Полная версия
Простые чудеса. Новые истории, изменившие жизнь
А я все нехристем был и только-только начинал потихоньку-помаленьку на эту тему задумываться. Для меня необычно все это было, но интересно, притягивало. Я с огромным уважением к вере относился, к тому же и мама моя примерно в это же время стала искать свой путь к Богу и решение креститься приняла.
Мы со Светланой жили вместе уже больше года, но я все не мог самый важный шаг сделать: не понимал, с какой стороны к крещению подойти. А просветить, подсказать, помочь было некому.
Тут еще забот, хотя и приятных, прибавилось – ребенок родился у нас, первенец, сын Антон. Радость неимоверная, но и хлопот для молодой студенческой семьи предостаточно. Между семинарами, лекциями, зачетами и коллоквиумами – еще экзамены по стирке пеленок и подгузников сдавать приходилось. Помимо материальных вопросов, скоро возник и еще один, морально-нравственный: «Хорошо бы, конечно, малыша покрестить!»
Поначалу с опаской и осторожностью родственники нас об этом спрашивали, а потом уже и прямо убеждали: «Надо, надо! Хуже не будет!»
А я-то не возражал. И хотя умом не понимал, но чувствовал, что малышу это необходимо. И Светлана радовалась.
Выбрали храм Илии Пророка в Черкизове, он находился по соседству с нашим домом. Второй священник, отец Георгий, молодой еще батюшка, нашего Антошу и покрестил. А до начала таинства с нами беседовал, меня спрашивал:
– Матушка крещеная?
– Да.
– А вы?
– Я – нет.
– Ну как же так? Ребенок раньше вас будет крещен? Надо подумать. Хорошенько подумать, Павел…
Вот тогда я уж серьезно задумался. И впрямь неудобно выходит: жена и ребенок, мои самые близкие люди, – крещеные православные христиане, а я какой-то «нехристь партийный». Антона крестили в самом конце ноября, двадцать второго числа (опять совпадение!), но морозы уже стояли очень крепкие, помню, холодно очень было. Только на крестинах я не был: батюшка строго наказал приходить в следующий раз, чтобы самому креститься. Разговор тот я запомнил, да уже и сам был готов.
Вспоминаю себя в то время: учусь на отлично, семью завел, сына родил. И все хорошо в жизни знаю, в двадцать один-то год. Ведь в двадцать лет вроде все о жизни знаешь и только потом, взрослея, начинаешь сомневаться и раздумывать…
Мама моя в то время уже воцерковилась. Мы жили отдельно, общались нечасто, но изредка она все же делилась своими переживаниями. Рассказывала разные истории, от людей слышанные. О том, как, веруя в Бога, человек спасся, а то и наоборот – от безверия сгинул. Интересно, захватывает, а порой и жутковато становится.
В детстве я жил в Зеленограде. Там храмов не было. Новый современный город, бурно растущий, был создан для молодых людей, работающих в электронной промышленности. Разве думали его создатели о Боге и «культовых учреждениях»? По тем временам отдавали предпочтение кинотеатрам да домам культуры, а не дому Божьему. Но один храм все же на окраине Зеленограда сохранился, единственный старый храм. Находился он меж двух деревень – Матушкино и Савелково, в районе деревни Ржавки. Большой, красивый, хотя и разоренный во времена мракобесия и гонений на православную церковь.
Мы с мальчишками в храм втихаря проникали, и там нас всегда окутывало какое-то мистическое чувство. Забирались в полуразрушенный храм через окно – двери-то заколочены. Внутри полумрак, какие-то станки с военных времен, на стенах и потолке обвалившиеся и затертые фрески, старославянские буквы проглядывают. Завораживает… А под полом храма подвалы были большие, так туда совсем страшно было заходить. Мы очень боялись, но бродили по церкви с фонариком, и в душе возникало некое особенное чувство – необъяснимый трепет, что ли. Мне до сих пор этот храм часто снится. Разоренный, разрушенный, но неубитый храм Божий, таких храмов еще огромное количество по всей России. Этот храм – мои первые детские ощущения от церкви. Слава Богу, его восстановили, и мама туда часто ходила на службы. А спустя сорок лет в этом храме отпевали моего отца и похоронили неподалеку.
Моя любимая жена уже не только перед экзаменами ходила в церковь, но и малыша Антошу носила причастить. Я слушал мамины рассказы и сам начал задумываться о том, как мне покреститься. Не понимал еще, что это главное в жизни. По-своему рассуждал: как, в какое время удобнее… Вроде бы и хорошо, что шел к Господу, но пока мысли были чересчур рациональные. А в этом деле надо не холодный разум включать, а по зову души мчаться бегом, пока можешь, пока Господь тебя зовет, принимает и приободряет. Но и то уже хорошо, что я был на этом пути.
В то время мы жили с родителями моей жены. Никто нам материально не помогал. Теща молодая и активная – тридцать девять лет! Работала в исполкоме с утра до вечера, бабушкой отказывалась себя называть. Я крутился как мог: учился и на четырех работах подрабатывал, чтобы семью содержать, сына растить. Светлана тоже вязала, шила, за любую подработку бралась. Сами, слава Богу, себя содержали.
На летних студенческих каникулах времени побольше было. Ездили на дачу. Огурцы, помидоры, кабачки выращивали, делали запасы на зиму. Время все-таки очень тяжелое было – восемьдесят восьмой год. Мыло, масло, тушенка – по талонам. Приходилось за грибами ходить, чтобы просто себе обед и ужин приготовить. Хорошо, что отец тогда ульи с пчелами держал. Можно было рамку меда взять, чаю сладкого попить, потому что сахар-то тоже был по талонам.
Планировали мы со Светланой тем летом, что вернемся двадцатого августа в Москву. Покрестят меня, а двадцать третьего августа поедем к моим родителям. Младшему брату аккурат в этот день тринадцать лет исполнялось. Сестра старше меня на семь лет, она с юности со мной нянчилась, помогала растить и учиться. А младший брат Алексей моложе меня на девять лет. Его, можно сказать, я вырастил. Родители работали, а я с ним занимался с грудного возраста. С пяти месяцев его уже со мной оставляли. До армии воспитывал, учил, защищал. Он от меня не отходил, потому что я ему был и папа, и мама, и все на свете. Так что обязательно мы должны были к нему на день рождения приехать.
Несмотря на все учебные и бытовые трудности, мы были очень счастливы. Еще бы: родился ребенок, мальчик, в большой нашей семье – первый внук у тещи. У моих-то родителей уже были внуки, у старшей сестры росли двое детей.
Я был настолько счастлив, что решил как можно больше картинок из нашей жизни и детства Антошки запечатлеть на фото и сохранить. Как только сын появился на свет, с первого дня, я постоянно фотографировал. Был у нас старенький фотоаппарат «Смена» за двадцать пять рублей. Я накупил пленки и сделал триста с лишним фотографий, снимал, как сын растет: дома, в бассейне, на прогулке, на даче…
Помните ли вы, друзья, как раньше проявляли и печатали снимки? В ванной, в специальном бачке, в полной темноте крутили пленку, потом сушили, потом те, кто мог себе позволить такую роскошь, как персональный фотоувеличитель, закрывались в той же ванной, и начинался волшебный процесс создания семейного фотоальбома. У многих был советский фотоувеличитель «Смена». Ну а любители, которые особо ценили искусство фотографии, разорялись на польский «Крокус» за сто рублей. Это была мечта не только каждого фотолюбителя, но и знающего профессионала. Большой, мощный, с несколькими рядами линз и объективов. Отличное увеличение, хорошее разрешение… Мой отец когда-то на полученную премию купил такой «Крокус», и он занял почетное место на шкафу. Возвышался там высокомерной серой громадиной, закрытой чехлом, важный, как ракета перед запуском. Под него и в ванной было место приспособлено. Изредка папа разрешал мне им пользоваться. И тогда в отдельно взятой советской ванной комнате возникала целая домашняя фотолаборатория. Тесно, душно, но под красным фонарем и с волшебным увеличителем ты сам творишь чудо истории в лицах и картинках. Освещаешь, отмеряешь, отсчитываешь, проявляешь, промываешь листы фотобумаги, а потом сушишь снимки на прищепках. Бо́льшую часть ванной комнаты занимала, естественно, чугунная чаша ванны, расположенная вдоль стены. Слева от нее – раковина. Маленький, размером 60×100 сантиметров кафельный пятачок холодного пола между ними. Превращаясь в мини-фотолабораторию, чугунная ванна накрывалась двумя специальными деревянными щитами с брусочками, чтобы они не соскользнули. На щиты ставился увеличитель с предметной доской. Слева от него – две ванночки с проявителем и фиксажем, то есть закрепителем. В раковину из крана пускалась проточная вода (счетчиков тогда еще не придумали, оплату за литры не брали) для промывки проявленных снимков перед отправкой в ванночку с фиксажем. Устанавливался таймер для точного отсчета времени экспозиции изображения на фотобумагу и для проявки. Самым важным после увеличителя, конечно, был красный фонарь, без которого невозможно представить ни одну фотолабораторию в то время.
В общем, ты находился в плотном окружении техники. Кое-как уместившись на оставшемся свободном островке, ты должен был вставить пленку, навести изображение на фотобумагу, выбрать требуемый масштаб и размер изображения, включить таймер, закрыть объектив, подхватить пинцетом облученный лист, положить в проявитель, снова посчитать, промыть под струей воды, отправить его в закрепитель, а потом опять бросить ополаскиваться под водой…
Одному – сложновато, вдвоем – тесновато. Но с любимой женой – одно удовольствие. Вот я и пригласил в помощницы Светлану, объяснив весь нехитрый алгоритм действий. Я печатаю, она проявляет и промывает…
Но прежде чем рассказать о незабываемом и, возможно, самом чудесном спасении моей жизни, расскажу об одном событии, предшествующем этому, событии, которое стало для нас знаковым и особенным, предопределившим дальнейшую жизнь. Спустя годы оно видится особенно отчетливо и ярко.
Вернувшись после дачных каникул в Москву двадцатого августа, мы договорились с батюшкой Георгием привести меня в достойное состояние православного крещеного христианина. Двадцать первого августа, в воскресенье, после литургии в храме Илии Пророка в Черкизове отец Георгий, который пять месяцев назад крестил моего старшего сына, покрестил и меня. Удивительное светлое ощущение легкости и радостной приподнятости навсегда осталось в памяти от этого таинства. Жизнь вокруг вроде бы не изменилась. Кажется, что все по-прежнему: лето, солнце… А в душе́ иной, особенный свет зажегся. И так важно его сохранить: сберечь, не растерять.
Отпраздновали дома, в узком кругу. Тесть, даже не зная, что его слова станут пророческими, пошутил:
– Со вторым рождением тебя, Павел!
Утром мы поехали в Зеленоград и уже к полудню были у моих родителей. Светлана разобрала вещи, покормила Антошку и стала укладывать малыша, чтобы он днем поспал. Я же тем временем превращал ванную в фотолабораторию, чтобы к вечеру моей большой семье новые фотографии для обсуждения предоставить. Все провода от приборов и ламп собрал в один пучок, воткнул в удлинитель и провод удлинителя из-под двери выпустил наружу, в коридор. В те времена электрические розетки в ванных комнатах не ставили из соображений безопасности. Я вставил удлинитель в наружную розетку между выключателями на дверном косяке, проверил и стал ждать, когда жена уложит малыша и придет ко мне, ведь она попросила: «Без меня не печатай, пожалуйста! Я хочу с тобой вместе».
Моя мама тем временем решила сходить в магазин, хотела к завтрашнему праздничному столу что-то купить. Собирается, приговаривает: «Ой, надо и на ужин что-то собрать, и на завтра купить вкусненького…»
Я говорю:
– Мам, ты только недолго. Антона Светлана уложила, он часа полтора проспит. А мы пока будем печатать фотографии. Ты возвращайся, нас с малышом подстрахуй, если что.
А мой младший брат Алексей и отец в тот день с дачи должны были вернуться только к вечеру. Они грядками да дровами перед грядущей осенью занимались.
А мама все суетится, мельтешит, но никак в магазин не уходит.
Я снова ее поторапливаю:
– Мама, иди уже скорее. А то сейчас ты ненароком дверь откроешь и засветишь пленку, или Антошка раньше времени проснется…
Мама, как задумается, может и дверь в «фотолабораторию» распахнуть. Так уже было…
Нет, все равно не уходит. Я настаиваю:
– Мам, вдруг ты случайно засветишь снимки. Мне все переделывать придется.
– Да-да-да, сынок, сейчас я ухожу… – И продолжает собираться.
В нашей советской ванной вдвоем было не повернуться, я себе поставил стул, а Светлане рядом табуреточку. Светлана уселась бочком, да еще и за меня придерживалась. Но нам было хорошо, даже интересно и загадочно: красный свет, мы воскрешаем застывшие моменты нашей жизни. Романтика!
Я приборы включил, все работает. Красный фонарь светится, увеличитель греется, таймер щелкает. Усаживаемся теснее, закрываемся изнутри на защелку, чтобы мама ненароком дверь не открыла. Я сижу на своем деревянном стуле: по бокам подлокотники, спинка удобная, но упирается в стену – маленькая же ванная! Коленями утыкаюсь в чугун ванны. Начинаем. Печатаю первый снимок, второй… Смотрим, выбираем, какие лучше. В основном это дачные фото – природа, цветы, Антон улыбается, мы на снимках счастливые… Любуемся. А я краешком уха слышу, что мама за дверью в коридоре все возится, чем-то шуршит… Полчаса прошло, она никак не уйдет.
Я через закрытую дверь снова ее подгоняю:
– Мама, иди же, наконец! Антон скоро проснется. Иди. Мы не успеем все напечатать. Ты мешаешь!
– Да-да-да. Сейчас уйду… Сейчас уйду… – Но продолжает свои сборы…
Нужно один технический момент объяснить. Увеличитель «Крокус» не только престижный и дорогой, но еще и тяжелый, килограммов двадцать весит. Крепится на железной вертикальной штанге, двигается по ней, корпус у него тоже из металла.
Я погрузился в фотопроцесс, даже маму уже не слышал. Выбрал удачный ракурс, привстал на стуле, навел увеличитель и вдруг чувствую – он меня щиплет. Резко и неприятно – током. Я отдернул машинально руку, подумал, что показалось. Сажусь, снова протягиваю правую руку теперь уже вверх к увеличителю, и… моя рука вмиг к нему прилипает! Мало того, что рука припаялась, так и нога левая, которой я касался чугунной ванны, тоже прилипла. Вот это ловушка! Я прилип правой рукой к фазе, причем всего-то тремя пальцами. А левой ногой к голому чугуну – к краю ванны, которая была не покрыта эмалью. Фаза вышла на корпус увеличителя, как оказалось потом, из-за поврежденного провода, где основная лампочка. И патрон лампочки был поврежден. Я замкнул собой новую электрическую цепь! Через меня пошел переменный ток, причем такой силы, что я не только крикнуть, пошевелиться не мог. Меня подчинила себе невероятная сила. Ощущение, что попал под каток, который просто закатывает тебя. Скручивает, скручивает, скручивает… Сильнее и сильнее. Я пытаюсь сопротивляться, из последних сил стараюсь оторвать руку от увеличителя, а она не отлипает!
Забегая вперед, скажу, что стальная штанга увеличителя, диаметром два сантиметра, согнулась в дугу, как детский лук, – с такой силой я стремился вырваться из лап смерти. Но штанга лишь гнулась и не отпускала, позади мешала спинка стула, да подпирала стенка ванной. А моя левая нога к чугунной чаше прилипает все плотнее. И бегут веселые вольты с амперами через меня по кратчайшему пути: от пальцев правой руки к левому бедру, прожигают себе ход в моем теле и скручивают все плотнее в трубочку. Дыхания нет, сердце останавливается, сознание мутнеет. Не оторваться никак… Короткими вспышками мелькают перед глазами фрагменты событий: прошлая жизнь… закрытая защелка на двери ванной… провода, находящиеся снаружи… ребенок, спящий в комнатке… мама, ушедшая в магазин…
Светлана, увидев, что со мной происходит, вскрикнула и схватила меня за руку, чтобы помочь. И… тоже прилипла! Я вижу, что и ее бьет током… Промелькнуло в голове: «Ну, все! Да, я пропал, а она-то за что? Господи, если мы сразу вдвоем уйдем, что же с нашим сыном будет?! Еще пара секунд, и сознание покинет навсегда…» Яркой вспышкой последняя страшная мысль, словно чужим голосом вслух произнесенная: «Все! Это конец!»
Я потом много литературы прочитал на тему поражения человека электрическим током. Узнал о первой помощи и механизме воздействия тока на живой организм. Ничего утешительного, находил все новые и новые подтверждения фатальности той ситуации. Это действительно был конец, потому что если через вас пошел электрический ток, то нет никаких шансов вырваться самостоятельно. Потом мне говорили опытные знающие люди, что мне еще повезло – я прилип правой рукой, а не левой. Через левую руку ток кратчайшим путем неизбежно прошел бы через сердце. Удар током опасен тем, что наступает паралич всех мышц, поэтому через минуту-полторы, пока человек не дышит и сердце не стучит, начинает отмирать мозг. С отмиранием мозга возникают необратимые последствия. Через несколько минут человек погибает.
В тот роковой момент я всего этого не знал…
Как только полыхнуло в моем уходящем сознании слово «конец!», словно по волшебству отключилось электричество. Это был не волшебник и даже не ангел-хранитель, а моя мама. Как выяснилось, она в магазин так и не ушла.
Услышав крик Светланы, мама не поняла, что у нас случилось. Но не стала стучать, дознаваться: «Что там у вас, ребята? Все в порядке? Что произошло?!» Она моментально вырвала весь пучок проводов из розетки. Одним махом!
До сих пор мама не может объяснить две вещи: почему так долго не могла уйти в магазин и почему первым делом так резко выдернула провода. Ведь ни спасателем, ни электриком она никогда не работала…
В тот же момент я рухнул набок, а увеличитель завалился на меня сверху. Дышать не могу, говорить тоже, только хриплю и корчусь. Светлана открыла защелку. Я вывалился наружу. Мама смотрела на нас в ужасе…
Я пополз по коридору на балкон за воздухом, стоял на карачках, пытался отдышаться. Вернулось сознание, с ним – боль. Светлана тряслась от пережитого и маме пыталась объяснить, что произошло. На мне были тонкие тренировочные штаны. Смотрю, на трениках дырка сантиметров двадцать и шрам на ноге – обожженное черное мясо… В том месте, которым я прижался к чугуну. И на пальцах белые точечки, кожа вытянулась трубочками по полсантиметра, оттого что я пытался оторвать руку и не мог. Эти белые пятнышки у меня на всю жизнь остались.
Я задумался, почему это со мной произошло? И вдруг понял, что мне через две недели исполнится двадцать два года. Двадцать два! И произошел этот случай двадцать второго августа. Я вспомнил давние предсказания по линиям руки, в которые я никогда не верил…[2]
Я и теперь этому предсказанию не верю. Скорее, уповаю на чудесное спасение. Накануне я принял таинство крещения. А на следующий день, двадцать второго августа, ангел-хранитель просто мне помог. Не хочу даже представлять, что произошло бы со мной в том случае, если бы я не крестился, – сослагательного наклонения здесь быть не может, ибо Господь невидимо, но настойчиво подвел меня к этому событию. И хорошенько подготовил меня и моих близких. Господь меня спас! Наверное, пожалел моего сына, пожалел моих жену и маму. Но для чего-то он меня сохранил? Ведь шансов-то не было. Ни единого! Но Господь не мог не услышать мольбу гибнущих людей. Услышал, увидел, пожалел, помиловал…
Так что обугленный шрам на ноге – это не страшно, это ерунда. И что удивительно – сейчас от ожога не осталось и следа. Его нет, исчез.
А наш шестимесячный сын крепко спал. Даже когда мы уже отдышались, привели себя в порядок, он так и не проснулся. Мама наконец-то отправилась в магазин. На следующий день мы отпраздновали день рождения моего брата. И наше со Светланой второе рождение…
Но главное событие, подтвердившее наше чудесное спасение, ждало нас еще впереди. Именно 21 августа, в день моего крещения во Христа, спустя двадцать один год Он послал нам долгожданного сыночка Арсения! И это – настоящее Чудо!
Двадцать первое августа. Истории продолжаются
Вот, око Господне над боящимися Его и уповающими на милость Его.
Псалтирь, 32:18История рождения моего сына Арсения, упомянутая в конце предыдущего рассказа, стоит того, чтобы изложить ее чуть подробнее. А начинается она задолго до самого этого события и опосредованно, но более чем «промыслительно», связана со Святейшим Патриархом Алексием Вторым и, конечно, с двадцать первым августа…
Утром 21 августа 1963 года из аэропорта Таллина вылетел самолет Ту-124, направлявшийся в Москву. На борту, помимо экипажа, находилось сорок четыре человека, и одним из пассажиров был епископ Таллинский Алексей Ридигер, будущий Патриарх Московский и Всея Руси Алексий Второй.
Во время взлета носовую стойку шасси заклинило, и она не до конца ушла в свою нишу. Даже тем, кто не имеет отношение к авиации, понятно, что ситуация сложнейшая, чтобы не сказать катастрофическая. Как машина сможет приземлиться с полуубранным шасси? Командиру борта поступило указание возвращаться в Таллин, но будто на грех в районе аэропорта сгустился туман и сесть стало попросту невозможно. Тогда самолет переориентировали на Ленинград и аэропорт Шоссейная (который впоследствии переименуют в Пулково); там можно было сесть на грунтовую полосу.
По пути до северной столицы члены экипажа пытались устранить поломку. Они пробили фюзеляж и с помощью шеста подталкивали опору шасси, чтобы она встала в правильное положение, но все усилия оказались тщетны. Подлетев к городу, Ту-124 начал кружить над ним, вырабатывая топливо, и, когда уже почти вся горючка была израсходована, вдруг заглох один двигатель, а за ним и второй.
Всё, до аэропорта не дотянуть! Самолет может рухнуть в любую минуту. Что делать? Садиться прямо посреди жилых домов? Или использовать единственный шанс и попробовать опуститься на Неву?
До этого дня в мировой авиации был зафиксирован лишь один случай удачного приводнения пассажирского самолета. В 1956 году американский «Боинг» благополучно сел на поверхность Тихого океана, и все жизни на борту оказались спасены; остальные же происшествия такого рода заканчивались самым печальным образом. Но делать было нечего, и от диспетчеров Шоссейной, тоже действовавших в авральных условиях, немедленно пришло согласие на водную посадку. Теперь все находилось в руках Бога и летчиков.
Я более чем уверен, что епископ Ридигер в этот момент всем сердцем молился Господу и пресвятой Божией Матери о милости и спасении душ человеческих, потому что сохранить людей могло только чудо.
Постепенно снижаясь, лайнер пролетел над мостами Невы – со строящегося тогда моста Александра Невского рабочие попрыгали прямо в воду, настолько низко шел самолет. Впереди показался следующий мост, железнодорожный, садиться нужно было немедленно! Но прямо по курсу – речной буксир… Ту-124 пронесся над ним буквально в нескольких метрах, сначала хвостом, а потом уже и всей плоскостью коснулся воды и через какое-то время наконец остановился.
Спасены! Все до единого. Ни у кого даже ни царапины.
Команда того самого буксира тут же поспешила на помощь и приняла людей на борт. Надо сказать, и экипаж, и пассажиры все это время вели себя спокойно и мужественно. Наверное, настоящее понимание и шок наступили уже на берегу, когда стало до конца понятно, что произошло и от какой беды уберег их Господь. Случайные свидетели, наблюдавшие чудесную посадку, приветствовали спасшихся радостными возгласами и рукоплесканиями.
Ювелирная работа летчиков достойна восхищения. Но я думаю, что, если бы мы могли видеть духовный мир, возможно, заметили бы и ангелов Господних, на своих руках пронесших самолет по Неве. К слову, приводнение Ту-124 случилось напротив часовни иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». А рядом захоронена блаженная Матрона Босоножка, петербургская подвижница XIX века – после произошедшего 21 августа 1963 года люди стали ходить к ее могиле, чтобы помолиться о благополучных полетах.
Так, чудом Божьим, будущий патриарх спасся от гибели. Его жизнь, патриаршее служение и многие благие дела, которые он затем совершал, исполняя волю Божию, привели Русскую православную церковь к возрождению и вдохнули в нее новые силы. А спустя много-много лет уже к его могиле потянулись люди со своими молитвами и просьбами. В Богоявленском Елоховском соборе сохраняют записи о чудесах, исполненных молитвах, пожеланиях, которые были обращены к Святейшему Патриарху.
В день похорон Алексия Второго, 9 декабря 2008 года, в храме Христа Спасителя стояла огромная очередь, все хотели проститься с патриархом. Мы со Светланой были знакомы с ним и очень переживали его уход, поэтому, разумеется, тоже пошли в храм. Мой знакомый, ректор православной гимназии Зураб Михайлович Чавчавадзе, напутствуя нас, сказал:
– Вы, когда будете прощаться со святейшим, попросите его о чем-нибудь очень для вас важном. Он же сейчас предстанет перед Богом. Попросите обязательно…
Светлана кивнула и подошла к гробу. Встала на колени, заплакала, я видел, как трясутся у нее плечи и текут по щекам слезы. Поднялась, постояла, гроб поцеловала, отошла. Я не спрашивал, о чем она просила, посчитал неделикатным.
