Ковчег 47 Либра

Борис Евгеньевич Штерн

Ковчег 47 Либра

Предисловие

Эта книга, будучи вымыслом, повествует о сделанном безнадежном деле. Она задумана за четверть века до ее написания, однако отложена в долгий ящик из-за слишком большого замаха. А потом вдруг автору пришла в голову структура повествования – как не зарыться в необозримом сюжете. Остальное заняло полтора года

Главная же идея книги проста: описать более-менее реалистичный способ колонизации подходящей экзопланеты. Иными словами, отказаться в сюжете от нарушения законов физики и не уповать на то, что наука со временем откроет новые законы, делающие межзвездные путешествия обыденным делом. Идея далеко не нова, однако см. эпиграф. И все, казалось бы, просто, но как только начинаешь честно следовать возложенным на себя обязательствам, волосы встают дыбом. На каждом шагу ужас: то требование многотысячелетней надежности аппаратов, работающих с большой нагрузкой, то необходимость подготовить цепь сложнейших действий, что развернется в далеком будущем без контроля человека. Вот так и выходит: приняв условие научно-технологического правдоподобия, ставишь себя в столь жесткие рамки, что соответствующий жанр впору назвать «сверхтвердой научной фантастикой».

Автор старался, хотя вряд ли обошелся без ошибок. Всякие КПД, скорее всего, завышены, и на срок перелета надо накинуть пару-тройку тысяч лет. Допущение, что будет создана толковая электронная модель (реплика) человеческой личности, может казаться чересчур оптимистичным. Всяческие экзогеологические и экзоклиматологические и тем более биологические аспекты прописаны «на глазок» – профессионал наверняка найдет, на чем подловить. А иначе это была бы не научно-фантастическая книга, а монография.

Пару слов по поводу названия книги и звезды. Созвездие Весов (Libra) и номер 47 были выбраны четверть века назад, первое – для некой рифмы, второе – из соображений звучности. Тогда и в голову не могло прийти, что когда-то за этот выбор придется отвечать. Ну и, конечно, как только были опубликованы первые две главы, автор был пойман за руку: реальная звезда 47 Либра находится гораздо дальше шестидесяти световых лет и намного массивней и ярче Солнца. Встал выбор: переименовать звезду в менее звучную 52 Либра (такой не существует, потому и взятки гладки), либо объясниться и оставить как есть. Оставляем как есть в надежде, что в результате больше людей, возмутившись, прочтут это предисловие. Кстати, в созвездии Весов нет звезды с подходящими параметрами. Самая близкая к замыслу – 23 Librae – похожа на Солнце, расстояние около 80 световых лет, но там на орбите, близкой к земной, находится гигант массой 1,8 массы Юпитера, что исключает землеподобную планету в зоне обитаемости. Правда, если у гиганта есть большой спутник, то на нем в принципе можно жить, но это уже было бы совсем другой историей.

Впрочем, все научные и технологические проблемы, затронутые в книге, бледнеют перед человеческими. Наш род не способен мобилизоваться настолько, чтобы решить подобную задачу ради далеких потомков. Здесь требуется чудо, и в книге оно происходит благодаря упрямым действиям горстки талантливых людей, находящих поддержку в самых неожиданных местах. Оно не относится к сверхъестественным чудесам – в истории есть примеры, когда люди, поступающие как должно без видимой перспективы успеха, добиваются выдающихся результатов.

В книге нет драматургических злодеев, катастроф, войн, терактов и почти нет потасовок. Зачем они, когда сама постановка задачи полна драматизма: микроскопические разумные существа, затерянные в десятках световых лет пустого пространства, бросают вызов равнодушной природе, будучи связаны по рукам и ногам ее законами. Развитие этой драмы и есть главный стержень повествования: как и зачем разумная жизнь отстаивает свое место во Вселенной. Получается так, что двигаясь вдоль этого стержня, действие к концу книги забегает слишком далеко и уже не укладывается в рамки сверхтвердой фантастики, хотя и там пытается следовать законам природы и здравому смыслу.

Перед вами откровенно антипостмодернистская книга, хотя в ней есть ряд небольших пассажей в духе этого самого поветрия. Так, мелкое литературное хулиганство. Кто распознает, усмехнется.

Наконец, надо признаться, что основное, над чем бился автор, не сюжет, не научное правдоподобие, а нечто трудноопределимое. Скажем так: это некая упругая субстанция, благодаря которой читатель и автор иногда попадают в резонанс. Конечно, не всегда – эксперимент показывает, что вероятность этого около 10 процентов, что сравнимо с КПД паровоза.

Часть 1

– И этот о том же! Черт меня дернул взяться за столь избитую тему!

– Если плохо напишешь, так и будет избитая. А напишешь прилично – получится вечная тема.

Из разговора, подслушанного в самолете

Там соленое море лижет теплый песок…

То место в нашем повествовании, охватывающем огромные времена и расстояния, безусловно, заслуживает нескольких абзацев. Там соленое море действительно целыми днями лижет теплый песок и лишь изредка утюжит тяжелыми валами широкий пляж. За пляжем идет полоса песчаных дюн, а дальше раскинулись гранитные бараньи лбы, кое-где пересеченные моренными грядами: когда-то в незапамятные времена здесь тёк широченный ледник. Видимо, он стекал с синеющей горной гряды, замыкающей ландшафт, обозримый с дюн. Это было, вероятно, сто-двести миллионов лет назад, но континенты куда-то двигались, и сейчас здесь теплый устойчивый климат. Горы, судя по снеговым шапкам, высокие. В таком климате на 40 градусах северной широты вечный снег лежит выше четырех с половиной километров. Некоторые зубчатые гребни этих гор вполне могли бы представлять интерес для альпинистов среднего уровня. Правда, здесь нет альпинистов.

В одном месте дюны расступаются, пропуская реку, впадающую в море. Устье реки отмечено незабываемой скалой, торчащей из песка примерно в километре от места впадения (слева, если смотреть со стороны моря). Скала похожа на собачий клык стометровой высоты. Ее вертикальная сторона обращена к морю. Это заведомо не известняк – то ли серый гранит, то ли базальт. Больше, насколько хватает глаз, таких скал там нет.

Большую часть года здесь преобладают пассаты, несущие погоду предсказуемую, как часы. Утро настолько прозрачное, что горы из синих становятся разноцветными: розовыми, серыми, а снежные шапки – золотистыми на солнце и голубыми в тени. В полдень разрастаются кучевые облака. Они клубятся все выше и выше над поясом гранитных увалов между морем и горами. Их надувает влажный бриз, который взмывает вверх над гранитом, раскаленным полуденным солнцем.

Набухшие облака внезапно обрушиваются тяжелыми ливнями, и над сушей встает двойная радуга. А над берегом все так же светит солнце, и море так же лижет теплый песок. Вдруг за радугой из черно-синего неба начинают лупить молнии. Одновременно радуга и молнии – штук десять в секунду, ломаные и ветвистые. И жуткий нестихающий рокот.

Все это прекращается, как только гранит остывает от холодного душа. Наступает золотистый вечер и с ним праздник воды, кристально чистой и теплой. Упавшая с неба вода, скопившись в углублениях, впадинах, желобах, принимает тепло гранита и бежит по извилистым маршрутам к речной долине, прорезавшей бараньи лбы. Это рай для подростков – прыгать в гранитные ванны с прозрачной водой, лезть под теплые водопады, плыть вниз в потоках по гладким петляющим желобам. Правда, здесь нет подростков. А горы золотятся освеженными снежными шапками.

Река, текущая в галечной долине, тоже прозрачна, но холодна: она берет начало из остатков былого ледника – ледничков, спрятавшихся в верховьях долин. Здесь должна бы водиться форель. Но ее нет. И много еще чего нет. Нет комаров, нет деревьев и травы, несмотря на тепло и обилие пресной воды.

Нет ни былинки! Ни паршивой инфузории! Нет вообще ничего, что даже с натяжкой могло бы быть отнесено к живой природе.

Почему? Что здесь случилось? Отравление среды, радиация, взрыв сверхновой? Самоистребление, апокалипсис? Да нет, конечно! Просто вопрос «что здесь случилось?» поставлен неправильно. Здесь как раз «не случилось». Здесь не произошло событие, о вероятности которого мы не имеем ни малейшего представления. Здесь не возникла жизнь.

Мы ведь до сих пор не знаем, как она возникла на Земле. Как любят говорить биологи, занимающиеся происхождением жизни: «Вероятность возникновения жизни в подходящих условиях равна произведению двух величин: нуля и бесконечности». И у нас до сих пор нет более четкой оценки. Нуль на бесконечность… Мы лишь знаем, что результат не равен нулю в точности, поскольку один пример у нас перед глазами. Существуют оптимисты, которые говорят, что вероятность близка к единице, поскольку жизнь появилась на Земле очень быстро – в первые полмиллиарда лет. Но пессимисты возражают: мол, не появись жизнь тогда, когда наша планета была намного активней вулканически, химически и электрически, она бы вообще у нас не появилась. Окно возможностей тогда же и захлопнулось. С точки зрения пессимистов жизнь на планете может появиться либо быстро, либо никогда. Но нет в мире такого арбитра, который мог бы грамотно рассудить тех и других.

Темнеет там очень быстро, ночи, как правило, ясные и звездные. Человек, лежа на спине на еще теплом песке пляжа, был бы восхищен незнакомыми созвездиями, среди которых бросается в глаза почти правильный полукруг из пяти ярких звезд. Правда, чтобы спокойно насладиться зрелищем незнакомого неба, человеку пришлось бы воспользоваться кислородным аппаратом. Атмосферное давление там чуть выше земного, но кислорода ничтожные доли процента. Почти весь воздух – азот, немного СО2 и водяного пара. А без фотосинтезирующей жизни какой, к черту, кислород?!

Но человек, хорошо помнящий земное небо, будь он даже в кислородной маске, разглядел бы и в этих небесах нечто знакомое. Конечно, тот же раздвоенный Млечный Путь. Но не только. Человек узнал бы Плеяды – они там чуть меньше. Увидев пару очень ярких звезд – красноватую и синюю, – человек, в принципе, смог бы узнать Бетельгейзе с Ригелем, только без Ориона. И столь же ярко сиял бы Денеб, только без Лебедя.

И взошли бы две небольшие луны. Причем взошли бы с разных сторон, двигаясь навстречу друг другу. Вращаются они, конечно, в одну сторону, в ту же, что и сама планета. Просто одна на высоте 20 тысяч километров обгоняет вращение планеты, другая на расстоянии 56 тысяч километров – отстает.

Никто толком не сможет сказать, что здесь не дотянуло. Не хватило каких-то соединений? Сказался дефицит тихих лагун, насыщенных органическим бульоном? Недостаточно сильно били молнии? Или просто при наличии всего, что надо, не реализовался ничтожно малый шанс на правильную сборку комбинации молекул (нуль) даже при гигантском числе взаимодействий (бесконечность). И похоже, окно возможностей действительно захлопнулось здесь давным-давно. И вот уже шесть миллиардов лет над побережьем встают стерильно чистые рассветы. И бесплодное море виновато лижет песок.

Шестьдесят человеческих лет

Нет ничего безмятежней, чем долгий летний день на берегу большой реки. Марк Селин лежал на горячем песке острова, поросшего ивняком. За рекой тянулся ровный крутой горный кряж, покрытый лесом, из которого местами выступали известняковые утесы. Марк глядел в зеркальную поверхность реки, где горы медленно плыли над облаками. День, казалось, начался в незапамятные времена и еще будет тянуться неопределенно долго, пока не наступит вечерняя прохлада. И с ней придет зверский голод – придется плыть назад через протоку, вытаскивать из кустов велосипед и ехать домой. А дома – ворчание родителей по поводу долгого отсутствия и лишь потом благословенный ужин.

Но пока солнце высоко и можно еще долго думать и мечтать. А мечтать очень даже есть о чем. Марк только что поступил в Международный университет передовых исследований. Университет, который за пятнадцать лет своего существования заработал статус легенды.

Конечно, ему, питомцу этого чудесного захолустья, невероятно повезло. Повезло с тремя учителями – физики, математики и литературы. Повезло с родителями, которые подсовывали хорошие увлекательные книжки, заставлявшие думать. Да и сам он в поте лица тянулся за своей удачей, чем честно заслужил сегодняшнюю безмятежность.

Пожалуй, ему повезло и со временем, в которое выпало родиться, – такая удача нечасто достается жителям здешних мест. Да и не только здешних… Мир, пережив тяжелый кризис, как будто очнулся и протер глаза. Звезды ток-шоу, герои новостей, которых отец Марка называл «пламенные холуи», «цепные патриоты» и «придворные мракобесы», исчезли с глаз долой, словно попрятались в какие-то тайные щели. Вместо них появились нормальные умные люди, причем в таком количестве, что хотелось спросить: где они раньше были, где таились десятилетиями? Наконец-то после семидесятипятилетнего перерыва люди вернулись на Луну и уже забросили оборудование и припасы на Марс для экспедиции, которая полетит через полгода.

– Впереди захватывающе интересная жизнь, – думал Марк. – Как важно состояться в этой жизни, стать настоящим ученым!

И, глядя на отражение гор, он сказал себе:

– Я обязательно должен вернуться сюда, когда главное в жизни уже произойдет. Вернуться через шестьдесят лет и дать себе отчет: сбылось ли то, о чем я думаю сейчас. Получился ли из меня ученый? Пришла ли с годами мудрость? Как здорово, если все это получится, и как хорошо будет здесь лежать, когда за плечами большая жизнь…

Мы часто даем себе в юности всякие глупые обещания и зароки и почти всегда их быстро забываем. Но бывают и исключения – что-то застревает в памяти на всю жизнь, возможно, благодаря каким-то ярким деталям, как это отражение гор, например. Поэтому через шестьдесят лет состоявшийся умудренный Марк Селин, человек умеренно широкой известности, вылез из прокатной машины на берегу той самой реки. После непрерывного трехчасового вождения, как обычно, требовалась пятиминутная реабилитация. При попытке принять достойную человека вертикальную позу болели колени и спина. Чтобы не терять времени, Марк в полускрюченном состоянии вынул лодку из багажника, подсоединил шланг и включил компрессор. Теперь надо было обойти машину пять раз, потряхивая поочередно ногами и постепенно распрямляя спину.

– И откуда это идиотская боль? – думал Марк каждый раз. – Это суставы или связки болят? Какая-то дрянь что ли скапливается в них, пока ведешь машину?

На самом деле Марк с его способностью быстро разбираться в области, где до того он был полным профаном, мог бы за полчаса досконально выяснить, что это за идиотская боль и что там за дрянь. Но вопрос был праздный – просто чтобы занять голову, пока отходишь от езды, и не заслуживал исследования. И через пять минут Марк окончательно выпрямился и, сказав себе: «Ну, теперь я хоть куда!» – взвалил на плечо лодку и пошел к реке.

Он предварительно изучил снимки из космоса и знал, что его любимый островок давно смыт паводками. Как приемлемую альтернативу он выбрал место на левом берегу напротив гор, откуда вид должен быть почти такой же. Надо было выгрести пять километров вверх по течению, но, поскольку у Марка с плечевым поясом никаких проблем не было, никакая «дрянь» там «не скапливалась», он это сделал легко и довольно быстро.

Погода была такой же, как и тогда, шестьдесят лет назад, – Марк следил за прогнозом и соответственно выбрал время. Он лег и стал смотреть в реку, где горы точно так же плыли над облаками. Но прошлое пока отказывалось оживать. И тут сказались восьмичасовой перелет с соответствующим джетлагом и три часа вождения – Марк заснул, лежа на песке. Проснувшись, он ощутил щемяще знакомые запахи жаркого дня у реки: ивняка, красивого растения с длинными мягкими иголками и красными круглыми ягодами, горячего песка, серебристых лопухов с неведомым Марку названием, запах самой реки. И прошлое постепенно ожило.

– Ну как, ты стал ученым? – спросил Марк-младший.

– Вроде, как стал. По крайней мере, многие люди считают меня таковым

– А ты открыл что-нибудь важное?

– Да, но это немного грустное открытие. Я обнаружил отражение звезды в океане далекой планеты. Отражение солнца той планеты. За шестьдесят световых лет от нас. А грустное здесь то, что там нет жизни. Есть огромный океан. Он простирается на две трети окружности планеты на низких широтах. А одну треть занимает континент. Это как раз то, что я выяснил благодаря отражению звезды. Есть суша, есть море. Атмосфера из азота и теплый климат. Там плавают облака не хуже, чем эти. Наверняка есть реки, почти как эта. А кислорода нет. Значит, и жизни нет.

– Но может быть, там есть какая-то другая жизнь, которой не нужен кислород и которая не дает кислорода?

– Я тоже на это надеялся, как и многие другие. Но биологи разбили эти надежды в пух и прах. Если появляется жизнь, способная к эволюции, она обязательно начнет использовать фотосинтез. Эволюция обязательно должна наткнуться на столь ценную находку под ногами. А на той планете есть все условия для фотосинтеза – свет, жидкая вода, углекислый газ, который мы тоже видим. А как только начался фотосинтез, жизнь расцветает и создает кислородную атмосферу. Не сразу – на Земле это заняло пару миллиардов лет, – но той планете уже шесть миллиардов. Это закон – я не знаю в деталях, как он доказывается, но в общих чертах понимаю, что это действительно так. А раз неизбежного результата жизни нет, то нет и жизни.

– А есть другие планеты, где жизнь найдена?

– Нет. Есть еще три планеты с нужной температурой, с приличной атмосферой, где есть водяной пар. Разве что блик звезды ни на одной из них пока не виден. Но нигде нет кислорода. Это не значит, что внеземной жизни нет вообще нигде, – просто пока подходящих планет найдено всего четыре. Вот я сейчас вернусь и буду обрабатывать данные еще по двум. Но то, что мы уже точно знаем: если есть подходящие условия, жизнь возникает вовсе не обязательно.

– Правда, грустно. Жизнь проигрывает 1:4. А как ты обнаружил отражение? Неужели планету удалось разглядеть?

– Разглядеть в деталях? Конечно, нет! Планета видна только как светящаяся точка, совсем слабая. И чтобы увидеть эти слабенькие точки, пришлось затратить уйму труда и денег. Еще в твое время хотели возобновить давно похороненные проекты – «Дарвин» и еще один, сокращенно TPF, – ты, кажется, даже читал об этом. Так их действительно возобновили, объединив и усовершенствовав. Взяли название «Дарвин». Делали очень долго, но сделали в конце концов. Помнишь, что такое «Дарвин»?

– Кажется, три космических телескопа…

– Теперь семь – целая флотилия. Они встают с точностью до долей микрона, так, чтобы занулить свет звезды, но при этом видеть планеты вокруг нее. Свет от шести телескопов смешивается в центральном – седьмом. От звезды свет с противоположных телескопов приходит в противофазе, то есть вычитается, а от планеты – складывается. Такая вот интерференция. Кажется невероятным, но звезда, которая в миллиарды раз ярче планет, действительно зануляется, а планеты видны как отдельные точки. Все вместе называется нуль-интерферометр.

– А планету разглядеть все равно нельзя?

– Нет, конечно, для этого нужна целая армада циклопических телескопов – не дозрели и не дозреем в ближайшие века. Поэтому видим только слабенькие точки, но можем снять их спектр в инфракрасных лучах, их излучает поверхность планеты. А там много интересного: атмосфера что-то пропускает, а что-то поглощает. И поскольку физика везде одна и та же, мы знаем, что на такой-то длине волны должен быть провал от азота, здесь – от водяного пара, там – от углекислого газа. И мы видим все эти провалы. А в таком-то месте должен быть провал от кислорода, точнее, от озона, он есть в спектре Земли. Но в спектре той планеты – она называется 47 Librae b – его нет. Нет ни малейшего намека! И в спектрах еще четырех известных экзопланет, которые во всем похожи на Землю, его нет.

– Это ты снял спектры? А отражение звезды как же увидел?

– Нет, не я. Спектры – именно то, ради чего затевался эксперимент. Получить спектр – как сливки снять, это то, чего хотят все. Я нацелился на то, что поглубже спрятано. На временной анализ в видимом свете. В нем наблюдать планету сложнее, чем в инфракрасном диапазоне, – сильней мешает звезда. Если просто посмотреть на кривую блеска планеты, там ничего не увидишь – один шум. Забыл уже: ты знаешь, что такое преобразование Фурье? Это мощная штука. Если сделать преобразование Фурье для кривой блеска, то, будь там спрятана хоть слабенькая периодичность, тонущая в шуме, она вылезет в виде пика в фурье-образе. И если шум огромен, а периодический сигнал ничтожен, все равно вылезет, если долго наблюдать. И у меня кое-что проявилось – довольно широкий бугор с центром на периоде 27 часов. Это облака планеты, 27 часов – ее сутки. Там, где облаков больше, планета ярче. Они вращаются вместе с планетой и выдают период вращения. Но облака непостоянны, они движутся. Поэтому преобразование Фурье дает бугор, а не узкий пик. Через полтора года чистого времени наблюдений проявилось нечто интересное: слабенький, но узкий пик на периоде 27,2 часа – его могло дать только нечто твердо привязанное к поверхности планеты. Это еще не конец истории, но давай сделаем передышку. Спрашивай, что непонятно.

– Почему планета так называется?

– По имени звезды 47 Либра, то есть Весы – созвездие Весов. 47 – это номер звезды в Весах. Был такой современник Ньютона, Флемстид, он две с половиной тысячи звезд пронумеровал. Звезда похожа на Солнце; масса и светимость – чуть меньше, срок жизни – чуть больше.

– Почему планета b? Значит, есть и a?

– Представь себе, нет! Букву a зачем-то решили зарезервировать за самой звездой – были у людей какие-то невнятные доводы за такое правило. Так принято еще с девяностых годов XX века, когда стали открывать первые экзопланеты. Зато есть планета c – холодная, вроде Марса. Есть d и е – газовые гиганты. В общем, система сильно смахивает на нашу, что не столь частый случай.

– Шестьдесят световых лет? Это значит, сейчас ты изучаешь тот свет, который был испущен, когда я здесь лежал?

– Да, именно это оно и означает… Слушай дальше. Когда я обнаружил этот пик, проект решили закрывать. «Дарвин» уже поработал больше двадцати лет. Кончалось топливо для микродвигателей, солнечные батареи дышали на ладан, часть электроники приказала долго жить. Нужна была космическая экспедиция сервисной бригады за два миллиона километров. Казалось бы, не бог весь что, каких-то полтора миллиарда – дешевле, чем полет на Луну в оба конца. И тут началось глобальное нытье: экономика в рецессии, есть более насущные потребности, жизнь все равно не нашли, цель продолжения эксперимента непонятна…

– Как это может быть непонятна такая цель? Они что, рехнулись?

Оба задумались, глядя на реку глазами Марка-старшего. Далеко у правого берега плыл трехпалубный туристический теплоход. Точно такие же здесь плавали и во времена Марка-младшего на фоне тех же гор, под такими же облаками. Те же запахи, тот же покой. Будто ничего не изменилось за шестьдесят лет. Как бы не так!

– Рехнулись, говоришь… Да нет, скорее просто потухли. Это ты жил в хорошее время, когда цель всегда была ясной и яркой. Но хорошие времена имеют свойство проходить, как и молодость. Огонька не хватает на многие поколения. Вот и начинается глобальное нытье по поводу непонятных целей. Короче, если бы проект закрыли, я бы так и остался со своим едва проклюнувшимся пиком на периоде 27,2 суток. Но мы победили, потому что выступали везде, где можно, объясняли и убеждали. В результате добровольцы организовали специальный фонд поддержки экспедиции, куда люди вносили по сто, даже по 20 долларов. Конечно, так полтора миллиарда не собрать, но правительства стран, участвующих в проекте, видимо, устыдились и скинулись на сервисную экспедицию.

Бригада отлично справилась с задачей – с тех пор «Дарвин» работает уже 15 лет, лучше, чем раньше. И чистых четыре года из этих 15 он наблюдал 47 Либра. Мой пик вырос и стал неубиенным, иными словами, статистически значимым. Он говорит о том, что мы точно что-то видим на поверхности вращающейся планеты. Но что? Я построил среднесуточную кривую яркости. Но на ней ничего не было видно! Это уже казалось мистикой! И тут я случайно увидел снимок Земли из космоса. И на нем – солнечный блик в океане. И в этом блике – едва ли не четверть яркости всего изображения Земли! И как я раньше не догадался?! Я бегом добрался до компьютера и за 10 минут поменял точку отсчета фазы вращения. Эта задача и тебе по силам – определить, где на планете должен находиться блик, и отсчитывать поворот планеты от этой точки, которая меняется со временем года. И через полчаса у меня была выразительная кривая с «корытом» в одну треть суток и плато в две трети. Это значит, что две трети окружности планеты покрывает океан, а одну треть – материк. Океан и материк на планете за 60 световых лет, представляешь?! Но это очень приблизительно – картина должна зависеть от широты – ведь блик в разное время года появляется на разной широте. Мы знали параметры орбиты, но не знали наклона оси вращения планеты. И лишь накопив данные за пять лет – два года до экспедиции и три после, мы сумели восстановить и наклон оси, и примерную географию планеты от 20 градусов южной широты до 50 градусов северной. В северном полушарии там один гигантский материк, покрывающий до половины окружности планеты. Он сужается к югу, а в южном полушарии появляется еще один материк поменьше. Но, возможно, дальше к югу он становится шире – туда мы не можем заглянуть. Этот блик звезды нарисовал нам примерную географию планеты, как луч древнего телевизора. Или, точнее, как луч сканера. Вращение планеты – как горизонтальная развертка, сезонное движение блика по широте – как вертикальная.