Сага о халруджи. Последний исход. Книга четвертая

– Я быстро, – ответил он, поспешно собирая декоративные шнуры, которыми были скреплены занавеси на окнах. Они не могли заменить хороший канат, но, сплетенные вместе, должны были выдержать вес человека. Или двух.

Сейфуллах пробурчал, что упрямство всегда было его худшей чертой, но задерживать не стал.

– Поторопись. А то мне придется открывать дверь Веору.

Арлинг махнул ему и вылез из окна. Туманная башня была выше, и ветер у ее стен бил сильнее, но шесть салей до крыши Пустоши дались с трудом. Голос внутри шептал о том, что ему лучше обвязать себя веревкой из шнуров, а другой конец обмотать вокруг ножки кровати Бертрана, но Регарди повесил самодельный канат на пояс и предпочел не думать о нем, пока пальцы не зацепились за козырек крыши. Если бы в тот момент, пока он полз по стене, в комнату ворвались серкеты, веревка, уходящая в окно, указала бы, куда исчез мастер танца. А он не хотел давать Скользящим подсказки. Хотя, когда однажды пальцы сорвались, ему подумалось, что драка с серкетами была бы лучшим вариантом, чем полет в неизвестность. Переведя дыхание, Арлинг нащупал край крыши свободной рукой и втянул себя на вершину цитадели.

Регарди не был зрячим, но, оказавшись на самой высокой точки башни, почувствовал, что у него захватило дух. Сухая корка такыра осталась далеко внизу, а небо давило на голову мягким брюхом. Несмотря на то, что солнце еще сливалось с горизонтом, от крыши веяло таким жаром, что халруджи поспешил скорее оторвать ладони, чтобы не обжечь их. Площадка была небольшой и находилась на отдалении от основного массива крыши крепости, которая ощущалась вдали. Уже занеся ногу для шага, он вдруг передумал и, опустившись на колени, пошарил руками впереди себя. Интуиция не обманула. Вместо камня пальцы нащупали стекло, которое успело нагреться. Вся крыша карниза была плотно усеяна каменными ячейками, в которые древние мастера искусно вплавили стекло. На ощупь оно отличалось от стекол, обычно украшавших окна жилых домов. Здесь оно казалось толще и теплее. В полдень крыша должна была превращаться в настоящую жаровню.

Халруджи задумался, не зная, что делать со своим открытием, когда снизу послышался голос. И доносился он не из раскрытого окна покоев Бертрана. Приглушенный, звук мог исходить только из одного места – из комнаты со стеклянным потолком, на крыше которой стоял Регарди. Из Солнечной Комнаты. И халруджи знал этот голос.

Разбить одну из стеклянных ячеек оказалось не просто, но Арлинг забыл о том, что состоял из плоти и крови. Близость учителя придавала сил. Через несколько ударов сапогом, стекло поддалось, треснуло и, наконец, осыпалось вниз острым дождем. Регарди оставалось только надеяться, что имана не задело.

Ячейка была узкой, но Арлинг сумел протиснуться, оцарапав плечи и ладони об осколки стекла, застрявшего в раме. Уже прыгая вниз, он вспомнил, что забыл определить высоту комнаты. Пол оказался ближе, чем он думал, и столкновение с ним болезненно отдалось в ногах. Регарди было наплевать. Он уже почувствовал имана и бросился к нему, надеясь, что тот еще жив.

Тигр Санагор лежал в центре на возвышении, похожим на низкий стол. Халруджи заставил себя не спешить и быстро исследовал комнату в поисках ловушек. Помещение было небольшим, он пересек его в пять шагов и наткнулся на каменную стену, уже нагретую солнцем. Комната оправдывала свое название. Солнечные лучи беспрепятственно проникали сквозь стекло, заполняя ее ярким светом и нагревая воздух. Если когда-то она и служила местом для изучения небесных тел, то сейчас превратилась в жестокую пыточную. Арлинг не знал, сколько иман находился в ней, но был уверен, что долго человеку в такой комнате не протянуть. Каким бы сильным и выносливым он не был. С него уже ручьями стекал пот, хотя он пробыл в ней всего минуту.

– Учитель, – позвал он имана, опускаясь рядом. – Очнитесь, я знаю, что вы живы. Я слышал ваш голос.

Он слышал не только его голос, но и дыхание. Хриплое, тяжелое дыхание человека, уставшего бороться за жизнь. На имане оставались какие-то тряпки, раньше бывшие одеждой, а сейчас едва прикрывающие израненное тело. Осторожно касаясь учителя, Арлинг быстро исследовал его. Большинство ран оказались ожогами, многие участки кожи были вздуты и покрыты волдырями, но переломов или глубоких повреждений он не обнаружил.

– Тише, Лин, не кричи, нельзя будить пайриков, – неожиданно прошептал иман.

Арлинг улыбнулся, пряча за улыбкой желание расцеловать кучеяра в сухие, впалые щеки. Он нашел учителя. Пусть раненого, зато живого. Большего не требовалось.

– Здесь нет пайриков, это я пришел за вами, – от волнения голос Регарди сорвался. – Я, васс`хан.

Он хотел сжать руку учителя, но вдруг обнаружил, что не может не только приподнять ее, но даже сдвинуть с места. Она была твердой и так плотно прижималась к каменной поверхности стола, словно приросла к нему, став его частью.

– Разве кто-нибудь может быть лучше тебя самого? – пробормотал иман, и Регарди понял, что тот бредил. Что ж, лучше, чем смертельное молчание.

– На одного человека рождается десять демонов. Они следуют за ним повсюду, нападая в самые уязвимые периоды жизни. И вонзают острые клыки под кожу. Такие горячие, обжигающе ледяные. Можно отдернуть руку от источника боли раньше, чем испытать ее. Мышцы движутся быстрее боли. Если не превратятся в камень.

Арлинг прикусил губу до крови, стараясь справиться с приступом страха. Пугал не бред имана, а то, что он не мог сдвинуть его с места. Оставив в покое руку учителя, Регарди взялся за плечи, потом за голову, подергал ногу. Результат был тот же – иман словно приклеился к камню. Обнаженные участки кожи спины и конечностей настолько плотно прижимались к столу, что он не смог бы вставить между ними и лезвия. Там же, где тело учителя было прикрыто одеждой, к столешнице намертво прилипла ткань.

Стена за иманом вдруг задрожала и начала отползать в сторону. Дверь, которую они искали в покоях настоятеля, все-таки существовала. Нехорошо усмехнувшись, Арлинг извлек два ножа, спрятанных в рукаве – первое, что попалось под руку. Ему было все равно, чем убивать врагов.

– Если чего-нибудь затеваешь, кончай быстрее, – заявил Сейфуллах, появляясь в проеме. – А вот и вы. Эй, кого я вижу! Это же знаменитый Тигр! Царям подобает умирать стоя, а вы тут отдыхаете. Как он? Жив?

Мрачно выслушав Сейфуллаха, который наклонился над учителем, Арлинг заглянул в открывшуюся нишу. Она была небольшой, с широким ходом в углу, из которого спускалась лестница. Похоже, Сейфуллах не терял времени даром и отыскал тайную дверь. Это радовало. Арлинг не мог представить, как стал бы вытаскивать раненого учителя через разбитое окно в потолке комнаты.

– Как ты сюда попал? – спросил Регарди, прислушиваясь к шуму внизу и догадываясь, что у Сейфуллаха все прошло не совсем гладко.

– Как попал, обратно уже не выйти, – отмахнулся Аджухам. – Надо торопиться. Пока ты тут наслаждался общением с учителем, я наблюдал в окошко. К пустоши едет группа всадников, человек двадцать. Должно быть, твой Азатхан пожаловал. Едва я об этом подумал, как в покои стали ломиться серкеты. Когда они выбили дверь, я проскользнул в коридор и забежал в первую незапертую комнату. Ей оказался какой-то шкаф. Снаружи замка не было, а изнутри висел приличный такой засов. Я не подумал, дернул его, он рухнул и, похоже, намертво закрыл дверь. Ее теперь не открыть – ни изнутри, ни снаружи. Механизмом давно не пользовались, вот он и сломался. Потом я услышал твой голос, нашел эту лестницу и поднялся наверх. В общем, серкетам потребуется время, чтобы нас достать отсюда. Чудо, правда? Только и нам придется другую дорогу искать.

– Всадники далеко?

– Думаю, через полчаса здесь будут.

– Лин, – прохрипел учитель, и Арлинг бросился к нему, стараясь не слишком радоваться тому, что учитель пришел в себя.

– Это ты, Лин?

– Вот, хлебните-ка, – всунулся Аджухам, наклоняясь над иманом с какой-то флягой в руках. – Стащил у Бертрана. Настоечка хороша, мертвого поднимет.

Сделав первый глоток, учитель закашлялся, но тут же потянулся губами за вторым. В воздухе приторно запахло сладкими персиками.

– Мне самому понравилось, – довольно произнес Сейфуллах. – Бычачья моча на фруктах. Тебе, драган, не понять. Только настоящий кучеяр может оценить такой напиток. Правда, его еще готовить надо уметь.

– Вставайте, учитель, нужно уходить, – Арлинг снова потянул имана за руку, надеясь, что настойка как-нибудь повлияет на его странную неподвижность.

– Зря ты пришел, – ответил Тигр, все еще задыхаясь после щедрого угощения Сейфуллаха. Но, похоже, напиток действовал. Голос учителя стал бодрее и увереннее. – Я не хотел этого. Тебе Сахар рассказал?

– Бросьте, – смутился Регарди. – Если не можете идти, я вас понесу. Поднимемся на крышу, спустимся по стене…

План рождался в голове быстрее, чем солнце отрывало свое массивное тело от горизонта. Но что-то было не так.

– Не могу его поднять, – пропыхтел Сейфуллах, дергая имана за руку. – Приклеили его что ли?

Регарди опустился на колени и ощупал площадку, на которой лежал иман. Она поднималась над полом не выше трех пальцев и в точности подходила под рост человека. Пальцы задержались на шершавом материале, и Арлинг с трудом сдержал озноб, пробежавший по телу. Он узнал курагий. Стол был изготовлен из цельного куска редкого минерала, который добывали керхи у подножья Гургарана. Считалось, что он обладал мистическими свойствами, помогая отличить ложь от правды или отыскать воду в пустыне. Кусочек курагия величиной с ноготь стоил на рынках Сикелии безумно дорого, но чаще всего за него платили кровью. Арлинг и не предполагал, что он встречался таких больших размеров. Впрочем, ему никогда не рассказывали, что курагий умел «приклеивать» людей. Он еще надеялся, что странная неподвижность учителя была вызвана чем-то другим.

– Нет, все верно, – прошептал иман, словно прочитав его мысли. – Курагий не отпустит меня. Это древнее растение с высокогорья Царских Врат. Много лет назад оно погибло после извержения одного из вулканов Гургарана, но не истлело, а превратилось в подобие «камня». Каждый кусочек курагия продолжает жить… особой жизнью.

– Не верю, – возмутился Аджухам, дергая учителя за ногу. – Чтобы какой-то камень был живым? Сказки серкетов.

– Попробуй отрезать у меня палец, – спокойно произнес иман. – Дойдешь до кости, но перерубить не сможешь. Это Ложе Покоя. Его придумал Махди. Вначале оно предназначалось… для других целей. Однако хитрый Бертран придумал ему иное применение. Я лежу здесь уже много дней. Та дверь, через которую ты проник, никогда не запирается, потому что Ложе Покоя не отпускает никого. Бертран изменил его, приучив к себе. Теперь только он знает слово, которое заставит курагий отпустить лежащего на нем.

На какой-то миг Арлингу показалось, что к иману вернулся бред: окаменелый паразит, колдовские слова… Все это звучало бы странно, если бы они были в другом месте. В Пустоши Кербала, сердце серкетов, было возможно все.

– А засов изнутри? – спросил Аджухам. – Зачем он?

– Тот замок остался со времен, когда Махди проводил в комнате опыты с солнцем, – горько вздохнул иман. – Он запирался в страхе, что после такого общения станет опасным для людей. Бертран пытался разобраться в устройстве замка, но лишь сломал его и запретил трогать. Поэтому комната не запиралась. О двери можно забыть.

– Но должен быть какой-то выход! – прошипел от отчаяния Регарди. Теперь он четко различал шаги и голоса серкетов. Скользящие топтались и кричали внизу, в коридоре у покоев Бертрана, но пока никто из них не пытался открыть дверь в Солнечную Комнату. Это означало, что настоятель еще не пришел в себя. Как только он очнется, их время истечет. Взломать дверь будет нетрудно.

– Да, выход есть, – произнес иман. Его голос стал тверже, словно с каждой секундой в учителя вливалась жизнь, наполняя его силой. Арлинг не знал, что было тому причиной, потому что в комнате становилось невыносимо жарко. Вдыхая раскаленный воздух, он ощущал себя так, словно на нем в любую секунду могли загореться волосы.

– Я имел в виду не то, как выбраться отсюда, – смущенно пояснил Регарди.

– Я тебя понял, – ответил учитель. – Сейфуллах, поищи что-нибудь острое.

Аджухам, чувствующий себя бесполезным, обрадовался заданию и бросился обыскивать комнату. Арлинг хотел возразить, что его карманы ломятся от острых предметов, но иман остановил его, и Регарди понял, что это было предлогом. Учитель хотел что-то сказать ему одному.

– Времени нет, – быстро зашептал учитель, когда Арлинг склонился к нему. – По моим подсчетам, Подобный может завершить Септорию Второго Исхода через месяц, а то и раньше. Тогда война закончится, и будет уже неважно, сколько городов успеет разрушить Маргаджан. Но у нас есть шанс. Когда я последний раз встречался с Зерге, она сказала мне, что в мире родился Видящий. Знаешь, что это значит? Ни одна септория не будет иметь смысла, если Видящий заговорит с Нехебкаем. Он найдет для него врата, откроет их, и тогда Подобный потерпит поражение. Тогда я не поверил ей. Ведь небо часто ошибается, а Зерге давно сошла с ума. Род Видящих исчез с земли много столетий назад. Они стали легендой, в которую не верят даже старейшие. Переход Маргаджана через Гургаран стало чудом, которое совершил Подобный. Чтобы победить, нам придется последовать его примеру – сотворить собственное чудо. Поверить в легенду и оживить ее. Сейчас, когда Септория Первого Исхода потеряла значение, только Видящий сможет заставить Нехебкая покинуть мир людей.

Учитель замолчал, но Арлинг понимал, что его ответа не требовалось. Положив руку на грудь имана, он кивнул, борясь с эмоциями, которые хлестали его изнутри, словно жестокий самум. Страх, ненависть, боль, облегчение и любовь сменяли друг друга, заглядывая в его душу разными ликами.

– Я знаю, как найти Видящего, – продолжил иман. – Знаю, как отличить его от других. Знаю, что сказать, чтобы заставить его вспомнить, кто он. Знаю, как защитить от Подобного, который тоже ищет его. Я должен выйти отсюда, Лин. Ты понимаешь меня?

– Да, учитель, – кивнул Регарди, готовясь к тому, что должно было произойти дальше.

– От курагия можно освободиться только одним способом – предложив ему другую плоть. Мы не можем предложить ему Сейфуллаха.

– Нет, не можем.

– Ты станешь моим партутаэ?

– Стану, учитель, – кивнул Арлинг. – А вы присмотрите за Сейфуллахом.

– Аджухам отправится со мной за Видящим и разделит участь того, кто поднялся против Подобного.

– Пусть будет так. Что мне делать?

– Порежь руку и положи ладонь рядом с моей. Как только курагий почувствует твою кровь, то потянется к ней. Ложе Покоя рассчитано только на одного человека. Ему придется выбирать между мной и тобой. А так как я лежу здесь слишком давно, курагий выберет тебя. Постарайся не сопротивляться. Расслабься и не думай, что делаешь.

«Не думай, что делаешь» – повторил про себя Арлинг, следуя словам учителя. Ему казалось, что время что-то изменило в их отношениях, но на самом деле все осталось прежним. Если бы иман велел ему прыгнуть в пропасть, он сделал бы это, не задумываясь. И не важно, сколько лет прошло с тех пор, как Арлинг покинул школу. Он навсегда остался васс’ханом, индиговым учеником.

Долго ждать не пришлось. Очень скоро в порезанной ладони появилось непривычное чувство тяжести. Халруджи с трудом сдвинул пальцы и коснулся руки учителя. Это было последнее движение, которое ему удалось. Рука каменела быстрее, чем солнечные лучи проникали в комнату. Между тем, пальцы учителя пошевелились, и их связь разорвалась. Иман со стоном оторвал руку от курагия и принялся ее разминать.

– Теперь давай локоть, – хрипло произнес он.

– Что вы делаете? – в изумлении спросил Сейфуллах, подбегая к ним с острым камнем.

– Спасаем меня, – хладнокровно произнес иман и с трудом сел, уцепившись за Аджухама. Курагий еще держал его ноги, но уже с наслаждением цеплялся за голову и плечи Арлинга, плотно прижимая их к себе. Больно не было. Регарди вообще ничего не чувствовал. Единственное неудобство было связано с неподвижностью, но учитель обещал, что оно скоро пройдет. Халруджи умел быть камнем. Когда-то иман обучил его и этому.

– Арлингу придется остаться здесь, а мы с тобой отправимся спасать мир, – едко ответил учитель, задерживая руку Сейфуллаха, которая метнулась к Арлингу.

– Его нельзя трогать, иначе курагий испугается и не отпустит мои ноги, – пояснил он, растирая свободной рукой колени.

– Да что же это такое? – растерянно пробормотал Сейфуллах. – Зачем это? Я без тебя не уйду, слышишь, Регарди? Ты мой халруджи, я тебе запрещаю!

– Он больше не халруджи, – ответил учитель, сбрасывая одну ногу и укладывая на ее место ногу Арлинга. – Сейчас ты освободишь его от клятвы.

– Пошел ты к дьяволу, мы так не договаривались! – вспылил Аджухам. – Не знаю, что вы там задумали, но если с этой штуки можно подняться только так, то на месте халруджи должен быть я. Уверен, что Арлинг лучше справится с почетной ролью по спасению мира.

– Ты нужен учителю, Сейфуллах, – терпеливо произнес Регарди. – Не думай обо мне, думай о Балидете. И о том, кому ты должен отомстить. Война продолжается, а мы проигрываем. Я свою часть уже отвоевал, дальше – твой черед. Ты пойдешь с иманом и поможешь ему найти Видяшего. Тебя знают в Самрии, ты – наследник Балидета. Тебе его поднимать.

– Мы можем положить на этот проклятущий стол другого! – закричал Сейфуллах, повисая на руках имана. Учитель уже полностью освободился и сидел на краю площадки, крепко стискивая Аджухама поперек туловища. Вставать он еще не решался.

– Там, в башне, полно серкетов! Арлинг мог бы выкрасть одного, мы бы привязали его к столу, а сами сбежали через крышу…

Сейфуллах бредил и понимал это. Арлинг уже ничего не мог. Руки и ноги превратились в камень. Голова налилась свинцом, невидящие глаза закрывались. Единственное, что мешало ему, это жара, которая усиливалась по мере того, как солнце поднималось от горизонта, заливая комнату ярким светом.

Рядом раздались звуки борьбы. Кажется, иман отвесил Аджухаму пощечину. Зря он так. Неожиданно Арлингу стало жаль Сейфуллаха. Захотелось сказать ему что-то хорошее, простое, более искреннее, чем вычурные слова о спасении мира. Но в голове уже не было мыслей. Они превратились в камень, заставив его желать только одного – чтобы иман с Аджухамом поскорее ушли отсюда.

– Вам пора, – хрипло произнес он. – Если Бертран очнется, то догадается, что мы проникли сюда через окно. И тогда вам закроют последний выход. Иман не сможет справиться со всеми серкетами. К тому же я уже прирос и, кажется, понравился этому чертову камню. Сомневаюсь, что он променяет такого рослого и крепкого драгана на какого-то серкета. Все, Сейфуллах. Давай, говори, что нужно говорить, и уходи. Надеюсь, я был хорошим халруджи.

– Ты был отвратительным, самодовольным, наглым ублюдком, – произнес Аджухам, склоняясь над ним. Похоже, тумаки имана подействовали, потому что Сейфуллах говорил спокойно и дышал ровнее. Хорошо, если бы это было действительно так. Пусть злость Аджухама прольется после, когда они окажутся далеко от Пустоши серкетов. Тогда она будет уже проблемой имана, а не Арлинга.

– Я никогда не освобожу тебя от клятвы, – прошептал Сейфуллах. – Ты остаешься моим халруджи. И как халруджи, ты обязан спастись, чтобы найти меня и продолжить служить, как прежде. Ты найдешь меня, Арлинг, слышишь? Потому что ты нужен мне, проклятый драган, нужен!

– Перестань, – оборвал его иман, разматывая веревку, которую принес с собой Регарди. – Не стоит хоронить его заранее. Когда Бертран узнает, что он мой ученик, а об этом непременно расскажет Азатхан, то настоятель не сможет убить его, хотя бы из любопытства. А когда Лин признается, что я передал ему солукрай, то станет для Бертрана ценнее всех людей. Настоятель ни за что не отдаст его Подобному, и даже, возможно, попытается с ним подружиться. Поверь, Лин сможет сбежать из Пустоши. Но если так случится, что при побеге он будет убит, то станет проклятым халруджи, потому что умрет несвободным. Он столько сделал для тебя, Сейфуллах. Ты должен отпустить его.

Иман мог уговорить и глухого, бесчувственного чурбана. Сейфуллах был внимательным, чутким хитрецом, который слишком привязался к своему халруджи. И поэтому позволил себя обмануть.

– Отпускаю, – наконец произнес он, и Арлинг вздохнул с облегчением. Он боялся, что если бы Сейфуллах заупрямился, иман сделал бы с ним что-нибудь нехорошее. Учитель был похож на натянутую струну, которая могла порваться в любую секунду. С трудом верилось, что еще недавно он лежал без сознания и был похож на труп, обожженный солнцем. Халруджи успел забыть о том, что иман умел удивлять. Учитель мог стоять прямо тогда, когда все вокруг гнулось и стелилось по земле, не выдерживая ударов ураганного ветра жизни.

– Отпускаю, – повторил Аджухам, – но не прощаюсь. Арлинг, я не прощаюсь с тобой.

– Все, пора уходить.

Учитель подтащил Сейфуллаха к веревке и стал обматывать его. Регарди внимательно слушал, как они возятся, стараясь запомнить каждый звук и жест. Он так и не нашел, что сказать им на прощание. У него всегда было плохо со словами.

Пока иман поднимался с Сейфуллахом на крышу, Аджухам постоянно шептал «не прощаюсь», и каждый раз у Арлинга нехорошо сжималось сердце. Наконец, в комнате наступила тишина. Он остался один.

Регарди ждал. Курагий по-прежнему крепко прижимал его к себе, но Арлинг уже привык к нему и почти не замечал плена. Труднее было справиться с солнцем. Кожа на лице и руках натянулась и начинала зудеть. Впрочем, ожоги были не так страшны, как слова, которые должен был сказать ему иман. Арлинг был уверен, что учитель вернется, чтобы проститься с ним, и надеялся, что он успеет сделать это раньше, чем в комнату проникнут серкеты.

Учитель успел.

– Сейфуллах внизу, ждет меня, – сказал он, присаживаясь рядом.

Регарди не сомневался, что с иманом Аджухам будет в безопасности. Возможно, в куда большей безопасности, чем с халруджи.

– Ты умрешь, Лин, – грустно сказал учитель и погладил его по голове.

– Я знаю.

– Когда Бертран узнает, что ты мой ученик, тебя станут пытать. Мне придется взять с тебя клятву молчания. Ни серкеты, ни Подобный не должны узнать тайны солукрая. Ты заберешь их с собой.

– Клянусь.

– Хорошо, – голос имана был ровным и плоским, словно такыр после ураганного ветра. – Теперь ты свободен. Ты больше не халруджи. Не бойся. Свобода от страха – больше, чем храбрость. Страх – детище слабых. Ведь важно не как ты умер, а как ты жил. А ты жил достойно, Лин.

– Я помню, учитель. Жизнь одних есть смерть других.

– И вообще жизнь есть смерть, – продолжил иман, низко склоняясь к нему, словно пытаясь запомнить каждую черту его лица. Арлинг и раньше без труда различал его дыхание, сейчас же оно обжигало его щеки горячим ветром-теббадом.

– Если хочешь, я могу убить тебя. И тогда все закончится раньше. Только попроси.

– Нет, – Арлинг и сам удивился, с какой поспешностью ответил учителю. – Пусть все идет так, как идет. Пусть позже. Я… еще не готов.

– Тогда прощай, васс`хан.

Иман на мгновение задержал руку на его груди – там, где бешено колотилось сердце – и исчез. Теперь уже навсегда.

Конец бывает разным, писал Махди, но есть общее, что объединяет всех. Какой бы страшной не была кончина, какие бы страдания не пришлось испытать перед смертью, у человека всегда был выбор. Выбор не следовать ничтожному в себе. Арлинг чувствовал, что после долгих блужданий, наконец, свернул в нужную сторону. Его дорога молчания оказалась короткой.

***

В одиночестве Арлинг пробыл недолго. Солнце, обильно заливающее комнату светом, еще не успело раскрасить его тело ожогами, когда через крышу проник первый серкет. Иман оказался прав. Сейфуллах навсегда закрыл дверь, оставив единственный вход – через стеклянные окна на потолке. Один за другим Скользящие заполняли комнату, словно капли расплавленного солнца. Арлингу досталось несколько пинков и тычков, но скоро братья догадались, что бить его бесполезно. Халруджи чувствовал только жар от раскаленного светила, с любопытством заглядывающего в комнату сквозь разбитые стекла. Затем появился Веор и скомандовал спускать его вниз.

Регарди было любопытно, как Скользящие освободят, но процесс оказался неинтересным. Веор присел у изголовья площадки, другой серкет занял место у подножья, еще несколько братьев положили руки на курагий по бокам ложа, и они все принялись шептать. Слова были кучеярские, но халруджи не узнал ни одного. Возможно, серкеты пользовались диалектом. Арлинг так и не понял, как действовал механизм приклеивания, но постепенно камень стал его отпускать. Неприятным последствием оказалось то, что, получив свободу, тело осталось ему неподвластным. Он чувствовал, как Скользящие снимают его ноги с камня и связывают их веревкой, но не мог пошевелить и пальцем. Как же учитель, пролежавший на площадке из курагия не один день, смог сразу вернуть себе подвижность? Вероятно, эта тайна уже не откроется ему никогда. Вспомнив, что иман разговаривал, находясь еще в плену у курагия, Арлинг мог только удивляться. Ему удавалось дышать только носом. Губы и язык, как и другие части тела, исчезли, существуя только в памяти.