Корона, огонь и медные крылья

Йа-Кхеа криво усмехнулся. Третий воин, носящий ухоженную косу ниже лопаток длиной и такую же ухоженную бородку, сказал:

– Если вы будете так несдержанны, кто же станет охранять госпожу? Она попадёт в Сети Ли-Вайалешь, или оборотни поймают её и сожрут… и наш господин будет долго горевать… а потом приблизит к себе другую… к общей радости.

Его товарищи тихо рассмеялись. Шуарле, увидев, что воины не настроены злобно и мрачно, спросил у Зеа-Лавайи:

– Господин, а правда ли, что муж госпожи – принц людей? Тот самый принц, о котором… много говорят?

Воины снова принялись смеяться. Зеа-Лавайи сказал со снисходительным дружелюбием:

– Откуда придорожному цветку знать о жизни барсов? Наш господин, Тхарайя, сын человеческого государя и аглийе, полукровка.

Шуарле открыл рот и сделал несколько судорожных вдохов, как пойманная рыба. Это развеселило воинов ещё больше.

– Гранатовый государь, будучи ещё юным, как-то повстречал на охоте аглийе, – продолжал Зеа-Лавайи. – Женщину, подобную ночной неге, и запаху жасмина, и жаркой грёзе. И увидев, влюбился в её небесную красу безоглядно и не думая о последствиях. Рассказывают, что он приезжал в горы, чтобы увидеть её, и пел ей песни, как очарованный бродяга, и забыл о сне и еде – и, в конце концов, она подарила ему ночь. А потом – оставила своё дитя под кустом роз в его саду.

– Человеческое дитя, – заметил Йа-Кхеа, – старший принц, отважный воин. Пошёл в мать телом, в отца душой. Только вот…

Хлопнула дверь. Принц со странной родословной, сопровождаемый своей женой, спустился во двор.

– Это твой подарок? – спросил он, с любопытством разглядывая нас.

Я тоже на него посмотрела. В безобразной драке с аманейе-грибами с меня стащили платок, а плащ я, кажется, потеряла. В распашонке и нелепых здешних штанах, которые я вдруг осознала на себе, знакомиться с особой королевского дома было глупо и неприлично, но я решила не прятать лицо и не опускать глаз.

Принц Тхарайя, Ветер, был уже далеко не юн, а мне с первого взгляда показался почти пожилым – вероятно, из-за лица: безбородого, но небритого и усталого, с морщинками под светло-карими глазами, у губ и между бровей. Он стриг волосы коротко, и в чёлке светила седая прядь, удивительно яркая на вороном фоне. И на мою беду от матери-аглийе его высочество унаследовал хвост: он повиливал им, как рассерженный кот – было очень тяжело отвести от хвоста взгляд.

– Какая ты беленькая, – сказал принц и чуть улыбнулся. Его улыбка оказалась незлой, даже печальной.

Я вдохнула, сделала несколько шагов ему навстречу и, не зная, как полагается кланяться по здешнему этикету, чинила политес в три такта – что, вероятно, забавно выглядело без кринолина. Улыбка принца стала заметнее; Раадрашь хмыкнула.

– Видеть вас – честь для меня, господин, – сказала я, забывшись, и тут же поправилась: – Видеть тебя.

– Глупа как пробка, – сказала Раадрашь, усмехаясь, – нахальна, невоспитанна, но – красивые волосы, правда?

– Господин, – сказала я, – прошу тебя, позволь мне сказать несколько слов.

Аглийе из свиты принца и принцессы тем временем собрались во дворе; кое-кто из дворни выглядывал из зарешеченных окон. Я чувствовала взгляды всем телом, как на парадном приёме.

– Ты просишь позволения? Скажи, – кивнул принц.

– Я прошу у тебя, господин, милости для своего слуги, – сказала я. – Он был верен мне в опасности и беде и сделал всё, что в его силах. Я не могла платить ему ничем, кроме дружбы и покровительства, – а он был предан всем сердцем. Несправедливо наказывать слугу за дерзость госпожи, если кто-то из сильных счёл, что дерзость имела место.

Вокруг стало очень тихо.

– Да она совершенно сумасшедшая, – негромко проговорила Раадрашь, и все это услышали.

Принц Тхарайя поднял одну бровь.

– Почему ты об этом просишь?

– Потому что госпожа Раадрашь пообещала, что скормит его псам, – сказала я. – Может, это была её шутка или угроза, сорвавшаяся в запальчивости, но госпожа – принцесса, а Шуарле – раб, он не может не принять всерьёз эти слова.

Принц, кивая, выслушал меня. Раадрашь дёрнула плечами, развернулась и ушла в покои, захлопнув за собой дверь. Я чувствовала спиной присутствие Шуарле, и сознание необходимости правильных слов придавало мне сил.

– Господин, – продолжала я, – прости мне этот вид. У меня нет другой одежды, той, что выглядит достойно. Всё наше имущество потеряно. Я просто хотела добраться до дома – а это очень далеко – но у меня нет свиты, кроме Шуарле, а горы полны опасностей…

– Я думаю, – сказал принц, – тебе больше ничего не угрожает. И твоему стражу – тоже. Раадрашь высказалась необдуманно, никто не станет убивать его. Считай себя моей гостьей… тебя проводят на тёмную сторону, – и махнул Йа-Кхеа рукой, а потом быстро удалился.

– Пойдём, цветочек, – сказал Йа-Кхеа. – Я покажу, где тут живут женщины.

– Я не цветочек, – поправила я, улыбнувшись. – Моё имя Лиалешь – Яблоня больше, чем Цветок. Шуарле ведь может следовать за мной?

Воин кивнул, и Шуарле взял меня за руку. Его ладонь была холодной и влажной.

Йа-Кхеа проводил нас через обширный зал, окна которого украшали цветные витражи, а стены – мозаики в виде цветущих зарослей и райских птиц, к резной двери, ведущей в покои женщин. Уже около этой двери пахло привычно – лучше, чем на тёмной стороне в доме Вернийе, но всё тем же гераневым и розовым маслом, жасминовой эссенцией и лавандовым мыльным настоем. Угрюмый боец, войдя в этот покой, стал ещё угрюмее и принялся пристально смотреть в пол.

Зато я, войдя и оглядевшись, нашла помещения прекрасными. Здесь, в ароматной тенистой прохладе, я вдруг вспомнила, что дорожную пыль можно смыть, а одежду, покрытую гнусными пятнами грибной слизи, снять и заменить другой, чистой. В этот момент я искренне благодарила принца Тхарайя в душе.

Йа-Кхеа, не входя, распахнул дверь в комнату с высоким сводом и зарешеченным стрельчатым окном. К этому окну неодолимая сила и притянула мой взгляд: за его решёткой ярко светило солнце, а глубоко внизу лежали облака, похожие на взбитый сливочный крем. Под облаками я не разглядела земли.

– Ах, Шуарле! – сказала я восхищённо, подбежав к окну и усевшись на подоконнике. – Как прекрасно жить на такой божественной высоте! Как святые отшельники в горных монастырях!

– Да, – отозвался Шуарле. – Отсюда мы не сбежим, даже если очень захочется…

– Эй, птенец, – окликнул его Йа-Кхеа. – Пойдём-ка со мной, не могу больше тут торчать.

На миг мне стало жутко.

– Шуарле! – пискнула я. – Воин, пожалуйста, не уводи его!

По жёсткому лицу Йа-Кхеа, на котором скулы выглядели, как из камня вырезанные, промелькнул некий светлый блик, похожий на улыбку.

– Госпожа, – сказал он, – тебе нужна одежда, ты сама сказала. И мой господин разгневается, если узнает, что женщину оставили голодной. Твой грозный страж никуда не денется.

Я отпустила их кивком, но радость моя сильно поблекла. Оставшись одна, я принялась изучать комнату. Обстановка, как и в доме Вернийе, выглядела скудно, если сравнивать с женскими покоями севера. Разве что тюфяки на полу заменяла низенькая тахта, застланная шёлком и заваленная подушками разных размеров, а в остальном всё то же: тот же мохнатый ковёр, правда, чистый и прекрасной работы, то же зеркало, правда, громадное, в половину моего роста, и в отличных бронзовых рамах, тот же туалетный столик, правда, на нём красовались не глиняные кувшинчики, а изящные безделушки из серебра и хрусталя с самоцветами – те же резные сундуки. Но в сущности…

Мне отчего-то стало грустно. Только Шуарле, вошедший с корзиной и ворохом одежды, несколько меня утешил.

– Что-то сталось с нашей лошадкой, – вспомнила я, заглядывая в корзину. – Хочешь винных ягод?

Шуарле кивнул, отщипнул часть грозди и присел на постель рядом со мной. Он выглядел хмуро и нахохленно.

– Тебя что-то огорчает? – спросила я.

– Мы – в тюрьме, Лиалешь, – сказал Шуарле, не глядя в мою сторону.

– Мы – в гостях, – возразила я, стараясь быть убедительной. – Его высочество производит впечатление незлого и разумного человека. Его жена – несколько взбалмошная особа, но мы постараемся с ней помириться.

– Взгляни на это, – сказал Шуарле и встряхнул вышитую золотыми облаками шёлковую рубаху. – Я думаю, это шили для любовниц принца.

Я рассмеялась.

– А что его люди должны были предложить мне? То, что шили для него самого? Да я бы могла играть в прятки в его сапогах! – Я отпила отличного густого молока из кувшина, обнаруженного в корзине, и продолжала: – Он любезен с нами. Не стоит думать дурно о человеке, который нам покровительствует.

– Мне показали, где ты можешь искупаться, – сказал Шуарле всё так же мрачно. – И этот солдат, Йа-Кхеа, намекнул, что мне тут рады как слуге с женской половины. По дороге от бассейна я видел человеческих женщин, и думаю, что они жёны или любовницы принца.

– У принца может быть много жён?

Шуарле пожал плечами:

– Почему нет? Но старшая жена – Раадрашь. Нам будет совсем непросто жить с ней под одной крышей – или я вообще не знаю женщин.

– Я думаю, это ненадолго, – сказала я, желая быть рассудительной. – Мы немного погостим в замке Тхарайя и отправимся дальше. А ты должен бы чувствовать благодарность принцу.

– Я не чувствую, – отрезал Шуарле. – Я бы чувствовал благодарность, будь он слепой, слабоумный или восьмидесяти пяти лет от роду.

Я расхохоталась.

– За что ему всё это?

– Только слепой или слабоумный, встретив тебя на пороге, позволит тебе вскоре покинуть его дом, – констатировал Шуарле. – А восьмидесятипятилетний не позволил бы, конечно, но, быть может, стал бы думать о тебе как о любимой внучке.

– Принц и так немолод, – возразила я.

– Ему лет за тридцать, – прикинул Шуарле.

– Да, его высочество стары, – вздохнула я, и Шуарле воздел глаза горе. – Ну, пожалуйста, пожалуйста, не огорчай меня… лучше проводи до бассейна и помоги вымыть волосы, а? Между прочим, кровь сражений и грязь странствий делают тебе честь, но не особенно украшают.

Шуарле не стал спорить дальше. Он сгрёб в охапку мою новую одежду – довольно небрежно, я бы сказала – и открыл для меня дверь в коридор.

Как всегда, я отослала Шуарле, прежде чем раздеться донага. Вероятно, по здешним меркам это было моим личным нелепым предрассудком – но он столько раз показывал мне мужскую природу своей души, что я никак не могла перебороть стыд. Он помог мне отмыть волосы, но купаться я собиралась в одиночестве.

Мраморный бассейн, полный тёплой воды, в которую добавили соли, пропитанной жасминовой эссенцией, был великолепен; обитательницы замка не дали мне насладиться им в полной мере. Они пришли глазеть на меня, как рабыни в доме Вернийе, совершенно такие же бесцеремонные и самоуверенные, только недоброжелательности, полускрытой развязной весёлостью, было побольше. Я решила, что они не аглийе, а человеческие женщины – потому что без хвостов.

Когда они объявились, мне пришлось всерьёз бороться с желанием позвать Шуарле и укутаться во что-нибудь непрозрачное. Простыня из хлопчатой бумаги, которую я накинула на мокрое тело, тут же обозначила его с предательской откровенностью.

– Говорят, она принцесса, – сказала статная женщина с медальным лицом. – Интересно, она девственница?

– Судя по тому, как она закуталась – да, – усмехнулась красавица, усеянная крохотными прелестными родинками. – Смотри, Гулисташь, она краснеет, как вишня!

– Бледная немочь, – фыркнула женщина, маленькая, как белочка, блестя круглыми, очень живыми и, пожалуй, злыми глазами. – Так её назвала госпожа Раадрашь – очень точно!

– Госпожа слишком хочет быть королевой, – сказала Гулисташь со вздохом якобы сочувствия. – Ей так надо, чтобы хоть кто-нибудь родил господину ребёнка, что она готова поступиться гордостью и таскать в дом мышей и лягушей…

– Грустно, но, я думаю, госпожа и здесь ничего себе не выиграет, – снова фыркнула малютка, не заметив яда в тоне товарки. – Свои женщины родить не могут, как сможет это заморское чудо? Рассказывают, будто они холодные, как снег.

Тем временем я потихоньку взяла себя в руки.

– Ты права, – сказала я, улыбнувшись по возможности любезно. – Я холодная, как снег. И я собираюсь вскоре возвратиться в свою страну, где только снег, лёд и волки в угрюмых лесах. А почему пытаться кого-то родить должны все подряд? Что же сама Раадрашь? Она ведь жена господина.

Красавица в родинках (самая прелестная из них украшала уголок рта) усмехнулась и покачала головой, остальные взглянули враждебно.

– Раадрашь – аглийе, – сказала красавица. – Её отец, государь птиц, отдал её господину, заключая боевой союз между аглийе и людьми как залог военной помощи. Она думала, что идёт замуж за аглийе и будущего короля людей, а отец господина объявил, что намерен пренебречь первородством полукровки и отдать право на трон тому из младших принцев, у кого будет больше детей. И вообще – человеку.

– Но как это возможно?! – вскричала я. Почему-то меня страшно огорчила эта творимая с принцем несправедливость. – Это же дурно!

– Да, она глупа! – снова фыркнула малютка. – Дурно! Вы слышали?!

– Она здесь чужая, – сказала красавица. – Ты несправедлива, Далхаэшь. Послушай, белая, разве ты не знаешь, что у человека и аглийе может родиться дитя, но у полукровки, от кого бы то ни было – уже очень редко? Человеческий король обкусал себе все ногти на ногах с досады, что наш господин – его старший сын. Роду Сердца Города, правящему Ашури-Хейе, уже тысяча лет, он никогда не прерывался – а на нашем господине может прерваться навсегда по вине его отца…

– Да уж, – сказала Гулисташь насмешливо и горько. – Господин Тхарайя отважен, силён, недурён собой, его воины держат в страхе врагов и соседей, его власть велика – над всем, кроме собственной судьбы. Родной отец считает его пятном на штандарте рода и не желает видеть его самого и его свиту-аглийе в своём дворце. Сам господин брал женщин без числа – и ни на одной не оставил следа, как дождь на каменной плите. Это кажется жалким…

– Делает несчастными женщин, – зло вставила Далхаэшь. – Крылатая госпожа ведёт себя достойно, если бы не она, наш господин Бесплодный Камень и нас раздарил бы своим офицерам! А госпожа добра к тем, кто проявляет уважение и покорность, она не даёт женщин в обиду. Если ей удастся найти девицу, которая ухитрится родить – мы все будем жить в Гранатовом Дворце, а не в этом ледяном орлином гнезде, где вместо сада – три травинки между каменных плит. Жаль, что в этом случае нет никаких шансов! – закончила она безапелляционно.

– Мне Раадрашь не показалась доброй, – сказала я. Мне было нестерпимо грустно, непонятно почему.

Далхаэшь резко указала на меня пальцем.

– А почему, скажи, она должна быть доброй с тобой? Кто ты такая? Принцесса, говоришь ты – а сама таскаешься по горам, как бродяжка! Я уверена, что это ложь, причём глупая. Тоже мне, свита принцессы – какой-то кастрат…

– Он – тоже полукровка, – сказала я.

– Вы послушайте только! – воскликнула Далхаэшь. – Она сравнивает своего кастрата, бесхвостого, которого продавали на ярмарке вместе со скотом – с нашим господином! Скажи об этом принцу – ему польстит!

– Ну, – рассмеялась Гулисташь, – её слуга не Каменная Плита! Этот – Песок, сколько в него ни лей, ничего не вырастет! Ниоткуда!

Я поняла, что никакой разговор не имеет смысла и что тёмная сторона замка – и вправду изрядно тёмное место. Я собрала одежду и пошла прочь; я сильно озябла, но не могла понять, следствие это мокрой простыни или холод окружающей враждебности. За моей спиной женщины продолжали обсуждать принца и свою горькую долю.

Шуарле ждал меня в комнате.

– Приходила Раадрашь, – сказал он, обсушивая мои волосы. – Спрашивала, девственница ли ты и не хочу ли я прыгнуть вниз из этого окна. Ты кажешься мне не такой обнадёженной, как до бассейна.

– Ты был прав, – сказала я печально. – Я ничего не понимаю в жизни. Наш хозяин очень несчастлив оттого, что у него нет сына, – и дарит своих неудавшихся любовниц офицерам… хвостатым, я думаю. Что будем делать?

– Что скажешь, – сказал Шуарле спокойно. – Хочешь – вправду прыгнем отсюда. Хочешь – посмотрим, что будет дальше. Видишь ли, Лиалешь, моя жизнь с некоторых пор в твоих руках.

– Ты – рыцарь, Шуарле, – сказала я. – А я – глупая девочка, это говорят все.

– Не знаю, что такое рыцарь, – отозвался мой друг. – Если мы с тобой решили пожить ещё немного, то, может быть, я заплету твои косы? Пока ты ещё жива, Лиалешь, тебе нужно выглядеть принцессой.

Мне оставалось только согласиться.

День прошёл в тревожном ожидании непонятно чего.

Шуарле позвали к тем самым резным дверям, ведущим в Светлые покои, когда уже настал настоящий вечер. Я собиралась ложиться спать, он как-то отвлёк меня – и оказался прав: ему сообщили, что принц желает меня видеть.

– Для визита уже поздно, – сказала я. – Это кажется мне неприличным.

– Это неприлично, – подтвердил Шуарле, скептически разглядывая мой костюм. Рубаха из лёгкого голубого шёлка, вышитая золотыми облаками, с разрезами на боках до самой талии, и штаны, тоже голубые, золотые и с разрезами, были не того сорта, какой хорош для торжественных приёмов. Им не хватало строгости. Я распустила голубой с золотом платок и укуталась в него, как в шаль, но это не многому помогло. Я уныло посмотрела на себя в зеркало.

– Ты не можешь отказаться, – сказал Шуарле. – Пойдём, иначе решат притащить силой.

– Ладно, – сказала я. – Пойдём. Мы придём туда вместе, а потом ты меня подождёшь. Будет очень вежливо: его высочество и я со свитой.

Шуарле коротко рассмеялся, и мы с ним отправились в покои его высочества, как на опасное дело.

Тхарайя

Когда вернулся патруль, я писал отцу:

«…Касаюсь праха у ног Гранатового Государя, желая ему здравия, и благоденствия, и процветания на тысячу лет. Уведомляю Светоч Справедливости, что на северо-западной границе царит ненарушаемый мир. Озирая рубежи, верные воины Лучезарного видели лишь странствующих купцов, уплативших пошлину, как подобает подданным мирным и почтенным, а также кочевников-нугирэк, исповедующих веру в Костёр и Солнце. Упомянутые кочевники направляются в Лаш-Хейрие, дабы потешать горожан Лучезарного танцами на тлеющих углях и глотанием огня.

Горная цепь Нежити – по-прежнему крепостная стена Оплота Мира. Пришедшие из-за реки не преступают начертанных границ, а воины Лучезарного по-прежнему следят за соблюдением договоров.

На вопрос Светоча Справедливости о разбойнике, прозываемом Волосатым Пауком, сообщаю: упомянутый злодей ныне пребывает на другом берегу. Воины Лучезарного выследили его банду в ущелье Трёх Ветров; отребье, руководимое Волосатым Пауком, было уничтожено, а он сам четвертован и обезглавлен. Голова упомянутого Паука и его руки отправлены в Лаш-Хейрие, дабы быть выставленными на всеобщее…» – и на этом месте меня прервали.

Молния влетела в мой кабинет так стремительно, что бумаги полетели на пол, а в клетке шарахнулись отцовские голуби. Секунду я был одержим желанием швырнуть сандаловый калам и заорать; пришлось тяжело брать себя в руки, глубоко вдыхать и вспоминать родовое имя, чтобы суметь аккуратно положить калам на край тушечницы.

– У меня подарочек для тебя! – заявила Молния с порога.

– У тебя подарок для твоего господина, – сказал я так бесцветно, как мог. – Я знаю, что ты жаждешь сглазить меня прямым обращением, но и без тебя много желающих, Молния.

– Я не хочу церемоний, Ветер! – фыркнула она и хлестнула себя хвостом по бокам. – Я тоже царской крови, а здесь нет никого из вассалов!

– Если бы здесь был кто-нибудь из них, – сказал я, – я велел бы ему тебя запереть.

Кажется, Молния, наконец, сообразила, что сделала что-то не так. Она улыбнулась, как сумела, поклонилась, не слишком себя утруждая, и подсеменила ко мне, пытаясь совладать со своей нелепой походкой.

– Я не хотела вызвать гнев повелителя, – сказала она с нежностью, не способной обмануть даже трёхлетнего младенца. – Я надеялась его обрадовать.

– Ты обрадуешь меня, забыв навсегда, что в мою дверь может среди бела дня ворваться женщина, – сказал я. – Не будь у тебя крыльев, я посадил бы тебя на цепь в ночных покоях.

– И приходил бы ко мне по ночам? – усмехнулась Молния.

Мне стоило большого труда её не ударить.

– Нет. Днём. Чтобы посмотреть, как тебя кормят битыми крысами.

Молния обиделась. Великолепное зрелище.

– Я всегда пытаюсь развеселить тебя, – сказала она капризно и спесиво сразу, – а из тебя льётся медь вперемежку с ядом, стоит мне слово сказать.

– Мне весело, – сказал я в тихом бешенстве. Я успел подобрать разбросанные донесения, голуби мало-помалу успокоились, но между нами всё равно пахло озоном. – А если ты сообщишь, что встретилось патрулю, я буду просто счастлив. Я страстно желаю, чтобы ты придала своему визиту хоть видимость нужного.

– Ничего особенного не случилось, – сказала Молния, дёрнув плечом. Её хвост задел чашечку с кавойе – и владелице хвоста очень повезло, что остатки гущи не вылились на письмо. – Ах, прости, я не хотела… Ну полно, Ветер, я всего лишь вспомнила, как было забавно. Мы проводили караван, мы вернули заблудшего демона на тот берег, а потом мы увидели, как грибы напали на людей, представляешь?!

– Ты с таким восторгом говоришь об успехах грибов, будто они – твои родственники, – сказал я. – Надеюсь, ты не опустилась до того, чтобы отдать оборотням этих несчастных? Ну просто для того, чтобы стало ещё забавнее, а?

Молния хихикнула:

– Вот в том и дело, Ветер! Они здесь, у самых дверей!

– Грибы?

Молния воздела руки и закатила глаза:

– Эти люди! Девица и евнух! Это и есть мой подарок тебе, вот что я хотела сказать. Эта девка сказала, что она царевна с севера, вот что! Она – бледная, как сметана, волосы у неё, как овечья шерсть, она говорит, как потаскушка-нугирэк с базара, только ещё невнятнее! Хочешь взглянуть?

Я закончил письмо: голова и руки подонка будут выставлены на столичной площади на пиках, больше пастухов и караванщиков никто не тронет. Других новостей нет, буду счастлив увидеть Гранатового Государя в любой миг и умереть за него, когда он пожелает. Бросил на письмо щепоть мелкого песка, стряхнул, сложил лист шёлковой бумаги тоненькой трубочкой и вставил его в голубиный браслет. Вытащил голубя из клетки, сунул за пазуху, тёплого. Всё это время Молния смотрела на меня в нетерпеливом ожидании, будто её бесила моя нарочитая медлительность; её взгляд подталкивал меня изо всех сил, но я совершенно не желал что-нибудь упустить ей в угоду.

Я вышел из кабинета, не торопясь; Молния меня обогнала. Она крутанулась по винтовой лестнице, пронеслась мимо стражи как вихрь – и распахнула передо мной дверь нарочитым, слишком грубым, безобразно неженским жестом.

Пленники Молнии стояли в окружении стражи и выжидательно смотрели на дверь. Увидев их, я усомнился в словах первой жены: они не были похожи на людей.

Худой лохматый евнух имел прекрасные глаза аглийе. И клеймо между бровей. Я в который раз проклял людей, делающих такое с моими родичами, и в который раз пообещал богам запретить это законом под страхом смерти, если когда-нибудь получу законодательное право – но это мелькнуло в уме между прочим. Женщина…

Женщина выглядела как аманейе. Не как человек. Такого я вообще никогда не видел – её косы, лён с золотой канителью, её глаза цвета осеннего неба, её бледно-розовое личико… И при всём этом невозможном, необыкновенном облике – жалкая рубашонка из крашеного сандалом холста, такие же штаны, туфельки из крахмальной холстины, сложенной впятеро. Одежонка деревенской девчонки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.