда проникали сквозь тонкие стены.

В лучшем случае нам удавалось ничего не слышать. Мама всегда была вне себя от ярости. Нашему отцу она желала смерти, твердила, что он окажет нам огромную услугу, если спрыгнет с чертова моста Сагамор. Она уже готова была собрать его вещи и вышвырнуть из дома к чертовой матери! Пусть дальше врет кому-нибудь другому, а она сыта по горло.

И однажды вечером так и произошло.

Вернувшись, отец попытался объясниться, но мама ничего не желала слушать. Они начали ссориться, а мы с Луизой спрятались в шкафу – там и заснули. Мама с трудом нашла нас, вытащила из шкафа и уложила в постель. Утром два пыльных чемодана были собраны и стояли в коридоре. Мы даже не поняли, что произошло, но отец ушел, даже не попрощавшись.

Вышвырнув мужа, мама страстно желала наконец-то освободиться от него. Но все знали, что католики не разводятся. Никогда. Мама всю жизнь старалась быть благонравной католичкой и теперь надеялась, что отец Фрэнси Ши отнесется к ней с симпатией и поможет в этой трудной ситуации. Четыре года назад он венчал родителей. Но оказалось, что мама ошибалась.

– Вы не можете развестись, – хмуро сказал отец Ши. – Это просто невозможно.

– А если аннулировать брак? – спросила мама.

– Для этого слишком поздно, – покачал головой священник. – Послушайте, Бетти, если вы не думаете о себе, подумайте о девочках. Если вы твердо решили получить развод, дети будут прокляты в глазах Отца Небесного. – Отец Ши перекрестился. – Только это важно.

– Я твердо решила получить развод.

Мама сама удивилась, что слова ее прозвучали холодно, а не жалобно.

Отец Ши поднялся со стула и разгладил сутану на груди.

– Тогда, думаю, вам стоит уйти, – сказал он, указывая на дверь. – Я не могу вам помочь.

Мама вышла, хлопнув дверью. Ей очень хотелось, чтобы распятие, висевшее над порогом, грохнулось на пол. К счастью, она успела дойти до машины, прежде чем хлынули слезы.

Мама часто рассказывала эту историю – свою любимую. Я не раз слышала, как она все это рассказывает своей подруге по колледжу, Джоан. Мы называли Джоан тетей, потому что они с мамой были близки словно сестры. Как сейчас помню: мама сидит на полу у телефона, который висел на стене кухни. Ноги скрещены, между ног зажат высокий стакан с ромом с колой. Рядом простенькая пепельница. Мама курит маленькую сигару или тонкую сигарету «Вирджиния» и изливает свою ярость. Ее мать, моя бабушка Нуна, говорила мне, что так поступают подруги: они разговаривают друг с другом, пока все не выскажут и не успокоятся. Я не понимала, почему у мамы это никогда не получалось.

– Католическая церковь – это культ, а отец Ши – вонючий хорек, – твердила мама, выпуская клубы дыма, которые висели у нее над головой. – Он должен был аннулировать мой брак. Он должен был.

Я никогда не понимала, что это значит, но видела, что мама страшно расстроена и зла на священника. Она начала часто сквернословить. Грязные ругательства срывались с ее губ через слово. Она простить себе не могла, что столько времени в молодости провела, преклоняя колени перед чертовым культом. Конечно, мама была зла, но мне кажется, ей нравилось шокировать тетю, которая «не сказала бы слова «дерьмо», даже если ей весь рот набить дерьмом», по маминому выражению. Мама ругалась и за нее тоже. А потом она заявила тете, что сыта по горло этим чертовым католическим дерьмом. И это действительно было так. Она по-прежнему заставляла нас с Луизой каждое воскресенье ходить в церковь вплоть до конфирмации, но сама была сыта по горло.

Поэтому мама пошла в суд и получила чертов официальный развод.

Когда отец ушел, я надеялась, что мама успокоится. Но все стало только хуже. Если раньше она выплескивала свою злость на отца, то теперь его место заняла я. Когда мама с отцом учились в старшей школе, мама играла в баскетбольной команде. Ведя мяч по площадке, она привычно скрипела зубами, поэтому отец прозвал ее «Коготь». Теперь она скрипела зубами на меня. Пощечины так и сыпались со всех сторон. Я научилась не плакать, не протестовать, не вырываться – когда я пыталась, мне доставалось еще хуже. Сопротивление лишь усиливало ее ярость. Поэтому я просто стояла и смотрела, как она хлещет меня по щекам.

– Мама тебя ненавидит, – однажды сказала Луиза. В тот день мне досталось за то, что я налетела на кухонный стол и пролила мамин ром с колой.

Я отшлепала Луизу за такие слова. Она была права, но мне не хотелось, чтобы она это знала – тем более чтобы говорила вслух.

Я научилась искать удобные места, чтобы прятаться от матери. Там я часами, а то и целыми днями, в одиночестве читала детективы про Нэнси Дрю или играла с куклами. В кукольном мире я могла создать нормальную семью, мир любви, комфорта и, главное, безопасности.

Я постоянно ждала, что отец вернется, спасет меня и заберет с собой, куда бы ни лежал его путь.

Глава 3

Тони

К декабрю 1961 года, когда Тони поступил в Провинстауне в старшую школу, он уже стал довольно красивым юношей – высоким, стройным, хорошо сложенным, с ямочкой на подбородке, гладкой оливковой кожей и шапкой густых темных волос. Директор школы, по-видимому, не знал, что Тони находится на испытательном сроке по обвинению в нападении, избиении, проникновении в чужое жилище и попытке изнасилования. В характеристике директор написал, что Тони – «истинный джентльмен»[12]. Тони был добр и вежлив, особенно со взрослыми. Он никогда не забывал добавить «сэр» или «мэм». Кроме того, он буквально излучал ауру чувственности. Она окутывала его, как аромат духов. Стоило ему ослепительно улыбнуться, и даже бродячий пес мгновенно превращался в ласкового щенка.

У него была соблазнительнейшая походка, походка «клевого парня», говоря языком 60-х годов. Как описывал его позже один свидетель: «Он был классным – сдержанным, спокойным, исполненным тихого презрения… Он был классным, потому что всегда делал, что хотел, что бы ни подумали окружающие. Он был классным, потому что знал, чего хотел, и никогда не сворачивал с пути»[13].

Хотя Тони вырос в семье португальских иммигрантов, простых работяг, и мать его была горничной, которая зимой жила на пособие и детские выплаты на Винни, Тони считал себя городским парнем, выше и умнее своих одноклассников по старшей школе Провинстауна. Он ворчал, что ребята из класса тупицы, которые целыми днями плюются жеваной бумагой и щелкают друг друга скрепками на резинке. Обществу одноклассников он предпочитал компанию ребят постарше, которые воспринимали его почти как ровесника, школьного героя. И Тони эта роль очень нравилась.