Рождественские и новогодние рассказы забытых русских классиков

Вообще, в лице Бориса Александровича, особливо в эту торжественную минуту, было много патриархального. Его сияющая лысина – куда, лысина! – можно даже сказать его почтенное чело покраснело или, справедливее, просияло еще более от сильной деятельности мозга, приготовлявшего приличную случаю речь.

– Господа! – произнес наконец Борис Александрович. – За здоровье и благоденствие всех благородных людей, за успехи и процветание доброй нравственности…

– Послушай, как ты находишь мою жену? – шепнул Рожков Зарницыну. – Скажи откровенно, без лести.

– Да, я нашел ее… нашел… – отвечал смущенный Зарницын, действительно нашедший свою маскарадную незнакомку.

– И семейной жизни, – продолжал Борис Александрович со страстным одушевлением.

– Да что! – заметил Рожков шепотом, лукаво ущипнув Зарницына. – Ты нынче скуп на любезности, ты бережешь их…

– За укрепление чистых, нравственных уз, связующих всех нас, так сказать, в одно семейство! – продолжал Борис Александрович, совершенно воспламенившись своею ораторскою речью и даже начиная понимать глубокий смысл своей речи.

– Для расхода в маскараде, – отвечал Зарницын вполголоса.

– И, наконец, – заключил Борис Александрович, – за преуспеяние всего человечества на пути истины и добродетели с наступающего Нового года!

– Ур-р-р-р-ра! – закричали двадцать голосов, весело выпивая свои бокалы и, значит, встречая Новый год в добром здоровье, взаимном согласии и совершенно приятном расположении духа.

1848

Всеволод Соловьев (1849–1903)

Во сне и наяву. Святочные рассказы

Мы встречали Новый год у Анны Николаевны Лубянской. Собрался небольшой, бесцеремонный кружок, и все чувствовали себя как дома. Наша хозяйка была премилая женщина. Она овдовела месяцев четырнадцать тому назад и теперь уж сняла свое траурное платье. У нее были две прехорошенькие, молоденькие дочери и сын, высокий, бледнолицый, скромный юноша, заметно обижавшийся, если его называли юношей.

Самой Анне Николаевне, вероятно, уже исполнилось сорок лет, но никто бы не мог сказать этого – так она была моложава, свежа и красива. Она принадлежала к числу тех счастливых женщин, на которых время и жизненный опыт действуют особенным образом, то есть нравственно развивают, а не старят.

Мы все, знакомые Анны Николаевны, решительно не могли передать о ней ничего дурного; на ее счет не ходило никаких сплетен. Все мы знали, что она прекрасная мать своим детям, была доброй женой мужу, самоотверженно ухаживала за ним во время его долгой, мучительной болезни и искренно его оплакала.

Это последнее обстоятельство делало ей тем больше чести, что муж ее, не тем будь помянут, вовсе не принадлежал к числу примерных мужей. Он женился на Анне Николаевне, лет девятнадцать тому назад, единственно потому, что пришло ему время жениться, а у нее было порядочное приданое. Во все продолжение супружеской жизни он, главным образом, занимался своими делами, а на жену и на детей обращал мало внимания.

Знали мы также, или, вернее, догадывались, что и Анна Николаевна никогда не была к нему страстно привязана. Быть может, если б не было у нее детей, все это и не так бы кончилось; но явились дети, и она не только примирилась со своей семейной жизнью, но даже, в течение восемнадцати лет, сумела найти в ней немало истинных наслаждений – дети ее удались, и она могла гордиться ими.

Одним словом, Анна Николаевна действительно была хорошая женщина, и мы с удовольствием решились на ее приглашение встретить с нею Новый год.

В ожидании ужина и полуночи мы поместились поближе к хозяйке, в ее красивой гостиной, у камина…

Из соседней залы к нам доносились веселый смех и громкие голоса молодежи. Там устраивались всякие гаданья: приносился петух, лился воск… В будуаре Анны Николаевны ее старшая дочь гадала в зеркало. Туда были спущены портьеры, и никто не впускался.

Наш разговор не был особенно оживленным, никто не старался искусственно подогревать его, и он шел себе мало-помалу, обрываясь и начинаясь снова, переходя от одного предмета к другому. Нам не было ни скучно, ни весело, а просто тепло и уютно. Мягкий свет лампы, прикрытой узорчатым абажуром, вспыхивающий огонь в камине – освещали знакомые лица.

Вот бледная, стройная madame N. поднялась со своего кресла, подсела к роялю и что-то заиграла. Пронеслись, медленно замирая, тихие гармонические звуки. Мы не знали, что это за пьеса, но прервали разговор и стали с удовольствием слушать.

Прошло несколько минут. Madame N. все играла; вдруг портьера зашевелилась, в комнату вбежала Marie, старшая дочь Анны Николаевны. Мы оглянулись на нее. Ее хорошенькое личико побледнело, глаза были широко раскрыты и как-то странно горели.

– Что с тобою? – спросила Анна Николаевна. – Или в зеркале что-нибудь увидала?

– Да! – прерывистым голосом отвечала Marie. – Увидала, мама. Честное слово, увидала… и так ясно!..

Очевидно, ее сердце сильно стучало, так что она даже приложила к нему руку и продолжала говорить, со все возрастающим волнением:

– Право, видела! Сначала комнату, а потом сад… аллея, и даже липовая… так ясно! И кто-то идет по аллее… Тут я не могла больше вынести!

– Ну, что за пустяки! – с полуулыбкой сказала Анна Николаевна. – Помилуй! Больше часу сидеть, так поневоле в глазах зарябит и Бог знает что будет казаться…

– Да нет же, мама, право…

– Успокойся, успокойся! А если б и видела – что ж? Тут ничего нет дурного… В таком случае напрасно не рассмотрела, кто идет по аллее…

Но Marie уж спешила в залу, к своим, чтоб передать им о случившемся с нею. Madame N. перестала играть. Мы невольно заговорили о гаданье, о зеркале.

– Вы, конечно, не верите этому, – сказала madame N., – но и я, как Marie, даю вам честное слово, что в зеркале можно иногда увидать… Я не вдаюсь ни в какие объяснения, я не знаю, что это такое, знаю только, что родная моя тетка при мне раз гадала и вдруг говорит нам: «Вижу! Вижу!» Я подбежала к ней, заглянула через плечо ее и, представьте мое изумление, тоже увидела, и потом оказалось, что мы видели обе большую комнату с зеленой мебелью, с дверью, выходящею на балкон, на стенах были картины, и я ясно рассмотрела даже рамки, даже цвет и почти узор обоев.

– Ну и что же? Чем это кончилось? – разом спросили все.

– А кончилось тем, что эта моя тетка ровно через год купила недалеко от Москвы имение, переехала туда, а на следующее лето отправилась я к ней погостить. Она мне писала, что в имении прехорошенький дом, отлично меблированный, доставшийся ей с полным хозяйством, и убедительно приглашала меня… Приезжаю я. Она сейчас же, не дала даже снять шляпу, берет меня за руку и ведет куда-то. Проходим мы комнату, другую, третью, она отпирает дверь, и я невольно вскрикнула: я очутилась точно в такой комнате, какую видела в зеркале, из-за плеча ее. «А, вспомнила?» – спрашивает меня тетушка. «Как же, – говорю, – не вспомнить! Уйдемте, ради Бога, отсюда – мне страшно». – «А мне тоже, думаешь, не страшно было в первое время, – говорит она. – Как увидала я эту комнату, так даже от покупки хотела отказаться. Целый месяц сюда не входила, ну а потом ничего, привыкла». Даю вам слово, что это правда! – закончила madame N.

Затем у каждого нашелся свой рассказ.

Все мы слышали от своих близких что-нибудь подобное. Разговор окончательно стал вертеться на таинственном и фантастическом, и скоро мы очутились в том жутко-приятном настроении, которое так подходило к этим святочным минутам.

Одна только Анна Николаевна ничего нам не рассказывала. Она молча слушала и, не отрываясь, смотрела на огонь в камине. Но по мере того, как наши рассказы шли, оканчивались и заменялись новыми, я замечал, что ее лицо становится все серьезнее и серьезнее. Я догадывался, что у нее есть что рассказать и что, конечно, непременно нужно, чтоб она рассказала…

– Анна Николаевна! – обратился я к ней. – А с вами не было ничего необыкновенного в жизни?

Она чуть заметно вздрогнула и обернулась в мою сторону.

– То есть я никогда ничего не видела в зеркале, никогда не являлись мне никакие призраки; самое необыкновенное, что было со мною, было наяву, в действительности…

– Что ж такое? Расскажите, пожалуйста!

– Хорошо, расскажу, – сказала она. – Да! Самое необыкновенное, что со мною случилось, было наяву. Но, впрочем, нет, все же оно началось сном… Я воспитывалась здесь, в Петербурге, в пансионе. Была уж в последнем классе, приготовлялась к выходу. Мои родные жили тогда в деревне. Но вот приехал отец на несколько недель в Петербург, по делам, и, конечно, навещал меня почти ежедневно. Как-то он объявил мне, что у одних его старых хороших знакомых будет бал и что он обещал приехать на этот бал со мною. Я, конечно, ужасно обрадовалась. Весь вечер продумала об этом первом моем бале, так и заснула с этой мыслью; конечно, и во сне грезила о том же. Мне снилось, что я совсем уж приготовилась к выезду, уже надето на мне розовое бальное платье. Я стою перед зеркалом и застегиваю перчатку. Вдруг входит отец и с ним двое военных, но я их не знаю. Я вижу только, что один уж пожилой полковник, а другой – молодой офицер. Мне очень хочется рассмотреть этого молодого, но он стоит ко мне спиною. «Я не могу с тобою ехать, – говорит мне отец, – а тебя проводит полковник». – «Нет, я не хочу, – отвечаю я, – я хочу ехать с Веригиным». И я указываю на молодого офицера, стоящего ко мне спиною… и просыпаюсь. Этот сон поразил меня необыкновенно. В нем ничего не было особенного, кроме того, что я сказала «я хочу ехать с Веригиным». Я никогда не слыхала такой фамилии, да и во сне моем лица этого господина я не видела. Я взяла бумажку и записала фамилию. В то же утро приезжает мой отец и привозит мне показать материю, которую купил для моего бального платья. Материя розовая, та самая, в какой я себя видела во сне. Я очень смутилась, но это смущение было ничто в сравнении с тем состоянием, в которое я была приведена, когда отец вдруг вынул из кармана бумажку, развернул ее и подал мне.

– Скажи, пожалуйста, знаешь ты эту фамилию?

Я читаю: на бумажке написано «Веригин». Я вскрикнула и дрожащими руками дала отцу мою бумажку, на которой была написана та же самая фамилия. Тут пришла и его очередь изумляться: оказалось, что в ту же ночь он видел сон, совершенно одинаковый с моим, и тоже в этом сне его поразила оставшаяся в его памяти фамилия «Веригин», и тоже не видал лица этого молодого офицера – видел его только в спину. Можете себе представить, с каким сердечным замиранием отправилась я на бал. Бал этот был блестящий, народу множество. Хозяйка дома и ее дочери встретили меня необыкновенно любезно. Молодые люди сейчас же наперерыв стали приглашать меня на танцы. Я танцевала, но, конечно, была в сильном смущении, и совсем не потому, что это был мой первый выезд – об этом я и позабыла, – а потому, что ждала исполнения нашего необыкновенного сна. Но время шло, мы протанцевали уж несколько кадрилей, и не случилось ничего особенного. Только вдруг я слышу странный крик.

В дальнем углу огромной залы какое-то движение. Вот гости расступаются, и трое людей несут какого-то офицера. Его несут ко мне спиною. Я не вижу его лица, но узнаю его мундир, его затылок, волосы. Это он!

– И с чего это он упал в обморок? – слышу я.

– Кто это?

– Да Веригин. Вдруг вошел в залу, вскрикнул и упал в обморок!

Тут у меня голова закружилась, и несколько минут я не помню, что со мною было. Когда я очнулась, бросилась разыскивать отца. Он был в одной из дальних комнат и преспокойно играл в карты. Я ему рассказала все, что случилось. Он изумился и заинтересовался не меньше моего, постарался всячески меня успокоить, а сам пошел узнавать об этом Веригине. Вот он вернулся. Веригин действительно существует, это молодой офицер, но его уж нет в доме. Он едва пришел в себя и немедленно же уехал; так моему отцу и не удалось взглянуть на него. Весь конец этого вечера прошел для меня в тумане. Дня через два отец уехал из Петербурга обратно в деревню, а я осталась в пансионе, мало-помалу успокоилась и почти забыла о Веригине…

Анна Николаевна замолчала и снова начала глядеть на огонь камина. Меня поразило выражение ее больших черных глаз, – глаза эти, обыкновенно ясные и спокойные, теперь странно и вдохновенно блестели.

– И этим все кончилось? – спросили мы.

– Нет, было продолжение, – очнулась Анна Николаевна. – Прошло два года, я совсем уж забыла этот странный случай. Мне жилось очень весело и беззаботно. Мои родители намеревались провести всю зиму в Петербурге, а потому мы рано, в начале августа, выехали из деревни, чтоб успеть нанять квартиру и устроиться. Погода была превосходная, в городе все еще довольно душно, и мы почти ежедневно уезжали куда-нибудь на дачу. У нас было много знакомых, и мы не видели, как шло время.

Как-то поехали мы в Петергоф, к одному старому приятелю моего отца – доктору. Мы долго разыскивали его дачу, наконец вышли из коляски и пошли пешком. Вот нам растолковали, где он живет. Я издали увидела карету, стоящую у подъезда этого дома. Когда мы уж совсем подошли, вышел какой-то офицер, крикнул кучеру и отворил дверцу кареты.

Я бессознательно сделала несколько быстрых шагов вперед и ясно различила фигуру садившегося в карету офицера. Эта фигура была мне знакома. Это был опять он – Веригин… и опять я не разглядела лица его, опять увидела только так памятные мне затылок, волосы и мундир.

Карета быстро уехала.

– Это он, он! – крикнула я своему отцу.

Я не знаю, что со мной сделалось, я вся дрожала, как в лихорадке, я едва держалась на ногах. Отец и мать перепугались, а доктор, хозяин дачи, вышедший нам навстречу, даже заставил меня выпить какие-то успокоительные капли.

Наконец я пришла в себя. Мне нужно было знать, какой это офицер уехал.

– Это был Веригин? – прямо спросила я доктора.

– Да, Веригин, – ответил он. – Очень милый молодой человек. Он заезжал ко мне проститься – я его лечу, и вот отправил за границу. У него чрезвычайно странная болезнь – сильное нервное расстройство. Ему время от времени представляется во сне и даже наяву женское лицо, и каждый раз после этого он впадает в нервный припадок, а так – совершенно здоровый человек. Но я надеюсь, что морские купанья, прогулка по Европе укрепят его, и он избавится от этой странной болезни…

Можете себе представить, с каким интересом и волнением я и мои родители слушали этот рассказ. Доктор же, услышав историю нашего фантастического знакомства с фамилией Веригина, просто вышел из себя.

– Господи! Какая досада! – повторил он. – Ну зачем вышли вы из коляски и пошли пешком? Если б доехали, застали бы его здесь, и тогда бы все, может быть, уладилось. Это было бы весьма интересно, если б оказалось, что моему пациенту представляется именно ваше лицо, – обратился ко мне доктор. – Может быть, тогда бы обошлось и без заграничной поездки. – Он при этом лукаво улыбнулся. – Но нельзя ли это еще поправить?

Он велел подать нашу коляску и поехал догонять Веригина. Однако догнать его не мог. Вернувшись домой, он послал к нему письмо с нарочным. Посланный вернулся обратно с этим письмом: Веригин уже уехал за границу…

Мы слушали Анну Николаевну с возрастающим интересом. Мы были уверены, что она не прибавила в своем рассказе ни одного слова, да и, наконец, ее родители, и этот самый доктор, о котором она говорила, были живы и являлись свидетелями.

– Что ж случилось с Веригиным? – спросила madame N. – Неужели он погиб за границей?

– Нет, не погиб, – ответила Анна Николаевна, – но не вернулся больше в Петербург. От доктора мы узнали, что поездка принесла ему пользу – он укрепился, затем получил назначение на Кавказ, и с тех пор о нем ничего не было слышно. В ту же зиму я вышла замуж, хотя мой дядя, Иван Петрович, которого вы все знаете, и уговаривал меня подождать. Он вбил себе в голову, что непременно должен явиться снова Веригин и сыграть в моей жизни большую роль. Но я не послушалась дяди и вышла замуж. Прошло много лет, я окончательно забыла всю эту историю. Ни разу ни от кого не слыхала фамилию Веригина; не только того самого офицера, но даже и какого-нибудь его однофамильца не встретила. Только года полтора тому назад, месяца за три до смерти моего мужа, снова пришлось мне все вспомнить. Как-то муж вернулся домой и во время обеда, вот при всех детях, объявил мне, что он по делам должен познакомиться с генералом Веригиным, долгое время служившим на Кавказе, но теперь переведенным в Петербург, и что этот Веригин, наверное, будет посещать нас.

– Это очень интересно, – сказал муж, – ведь это, по всем вероятиям, тот самый таинственный Веригин, который играл какую-то необыкновенную роль в твоей жизни.

Я очень смутилась от этих слов. Это имя снова вызвало все мои позабытые воспоминания и привело меня опять в то странное нервное состояние, которого я так давно не испытывала. Я почему-то ужасно перепугалась. Это был просто панический страх. Я стала уговаривать мужа, чтоб он не приглашал к себе этого генерала Веригина и не знакомил его со мною. Муж начал смеяться, хоть мне и казалось, что ему смеяться вовсе не следовало.

Во всяком случае, это знакомство не состоялось. Через несколько дней муж мой заболел и с тех пор не вставал с постели. Веригина я никогда не встречала и опять с тех пор не слыхала даже его имени!..

– Так, значит, окончание впереди? – сказал я. – Я думаю, Анна Николаевна, что и вы разделяете мое мнение о необходимости и неизбежности окончания этой странной истории?!

Красивое, совсем почти молодое лицо Анны Николаевны вспыхнуло.

– Да, действительно, мне кажется, что я непременно встречусь с Веригиным, и знаете ли, в последнее время, именно вот теперь, эта мысль все чаще и чаще приходит мне в голову. И если б вы только знали, как я боюсь этой встречи! Если мне кто-нибудь скажет, что Веригин здесь, в Петербурге, что я могу с ним встретиться у кого-нибудь из общих знакомых, я, право, совсем уеду отсюда. Вот как силен страх мой.

– Я не понимаю, чего вам бояться теперь? – улыбаясь, заметила madame N., подчеркнувши слово «теперь». – Я понимаю, что два года тому назад вы еще могли бояться…

– Ну, полноте! Перестаньте! – тоже слабо улыбнувшись, перебила ее Анна Николаевна. – Мне слишком поздно думать о романических развязках фантастических историй моей молодости. Если б я была моложе, я, может быть, и не боялась бы встречи с Веригиным, а, напротив, искала бы этой встречи. А теперь – боюсь, именно потому боюсь, что мне все кажется, что наша с ним встреча должна как-нибудь страшно кончиться, что развязка будет вовсе не романическая и не счастливая.

Нервы Анны Николаевны были, очевидно, очень расстроены. Она снова вздрогнула, снова побледнела.

– Однако который час, господа? Может быть, пора ужинать и встречать Новый год? Только странно, что дяди Ивана Петровича нет, а он непременно обещался быть…

Мы взглянули на часы. До полуночи оставалось сорок минут, и Анна Николаевна велела подавать ужин.

Но мы не успели еще перейти в столовую, как раздался звонок.

– Это, наверно, дядя, – сказала хозяйка. – Наконец-то!

Действительно, через минуту мы увидели старика Ивана Петровича, с его вечно веселой улыбкой и густыми, совершенно белыми, коротко остриженными волосами.

– А уж я думала, что вы обо мне забыли, дядя! – обратилась к нему хозяйка.

– Не забыл, Annete, не забыл! Напротив, только о тебе и думал все это время! – как-то странно помаргивая и, очевидно, насильно удерживая какую-то особенную веселость, заговорил Иван Петрович, целуя руку племянницы. – Но я не один – я привез тебе гостя.

На пороге гостиной показалась незнакомая нам фигура. Красивый господин, лет сорока пяти, в генеральском мундире, входил несколько смущенно и неуверенно.

Вот он остановился посреди комнаты. Я так и впился в него глазами. Я заметил, что высокая, широкая фигура Ивана Петровича скрывает от него хозяйку.

Но вот Иван Петрович сделал шаг назад и обернулся.

Вошедший генерал взглянул на Анну Николаевну, его свежее, здоровое лицо покрылось необыкновенной бледностью, глаза широко раскрылись, он отшатнулся и, очевидно, не будучи в силах совладать с собою, вскрикнул.

Иван Петрович так весь и засиял от радости.

– Рекомендую тебе, Annete, – проговорил он. – Петр Владимирович Веригин.

Анна Николаевна, смущенная, растерянная, даже не в силах была протянуть руку вошедшему. Она тоже впилась в него глазами с выражением страха, ужаса, смущения и вместе с тем чего-то странного, чего-то даже похожего на радость. Мы все смотрели затаив дыхание и ждали, что будет.

Генерал первый вышел из оцепенения. Он вдруг закрыл лицо руками, повернулся и почти выбежал из комнаты. Анна Николаевна безумно взглянула ему вслед, слабо вскрикнула и без сил опустилась в кресло. Мы все кинулись к ней. Ее грудь высоко поднималась. Она хотела говорить, но не могла.

– Это он! Он! – наконец расслышали мы ее слабый шепот.

В это время Иван Петрович уж снова входил в гостиную под руку с генералом.

– Прости меня, Annete, я, кажется, чересчур напугал тебя. Но я напугал не тебя одну, не знаю, кто из вас больше напуган – ты или Петр Владимирович! Но он уж простил меня, прости и ты.

Наконец Анна Николаевна кое-как совладела с собой и протянула руку генералу. Я ясно заметил, что оба они вздрогнули в эту минуту.

Иван Петрович обратился ко всем нам.

– Господа! – весело сказал он. – Воображаю, как вы изумлены и как вы ровно ничего не понимаете из того, что здесь происходит. Но вы будете изумлены еще больше, когда я вам дам надлежащие разъяснения.

– Мы уж все знаем, – сказал я. – Поверите ли, что перед самым вашим приездом Анна Николаевна рассказала нам одну очень странную историю и закончила ее словами, что она очень боится встречи с господином Веригиным.

Иван Петрович развел руками и опустил голову.

– Ну-с, – продолжал он, – этого еще недоставало. Впрочем, что ж? Та к оно и должно быть: чудное и непонятное во всех подробностях остается чудным и непонятным. Но все же мне нужно еще кое-что рассказать вам, да и самой Анне Николаевне. Мы все здесь ее старые друзья, иначе я бы и не приехал сегодня с Петром Владимировичем.

И он рассказал нам, что история Анны Николаевны всю жизнь не выходила у него из памяти. Он знал наверное, что рано или поздно его племянница непременно встретится с Веригиным. Он дал себе слово: добыть Веригина и узнать от него, какое это лицо его преследовало и чем окончилась история его нервной болезни.

– И я успел с ним познакомиться, – говорил Иван Петрович. – Мы сошлись с ним еще восемь лет тому назад, на Кавказе, и при его описаниях того лица, которое он увидел в первый раз во сне, потом наяву на балу (тогда ему показалось, что перед ним не живая девушка, а видение), я не мог сомневаться, что это и есть лицо Анны Николаевны. Но я узнал, что в последние годы это лицо оставило его в покое, и я не рассказал ему ничего про мою племянницу. Не говорил и ей, и она так и не знала, что мы с Веригиным приятели. Но мысль о неизбежности их встречи меня не покидала. Приезжаю я два месяца тому назад в Петербург, встречаюсь снова с Веригиным и решаюсь непременно познакомить его с нашей милой Анной Николаевной. Но сегодняшнего дня я, конечно, не выбрал бы для этого знакомства, если бы Веригин сегодня утром не явился ко мне и, совершенно расстроенный, не рассказал бы мне, что всю ночь его снова преследовало женское лицо, в котором он узнал черты своего прежнего видения. Все это до такой степени странно, святочно, наконец, что я решился устроить святочный сюрприз моему приятелю и моей племяннице. Я почти насильно притащил сюда Веригина, от этого так и запоздал. Я ему даже не объяснил, куда и зачем его везу, просил только положиться на нашу старую дружбу и уверил его, что в смешное, фальшивое положение его не поставлю. Если я от старости впал в детство и весь мой поступок – дикость, простите меня, добрые люди, но я, воля ваша, торжествую!

Бедная Анна Николаевна употребила весь свой такт, всю свою находчивость, чтобы выйти из неловкого положения, в которое поставил ее дядя. Кроме того, она, очевидно, боролась с глубоким внутренним волнением.

Мы все поспешили ей на помощь. Мы толковали о всевозможных странных психологических явлениях, одним словом, всячески заговаривали ее и генерала Веригина, тоже глубоко потрясенного.

Мы перешли в столовую ужинать. Это был странный ужин.

Две хорошенькие дочки нашей хозяйки и ее сын давно знали историю о Веригине и теперь разделяли волнение своей матери. Они просто с паническим страхом глядели на генерала.

Но вот пробило 12 часов. Мы высоко подняли бокалы, поздравили хозяйку с Новым годом и от души пожелали ей счастья.

– А ведь вся эта история непременно должна хорошо кончиться! – шепнул мне Иван Петрович. – Я не умру покойно, пока не отпирую на свадьбе у племянницы. Веригин – отличный человек, я его знаю, а от судьбы не уедешь!