Букет для никого

Чтобы знали. Завидовали.

А тут цыгане, и искры костров, и мне двенадцать лет. И откуда ветер дул, теперь помню только я один в этом мире.

Я до сих пор не видел Байкала и не ночевал в тайге. Куда там. Я воровал лес. В Радофиниково с Беримором. Я в нём не жил, не прятался. Я его крал. И, кстати, покупал за этот краденый лес что-то.

И что? Что – не помню, а лес помню. Лес стоит и падает. Ей, ели, и жизни сто лет. Не спилишь – сама упадёт. Сгниёт. Вроде всё правильно. Но ничего красивее не видел в лесу, чем лежащие три ели-перестарка с корнями вывороченными. Как на конфетке «Мишки в лесу». Помните? Конфеты такие были. Три ствола охрененной ширины и медвежата.

Был там такой дед, Вороной звали. Там же .В Радофиниково.

– Сынок, реально знаю, – говорит он мне, – где обоз стоит. На заросшей лесной дороге. Колёса рядом валяются, конские скелеты. И в сгнивших ящиках латунная труха. Патроны. Бои-то лютые были там.

Мясной бор. Одно название передёргивает. Армия генерала Власова, прикиньте. Десять тысяч человек погибло. Шёл бы с Вороной и вот он, обоз! Офигеть событие. На всю жизнь. Не пошёл. Лес воровал. Торопился. Оттепель обещали. Деньги были нужны.Куроёбкикакие-то покупать. Очень они мне были нужны. Ну, необходимы просто, так, что до сих пор не могу вспомнить про них. А обоз стоит. Стоит до сих пор.

Только дед Ворона умер. А знал только он. Ну как знал – говорил, что знает.

Правда он меня ещё учил, как лося поймать:

– Покупаешь лосиные рога, приезжаешь в лес, прикрепляешь их к башке и делаешь томное лицо. Если что-то не так и у них сейчас гон, то тебя в лучшем случае трахнут. А в худшем – после этого ещё и харю твою зарёванную до неузнаваемости залижут. Если гона нет, то примут в стадо с испытательным сроком в сутки, за которые ты обязательно должен обглодать семь деревьев и перебежать дорогу машине. Теперь ты лось. Тебе верят, и ты можешь запросто впарить им идею сходить в деревню погрызть яблоньки. Умных лосей немного. Процентов пять-шесть. Грамотных – и того меньше. Поэтому надпись «Охотхозяйство» на доме их не спугнёт. Остается мелочь – сорвать рога, воткнуть их в землю и заорать:

– Ах вы, суки такие!!!

Те, кто ускакал, – свободны. Кто в заборе застрял – твой. Мсти теперь.

И тут реально прорубило меня.

Хватит!

Хватит мне этого бреда, что у всех тут жизнью зовётся.

Хочу лося.

То есть мотоцикл. Мне уже тридцать лет, а я ещё не прожил и дня! Только неизмеримое количество пустоты накопил в себе. Я точно знал, как надо жить, и видел это, но я так жить не хотел.

Всё.

Хорош.

Хватит. Менять надо что-то. И мы пошли в кабак. Ну а куда ещё?

Есть у каждого заветное местечко. У меня на Моховой. Это вообще самая питерская улица с питейными заведениями. Ну, есть ещё Рубинштейна, но мне физически ближе Моховая. Самого что ни на есть Питерского духа. Тут всё и вместе. Вот, пожалуйста, «Толстый Фраер» – заведение Розенбаума. Вот первая пивная, а вот и сам Ургант. Не Ваня-гламур, а папа его, дядя Андрей. Почти двухметровый детина. Кулаки у него с пивную кружку. Анвар Либабов, самый странный клоун на свете, может просто пройти мимо, поражая своей внешностью. Здесь можно и с Серёгой Шнуром поспорить и бздюлин от него огрести, ну или накидать ему в щи. Как получится. Здесь же и Юра Шевчук живёт, и ему тут раскидывает глупые стихи майский гром. Даже самый главный знаток джаза Колбасьев жил на этой улице. Помните «Мы из джаза»?

Недавно знакомые из «Камеди-клаба» рассказывали, что как-то они в Питер приехали в двенадцать лет и гуляли по проходным дворам. И идут так, а тут мужичок на ступеньках сидит. Они ему:

– Дядя, дай сигарет.

И дядя им дал. А потом говорит:

– Да возьмите несколько штук. Вижу же, что вы не из Питера.

Те взяли. Сейчас выступают в «Камеди-клабе», а мужик этот был Борис Гребенщиков. Так-то.

Во дворах этой улицы находился офис программы «Городок», и Стоянов с Олейниковым именно здесь сняли большинство своих теле анекдотов. Это настоящий Питер. Без пафоса и без затей. Правильный.

Сюда и иду, когда душа в смятении. Классная улица. Помните Даниила Хармса? Из дома вышел человек. Сто процентов сюда пошёл. Здесь рок. Здесь джаз. Здесь блюз. Здесь снимали «Собачье сердце».

Моховая начинается с дворце подобного зеленоватого дома и заканчивается почти на Фонтанке. Или наоборот, смотря, откуда начинать. Церковь на Белинского. Волшебный перекрёсток на Пестеля. Направо пойдёшь –Петровская церковь. Тут же рядом стела защитникам острова Ханко. Ну и участковый тут сидит. КВД Центрального района с моим первым триппером тоже неподалеку.

Заходим с Фонтанки и вливаемся в эту улицу, как в омут. Окнами омут весь искрился как планктон. Мир был какой-то хрустальный и чистый. Именно в такие апрельские синие сумерки ждёшь чего-то такого, что ещё не было. Дневные лужи ночным серебром похрустывают. Хоть собирай и в скупку неси.

Умиротворение в сердце. Ну и вот в этой романтике мы и шли.

От пинка распахнулась дверь кабака, и на площадь, по-детски заливаясь смехом, выскочил мой приятель Беримор. Его небритая красная мордаха светилась таким позитивом и детской радостью, что я заранее заулыбался.

– Тревога, тревога! Волк унёс зайчат! – орал Беримор.

– Привет, парни! – прокричал он на бегу и, смеясь, побежал по площади какими-то странными зигзагами.

– Не попадёшь! – кричал он, широко расставив руки, к небу запрокинув смеющееся лицо. Мне стало тепло и радостно на душе.

Ну а что, другу хорошо – и тебе становится хорошо. Тем более если друг уже два раза отсидел в тюрьме, а так же по-детски радуется этому миру.

Я провожал Беримора тёплым взглядом, улыбаясь, когда сзади услышал знакомый звук открывающейся двери. И в силуэте, появившимся на асфальте, я реально увидел кадр из черно-белого мультика. Длинные, длинные ноги, мини-юбка и пистолет в руке. Косая тень по асфальту.

Я офигел.

А девка вышла из кадра, сделав шаг на площадь, по ковбойски расставила ноги, подняла пистолет и со словами: «А вот посмотрим!» – шмальнула в Беримора. Я не знаю как, но две картинки я увидел сразу: чиркнувшую по асфальту искру в одной стороне и пистолет, уебавший ей в лоб, в другой. Девка лежала на асфальте, раскинув ноги, и на лбу у неё на моих глазах наливалась гуля. Издалека, тяжко ухая и топая, бежал Беримор.

– Ну что, дура? Я же говорил, что не попадёшь! – сказал он и поднял её как куклу.

– На коньяк поспорили, – сказал он нам и, пнув дверь, шагнул в кабак. Я посмотрел на небо. Апрельское синее небо кидалось в меня звездами.

– Пойдём-ка и мы! – сказал я.

– Я спорить на коньяк ни с кем не буду, – сказал Индеец. – Нога болит.

А Паша просто пнул дверь.

В этом вертепе мы сидели, а я думал.

Ну, вот кто я в тридцать лет? Родился в Туле. Воспитывался дедом. В одиннадцать фарцевал в Москве. В четырнадцать первый условный срок и в шестнадцать лет ножевое ранение. В той же Златоглавой. Около гостинице Космос на ВДНХ. Тогда и детство кончилось.

В восемнадцать приехал в Питер. По привычке фарцевал. Здесь два месяца жил с американской студенткой на Кораблестроителей. В день зарабатывал по триста долларов. Четыре месяца бесплатно жрал в студенческой столовой, где меня принимали за американца. Думал, что её люблю. Но Сью улетела в Мичиган, а я остался.

– Ты лучше, чем твоя страна, – сказала мне на прощанье. В тот момент я с ней был согласен. Страны не было.

Рыжая дрянь. Затухающая переписка. Много лет пытался разобраться, почему не помню её лица. И только недавно понял: у неё не было запаха. Не было запаха женщины. Никакого и нигде. Она пахла только парфюмом, а собой нет.

В двадцать лет вернулся в Тулу с бабой с третьим размером сисек. Так и жил с этими сиськами. Но потом, через пару месяцев, вдоволь насосавшись, как вампир, этих сисек, я вдруг понял, что мозга-то у этих сисек нет. Совсем. Абсолютный вакуум. Я заглядывал ей в голову с надеждой и не видел там ничего.

– Ау, тут есть кто-нибудь? Эээй? Тук-тук.

Тишина… Никого не было. Только через год я разглядел, что у неё вместо мозга ниточка. Уши держать.

Книги – то, что составляло для меня абсолютную ценность, – были ей не ведомо. Моё желание поговорить и пообщаться превращалось в мой монолог, заканчивающийся простым трахом. Это было хоть каким-то завершением беседы. Господи, как можно ничего не знать?

А вот кино любила. И невдомёк ей вообще было, что лучший кинотеатр – это твой мозг, когда ты читаешь хорошую книгу. В то, что в каждой книге живёт волшебство, она не верила.

– Зачем читать книгу, если по ней уже снят фильм? – искренне удивлялась она и одновременно подлизывалась. – Ты такой умный и начитанный.

– Да нет, это просто на контрасте с тобой.

– Что?

– Ничего.

– Посоветуй что-нибудь посмотреть.

«Посмотри, во что превращается твоя жизнь» – хотелось сказать ей, но в этом даже не было смысла.

Да, тогда я совершил страшную ошибку. В двадцать лет привёз девку с собой из другого города. Но сиськи были невероятно хороши.

Да, я люблю сиськи больше даже, чем те, кому они принадлежат. Мне реально льстило, что, идя с ней по улице, я видел самцовые взгляды, которые буквально облизывали её. А то, что у неё нет масла в голове, знал только я один.

Совершенно невозможно жить с человеком, который не знает и не желает знать ничего. Это невероятно, но она была интеллектуальной девственницей. Как же жалко, что нельзя вернутся в прошлое и сказать. Иди ты на хер! Ну да ладно.

Чтобы меньше быть дома, я пошёл на секцию карате. И как-то незаметно увлёкся.

Всерьёз. Тренировался так, что кожа лопалась. Поперечный шпагат, отжимание на пальцах и кулаках, покрытые мозолями костяшки пальцев.

Триста пятьдесят пять газет, висящие на стене, – и каждый день кулаками надо пробить и изорвать одну газету. Легко, думаете? Попробуйте. Кулаки в мясо. Макивара. Доска с верёвкой на конце. И бью её, бью до одури. Из двухсот человек, которые пришли вместе со мной на тренировки, остались двое. Это всё закалило характер. Пролетел год, потом второй, пояс сменял пояс. Красный пояс получил, готовился сдавать на коричневый – и всё. Впереди маячил первый дан. Устроил сиськи в цирк, где сам когда-то работал.

А цирк…

Это слово я до сих пор произношу с благоговейным придыханием. Этот сказочный мир радости и необычных запахов. Я работал там в шестнадцать лет ковёрным, осветителем и даже дворником. Я приходил туда даже в выходные.

Там пахло львами. Львов, однако, не было. Были тигры. И кони.

Цирк был с конями.

Это волшебный мир, где мне не нужны были деньги. Каждый месяц я брал зарплату с некоторой оторопью.

За что? За чудеса?

Это то место, где впервые широко распахнулись мои детские глаза от ежедневных чудес. И половина чудес была с сексом. Сексом было пропитано всё здание… Трахалось всё. Гимнастки, эквилибристы, собаки и тигры. Кони вот только не трахались. Наездники, укротительницы, поварихи, клоуны, билетёры, дворники, осветители и электрики… Трахались даже зрители, приходящие в цирк. Он был полон похоти. Цирк стонал ночью, и посередине был тринадцати метровый манеж, где сидел по ночам изумлённый от всего этого подросток, гадкий утёнок, и слышал и слушал.

Собственная каморка с выходом на цирковой двор, где пахло сеном и за стенкой вкусно хрупали лошади. Возня Герасима, гигантского старого медведя, грустно доживавшего свою жизнь в цирковом вагончике. Слоны, у которых я ночью воровал варёную картоху и хлеб…

Слоны, кстати, очень злопамятны. Они очень умные, и к тому же охотиться на них в цирке нельзя. Но если он очень нужен, то есть способ его получить. Просто смотришь на него. А умный слон делает вид, что ему насрать. И срёт. И ты такой идёшь к нему чистить клетку. И когда открываешь её, слон вырывается и пытается тебя затоптать. Но обычно поскальзывается и падает. Обосранный слон с синяком в восемь квадратных метров никакой ценности для цирка не представляет. Вот и всё. Предъявляешь на него права категории С – и слон твой.

Именно после такого рассказа мне дала девочка из моей школы, которая была на три класса старше меня. И в упор меня не видела всю школу. А предметом моих онанистских фантазий была самая главная укротительница тигров с умопомрачительным именем Доллорес.

Тигров и слонов дрессировала, а в руках палка с мохнашкой на конце. Она ей тигра или слона гладит за ухом. Я потом рассмотрел эту мохнашку. Внутри стальной клинок. Его не видно. Кажется, что зверей просто гладят. Шаг влево или право без команды – укол. Добрые дрессировщики.

Мир оказался не так прост, как на первый взгляд.А потом раз – и ты взрослый. И всё. И пиздец.

Цирк – это то место, где меняются судьбы людей. Ну, кем бы я был без цирка и был ли вообще? Весь этот мир я подарил ей, девочке с сиськами, так как лучшего у меня ничего не было. Надежда была одна – что кто-нибудь её трахнет. Всё же третий размер… И сведут девку со двора к моей великой радости. Стратегия, ети её мать. Так и случилось. Сиськи без мозга как-то от меня отстали. Цирк, он меняет судьбы.

Да, я не постоянен. Я тогда был мерзавцем и наслаждался цинизмом. Он был мне приятен. Маэстро, там, в оркестровой яме, слышите? Урежьте туш. Этот танец я не буду танцевать дальше.

Уехал в Венгрию. Шесть месяцев заграницы. Двадцать два года всего. Казино, стриптизы. Соц лагерь рушился. Все летело к свиньям собачьим.

Я был и Юра Шнайдер. Ну и ещё много нехороших парней с нехорошими лицами. Но я был как то в паре с Юрой. Метель да вьюга, хер да подпруга. Глядя на него, понимаешь, во что может превратиться среднестатистический немец, если два или три поколения проживёт в Сибири. В гордость страны и образец евгеники.

Юра Шнайдер имел классическое лицо нордического нибелунга с объемом бицепсов с мою голову. Он мог командовать драккаром викингов или возглавить восстание рабов. Если бы ему дал Бог мозг, конечно. Но чудны дела твои, Господи, и непонятны пути твои.

Дрался я тогда хорошо. Но это же не видно. Не бокс же. Был джокером. Люди смотрели на качков и боялись их, потому что совсем недавно качков не было вовсе. Они были неизвестны как класс. Я же стоял чуть сзади. За Юрой Шнайдером. Обычный. И меня не боялся никто.

Высокий нескладный парень, но сбивал ногой сигаретную пачку с головы любого роста, не вынимая руки из карманов. Это впечатляло. Люди становились мягче. Потом Юра брал за шею одной рукой и нежно поднимал. Но всё равно люди уже почему-то боялись уже меня.

Непостоянен человек.

Без работы не сидели. Первая машина. Дороги Европы. Жил у венгра дяди Ивана. С литовцами. Снимали вместе с ними квартиру. Парень и две девушки с Литвы. Гряда и Юрка. Ну и Юра Шнайдер. Куда же без него? Он спал на полу, потому что у деда Ивана такой кровати не было. Через шесть месяцев мы говорили по-венгерски и по-литовски, как на родном языке. Сами удивлялись.

Юра жил отчаянно и ничего не боялся, так как хотел умереть. У него была женщина в Кемерово, которую он любил безумно. Находился с ней пару дней, а потом всегда начинал хотеть её убить, что и пытался сделать. То из машины её на рельсы выкинет под трамвай, то по крыше за ней гоняется с топором. Иногда банально бегал за ней с ножом, а та уворачивалась с нечеловеческой ловкостью и проворством. В принципе, уже могла играть в регби на профессиональном уровне за сборную Новой Зеландии. Короче, нормально жили.

Как все русские.

Шнайдер был парнем очень красивым и мужественным, а бабища его невероятная дрянь, похожая на галку. Нос крючком и глазки. Это было всё из положительного. Ну, кроме увертливости.

И Юра прекрасно понимал, что не может такой союз существовать долго. Даже он понимал!

Викинг и ворона. Но ничего с собой поделать не мог. И причину сего казуса объяснить себе не мог долго, пока с похмелюги не выпил рассол от помидоров в трёхлитровой банке. Таким рассолом она его всегда поила. И всё бы так и продолжалось вечно, но в этот раз она что-то забыла. И когда Юра допил рассол, то среди помидоров увидел её менструальный тампон.

Ведьма. Сука. Привораживала так.

Что с ней Юра сделал, не знаю, но в связи с тем, что он отчаянно не хотел возвращаться на Родину, думаю, заклятие он всё же снял. Кардинально.

И поехал Юра дальше. Цель была Марсель и. Второй парашютный полк иностранного легиона. А я домой.

Приехал, насмотревшись, научившись многому. Жить можно было иначе. Я открыл бар и охранную фирму. Я больше ничего и не умел.

Мы курировали рынки. Первых ровесников понесли на кладбище за ерунду. За тысячу долларов. Первый Мерседес и первые бандитские толковища. Какие-то лошадиные тёрки с блатными пацанами. Первое крышевание. Фуры с фруктами, заезжающие в Тулу. Деньги с них. Я чувствовал, что это не моё. Я искал себя в жизни и не находил. Попытался и ларьки свои поставить. Тогда это было модно и типа прибыльно. А чего тут, Москва рядом – метнулся, купил говнища всякого: сигарет, сникерсов… Кассовых аппаратов не было.

Я смог их сделать. Ларьки надо было делать! Они не продавались. Выбил место под них. Продавцов нашёл и всё такое. На одном дыхании.

И всё. Потерял интерес. Сидеть каждый день и высчитывать барыши, и так каждый день… Шоколадки складывать. Боже, какая скука! Я в бизнесе разбираюсь так же, как аист в навигации. Вроде лететь знаю куда, но в тоже время топографический кретинизм никуда не девается. Дебет с кредитом – это не моё.

Я понял, что я могу делать темы. Движухи всякие. С чистого листа всё поднять. Это запросто. Сделал, раскрутил всё – и видеть это не могу. Несмотря на то, что ларьки эти приносили бабки, я почему-то больше увлёкся скупкой и поставкой пятикопеечных монет в Венгрию. На каждом ларьке висело объявление, что скупаю пятикопеечные монеты. За сколько? Вот, блин, не помню уже, за сколько их скупал. Весь город чуть не спятил, ломая голову, зачем я это делал. Ха-ха-ха! До сих пор горжусь, что это я придумал. Эти пятаки в точности по размеру и весу подходили в автоматы по продаже всего в Венгрии вместо двадцати форинтов. Это в Венгрии до евро такие деньги были.

Вот это нравилось. Прибыль как на наркотиках. Да, темы разные прикольные были. И не менее дикие.

Меня вот своей тупостью, примитивностью и эффективностью потряс способ заработка в Москве. Один сантехник в районе трёх вокзалов имел доступ к канализации. Он заметил, что в одном из мест в один слив сходятся три вывода канализационных стоков со всех вокзальных туалетов. С говнищем. Так он под этот слив молочный бидон поставил.

И всё.

Каждый день кастрюля монет, часы, серьги золотые, запонки и браслеты на дне бидона. А дерьмо дальше плыло. Вот так вот. Деньги не пахнут.

Понял я, что коммерсантом мне не стать. Взял и продал все ларьки на фиг марокканцам. Откуда в Туле марокканцы? Это вы у меня спрашиваете? Понятия не имею. И все деньги вложил в кобуры для пистолетов.

Огонёк Серёга. Такой был в Туле. Первый из взрослых бандитов в городе, который протянул мне руку дружбы ещё в мои семнадцать лет. Он был отчаянно дерзок и смел, прямо как Робин Гуд. И я отчаянно хотел на него походить. Из его рассказов помню: идёт он такой по лестнице дома, а тут дверь открыта. Он шмыг туда.

Опаньки. Это я удачно зашёл. Никого нет. Барахлишко покидал в наволочку и притомился. На кухню прошёл бутербродик соорудить. С маслицем и сырком. Повернулся и окаменел. Хозяин квартиры на него из окна смотрит. И рычит. Дураком выглядит.

Как пишут в романах, они испепелили друг друга взглядом. С гантелями занимался на свежем воздухе мужик. Огонёк прыг-скок – и на шпингалет его.

Смешно. М-да.

И тут я его встретил на какой-то сходке бандитской в яблоневом саду. Летом. Бандиты скандалили, мамой клялись, делили что-то. Может, и сам яблоневый сад: это моя яблоня, а это твоя. Скукота. И Огонёк там был. Почему-то в белом сибирском тулупе с гигантским воротником, а под тулупом у него на простой бельевой верёвке маузер висел. Настоящий комиссарский. Вот так просто, без затей. Как у Троцкого. Уважаю людей, которые клали на чужое мнение.

Не удобно же, подумал я. И решил ситуацию исправить.

Купил кожу коровью и по моделям пистолетов через одного портного нашил кобур для пистолей. Спрос был – предложений не было. И я сделал. Посередине города стоял ларёк, и на нём было написано без затей: «КОБУРЫ». М-да. Разлетались как горячие пирожки. Какие только рожи упыриные не приезжали на примерку! И без разницы бандиты или менты. Иногда все вместе и друг другу поправляли при покупки ремешки. Время тогда было очень весёлое. Всю Тулу окобурил.

Да, я делал плохие вещи, согласен, – но делал их хорошо. Стараюсь когда есть интерес.

Тула всё же. Ответить можно. Тут оружие делают. ТТ. Тульский Токарев. Стечкин тут был изобретён. Оружие для спец войск. Названия улиц: Курковая, Дульная, Ствольная, Штыковая. Люди поколениями делали только оружие. Всю жизнь. Любой из этих слесарей мог сделать пистолет за вечер. Дрель, напильник и тиски. Всё. Больше ничего не надо.

Левша, кстати, с Тулы. Я к пятнадцати годам из всех стволов уже пошмалял, но потрясение было от парабеллума. Германского. Это не пистолет, это шедевр. Именно в нём пистолетная конструкторская мысль достигла своего пика. Георг Люггер и Хуго Борхард сотворили такое оружие, которое было реально продолжением твоей руки. Редчайший пистолёт. Люггер носили только офицеры СС. И я слышал, что если у наших солдат этот пистолет находили, то расстреливали обязательно после допроса, где и откуда он взялся. Так вот настоящий Люггер и сейчас редкость, и купить его – очень большая удача.

Хотя ТТ всё же лучше.

А винтовка Мосинская? Трехлинейка. Стреляй, коли, дерись и всё насмерть.

Историю вот слышал в Питере уже от одного антикварщика. Немец или бельгиец где-то живёт, и у него есть хобби: берёт винтовки и выверяет по чертежам. Изучает и делает абсолютные копии – те же размеры, материалы и всё такое. Сделал и Мосинку. Вся как есть. Ствол. Приклад. Затвор. Точь-в-точь. Блестит вся как Порше. Заряжает, клац, клац.Ничего.Не стреляет. Что такое? Перемерил. Всё в точности. Кх, кх, клац, клац. Никак.

Берёт обычную. С гражданской войны, ржавую в окаменевшей крови и говне. Всё клацает. Чуть ли не вываливается всё.Зарядил, нажал. Бах! Выстрел.

Да ёбт! Пишет в Тулу на завод. А ему, отсмеявшись, спрашивают: а допуски? Какие допуски? Я же в точности по чертежам. Секрет вот в чём, оказывается, – в допусках. То есть при изготовлении уходили от чертёжных размеров в ту или иную сторону. То есть деталь или чуть больше или чуть меньше. Совсем чуть-чуть, но всё же. И такая винтовка вся клацает, лязгает, но палит. А эта вся такая правильная, и никак.

Первый ствол в руке – это как первая женщина. Первое потрясение, когда у моего напарника из помпового ружья на моих глазах отстрелили ногу просто так. И не в него целились, а просто шарахнули в нашу сторону для острастки, на кого Бог пошлёт. Мне повезло. На меня не послало. А нога как кегля отскочила.

Я не видел развития и решил просто выскочить. Задыхался, и Европу видел уже, и Питер. Не мог я так больше жить, хотя всего было много. И уже становилось жалко всё терять. Змей вырос, хотелось сбросить кожу. Всё бросить и уехать в Питер. А почему нет-то? Ну да, за год до этого женился. Но ребёнка-то ещё не было. Когда, если не сразу? Когда, если не сейчас?

Решился. Приехал, да. Конечно, с нуля.

Начать всё с нуля – это не безумие. Безумие – это вести жалкую жизнь, бродить в тупом оцепенении день за днём, день за днём. Безумие притворяться счастливым, притворяться, что именно эту лямку ты должен тянуть всю свою убогую жизнь.

Комната в коммуналке. Из имущества пара тысяч долларов, спортивная сумка через плечо и беременная жена. Блин, чем только тут не занимался, мама дорогая, как не сел-то? Вот истинное чудо. Но проскочил как-то между жерновов этих. Казанские, тамбовские, омские, малышевские и прочие упыри. Со всеми по чуть-чуть, ни с кем надолго.Зачем мне это?Всё уже это было в моей жизни. Вроде всё налаживалось, и дела шли хорошо. Но неизвестно куда. А тут, раз!

МОТОЦИКЛ. Учитывая, что даже мопеда в детстве не было, а из-за мотороллера вообще чуть не сел. И ещё в моей юности бесило то, что почти все мотоциклы были двухтактными с невероятно пидорским звуком, вот этот вот звук:

– Дрын-дын-дын-дын-дын-дын-дын. Дрын-дын-дын-дын-дын-дын-дын-дын-дын…

И так до бесконечности. Тьфу. Чувство любви к мотоциклу было мне неведомо. А тут что-то произошло со мной. Вот так вот эта энергия большой колонны увезла с собою мою душу.

Тридцать лет мне было.

Когда если не сейчас?

Ждать опять чего-то?

Всемирный потоп?

Ведь ещё пару лет – и я уже не смогу умереть молодым.

Начал воплощать. А что ещё делать-то? Никого не знал, но душа просила и требовала. Это сейчас просто: открыл интернет, хоп – тут мотоциклы продаются, тут клуб, а тут вообще новичков выкатывают. Да ведь и соц сетей тогда не было. У кого спросить-то? Только увидел байкера – ввввааа, уехал, падла. Ну что, блин, доской его сшибать что ли?