27 000 лет втроем. Секс и власть в каменном веке

– Давным-давно, когда я был ребенком, – Оки говорил медленно, с трудом поднимая воспоминания, словно тяжелые камни, – вдоль Красной реки постоянно двигались стада Моа. Людям нравилось охотиться на Моа – день охоты, месяц отдыха. Люди ели так много мяса, что сами стали обрастать мясом. Мужчины стали тяжелыми и дышали очень громко. Женщины стали такими круглыми, как Моа, и нарожали много детей. Так выглядела женщина, которая не испытывала голода и нужды.

Оки взял палочку и нарисовал крупное женское тело на земле. Он не придал значения чертам лица, но особо старательно вывел огромные груди и полные бедра.

– Мясо было везде, кости покрыли всю землю на становище, и люди думали, что так будет всегда. Но люди часто ошибаются, и в этот раз они ошиблись снова… вдруг Моа исчез.

Ари, продолжающий бесцельно водить палкой по земле, остановился и посмотрел на Оки с интересом. Старик продолжил, и теперь камни его воспоминаний стали еще тяжелее.

– Духи увидели нашу жадность и лишили нас добычи. Моа перестал появляться у Красной реки. Мы искали его следы повсюду, но не нашли. Он пропал. Тогда люди стали охотиться на зверей поменьше, но они уже разучились быстро бегать и тихо двигаться. Мужчины стали умирать от голода, женщины снова стали худыми как прежде. Дети недоедали и умирали от странных болезней. А тех, что рождались, матери убивали, зная, что им не выжить. Немногие пережили ту зиму.

Ветка, которую держал в руках Оки, надломилась. Этот звук вернул старика из бездны своих воспоминаний.

– Моа вернулся через много лет. Но их стало гораздо меньше. С тех пор мы ходим на великую охоту только осенью. Да. Лишь осенью.

Он снова замолчал. Ари внимательно смотрел на его рисунок – огромное, пышное женское тело приковало его внимание.

Блики огня от факела игриво бегали по стенам пещеры. Они выхватывали из темноты многочисленные образы нарисованных животных и снова отпускали. Он двигался вперед по сталактитовым коридорам, ощущая сакральную дрожь. Вокруг скакали стада тарпанов, готовились к прыжку львы без гривы, свирепо дышали огромные шерстистые носороги. Воображение превращало расписанные охрой стены в процесс величайшей охоты, и тысячи копыт и рогов закручивались в едином вихре непостижимых чудес мироздания.

Впереди вокруг священного алтаря мелькают фигуры людей. Такие знакомые и такие далекие. Древний танец манит и завораживает. В бешеном исступлении они наращивают скорость движений. Ари подходит ближе и видит между людьми каменный постамент с черепом великого Барра.

Что ждут люди от гигантского медведя? Чего добиваются от его мертвой головы? Слышится грозное рычание. Неужели зверь ожил от ритуального танца?

Нет, это где-то вдали пещеры. Рык приближается. Уже слышно грозное дыхание чудовища.

– Остановитесь! Он идет сюда! Стойте! – кричит Ари, но выкрашенные красной охрой люди продолжают свой бешеный танец. Вокруг валяются каменные плошки с остатком грибного отвара. Они не слышат. Они не хотят слышать. И не могут.

– Он рядом! Стойте!

Поздно. Барр уже здесь. Огромный древний медведь, разбуженный диким танцем. Одни не успели ничего понять, будучи мгновенно разорваны в клочья. Другие застыли в священным ужасе галлюциногенного удовольствия. Третьи потеряли ориентацию в пространстве, когда потухли факелы. Пещера наполнилась криком и ужасом. Стены дрожали от воплей, пока сталактиты плакали над участью несчастных.

Ари проснулся от собственного крика. Давно он уже не видел этот сон.

Венера Швабская, 35 000 – 40 000 лет.

Холе-Фельс, Германия. Древнейшая из известных палеолитических венер. Сделана из бивня шерстистого мамонта. Отверстие в месте головы дает право сделать вывод, что статуэтка использовалась как кулон.

Шматок гуманизма

в голове филантропа

– Вам не кажется странным, что люди выбрали для самого древнего охотничьего культа трехметрового травоядного медведя? – внезапно спросил меня Альберт, глядя на часы, – хотя одна из версий его исчезновения гласит, что исчез пещерный медведь самостоятельно, без нашей помощи. Строение широких носовых пазух, ослабившее череп, изменение климата, затянувшаяся зима и бла-бла-бла…

– А вы полагаете, человечество опять решило оправдать человечество?

– Я полагаю, что нам пора поужинать, – профессор решительно схватил свое пальто. – В конце концов, точно мы никогда не узнаем, особенно учитывая, что культ медведеубийства, похоже, мы переняли у неандертальцев. Как вы находите эту преемственность поколений?

– Занятно, – размышлял я, выходя из аудитории, – а откуда взялись бурые медведи, если пещерные исчезли?

– Оттуда же, откуда появились слоны после исчезновения мамонта, – ответил Альберт, запирая кабинет.

Я тупо уставился на него, не понимая ответа, хотя и ощущая в воздухе сарказм. Альберт закатил глаза.

– Перестаньте, пожалуйста! Слоны не являются потомками мамонтов, как бурые медведи – потомками пещерных медведей!

Я смутился, припомнив картинку генеалогии слонов в зоологическом музее Санкт-Петербурга. Потом мысли как-то утекли в тот бар на Владимирском проспекте, ее потрясающую грудь третьего размера и пущенную на ветер неделю.

Похоже, все это время я смотрел профессору в глаза.

– А кроманьонцы не являются потомками неандертальца, вы же помните? – остановил он поток моих ассоциаций.

– А как же насчет четырех процентов генов неандертальцев в нашем геноме? – парировал я.

– Это другое. Это любовь. Пойдемте уже поедим, черт подери.

Я сделал заказ и перевел внимание официанта на профессора.

Немного странно было наблюдать татуировки на предплечьях, над закатанными рукавами белой учительской рубашки. В кафе Hard Rock звучал Bon Jovi, когда Альберт заказывал себе фалафель. И это тоже было странным. Хотя не до такой степени, как его мотивация к рассказу, которую я до сих пор не успел разгадать.

– Альберт, все-таки зачем вам это?

Он отпустил официанта.

– Вы про фалафель?

– Я про эту историю. Зачем вы тратите свое время на этот рассказ малознакомому человеку?

Профессор облокотился на спинку кресла и задумался на секунду. Зазвучал трек Queen «Under Pressure».

– Вы наверняка думали над вопросом, что вы оставите после себя? – наконец ответил он, – машины, дома, деньги и дети, разумеется, не в счет.

– Насчет машин солидарен, – отвечал я, облегченно вспоминая тот день, когда продал машину, – пардон, а что с детьми-то не так?

– А что так?

– Ну как! Это же наследие. Ну… это… как бы…

– Ну? – Альберт внимательно следил за моими мыслительными потугами.

– Ну… вы меня поняли, – развел я руками.

Мой собеседник подумал немного, отбивая такт музыки пальцами рук.

– С конца 80-х годов все человечество живет в долг, производя больше отходов, чем наша планета может переработать. Мы загрязняем природу с такой скоростью, что она не успевает восстанавливаться. Например, один перелет на самолете по выбросу парниковых газов равен восьми месяцам использования автомобиля, – Альберт остановился на секунду, потому как в этот момент ему принесли бокал вина. Он вдохнул аромат.

– Но это мелочи. Вы будете удивлены, узнав, что мировое животноводство приносит больше метана и парниковых газов в атмосферу, чем весь наш транспорт вместе взятый. И при этом каждую секунду для человеческой еды убивают больше 2000 животных, а один человек в среднем за жизнь потребляет их около 7000. На производство одного гамбургера косвенно требуется 2500 литров пресной воды… и это мы даже не начали говорить об ужасных мучениях бедных зверей.

Профессор наконец сделал глоток вина и, глядя в мои глаза, спросил:

– Знаете, почему людям не нравится, когда их собеседники не пьют алкоголь? Люди чувствуют, что вы имеете все шансы прожить дольше и рассказать свою версию прошедших событий. Это раздражает, – сказал профессор и улыбнулся.

– Благодарю за честность, я привык, – пожал я плечами.

– Итак, сегодня происходит самое массовое вымирание видов за шестьдесят пять миллионов лет, так называемое голоценовое вымирание. И самое забавное, что мы часто даже не едим этих зверюшек – люди просто уничтожают леса и моря, в которых эти существа имели несчастье родиться.

– Альберт, ну позвольте, не все же питаются гамбургерами без перерыва. Есть вегетарианцы, есть люди очень экономные в потреблении воды, чем они виноваты перед планетой? Почему бы им не оставить, например, четыре ребенка такого же чудесного склада?

– Я приведу вам ассоциативный ряд, а вы попробуйте самостоятельно найти ответ между строк: туалетная бумага, билет на самолет, школьная тетрадь, стакан молока, салон автомобиля, сыр Рокфор, деревянный кухонный стол, – Альберт сделал еще глоток, – все, что окружает нас, сделано за счет природы, за счет ее уничтожения. Впервые за всю историю человеческого вида наше выживание зависит от способности сдерживать размножение, а не увеличивать его. Так что, когда человек заводит себе четверых детей и наследует каждому по машине и квартире, это не вопрос его личного достатка и успеха. Это не вопрос его высоких моральных ценностей и религиозных убеждений. Это то, сколько потребит и уничтожит каждый из этих новых людей. А если они любят мяско, как большинство – это еще и 28 000 мертвых животных, которых могут съесть эти четыре новых человека.

– И что же вы предлагаете? – возмутился я, – вернуться в природную среду древнего человека, подобно тому как жили индейцы в Америке до прихода европейцев? Гармония с природой во имя жизни на земле?

– Когда люди около пятнадцати тысяч лет назад перешли по Берингии в Америку, они уничтожили в Северной Америке семьдесят четыре процента видов животной мегафауны. В Южной Америке восемьдесят два процента. Миллионы лет животный мир развивался там, не зная приматов, подобных нам, потому животные даже не подозревали о том, как опасна эта обезьянка. Звери просто стояли и смотрели на двуногого, который подходил и убивал в упор. Так что все эти виды были уничтожены до того, как научились просто даже нас опасаться. В Европе таким же образом было уничтожено пятьдесят девять процентов видов, а в Азии пятьдесят два процента. Собственно, мы с вами застали львов, жирафов и слонов в Африке только лишь потому, что человечество там развивалось с ними параллельно и звери уже знали, что можно от нас ожидать.

– Хорошо! Ну то есть не хорошо конечно, но я понимаю. Но здесь, в России, мы объективно вымираем, этого же вы не будете отрицать? – я знал, что «патриотизм последнее прибежище негодяя», но на эмоциях не удержался.

– Да, вы правы, – вздохнул Альберт, – русские вымирают. А земляне на грани катастрофы от перенаселения. Однако, говорят, именно на Россию приходится 20% мировых выбросов метана в атмосферу…

В этот момент официант принес мне заказанный бифштекс и пожелал приятного аппетита.

Почему-то захотелось дать официанту в морду.

– Чтобы несколько поднять ваш аппетит, – заметил Альберт, – надо сказать, что, по последним оценкам ученых, человечество вряд ли перейдет порог в 11 миллиардов особей. Правда, вряд ли в будущем среди них найдутся белые люди, но пусть нас утешает, что разноцветная популяция унаследует нашу цивилизацию. Зато наиболее прогрессивные общества уже сегодня научились сдерживать свою сексуальную активность наркотиками, вакцинацией, гомосексуализмом, компьютерными играми и образованием.

– А что насчет менее прогрессивных?

– О, им пока достаются только наркотики.

Мы вышли из бара и двинулись по Садовому кольцу.

– Вы правда считаете, что многодетные семьи сегодня уже не могут иметь тот почетный статус, что они имели в прошлом веке? – я не мог так быстро закрыть эту тему. В конце концов, я вырос в многодетной семье.

– Инерция человечества огромна, – ответил профессор, – например, в Средневековье в Англии существовала правовая норма – когда двое мужчин спорили, они могли подраться на дуэли и выживший считался правым. Мол, бог таким образом указал на правильную точку зрения. Так вот, это суеверие признали незаконным только… в конце XIX века.

Некоторое время мы шли молча. Надо сказать, что говорить на Садовом кольце трудновато, впрочем как и дышать. Мы нырнули в переулок. Стало тише.

– Простите, что поднял эту тему, должен вам признаться, это ведь почти не имеет смысла. Человечество обречено, – сказал ученый с такой интонацией, будто вспоминал неудачную партию в покер, – мы спасаем пятимесячных недоношенных младенцев и тратим миллиарды на социализацию людей с врожденной инвалидностью, коллекционируя миллион генетических мутаций, которые передадим следующим поколениям. Мы обрекаем людей будущего на жуткие муки. Черт возьми, какой утонченный садизм! Хотя, впрочем, не слушайте меня, я антрополог, мне можно. А вот если об этом заговорите вы – вас как минимум назовут фашистом.

Альберт дружелюбно улыбнулся.

– Красота спасет мир, – пожал я плечами, хотя никогда до конца не понимал этой фразы, – возможно, нам поможет искусство?

– Да-да! Хорошо, что вы напомнили…

Фигурка тарпана из пещеры Фогельхерд, Германия.

Вырезана из кости мамонта, размер 4,8 см.

Создана задолго до приручения лошади – около 33 000 лет назад.

Первое искусство

и глубина его проникновения

Это был дождливый день. Охотники не пошли за добычей и довольствовались запасенным мясом. Все сидели по хижинам и занимались разнообразным бытом: кто-то выделывал шкуры, кто-то строгал кремень. Тиа и ее младший брат Мий сидели у очага и сшивали шкуры в одежду огромными иголками, выточенными из бивня мамонта.

Волчонок, до сих пор остававшийся без имени, сидел снаружи хижины под дождем. Никому не приходило в голову взять его с собой внутрь.

Ари молча сидел у костра и чиркал по земле палкой. Не хотелось ни есть, ни говорить. Время от времени он поглядывал на Тиа и тут же отводил взгляд. Непонятно, что было более болезненно – видеть ее или не видеть.

Внезапно он схватил кость мамонта и принялся резать ее кремневым скребком.

– Эй, Ари, эти наконечники из кости Моа ненадежны, – спокойно сказал ему опытный Дор.

Ари поднял на него свои возбужденные глаза, лишь отрицательно помотал головой в ответ и тут же углубился обратно в свое дело. Ули не упустил повода для шутки.

– Это ты, Дор, когда делаешь наконечник, думаешь о том, как убить зверя. Ари же больше любит охотиться на грибы.

Люди, сидящие вокруг костра, засмеялись. Ари молча продолжал точить кость. Но Ули был ужасно болтлив и не хотел останавливаться на первой шутке.

– Мне вот интересно, почему носорог напал на вас… Может он решил, что вы съедите всю его траву?

Люди засмеялись еще громче. Ари проворчал сквозь зубы:

– Я говорил вчера – в нем было копье. Целиком из бивня Моа. Кто-то охотился на него, и носорог был ужасно зол.

– Никто не охотится на носорогов, и никто в жизни не видел таких копий. Разве можно сделать прямое копье из кривого бивня Моа? – не унимался Ули.

Все сидящие отрицательно покачали головой.

– А чтобы нападать на носорога… Кто вообще способен убить носорога? – подводил Ули разговор к следующей шутке.

– Если бы ты был с нами тогда – сейчас бы мы ели его мясо, – внезапно сказала Тиа и посмотрела прямо в глаза Ули.

Шутник опешил от такого комплимента и повисла пауза. Даже Ари остановил свою резьбу и, не глядя на Тиа, ждал, что она скажет дальше. Юноша чувствовал подступающий к горлу ком. Позже это чувство назовут ревностью.

Ули улыбнулся и хотел было поблагодарить Тиа, но она его опередила:

– Тот носорог был очень зол. Но услышав твою болтовню, он бы точно умер от смеха. Ты бы заболтал его до смерти, Ули!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.