Белая ладья, или Рюмки-неваляшки, полные бархата. Иронические рассказы

Белая ладья, или Рюмки-неваляшки, полные бархата

Иронические рассказы

Елена Сомова

Фотограф Владислав Андреевич Макаров

© Елена Сомова, 2024

© Владислав Андреевич Макаров, фотографии, 2024

ISBN 978-5-0055-6332-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

фото Елены Сомовой сделал Владик Макаров, 2015 г.

Чернитель Пятнитель

Живет и процветает в Государстве Арбузов и Кабачков некий невежа и вор, зовут его Чернитель Пятнитель, всех лгунов повелитель. Рано утром встает он с кровати, чтобы облицезреть свои владения, полачить-покрасить, где надо, подштриховать-подмалевать, где не надо, а потом и вовсе выкинуть все свои дела и воссесть на трон править. Надо же дать ему поправить как следует, а потом и тапки на стол, и корону на полку для обуви: шутник он, всё везде перепутает, а потом сидит и смеется над своими проказами.

Правит Чернитель Пятнитель весело и грубо, опрокинув с ног на голову своих подопечных в шапках из выдолбленных арбузов и кабачков, пускающихся в пляс, как только увидят своего повелителя. На головах танцевать им удается лучше, чем на ногах, ибо Чернитель Пятнитель, как увидит бездельничающего подопечного, так завязывает ноги узлом и бантиком аккурат над головой, – чтоб не повадно было время зря тратить.

– Зол ты, Святя, – говорит Чернителю Пятнителю его важный и чинный друг Постулат Памперсович. – Не следует так сердиться царю, а то в ГАКе, – так называл он Государство Арбузов и Кабачков, – урожая не будет совсем.

– А зачем нам урожай?! Восклицает Чернитель Пятнитель. – И без урожая хорошо: смотри, сколько полосатых и продолговатых по улицам шастит! Прямо карнавал геометрии!

– Да, ты гений, друг мой! – вскрикнул обрадованный находке СП его товарищ по несчастью жить в Государстве Арбузов и Кабачков и управлять этим ГАКом, облагораживая и процветая на самых смачных грядках. У нас улицы – грядки, ровные и четкие, и устроим завтра на наших улицах-грядках Карнавал Геометрии!

– Устраивай, я полежу на правом боку, а то левый совсем бел, как колчан для стрел, – успел промолвить ленивый Чернитель Пятнитель.

Подготовил Карнавал Геометрии шустрый друг Постулат Памперсович: ровно и четко прочертил грязные лужи по окаему, прилопатил взбухшие от новых вспученных пород улицы-грядки. Затем развесил везде флажки и лейки для полива, – вдруг пить кто захочет, а лейка – нате вам, – целехонька родниковой воды.

Посмотрел Чернитель Пятнитель сверху на свое государство и обомлел: а пятен нигде нет ни цветных, ни черных, – так какой же он тогда правитель ГАКа, если нет пятен!

Спускаться с балкона своей уютной ложи не стал, – полил обрывочно, со знанием дела, на все арбузы и кабачки, ни одного без пятнышка не оставил. Уселся на свой царский трон и заснул на пять минут. И снится Чернителю Пятнителю, что друг его, почти брат единокровный Постулат Памперсович, на задуманном им Фестивале Геометрии вышел ростом выше самого его, Чернителя Пятнителя- всех скоморохов победителя. Проснулся от ужаса царь Государства Арбузов и Кабачков, глядь с высоты балкона на свое государство: ходит вдоль улиц-грядок Постулат Памперсович и надевает на каждый арбуз и кабачок уютный теплый и мягкий памперс, – на каждую пипку открытую солнцу. Тянется от одного ряда грядок к другому, вытягивается, как сосиска, и не падая, вновь встает столбом, готовя из пачек, похожих на балеринские, новенький комфортный памперсочек.

– Э, друг, Постулат Памперсович, не тянись так, а то уже сильно вытянулся, размер свой потерял! – объявил с балкона в микрофон другу Чернитель Пятнитель.

– Так фестиваль же Геометрии на носу! Надо всё успеть! – громогласно отвечал ПП.

Так он вытянулся метров на двадцать, забыв предупреждения товарища и царя.

– И что мне с тобой, таким длинным, делать? – вопросил царь в глубокой задумчивости. Завяжу-ка я тебя узлом с бантиком, – ведь праздник! Будешь его украшением!

И только так сказал в своем глубоком сне, как в яме, Чернитель Пятнитель, как начался фестиваль, и все арбузы и кабачки встали на грядках, обратив лица к солнцу и салютуя Фестивалю Геометрии, царице всех наук. Пришло время пачкать их всех своими подозрениями и узурпаторскими решениями.

Снова шланг пришел бы на помощь: как еще царю дотянуться до своих подопечных и подданных! А шланга-то и нет! Звуки тревоги протрубили все пожарные Государства, сотни машин выехали на событие. С вертолетов уже спускались по веревочной лестнице спасатели, как вдруг нашелся шланг с краской.

Спасатели снова полезли назад в вертолеты, пожарные машины пустились по дорогам обратно в свои гаражи, а Чернитель Пятнитель попачкал из большого шланга перед праздником все повинные головы арбузов и кабачков.

И тут уже не помнил царь, во сне или наяву, но откуда ни возьмись, свежий и неизведанный в государстве овощ обнаружился на грядке, лежа в фиолетовых тапочках с длинными ушами. Царь присмотрелся. Никогда Чернитель Пятнитель не видал такого овоща в своем государстве! Обратился царь в свою службу поиска неопознанных субъектов Необъедков. Нашелся по табло службы этот новый выпендрёжник! По тапкам опознали таксисты: везли они его из другой страны в свой ГАК на Урожайный год, чтоб было кем порадовать своего царя, чтоб разукрасил царь их возлюбленный по фиолетовым тапкам всеми цветами радуги. Но не тут-то было: кончилась в государстве краска. Вся кончилась, ни капли не осталось. Что делать? Стали соскребать друг с друга краску все арбузы и кабачки, чтоб царю помочь. Помогли. Много краски наскребли, а царь помер: не выдержал напряжения от сразу двух событий: друг его Постулат Памперсович изменил Родине: вытянулся, подобно ужу, завязал царь его, чтоб места меньше занимал в государстве, а он взял и склеился. Теперь не развязать.

– И как же теперь с другом завязанным общаться: тоже связаться и склеиться? – так рассуждал Чернитель Пятнитель. – Ну, или закрасить его одной краской, пусть монотонно, зато объемно! Эврика! – вскрикнул запыхавшийся царь.

И оказалось, что он проснулся, а Фестиваль Геометрии уже заканчивался, и надо было вовремя вступить краской из шланга по арбузным и кабачковым головам. Успел, но сам вымазался до глаз, а как царю без глаз-то? Как увидит Чернитель Пятнитель, где краской работать, а где водой?

Так и ходит до сих пор, и ищет. Никакой экономии времени!

Богиня тщеславия

Изысканно откинув темную прядь с плеча, дама презрительно повернула головной отросток прямо, и неожиданно осклабилась. Ее губы выражали одновременно и неотвратимое презрение и сожаление, нечто похабное проскальзывало в ее лукавстве и резких жестах, ладонях ее рук, более похожих на холодное оружие, нежели на матерински нежные с пухлыми подушечками руки женщины.

Последний жест, над которым всплакнул бы режиссер Товстоногов, был наряд в цвет стула. Это была точка накала: темное бордо платья отливало отчаянием и наглостью в сочетании с такого же, цвета театральных портьер, стула, возвышающегося над плечами. Этот унизительный трон снежной королевы с примесью запаха провинциальных помоек, не иначе, был поставлен специально для офисного спектакля, с помощью которого она выразила свою карьерную прыть.

Не голословно и непременно в такт кивания головы, которую она с удовольствием бы поместила на плечо некоего орла, хваткого, игривого и готового пасть к ее ногам и смотрящего, как на пещеру Аладдина, в ее рот, изрекающий приказы высшего порядка.

– Вы идите, а я останусь! – гордо вскинула она плечи, готовая сразиться с монстром капитала. И в темно-серых, подернутых пеплом, глазах запылал восторг труда.

– Прощайте, мадам, – ловко вскинул бы фальшивыми эполетами, расшаркиваясь со снежной королевой, капитан ее гвардии, но задел рукой, несомой к виску для отдачи воинской чести, канделябры пальцев ея несогласия с его готовностью испариться из этой преисподней ее театральной гримерки, где она впаривала в мозги постулаты Проперция всем посетителям.

Но перед выходом на свежезагазованный воздух, мумифицированный ее памятью орел воскликнул вдруг в восторге единения мечты о былых страстях, исковерканных сильными мира сего:

– Клюква в сахаре, мадам!

И протянул широким жестом коробку лакомств.

Шары ея величества выкатились почти на плечи и напоминали базедову болезнь. Даме стало явно не по себе, и бесподобный вопль алкающий сладко-кислого, огласил просторы офисного склепа:

– Какая няма!

Снежная королева слегка привскочила на стуле, схватила коробку с ягодой, собранной на отечественном болоте и осахаренной в антисанитарных условиях, и припустила прыть всеядства.

«Оставалось только объять ее труп», – думал беженец, расталкивая несчастных в коридоре почетной гвардии будущих ее трупаков, ежедневно насилуемых ею бравурными мечами рекламы.

Снежная королева еще готова была толочь песок ее стеклянных речей, и долго любоваться собой издалека. Она думала о своей начитанности правилами и догмами, и о своей неотразимости в зеркалах глаз кавалера, выбранного ею для отработки щитовой рекламы на пластинке ее единственной извилины, неукоснительно следующей постулатам, высиденным в яичной кладке нового трудового кодекса. Ее беглую жертву покоробила судорожная готовность вцепиться в его личную жизнь, и волочить его за собой, подобно тройке лошадок в упряжке.

«Куда вы?..» – мелькнуло в кинематографической памяти поколений любителей синематографа.

«К морям! К морям и океанам моих слез…», – отыгрывала она сухой огонь своих слез, высохших в углах глазных впадин.

Министр ея величия разлегся, как пьяный факир в подножии сцены, и ковыряя пальцем пол рядом с креслами зрителей, тронул нос крысы, шаркающей хвостом в подполье.

Она не напугалась, играя, – привыкла, видимо, к переменам внимания ее партнера в противоположную строну. Там было венецианское стекло колец на ее пальцах. Кольца змеи из тухлого сундучка ее покоев огибали сознание жертвы и магически завораживали, напрочь лишая воли и ведя к полному беспамятству.

Воплощаясь в зрителях, дама снежной воли щекотала невидимой стенкой, отгораживаясь от призраков страсти. Натыкаясь на эту стенку, ее невольные зрители брали антракт и бежали к морям, расположенным подальше от ее окальцинированного дома души, – суть палатки над пропастью дел ради заработка и уважения, а может, страха перед нею.

Когда она снимала грим и возвращала себя кровати, мелкая дрожь хватала ее и влекла в бездну лекал, по которым она кроила людей и выносила их за скобки, подводя черту под их судьбами.

Под всеми сразу и одновременно. Только так она могла раскрепоститься и уснуть. А жертвы ее самолюбия мечтали о том, чтобы она не проснулась никогда, и тогда им не пришлось бы до резей в мочевых пузырях, засиживаться перед нею, сочиняя подарок-избавление. Когда надумывали спиртное, она резво хватала бутыль за горло, и душила несчастный пузырек ея мечт, терзаемая жаждой. Но чаще это были конфеты, и она ела их быстро и жадно, как память о любви.

«Ох, скорей бы заткнулась и отпустила», – думали жертвы богини тщеславия, а она мастерки прощупывала своим лазером ветерана трудовых боев за цивилизационный комфорт бытия, и влекла жертв в комфорт подобострастия.

Крах менеджера Стрекопытова

Менеджер Стрекопытов был полон надежд: как не позабавиться с новой менеджерицей Пухлогубовой, раз она сама так мило улыбается ему, бывалому соблазнителю и сердцееду! Вот только в ответственный момент забуксовал у Стрекопытова главный его друг и советник в исключительно всех делах. Да так забуксовал, что пришлось известному сердцееду обратиться к директору чего вы думаете? Не догадались. К директору гимназии. У нее были всегда свежие записи любовных сцен ее гимназистов, и именно директор Ивонна Стрекопытова, супруга долгомученика менеджера могла решить проблему своего достопочтимого Кряфка Стрекопытова, нарвавшегося на бойкую менеджерицу.

Пока Пухлогубова вникала в тему, Стрекопытов изучал с предельным вниманием, как это делается у тех, у кого молоко на губах не обсохло, а они – то ученые – гимназисты, делают все по интернет – советам. С ними и сам продвинешься запредельно, и супругу продвинешь, и всех товарищей по счастью быть причастным к сему недоразумению: облажаться в ответственный момент.

Больше откладывать «на потом» важное дело соблазнения менеджерицы было некуда. Когда Пухлогубова закусывала верхнюю губку левым зубом, у Стрекопытова начинались колики по всему телу, – а это верный знак того, что дела у Кряфка не плохи в нужном плане, и его верный советник и помощник на стреме ждет только свистка, чтобы пуститься в бой.

– Ну чего ты? – спросил мягко Стрекопытов, получив первый отлуп от Пухлогубовой.

– Жду зарплату, – съерничала менеджерица, пустив в действие свою убойную силу красоты: вчера она посетила салон красоты, и теперь губки ее стали клювом уточки перед захватом червячка. Этим червяком и был менеджер Стрекопытов. Он действительно почти ползал перед бухгалтером, заискивающе улыбаясь. Казалось, скажи ему бухгалтер организации «Покрякай, Стрекопытов!» – он мгновенно станет селезнем и исправно закрякает. Не упасть же в грязь лицом перед собственной супругой дома, спрашивая у нее на проезд и обед.

– Не жди, получим вместе, – плавно надвигаясь на объект, прошептал Стрекопытов.

– Как это не ждать? Разве в вашей кампании не платят? – вспылила раскрасневшаяся Марианна Пухлогубова.

Дело сильно запахло керосином. Но Кряфк Стрекопытов не зря учился у гимназистов онлайн, по видео – ролику, снятому скрытой камерой директора гимназии, премудростям сущих пустяков мгновенного и неотвратимого приближения: победа светила ему во все 32 зуба Ивонны. Победа была за ним. Ивонна задышала, будто после трех кругов бега вокруг гимназии без передышек. Губы Стрекопытова оказались в западне Пухлогубовой. Все оказалось правдой: Марианна училась в той же самой гимназии, где преподавала его супруга Ивонна. Делать длинный забег за пределы человеческого понимания не следовало, – все было ясно: сейчас уже случится картина желаемого в действительности, и все заказы фирмы перейдут от наработок новобранки Марианны Пухлогубовой к бывалому Кряфку Стрекопытову. Только не знал Кряфк, что Марианна была в пятерке лучших гимназисток по подледному плаванию, и могла такое плавание устроить кому угодно даже без погружения в воду. Маргинальное положение Марианны как менеджера даже льстило ее натуре. Равных ей не оказалось в деле подъема старшего менеджера по карьерной лестнице. А весь финт состоял в нечаянном вдруг ронянии его искрометного в осколках интеллекта по тем самым лестницам. Марианна банально напоила до потери пульса Стрекопытова, так что он уткнулся влажной, как у теленка мордой, в грудную часть ее блузки, и очнулся уткнутым не лицом, но миной в стол начальника концерна «Лютики» Чистоплюева.

Начальник Чистоплюев как раз возвращался с почти интимного совещания в интересах кампании с обезьяноподобного вида поставщиком товара, как вдруг заслышал тихий шорох в его личном кабинете. Это просыпался менеджер Стрекопытов, надежно оставленный по сильно пьяному делу менеджерицей Марианной Пухлогубовой в кабинете папеньки – начальника. Менеджер Кряфк Стрекопытов не подразумевал, что Марианна Пухлогубова – единокровная дочерь Чистоплюева в доофициальнобрачную эпоху. Тут все и раскрылось: Марианна – дочь, значит, он, старший менеджер Стрекопытов, если что, сыном начальника будет. Это ура! – победа! Теперь задача: уломать менеджерицу выдать ему ключи от ее входной сердечной двери, которую автоген его взгляда не взял без онлайн – уроков гимназистов на большой перемене.

– Всё впереди, товарищи! – спьяну рявкнул в микрофон менеджер Кряфк Стрекопытов.

Что именно и у кого впереди – продолжения не последовало.

Микрофон был подключен к онлайн – связи со всеми офисами концерна, включая зарубежные.

Не ждал – не гадал Стрекопытов, что окажется в начале пути как раз в финальной стадии его личного продвижения по карьерной лестнице. Употреблять на территории концерна запрещалось руководством. Дочка Чистоплюева виртуально не промахнулась по его физиономии.

Прогуливаясь теперь за стеклом входных дверей в офис, Кряфк Стрекопытов вдруг вспомнил, как в далеко ушедших годах взросления его дочек Ивонна попросила его посмотреть уздечку под языком ребенка. Сделала Ивонна это следующим образом: сидя за тронным своим столиком с косметикой и парфюмерией, супруга Стрекопытова прислушалась к речи маленькой Евы, и решила, что у малышки короткая уздечка под язычком.

– Кряфк! – раздался неприятно резкий фальцет Ивонны. – Кряфк, иди слушай меня!

Стрекопытов был не то чтобы спящим, но почивающим, поэтому решил, что супруга играет с малышками Евой и Марианой в уточек.

«Что это она там раскрякалась? – подумал Стрекопытов. На работе его всегда звали по фамилии, так что он давно уже перестал ощущать свое имя фонетически. Теперь, от вопля Ивонны он так его ощутил, что чуть с дивана не рухнул к ногам приближающейся главы матриархального семейства.

– Ты с Евой играешь в уточек на озере? – спросил Стрекопытов униженно и немного развязно.

– Я тебя зову, увалень ты мой! – взревела Ивонна.

– А почему ты крякала в своей спальне?

– Это по телевизору показывали брачный период диких птиц, – съязвила Ивонна. Так, хватит шуток, ты знаешь, что у Евы короткая уздечка под языком?

– Зачем девочка взяла в зубы уздечку? Зачем ты ей позволяешь это делать? А потом ты скажешь, что у ребенка стоматит, – будто виновато молвил Стрекопытов.

– Да не брала Ева уздечку в зубы, это у нее под языком короткая уздечка, вот гляди, что такое уздечка под языком.

Ивонна открыла свой рот и подняла язык.

– Так ты похожа на скорпиона, – пошутил Стрекопытов, забыв, кто в семье шутит первым, давая тем самым знак послабления жестких порядков сохранения дистанции.

– Кряфк! – заорала Ивонна.

Кряфк решил быстро исправиться и спросил:

– А зачем Еве подрезать уздечку, чтобы она могла почесать за ухом своим языком?

– Нет, ты неисправимый бездельник! Мы с тобой должны дать ребенку всё для счастья в будущем. Ребенок должен говорить чисто. Речь Евы должна звучать приятно.

Тут Ивонну пробила волна негасимого морализаторства, и Кряфк чуть не уснул.

– Ленивца, висящего вниз головой на ветке, быстрее поднимешь к пониманию, чем собственного мужа!

Ивонна удалялась по коридору в комнату Евы.

«Я никогда не стану человеком в этом зоопарке», – подумал Стрекопытов и пошел за учебники.

Стрекопытов всегда путал своих близнецов: кто из них Ева, кто Марианна, различал только стоматолог его супруги Ивонны.

Рассказ о подарколюбце

У меня есть несостоятельный любовник, и мы так сильно дружим – прямо падаем друг другу в объятья при встрече, когда я получаю зарплату. Хотя Восхотьевич хватает меня на руки и кружит, и кружит, пока не упадет на диван со мной в объятьях. Интересно складывается у нас вденьзарплатный диалог: вначале спросит сумму, затем «дай убедиться!», говорит. Не во мне убедиться – в деньгах. Убеждается мгновенно, плавно и неотвратимо отбирая эти вожделенные бумажки, да так, что кончики моих пальцев оказываются в ловких и жестких его щупальцах. Хотя Восхотьевич не осьминог, но хватка осьминожья выработалась у него в результате безработицы в стране.

Повешает лапшички освежеванной по местам боевой славы, тут и там, везде, где его потчивают денежками – и был таков! Умелец!

А лопоухие дамочки вздыхают не о деньгах, нет! О высокопоставленной челюсти, которой Хотя в азарте способен загрести даже несъедобные бумаженции. Очень эта челюсть им нравится, ибо почти все его дамочки стоматологи и зубопротезницы. А какие они проказницы! Ловко подгребают к Хоте прямо в самый дальний от его личной, хотевосхотьевской, зарплате, и нате вам! Забирают его к себе со всеми оставшимися зубками. Хотя успевает только после аудиенции с тетенькой – стоматологиней зубками клацнуть желтыми своими, прокуренными, и довершить интимный разговор привычной для всех фразой:

– Жене бы подарок какой – нибудь… А то она одна ждет, волнуется.

Дамы вскидывают брови так, что чуть ли не глотают свои зубы от неожиданности. «Ишь чего захотел! – думают. Подарки мы сами любим! Ждем и мы, беспокоимся!»

А вслух произносят:

– Хотя, ой какой ты Восхотьевич! Какой ты ловкий малый, подарки гребешь лопатами, и никому не оставишь! Ты же, осьминожья твоя хватка, хоть раз видел, как эти деньги на подарки жизни мы зарабатываем?

Решили дамы – стоматологини проучить Хотю.

Пригласили его в аппартаменты, дескать, за подарками и предложили заслужить эти подарки.

– Вот, Хотя Восхотьевич, поставь – ка ты зубки деду вот этому, что в кресле восседает. Не всё ему восседать, надо же и тебе заиметь царское кресло. Поставишь ему зубы – и будешь, как царь сидеть удобно и шутить с нами.

Призадумался Хотя: получать подарки и сидеть в удобном кресле так вольготно: сразу пробуждается интерес к жизни! Но как зубы вставлять, Хотя не знал. Ему же в дипломе только за первые 15 предметов, сданных на «отлично», расписался ректор. Не даром Хотя окучивал грядки в его усадьбе! А как Хотя лопал там землянику – аж сам ректор изумлялся: греб прямо охапкой в огромный рот.

– Не от крокодила ли ты родился, Хотя? – спрашивал ректор.

– Сумка и кошелек только из крокодильей кожи может решить этот вопрос, – отвечал Хотя, слегка помедлив с ответом и сказав эдак, с расстановочкой, свою коронную фразу вымогательства.

Спорить с Хотей ректор не стал, но предложил ему попреподавать слегка в пятидесятиградусную жару в непроветриваемом помещении. Хотя Восхотьевич согласился. Итак, в назначенный день состыковались «воздушный корабль» по имени Хотя Восхотьевич и его «инопланетяне» – студенты. Дабы не смущать подарколюбивца, ректор скрылся в неизвестном направлении на пару лекций в другом корпусе вуза. Вернувшись, ректор обнаружил студентов за кафедрой, столпившихся над умирающим

Хотей.

– Мы подарили ему песню, – выговаривая слова сквозь слезы, шептала староста группы. И он огорчился, что нечего взять супруге, а мы… так старались…

Крупные габардиновые слезы текли по щекам студентов. Кроме занавески, которую Хотя не успел снять вместе с гардинами в подарок жене, подтираться было нечем. Все подходили к занавеске утирать слезы, пот и втихаря, сморкаться.

– Да, мы даже в припеве слова разные сочинили, без повторений.

Долго еще плакали бы студенты над умирающим Хотей, но вбежала тут в аудиторию хотьевская супруга с воплем «Украли подарки!».

Хотя резко вскинул брови и вскочил с рук первокурсников, решив попреподавать за ректора у старшекурсников, чтобы отработать неизвестно кем украденные его подарки. Ректор узнал об этом из сбивчивой хотиной фразы, брошенной в коридоре вуза. Из нее следовала морзянка зубов верхних о нижние: «Нам без подарков не прожить! Бегу к старшим. Всё проведу, мне скачали на телефон. Ты пока посиди за меня в кресле стоматолога».

Ректор не ослышался. Его ожидал эшафот, ибо лечить – и тем более ставить зубы – он не умел, в чем признался себе откровенно.

Площадь терраза Масканьи

Королева при Совете министров

Королева напрягла было горло, чтобы заорать на своего придворного шута, но вместо нее подал голос попугай Ея Величества, обнаглев до уровня сокола, которого ежедневно выгуливал на охоте Сокольничий. В дикой спешке, дабы успеть к столу заседаний при Совете министров, Королева набрасывала речь этим старым ослам Ея Величества, глупым министрам и их «поддавалам». Такое прозвище они получили вследствие жары, образовывающейся на заседаниях, так что зал заседаний становится похож на парную баню, а причины заседаний – отчеты министров, значит, министры и есть «поддавалы» пара в бане. Надо же Ея Величеству обеспечить себе славную жизнь, не прозябать же в обносках. А кому Она покажет свои наряды, если не Совету министров? Не перед нищими же вышагивать чинно в парче и шелках?!

Королева поправила изящное опахало, свою горжетку, и продолжала в мыслях воспитывать и попугая и шута, доросшего в придворной карьере до главного министра смехостроения.

По залу в тот момент крался самец пумы, Пуммейстер, существующий при дворе для наведения тихого порядка, чтобы мягче выдавались приказы и тише озвучивались претензии. Пуммейстеру надо было узнать, во сколько на заседании подавать яства и когда их убирать. Это были обязанности придворной кухни и организационной работы кухмейстеров, но Первый стряпчий был уволен за хамство при дворе (он был неделикатен с Пуммейстером), и теперь занимался исключительно курицами и перепелками, телятинкой, говядинкой, рыбкой. Картофелем и крупами был увлечен Второй Стряпчий, и кому было заняться организационной работой, как не Пуммейстеру? Только он мог тихо подойти и деликатно расспросить Королеву о планах.