Неисповедимые пути. Сборник рассказов

Пережитое так потрясло, что пройти весь путь в тот раз не представлялось возможным. Поэтому, дойдя до первого спуска к гаражам, старик решил им воспользоваться, чтобы сократить расстояние. Но Летка неожиданно повернула направо. Не перечить же псине, едва не отдавшей Богу душу. Штырь поплёлся следом.

Они шли по правому берегу канавы. Здесь, на удивление, не воняло. Было тихо и безлюдно. На снегу горки от дороги виднелась пара-тройка коротких цепочек уже не свежих детских следов и полозьев снегоката.

В месте, где над ручьём пролегала дорога, его заперли в две коллекторные трубы. По обеим краям отверстия закрывали решётки из толстой арматуры, наваренной на рельсы. Сейчас решётки были подняты. На них висели обрывки пластиковой упаковки, шерсти, какие-то тряпки. Появился и запах. Острый запах железа. Так пахнет кровь. За край трубы каким-то непонятным образом зацепились полозья санок.

– Как они попали сюда?

Всё это место, покрытое свежевыпавшим рыхлым снежком, быстро впитывало, но не могло спрятать бурые брызги. Те расплывались, разрастаясь…

В полиции Штырю покрутили у виска и послали не так далеко, но уж очень обидно…

Он-таки позвонил дочке. И после три часа вдалбливал опухшему от пива зятю про нечистое место в родном городе. Пока мужик не протрезвел и не вспомнил старые замашки хорошего копа. И не пообещал «посмотреть, что к чему». На досуге.

А Летка через два месяца осиротила Штыря. Сгорела, как свечечка.

Старик и раньше был молчуном, а тут и вовсе – слова не вытянешь. Всё копался в своей комнате, куда перевёз оборудование из прежней.

В апреле, когда сошёл снег, старый заблажил: «Хочу, мол, к невестке съездить. Про Леточку рассказать». Дочка скрепя сердце согласилась. Дала телефон сотовый и потребовала звонить каждый час.

– Ага, – согласился дед и порадовался, что ещё одной проблеме конец.

Городская ложбина, над которой навис фитнес центр, не изменилась ни в чём. Разве что там и сям кусками лежал подгоревший снизу снег. Да каркали сварливые вороны.

Решётки на трубах были закрыты. Полозьев санок он не увидел. Но дед знал (целый год думал)– они будут открыты восьмого числа, в полнолуние.

В урочное время высокая прямая фигура старика бросила длинную, как нож, тень в долину. Почти до моста. Штырь нёс туристический рюкзак. Нисколько не удивился необычной тишине. Наоборот приободрился. Повозился возле металлической лесенки, ведущей к решётке. Если бы не был так стар, его слух отличался бы большей остротой, звук, похожий на свист закипающего чайника метрах в двадцати выше по склону, может, и насторожил бы. А скорее бы – удивил.

– Откуда здесь взяться чайнику?

Человек спустился и остановился напротив правого отверстия. Вложил всю силу в замах и закинул чёрную непромокаемую сумку в круглое отверстие. Отмотал на локоть несколько метров провода и довольно проворно вернулся на насыпь.

Он не знал, с чем имеет дело, не знал, сколько у него времени. Поэтому пробежал, разматывая на ходу бухту с проводом, ещё метров пятьдесят вверх. В направлении, противоположном от лестницы. Сердце выскакивало из груди.

Здесь, спрятавшись от дороги за терриконом из слежавшегося снега и песка, почти задыхаясь, повернул ручку взрывателя. Тишина оглушила. Луна, издеваясь, глядела сверху. Штырь чуть не заплакал. В боковом кармане пискнул сигнал смс.

– Чёрт! Старый хрен! – трясущимися руками дед достал гладкий, готовый выскользнуть телефон и, то и дело ошибаясь, набрал номер.

Земля внизу вздыбилась, в небо полетели камни, куски бетона и брызжущего белым пламенем металла. Запахло серой. Но пожара не было. В месте, где прежде был мост, зияла чёрная дыра. Завыли машины спасателей. И через десять минут никто не смог бы увидеть, что происходит внизу.

Позже местное телевидение и радиовещание по сводке сообщило о бессмысленном террористическом акте, в котором никто не пострадал. Сделали предположение о мести властям собаководов, у которых отобрали удобную площадку для выгула питомцев из-за строительства суда. Виновных не нашли. И дело замяли.

В соседнем спальном районе сплетничали, что в марте прошлого года упившиеся в гаражах мужики недосчитались чьей-то внучки. Следствие по делу не продвинулось ни на шаг…

Говорили, что был один сумасшедший старик, якобы что-то знавший о деле, но его никто не стал слушать.

*ГСК – гаражно-строительный кооператив.

Путь бумеранга

Я запомнила, двадцать восемь лет назад, тринадцатого сентября, дверь в наш класс сначала приоткрылась, тихо прозвучало какое-то напутствие, а затем широко распахнулась, и директриса Фаина Николаевна пропустила вперёд себя новичка.

– Здравствуйте, ребята! Не вставайте. Познакомьтесь с вашим новым товарищем. Это Щерба Валентин. – Можешь занять свободное место. Она указала рукой на четвёртую парту у окна.

Головы учащихся синхронно поворачивались в сторону инородного самодвижущегося предмета – Щербы. В то время было принято всех называть по кличке, либо по фамилии, пока не придумают погоняло.

В уме пацанов рождались комбинации из колких слов, обидных насмешек и поводы для драки. Глаза девчонок округлились и стали выразительными.

Новичок двигался, как кошка, и был хорош собой. Самый высокий в этом классе. В отличной физической форме. Короткие, густые и непокорные, волосы завихрялись на макушке в двух направлениях. Серые глаза, тонкий нос и редкие веснушки, как оказалось впоследствии, на бледной гладкой коже.

Сейчас лицо, шея в вороте клетчатой рубашки и сильные кисти рук были смуглыми. Его семья только вернулась из Судака.

Вака не приживался. В классе ни с кем не сошёлся. На задирание не реагировал. В коридоре, в столовой, на переменке или если вызывали к доске, снимался с места на раз и шёл так, будто вёл мяч. Надо сказать, что он редко мазал в корзину. Учился хорошо, но не блестяще.

Никто не знал о нём больше, чем парень позволял узнать.

Если мальчишки быстро охладели к потенциально опасному противнику, то девчата, наоборот, с каждой неделей становились озабоченней. Придумывали разные способы, чтобы попасть в круг внимания слэм-данкиста.

Первой решилась самая яркая звёздочка. Остроумная Дашка Женевская – Жека. Гимнастка и певица в одном флаконе. На большой перемене, лавируя между одноклассниками, томно мурлыкала: «Вдох глубокий, руки шире, не спешите, три-четыре».

Накануне седьмого ноября, впервые, учащиеся по-настоящему удивили классного руководителя. С вывернутой шеей они не спешили покидать аудиторию. Валя Карань налетела на дверь, рассыпала мусорную корзину и, покраснев как рак, выскочила прочь. Кто-то заржал.

Возле проёма дракон 10-го «б» сгрудил зелёные от зависти головы. На четвёртой парте Жека и Щерба наклонились над учебником химии…

Каникулы пролетели незаметно. Это случилось в первый школьный день.

Замирая от страха, в нетерпении и неодолимом желании быть замеченной (Жека получила отлуп), я стояла на свободном месте между учительским столом и тремя рядами парт. Бешено прокручивая в мозгах подходящие фразы.

С пугающей скоростью на меня надвигался свингмен – Вака. Он держал в поле зрения что-то на уровне колен. Словно перед ним была широкая спортивная площадка, а не стена в 10 «а».

Я успела широко улыбнуться, воскликнуть: – Привет! Ва…, почувствовать толчок в грудь и оказалась на полу. Чтобы защититься, рефлекторно выставила руки и основной удар пришёлся на них. Но всё же крепко приложилась затылком об стол и задом – об пол.

А главное, мои ноги разъехались, подол форменного платья вспорхнул, хлопнул пощёчиной по лицу и оголил всё, что было под ним. Белые трикотажные штанишки прикрывали накрученные на круглые тканевые резинки коричневые хлопчатобумажные чулки в тонкий рубчик. Вся конструкция от падения развалилась, чулки съехали.

Меня до тошноты медленно покружило вокруг воронки, а после я туда провалилась.

Место оказалось похожим на то, что можно было видеть в нашем городе хоть каждый день – часть железнодорожной станции. При том – вовсе незнакомое.

Я стояла под знаком остановки. Время съело на нём краску и название, оставило ветхую, траченную коррозией грязно-серую рамку… На краю заброшенной пассажирской платформы. Её бетонное основание покрылось трещинами и на границе с ржавой металлической, рифлёной полосой частью выкрошилось. Рядом со мной сидела моя "британка" Буся и пялила янтарные глаза влево от нас.

Здесь родился, вырос и окреп сумрак. На границе яви и кошмара пробуждающий чудовищ.

Сверху, сквозь кроны деревьев, обступивших платформу со всех сторон, словно на театральную сцену, проникал рассеянный свет. Под нами он заканчивался мелкими жёлтыми листьями. На пушистой чёрной шубке кошки выглядевшими трепетными крыльями бабочек.

Прямо перед нами, меж рельс, виднелся настил из шпал. Но на противоположной стороне деревья стояли стеной и никакого прохода видно не было.

В направлении, куда смотрела Бусинка, и куда уходила колея, железные жилы густо заросли подорожником и плющом, спустившимся с глухой стены станции. Зелень была такой яркой, что сама по себе являлась источником света.

Изогнувшиеся дугой рельсы скрывались под замершим электровозом без колёс. Его токоприёмник, подобно небрежно надетой кепке, съехал набекрень. Видна была кабина. Внутри ничего не разглядеть из-за расстояния и всего в трещинах лобового стекла, изрезанного слепящими осколками отражения.

Задник «сцены» тонул в дремучей растительности, и можно было только догадываться, из какого тёмного мира прорвалась жуткая рожа этой громадины. Потому что три включённые фары складывались (вне всякого сомнения) в мину чванства. Махина только и ждала, когда светофор рядом сменит красный.

Не понимая, что делаю, я спрыгнула на пути, прислонилась к платформе, высвободилась из ремней ранца. Достала удочку опрыскивателя, привинтила к баку, надела респиратор, вновь – ранец и нажала кнопку. Из тонкой изогнутой трубки, через рассеиватель, на траву брызнул ядовитый дождь. От соприкосновения с ним изумрудные листья скручивались и чернели.

Было очень тихо. Ни порывов ветра, ни шума в кронах деревьев, ни пенья птиц, ни скрипа песка под ногами. Только тихий шёпот травы перед смертью.

Но вот, откуда-то из глубины, до нас докатилась первая, ещё слабая волна дрожи. Кошка зашипела, прижала к черепу уши и стремглав бросилась вправо…

Мне сообщили, что без сознания я была четыре дня. Оказалось, неловко упала. Ударилась основанием черепа. Говорили – мне крупно повезло, но я думала только о том, как опозорилась.

Через две недели вернулась в школу. Одноклассники отнеслись с сочувствием. Не напоминали о случившемся и не подсмеивались.

Валентин Щерба покинул нашу школу. И вскоре все о нём забыли. Кроме меня.

Моё видение, не знаю, что это было, но было точно – не повторялось.

Прошло несколько лет, я тоже оставила город детства.

***

– Осторожно! Двери закрываются. Следующая станция – «Ботанический сад», – объявил механический голос.

Свист и мерное покачивание, шелест газетной страницы на сквозняке, снова свист, замедление – и народ придвинулся к выходу. На платформу высыпали пассажиры, вагон заполнили новые, двери съехались, и поезд, ускоряясь, исчез в чёрной дыре тоннеля.

По привычке, не глядя по сторонам, маневрируя во встречном потоке, я продвигалась к эскалатору выхода из метро. Ещё минут тридцать, и можно будет снять в прихожей суету дня, включить Криса Сфириса и заварить чаю покрепче.

Механически отметила виртуозность высокого сухощавого господина, который, направляясь в мою сторону, умудрился никого не задеть, пересекая человеческую реку по диагонали… Тут беспощадная память ударила под дых – накрыла с головой…

И вот уже мы с ним стоим на той самой платформе из моего видения. Вака – чуть впереди меня, вполоборота к электровозу. Широкие плечи укрыло твидовое пальто, на шее по моде намотан длинный шарф. Тяжёлый запах пачули сдавил мои коронарные сосуды.

Светофор впереди переключился на зелёный…

За мгновение до того, как мне погрузиться в черноту, я увидела сноп искр, услышала металлический визг и скрежет, топот и истошный женский вопль:

– Аааааааааааааа! …кнула! …ите!

*Слэм-данк – вид забивания в баскетболе, при котором игрок выпрыгивает вверх и одной или двумя руками бросает мяч сквозь кольцо сверху вниз.

*Свингмен – баскетболист, который сочетает в себе навыки лёгкого форварда и атакующего защитника.

Войкукка

*

Тарья потихоньку просыпалась. В голове вместо мыслей плыли облака блёклого летнего неба. Каждое утро похоже на предыдущее. Хозяйка и дом в молчаливом согласии собирались спокойно провести ещё день. Губы женщины начали складываться в довольную улыбку, но кровать заскрипела, окончательно её разбудив.

«Сегодня должно чем-то отличиться… Пятьдесят лет. А, леший забери, сколько их. Не моё дело!» Резко отмахнув в сторону лоскутное одеяло, голая, как спала, вышла на задний двор. (Отсюда из-за пристроек коттеджа не видно упирающегося в залив мыса, лишь полоска ельника на противоположном берегу лагуны). Постояла на крыльце, глубоко вдыхая настоянный на хвое прохладный воздух, а после, прижав ладонями груди, чтобы не тряслись, поскакала по сосновым кружкам в конец двора. Встала под бочкой и, потянув вниз металлическую петлю, обрушила на себя холодный водопад… Вода на миг смягчила линии высокого сильного тела с широкими плечами. Клацая зубами, стянула с верёвки махровое полотенце, с остервенением растёрлась и, укутавшись с головой во влажную ткань, вернулась в дом. Взбудораженная кровь покалывала кожу, но Тарья, натянув шерстяные носки, свободные вельветовые брюки и свитер с растянутым воротом, быстро согрелась.

Вдогонку утренним мыслям решительно села перед зеркалом у рукомойника. Из-под светлых бровей её пристально рассматривали зелёные с тяжёлыми веками глаза, отмечая неизменность отражения: ровно подрезанная пониже ушей соломенная, слегка припорошённая сухим снегом копна волос, высокие скулы, короткий нос, упрямый подбородок и молочная шея. Тонкая линия губ иронично изогнулась. «Есть сезоны и дела. Сейчас лето, значит, – грядки, рыбалка, грибы-ягоды и камни. Всё просто».

Пока завтракала, следила за эмалированным кофейником на плитке и слушала «Юле»:

«… в мире. Переходим к региональным новостям. Вчера в районе Калло береговая охрана арестовала семейку Хикипяя, отца с двумя сыновьями (младший Юха-Пекка был совершенно мокрый) и их соседа. Все четверо рыбаков, по-видимому, находились под воздействием алкоголя или чего-то ещё. Они, махая руками в сторону залива и перебивая друг друга, возбуждённо кричали, что видели что-то. Что оно утащило мальца в воду. Мужчин отправили в амбулаторию для установления причин неадекватного поведения. Ждём продолжения этой анекдотической истории…»

«Ну да, пить надо меньше». Тарья выключила приёмник и вместе с одеялом, геологическим молотком, хлебом и термосом положила в рюкзак. Натянув куртку и прихватив ведро с мешанкой, вышла во двор. В сарае блеяла Ида – «Иду уже».

Сквозь щели крыши пробивались тусклые лучи. Птицы в ожидании корма, квохча и толкаясь, устроили переполох у корыта, в воздухе летали перья. Главную склочницу, толстую белую хохлатку петух прижал на пару секунд к земле и тем угомонил. Тарья одобрительно посмотрела на рыжего хозяина гарема и с удовольствием вдохнула кисловатый запах птичника. «Хорошо тут у вас, да мне пора отправляться».

Слева от входа в курятник у неё была мастерская. На верстаке стояли готовые фигуры из окрашенного камня: гора Алладина, ослик и часть белки (не хватало передних лап и головы). Лежали инструменты и безымянные ждущие камни. Сегодня она поищет подходящие для белочки. Накинув резиновый круг на калитку, вышла со двора.

Отсюда, на гребне уклона, виднелся угол местной кирхи и два креста. С крайним она поздоровалась, там Микаэль. Он многому научил жену, в том числе делать фигуры из камней (подбирать нужные по форме, склеивать и правильно окрашивать). Правда, сам не очень хорошо разбирался в цветах. У неё зверьки выходили как живые…

Семь лет назад Мика застудился в путине и умер от двустороннего воспаления лёгких. Салака тогда пёрла как сумасшедшая – больного не довезли в Пори вовремя… А за год до того Яни уплыл на пароме в Швецию за лучшей долей… Она вздохнула. С тех пор у неё ни мужа, ни сына.

Под ногами шуршала каменная крошка, тропа, полого поднимаясь параллельно береговой линии, вела знакомым путём. «Разве что-то изменилось?» – Тарья продолжала отстаивать свою безучастность к статичной жизни. «Вот он маяк. Пусть башня, увеличиваясь в размере, вырастает, словно из земли до неё не меньше трёх километров, но это всего лишь фокус. И время – такой же фокус. Так что путь и маяк на месте», – она упрямо тряхнула головой.

«Сейчас проведаю лейоне*, а после поищу подходящий материал у скал… Поработаю, и этот день, будь он неладен, пройдёт».

За бугром вид местности резко менялся. Позади внизу остались высокие сосны у домика с красной крышей и длинный каменный язык мыса, лакающий светлые прибрежные воды. Впереди, насколько хватало взора, игрушкой в руках завывающего безумца беспорядочно холмились и меняли очертания дюны.

Тарья шла к оврагу, под который упорно и безуспешно подкапывался утренний бриз. Холм над углублением зарос песчанкой и очертаниями напоминал крупного льва. Лейоне лежал неподвижно, лишь дрожала кисточка хвоста да густую тёмную гриву трепал настырный упрямец. На его белом песчаном животе женщина, подложив под голову рюкзак, обычно отдыхала.

Низкое небо затянуло ватными облаками, но было тепло. Ветер тут же нашёл новую забаву и, тихо посвистывая, баюкал гостью. Однако та не стала ждать, когда хитрец засыплет ей глаза: села на пятки, достала хлеб и термос, собираясь закончить свой завтрак. Медленно жуя и запивая домашних хлеб ароматами горячей африканской пустыни, наблюдала, как мягчеют простые цвета и линии привычного морского пейзажа. Белое небо на противоположном берегу подчеркнула синяя линия леса, переходящая в расплавленную лазурь акватории. Там на приколе стояло несколько рыбачьих катеров и лодок. Ближе к берегу залив мелел, и бирюзовые волны надели пенные шапки. «Наверное, чтобы не раниться о выбеленные скелеты стволов, выброшенных приливом на песок». Тарья тихо засмеялась и разом замерла. Её блуждающий взгляд наткнулся на фигуру человека. С несвойственным волнением в тревожном предчувствии она собрала рюкзак и, увязая в песке, направилась в ту сторону. Остановилась в паре метров, не решаясь приблизиться и заговорить.

На сером валуне, свесив босые ноги в облинявших джинсах-клёш, сутулясь сидел парень. Сквозь ветхую ткань бесцветной рубахи выпирали рёбра и острые лопатки. Льняные грязные кудри ветер смешал с прибрежным мусором в колтун.

Несколько томительных минут ничего не происходило. Затем незнакомец медленно повернулся, и женщина, чтобы не закричать, зажала рукой рот. На исхудавшем лице с хрящеватым носом и шрамом на голой верхней губе светлые прозрачные глаза её любви… разве что бородёнка реденькая отросла. Прежде чем она упала, вспомнив про сто лет, человек спрыгнул в песок, подошёл и, заглянув в глаза, положил лёгкую мальчишечью руку ей на плечо…

Тарья и Юсси были неразлучны сколько помнили себя. Тогда в деревне жили три семьи, не считая викария, и пятеро детей. Две сестры и брат Йоханнес (Юсси) Ярвинены, Мика Мякеля и она, Тарья Нумми. Сестры приятеля и мальчик Мякеля старше лет на пять, и одногодки младшие с ними не водились. Люди в деревне ласково называли их одуванчиком – войкукка. У девочки прямые волосы соломенного цвета, а у мальчика – кудри цвета льна. В сосновом бору этот одуванчик проводил большую часть дня. Ребята собирали шишки на растопку и для поделок, считали вслед за кукушкой. Подолгу, сидя на скользком от игл бугре, смотрели на ползущую баржу с древесиной, гадая, в какую страну она плывёт… Мелькали годы, менялись занятия: летом – работа на ферме, в огородах, сенокосы, рыбалка, долгие велосипедные прогулки; осенью – школа, грибы-ягоды; зимой – корзины на продажу и катание на лыжах да санках; весной, затаившись в овраге, дети часами наблюдали гнездовья ласточек и стрижей…

Им было по пятнадцать, когда Юсси заплёл в косы Тарикки стебли осоки с дикими фиалками и назвал свою подругу русалкой, а она предложила себя. Мальчишка только посмеялся: «С русалкой – через сто лет, не раньше».

В тот год к ним приехал Урпо, собрал всех ребят у кирхи и каждому вручил пакетик с таблетками. Их следовало раздать в школе. За работу пообещал каждому голубенькую хрустящую бумажку с олимпийцем Пааво Нурми (десять марок) и добавить ещё по одной за новый заказ. С того дня войкукка цвёл и разбрасывал семена не в одном месте, друзья перестали встречаться. Юсси замкнулся, стал резким, раздражительным. Тарья слышала, что её любимый заделался дилером, два раза в месяц отвозил на острова дурь. Девушка плакала, но не могла никому довериться. Даже когда он бросил школу, а однажды – вовсе исчез. Парня искали, но не нашли, и его родители со временем переехали в город выдавать дочек замуж… Она тоже вышла замуж за Мика Мякиля. Сосед окончил мореходку и отслужил в армии. Завиднее жениха на мысу всё равно не было…

Тарья очнулась и, будто со стороны, посмотрела на мужиковатую финку средних лет и молодого сутулого бродяжку. Те сидели лицом к морю. Прилив, подкрадываясь, заливал их ступни, но они не замечали. Ей никогда не доводилось видеть подобную пару обречённых на одиночество. Человек, зажав в кулаке хлеб, скупо откусывал и долго жевал, затем делал шумный глоток из термоса и острый кадык на худой шее резко вздёргивался. Она стыдливо наблюдала, чувствуя, как за грудиной плавится здоровый кусок льда.

– Я – Тарья. Ты откуда?

Незнакомец неопределённо махнул в сторону залива.

– По всему видно, что идти тебе некуда… Пойдёшь со мной… Я ещё крепкая. Буду звать тебя Юсси, – дикая мысль родилась в голове и тут же сорвалась с языка.

Тарья неловко начала объяснять своё решение, мол, помоешься, поспишь, отдохнёшь… и ей не надо денег… но замолчала, прислушиваясь к рождавшейся в душе буре: «Никуда не отпущу!.. Теперь».

Он слушал, наклонив голову, и молча пошёл рядом.

Первые три недели эти двое почти не покидали кровать, и та пела на все лады. По дому и во дворе ходили нагими. Одежду парня она выстирала, починила и сложила на полке. Сама одевалась, когда ездила за продуктами, выводила козу и в фартуке готовила для Юсси толстые оладьи с мёдом… Тот, прежний мальчик, бегал за ней, чтобы вытереть о платье сладкие пальцы, а она визжала и изворачивалась… Своего постояльца Тарья привязывала ремешками к ножкам кровати и кормила сама, а после слизывала с губ и бороды потёкший мёд.

Он заинтересовался камнями, доделал белку, к лапам прикрепил жёлудь с рифлёной шляпкой. На рыбалку, за ягодами и грибами надевал одежду Мика. Тарья улыбалась, потому что на юноше всё висело, как на вешалке, и потому что никогда не была счастливее. Их никто не тревожил. Отец Мика и родители Тарьи уже несколько лет жили в городском пансионате. По воскресеньям в пустой кирхе звонил колокол, и старый викарий молился о живущих и упокоившихся.

Гость понемногу стал привыкать. Вдруг начинал что-то рассказывать. Таким тоном, будто выполнял поручение. Какие-то обрывки воспоминаний, невероятно волновавшие Тарью. Женщина не смогла бы ответить почему. Просто замирала и пыталась представить, как всё происходило:

«… наш сухогруз пришёл в Лаутоку за сахаром (мы, северяне, мечтали о тропическом рае на Фиджи)… Я увидел дома из гнутой, рваной жести и палок, сотни метров извивающихся, как змеи, подъездных путей станции… Кишащий муравейник потных аборигенов: мужчин, женщин, детей – работников завода, снующих по трапам с тачками и бочками… Терпел душные влажные сутки нескончаемой работы. У местных не было подходящих приспособлений, и наши краны оказались бесполезными. Через несколько дней привезли металлические поддоны с кольцами, и тогда дело пошло споро. Напряжение мы снимали гашишем, который помогал отключаться на несколько часов»…

Позже, уже осенью, Тарья затащила Юсси с собой под бочку и окатила ледяной водой. Она смеялась, растирая парня полотенцем, а тот, едва шевеля посиневшими губами, рассказал про чудной, засыпанный чёрным вулканическим порошком, остров у берегов Марокко, на котором пресную воду вырабатывают сосны из облаков. То место больше всего походило на рай – безопасную материнскую утробу, где все безмятежны и радуются просто так. Правда, неподалёку в пустыне живёт ведьма Калима, она кидается в беспечных раскалённым песком…

«Его рассказы нас связывают», – вдруг догадалась Тарья.

Незадолго до испытания, перед тем как уснуть, парень вернулся к первой истории:

«… На обратном пути мы стали в Шанхае. Матросы пошли к шлюхам. В ужасающей трущобе, в тесноте и мраке опиумного притона, среди вонючих, грязных тел я умер…» С того момента Тарья была невероятно оберегающей…