Земля матерей

– Пять тысяч долларов за то, что вы отвезете меня в Сан-Франциско. – Ведь миссис Амато заплатит такие деньги за ее возвращение? Или вычтет их из ее доли. В настоящий момент это не имело значения.

– Деньги правда большие, но…

– Десять тысяч. И сознание того, что вы действовали в интересах национальной безопасности.

Женщина колеблется. Билли чувствует, что это у нее болезнь. Всю свою жизнь она делала неправильный выбор. «Ты только подумай, как далеко бы ты ушла, если бы не колебалась каждый раз, твою мать, когда тебе преподносят шанс, Нелли, на блюдечке с голубой каемкой!» Нужно надавить сильнее.

– Я не хотела вам это говорить, – понизив голос, говорит она. – Я не хочу подвергать вас опасности. Речь идет о пропавшем мальчике.

– Пропавшем мальчике? – как попугай повторяет ежик.

– Похитители пытаются оторваться от погони. Они столкнули меня с дороги. Но они не знают, что у них в машине установлен «маячок». Вы мне поможете, Нелли?

– Меня зовут не Нелли.

– Мне лучше не знать вашего настоящего имени. И я также больше не раскрою вам никаких подробностей. Пять тысяч долларов, и вы станете героем.

– Разве не десять? Кажется, вы сказали, десять тысяч?

– Вы ошибаетесь.

– Хорошо, – говорит дура. – Хорошо. Но только если вам обеспечат надлежащую медицинскую помощь.

– Обеспечат. – Билли пытается улыбнуться, но у нее во рту стоит вкус блевотины.

9. Майлс: Перекати-поле

– Мы поступили ужасно, – говорит мама, уносясь из городка подобно гонщику «Формулы-1», оставляя позади в клубах пыли бар «Бычья голова». Как будто они оба не сияли торжествующими улыбками, возбужденные до предела. – Больше мы так делать никогда не будем. Мы обязательно вернем этой женщине деньги, отправим их на адрес бара. Или отдадим их кому-нибудь еще, кому они действительно нужны.

– Они действительно нужны нам. – Сердце у него бешено колотилось, руки зудели. Но все получилось так просто. Ловкость рук. И как только его пальцы прикоснулись к банкнотам, вытащили их из бумажника, все стало таким… чистым. Все вокруг застыло и четко сфокусировалось, и Майлс ощутил сдвиг реальности, основанный на молниеносном решении, это мгновение контроля.

– Да, нужны. И ты просто молодец, я тобой горжусь, но…

– Это не должно войти в привычку, – заканчивает за маму он. Добавить это в каталог. Появляющееся окно с новым меню, новообретенные навыки: воровство.

– Я серьезно. – В ее голосе сквозит тревога, брови нахмурены. Зачем она так себя ведет? Это портит настроение победы. – Если бы твой отец узнал об этом, он был бы взбешен.

– Да, конечно, – раздраженно пожимает плечами Майлс. Бесконечные пространства, заросшие чахлым кустарником, кажутся совершенно одинаковыми, словно они кружатся по одной и той же петле мимо картинки с двумерным пейзажем.

– Я тут подумала… – через какое-то время начинает мама.

– О нет, – стонет он, но в этом по крайней мере пятьдесят процентов игривости, и мама понимает, что она прощена.

– Нам нужно бросить машину. Поменять ее на другую. Раз уж мы собираемся стать беглецами, объявленными вне закона, нам нужно все делать по правилам. Что ты думаешь?

– Точно, – говорит он, усаживаясь прямо. – Да, определенно.

– И направиться к мексиканской границе.

– Или в Канаду.

– Или в Нью-Йорк, и там сесть на корабль, плывущий домой.

– По-моему, на машине туда очень долго.

– Да. – Мама бросает на него оценивающий взгляд. – Но это вариант.

– Я больше склоняюсь к Мексике.

– Не хочешь еще раз повторить нашу «легенду»?

Майлс вздыхает.

– Мы из Лондона, вот почему у нас такой чудной акцент, потому что американцы все равно их не различают. Мы едем в Денвер, штат Колорадо, определенно не в Мексику, или Канаду, или к кораблю, плывущему в Южную Африку, потому что у моих дедушки и бабушки кемпинг недалеко от города, и мы хотим быть вместе.

– Как нас зовут?

– Я Мила Уильямс, а тебя зовут Никки, и мне четырнадцать лет, потому что эта мелкая деталь затруднит нас найти, поскольку все будут искать двенадцатилетнего ребенка. Но мам, это же глупо. Нас раскусят за полминуты.

– Не раскусят, если привлекать внимание к ложным запоминающимся мелочам. Я тренер по теннису, работаю в школе, никаких особых достижений, хотя одного из моих учеников едва не взяли в национальную сборную. Кемпинг «Кэмп-Каталист», куда мы направляемся, принадлежит семье уже много лет, родители твоего отца превратили его в место корпоративного отдыха. Пешие прогулки по горам, катание на лодках по озеру, рыбалка, обучение туристическим навыкам. Ты не поверишь, как этот офисный планктон обожает учиться разводить костры и ставить палатку.

– Подожди, это реальное место?

– Нет. Но ты понимаешь, что я хочу сказать. Завали собеседника подробностями, сочинять которые никому не придет в голову. Например, самым популярным видом отдыха в КК, это аббревиатура «Кэмп-Каталист», был тематический лагерь зомби для групп от десяти до тридцати взрослых, с трехразовым питанием. Когда мы приезжали в гости, ты играл в маленького зомби, но теперь ты уже большой и считаешь это детской глупостью.

– А в озере однажды появился аллигатор, но только потом выяснилось, что это ручная игуана, сбежавшая от одного из местных жителей.

– Однако легенда продолжает жить, вот почему на фирменных футболках изображен аллигатор.

– Но что, если кому-нибудь вздумается поискать «Кэмп-Каталист» в интернете?

– Хорошее замечание. Тогда давай не будем упоминать никаких названий, только наши имена.

– И папино. Профессор Юстас Уильямс-младший.

– Юстас? – давится от смеха мама. – Черт возьми, откуда ты взял этого Юстаса?

– Кто скажет, откуда берется вдохновение? – улыбается в ответ Майлс, взмахом руки обозначая божественную тайну всего этого.

– Гм. Как насчет Алистера Уильямса? Спортивного журналиста провинциальной газеты? Это вяжется с тем, что я тренер по теннису.

– Мам, но ты же ничего не смыслишь в спорте!

– Да, ты прав. Верно подмечено. Хорошо. Твой отец Ал работал в Лос-Анджелесе медбратом, а я занималась ландшафтным дизайном, разбивала сады в коттеджных поселках.

– Ого, мам. Это просто… здорово!

– Но о других родственниках мы не будем упоминать, ладно? Чтобы не запутаться в собственных выдумках. – Она корчит гримасу, словно съела что-то горькое, и Майлс размышляет, что сейчас самое время спросить: «Что сталось с тетей Билли?» Но он не хочет знать. Если произошло что-то по-настоящему плохое, мама бы ему сказала, правда? Или не очень плохое. В любом случае это его вина. И он это знает.

– Мам, а почему бы нам не поехать в Чикаго к тете Тайле и девочкам? – выпаливает вместо этого он, и мама расслабляется, самую малость, опускает напряженные плечи. – Разве они нам не помогут?

– Может быть, и поедем. Это хорошая мысль. Мы оценим наши варианты, когда остановимся, выйдем в интернет.

– Но мы сможем?

– Посмотрим, тигренок. Я не хочу…

– Что?

– Подвергать их риску.

Вот еще одна великолепная возможность спросить. Какое-то мгновение ему кажется, что мама сейчас выложит все сама, и он внутренне собирается, стискивает дверную ручку с такой силой, словно собирается ее оторвать.

– Эй, смотри, – говорит мама. – Нам сегодня везет. Работающая заправка.

Она сияет неоновым маяком в пустыне, мигающая вывеска отбрасывает причудливые тени от выстроившихся на стоянке фур, чьи погашенные фары похожи на мертвые глаза. Невозможно сказать, как давно они стоят здесь, подобно пустой скорлупе. Майлс гадает, успели ли их уже разграбить, было ли в них что-либо полезное, или же все они были заполнены никчемным дешевым дерьмом вроде плюшевых игрушек или пластмассовых ведерок.

Он ждет в машине, пока мама заходит внутрь заплатить за бензин и купить что-нибудь поесть, потому что лучше, чтобы их не видели вдвоем. В темной кабине одной из фур вспыхивает огонек зажигалки, освещая женское лицо, руку, прикрывающую зажатую во рту сигарету. Почему-то это зрелище кажется Майлсу интимным, и он отворачивается. Ему кажется, что это еще страшнее, чем пустая скорлупа, когда в каждой кабине есть кто-то, выжидающий, смотрящий, когда кто-то затаился за окнами всех безмолвных городов, через которые они проехали, где небо такое большое и черное, а звезды такие холодные и яркие, будто божественные светодиоды.

Ощущение неистовой ярости от кражи денег из бумажника угасло, и Майлс размышляет о том, каким мягким и илистым кажется на вид песок пустыни, и кто может тащиться на своих угловатых ногах через кусты к неоновому маяку. Или сидит у окна в одной из этих погруженных в темноту кабин, с заплесневелым ртом и длинными белыми руками.

Словно Раковые пальцы. Которого на самом деле не существует. Майлс это понимает. Это лишь страх, подобно спазмам живота. Раковые пальцы приходил в ночных кошмарах, когда он был на карантине на базе Льюис-Маккорд, где у него постоянно брали какие-то анализы, а видеться с мамой разрешали только в часы посещений, папа умер, и все умерли, кроме него и Джонаса, а также еще нескольких мальчиков с волшебной мутацией. «Не будь глупым ребенком!» – останавливает себя Майлс. Он знает, что в пустыне никого нет. Нет никаких высохших длинных пальцев, тянущихся к дверной ручке, чтобы выдернуть его из машины и утащить в темноту.

Мама стучит в окно, и Майлс едва не вскрикивает от испуга.

– Я нашла нам новую машину. Идем.

Он помогает ей увязать все их пожитки, все то, что у них есть на целом свете, и всякий раз их становится все меньше и меньше: от дома в Окленде к аэропорту, от военной базы к «Атараксии»; сумка с одеждой для девочки, остатки печенья, свечи, фонарик, набор кухонных ножей и подушка, прихваченные из «Орлиного ручья», бутылка какой-то непонятной газировки и домашние пирожки с курицей, которые мама только что купила в магазине при заправке.

Аромата еды, сочного и соленого, недостаточно для того, чтобы отвлечь внимание Майлса от того, что машина, к которой они направляются, белый фургон, ощетинившийся антеннами и спутниковыми тарелками, очевидно, предназначается для отлова детей.

– Похоже на фургон смерти, – жалуется Майлс.

– Метеорологическая лаборатория, – говорит мама, словно это автоматически отнимает у фургона право также принадлежать серийному убийце.

Миниатюрная женщина, заправляющая бак, при их приближении приветливо машет рукой. В ее взъерошенных волосах фиолетовая прядь; на ней очки в виде кошачьих глаз, слова «Девушки из службы погоды, штат Невада», выведены готическим шрифтом на джинсовой куртке.

– Мы не можем просто так взять и сесть к ней в машину. Ты ее не знаешь. Не знаешь о ней ничего.

– Внешние знаки и признаки, тигренок, указывающие на соплеменницу.

– Что это означает?

– Во-первых, коричневая кожа, – начинает загибать пальцы мама. – Во-вторых, пурпурные волосы. В-третьих, метеоролог, а ученые нам нравятся. В-четвертых, мое чутье, которое, должна добавить, у меня великолепное. И она готова подвезти нас до самого Солт-Лейк-Сити. По ее словам, там есть коммуна с интернетом, и нам не нужно будет никому показывать свои документы.

– Может быть, документы они не спрашивают потому, что это шайка убийц и им так легче прятать трупы. И серийная убийца запросто может выкрасить себе волосы, сама знаешь.

– Она из нашего племени, поверь мне. И послушай, если это не так, мы поедем на грузовике. Твой отец одобрил бы такой план.

– Это нечестно, мама, – пытается возразить Майлс, но женщина шагает к ним и протягивает руку, пахнущую соляркой.

– Привет, – говорит она. – Меня зовут Бхавана. Можешь звать просто Вана. А ты, должно быть, Мила. Твоя мама рассказывала о тебе. – У нее золотая заколка с молнией, и Майлс наконец понимает, в чем дело. Эта Вана правда похожа на маминых йобургских подруг, которые устраивали шумные вечеринки с настольными играми и фильмами ужасов, куда его не пускали. Но нельзя же доверять каждому, у кого прикольные волосы.

– Забирайтесь, устраивайтесь поудобнее. Прошу прощения за беспорядок, а если вам захочется потрогать оборудование, спросите сначала разрешение, договорились?

Выпотрошенный салон фургона заполнен, надо так понимать, различным метеорологическим оборудованием, на вид мудреным и скучным; по полу громыхают пустые банки из-под диетической кока-колы. Майлс усаживается на скамейку вдоль борта, а мама, забравшись вперед, показывает ему большой палец.

– Какая задница, что ваша машина сломалась, – говорит Вана. Двигатель фургона оживает, и она отъезжает от заправки. Они возвращаются на шоссе. «Прощай, машина!» – думает Майлс, потому что, судя по всему, теперь вся их жизнь такая – расставаться с вещами. Расставаться с людьми. С Эллой. С Билли.

– Хотите, я сведу вас с хорошим механиком? Не сомневаюсь, он со всем разберется, если вы так уж привязаны к своей машине. На следующей неделе я возвращаюсь в Элко, так что я могла бы вас подбросить. А можете обратиться за помощью в Солт-Лейк-Сити. Но только тут нужно будет собрать кучу бумаг. Патти говорит, это потому, что автомобильная промышленность все еще надеется на возрождение. Как будто это когда-либо случится!

– Кто такая Патти? – спрашивает мама.

– Хозяйка логова в Каспроинге. А также моя подушка безопасности в Солт-Лейк-Сити. Это сборище анархистов, социалистов, внесистемщиков и прочих свободных радикалов. И всевозможных животных. По большей части собак, но еще там есть несколько спесивых кошек, а также курицы и утки. Отличные девчата, они вам понравятся.

– Вы следите за ураганами? – спрашивает Майлс.

– В наших краях они бывают редко, – пожимает плечами Вана. – Но как знать. Изменения климата не исправляются сами собой чудодейственным образом только потому, что умерла половина человечества. В Элко есть метеостанция, основной центр изучения погоды в районе. Но на самом деле ничего особенного там нет, если ты только не любитель специального метеорологического оборудования. Мы обучаем людей.

– Тому, как пережидать непогоду?

– Мила, не груби!

– Мне все равно! Мы много ездим по школам, так что поверьте, все это я уже слышала. Нехватка специалистов по обслуживанию спутников, потому что большинство были мужчинами и умерли, означает то, что нам приходится вручную следить за растительностью, ирригационной системой, маршрутами самолетов, водными ресурсами, наводнениями, ураганами – всей необходимой информацией для сельского хозяйства и транспорта, а также для цивилизации в целом.

– И у вас клевые куртки.

– Точно! Их нам сшила Энджел. Она тоже из содружества.

– Нам тоже нужно будет остановиться в содружестве?

– Если не хотите, есть несколько «Свободных деревень»…

– Что такое «Свободные деревни»? – спрашивает Майлс.

– Ну как же, разве ты не знаешь. «Отели Калифорния»[12]. Или как они называются там, откуда вы?

– Я точно не могу сказать… – неуверенно начинает мама.

– Вы должны знать – ПР-временное жилье. Что может быть грустнее мертвых сетевых гостиниц? Превращенных в «Переоборудование и развитие». И, опять же, нужна куча бумаг, чиновники пытаются связать вас с вашими пропавшими родственниками, задают вопросы о конечной цели пути для будущих переписей населения, и есть ли у вас работа и не хотите ли вы ее найти?

– Это так нудно, – соглашается мама, словно они уже проходили через все это.

– Понимаю, вы хотите воссоединять семьи, собирать сведения о том, где кто находится, что с кем сталось. Но кому-то хочется проскользнуть в щель. Такого сейчас выше крыши.

– Вы имеете в виду щели или тех, кто стремится в них проскользнуть?

– И то и другое. Некоторые видят в происходящем шанс открыть себя заново. Вот почему я без ума от того, чем занимаются в Каспроинге: забирают брошенные дома, поселяют туда людей, устраивают во дворах огороды, создают самодостаточные общественные ячейки. Эти люди устали ждать, когда их догонит государственная машина, а администрация штата цепляется за права собственности так, будто в моде по-прежнему зрелый капитализм.

– Этот ублюдок еще не отдал концы, – острит мама, и Бхавана смеется. Майлс морщится. Она что… заигрывает? По́шло. Миллион раз по́шло.

– Похоже на дедушкин центр, – говорит он, стараясь их отвлечь.

– Тот, что в Колорадо, куда вы направляетесь? Да, насколько я поняла, там тоже классно. Послушайте, может быть, вы захотите связаться с Каспроингом, будете присылать к нам своих клиентов, мы пришлем вам своих, поделимся опытом. Для восстановления общества требуются усилиях всех!

– Вы так говорите, как будто у меня есть какие-либо полезные навыки, – говорит мама.

– Но вы сможете обучиться.

– Старую собаку не научишь новым трюкам!

Определенно заигрывает. Фу-у! Но Вана, кажется, говорила, что там есть настоящие собаки, canis lupus familiaris, и это круто. Уж лучше они, чем несуществующий кемпинг в горах.

– Эй, Вана, – окликает Майлс. – Можно я возьму эти бумаги?

– Если только на них нет ничего важного.

– Гм, – говорит он, глядя на страницы с непонятными графиками и цифрами.

– Ненужные листы в стопке под клавиатурой, – уточняет Вана. Вместе с раздавленным энергетическим батончиком, обнаруживает Майлс.

– Мила любит рисовать, – объясняет мама и тут вспоминает про то, что нужно раскрасить образ какими-нибудь выдуманными деталями. – Мне бы хотелось, чтобы она занималась еще и теннисом, но у нее уклон больше в искусство, чем в спорт. Не так ли, Мила?

– Угу. – Но Майлс, перевернув одну страницу, уже рисует на ней волчью стаю, преследующую молнию, а если в облаках есть чье-то лицо, черное и заплесневелое, с тянущимися к ним длинными руками, то это лишь он дает выход своим демонам.

И он не болен раком. И их не поймают. Не как в прошлый раз. Как тогда, когда умер папа.

Два с половиной года назад

10. Майлс: Последний раз, когда они уехали от всего

– Мы не должны были оставлять папу одного. – Выкрутившись на заднем сиденье, Майлс смотрит на улицу, на которой они жили, исчезающую в сумерках, потому что фонари еще не горят. Возможно, они больше никогда сюда не вернутся. Отчетливо виден только фургон для перевозки трупов («тележка мясника», приходит ему на ум) с включенными синей и красной мигалками, двери открыты, чтобы принять тело, две астронавтки в громоздких противочумных костюмах стоят рядом с ним, одна что-то возбужденно говорит по рации.

– Он не один, тигренок, – говорит мама. – Его вообще там нет. – Она ведет машину, держа на коленях холщовый мешок со всеми своими пожитками, словно кто-то может разбить окно и вырвать его у нее – такое порой происходит в Йоханнесбурге, но в Калифорнии, насколько слышал Майлс, никогда.

– Ты знаешь, что я имел в виду. Его тело.

– Но нам нужно ехать, – говорит мама. – Эти женщины позаботятся о папином теле должным образом. Мы его не бросаем.

Он чувствует на себе ее взгляд в зеркале заднего вида, прожигающий спину между лопатками. Он не оборачивается и, опершись на локти, смотрит на их дом, который на самом деле никогда не был их домом, исчезающий вдали. В доме напротив горит свет, за занавесками тень, смотрящая на улицу. Кто-то из соседей. Все держались обособленно, ухаживая за умирающими, но отрадно сознавать, что здесь еще остаются люди.

На улицах по-прежнему машины, они едут с пассажирами – женщинами, которые куда-то направляются или просто катаются. Их немного, но они есть. В этом есть какая-то несправедливость. Как они могут продолжать жить так, будто ничего не произошло? Как они смеют?

Майлсу становится лучше среди пустынных кварталов офисных зданий, погруженных в темноту, безмолвных. Он гадает, что здесь будет, когда все это закончится. Хочется надеяться, что-нибудь крутое, вроде скейтборд-парка или крытой площадки для пейнтбола. А можно просто открыть все окна и двери и позволить природе взять свое. Самка койота выкармливает детенышей в кабинете управляющего, еноты запрыгивают на кресла на колесиках и катятся по полу. В первый раз такое произойдет случайно, но потом, возможно, еноты поймут, что к чему, и будут регулярно устраивать гонки на офисных креслах.

– О чем ты думаешь? – спрашивает мама, стараясь быть примирительной.

– О енотах, – отвечает он.

– Еноты запросто могут стать новым доминирующим видом животных. Или у тебя есть какое-нибудь более правдоподобное предположение?

– Да, – огрызается Майлс. – Вирусы.

– Они всегда были доминирующей формой жизни. Они или бактерии. Я что-то запуталась. Надо будет посмотреть. Когда вернемся домой.

Однако до Йоханнесбурга очень-очень далеко, и как они могут просто оставить папу здесь?

Петля развязки, ведущей к аэропорту Окленда, проходит мимо пустыря, покуда хватает глаз заставленного палатками, стиснутого с двух сторон дорожным ограждением, под большими яркими прожекторами. Кто-то поверх знака, когда-то обозначавшего стоянку прокатных машин, написал огромными черными буквами: «Аэропорт-Сити».

Привлеченная светом фар, у ограждения появляется женщина и, просунув пальцы сквозь сетку, смотрит на них.

– Почему все эти люди здесь?

– А ты как думаешь?

– Потому что ждут самолет, чтобы улететь домой.

– Ну или у них нет денег на билет, или регулярные рейсы отменили.

– А у нас есть билеты?

– У меня достаточно наличных, чтобы их купить. И еще у меня есть лекарства, которые можно продать. Не волнуйся напрасно, тигренок. Мы обязательно как-нибудь выкрутимся. – Но она прибавляет скорость, чтобы побыстрее проехать мимо стоянки с машинами напрокат и палаточного городка, похожие на зомби обитательницы которого продолжают свое бдение у ограды.

Стоянка забита машинами, многие из них с открытыми дверями. Большие плакаты, расставленные с неравными интервалами среди указателей и информационных табло авиалиний, гласят:

Жертвуете свою машину?

Оставьте ключи в замке зажигания. Мы передадим ее тому, кому она нужна.

Инициатива мобильных граждан Калифорнии

– Грубо, – замечает мама. – Ну да, я пожертвую свою машину, но зачем же бросать ее посреди дороги, черт возьми? – Она аккуратно паркуется в карман, после чего, Майлс это не придумал, пишет записку и оставляет ее на приборной панели: «Удачи вам, будьте осторожны на дорогах, внимание, тормоза резковаты».

Он не хочет возвращаться домой. Всех его друзей практически наверняка нет в живых. Разумеется, к девчонкам это не относится, хотя как знать? Его лучшие друзья, Ной, Сифизо, Исфахан, Генри и Габриель, как и все остальные мальчишки в классе, умерли. Дедушка Фрэнк умер. Мама даже не смогла проститься с ним, только по «Скайпу», потому что они застряли здесь, а дедушка Фрэнк оставался в Кларенсе, в своем доме у реки. Учитель рисования мистер Мэттьюс, дядя Эрик, Джей, Айянда, забавный охранник в школе, его любимый кассир в супермаркете, похожий на американского актера Дуэйна Джонсона. Умерли-умерли-умерли. Все умерли. Как и сам Дуэйн Джонсон.

Майлс не знает, почему сам он до сих пор жив.

– Как ты полагаешь, каковы будут экономические последствия всех этих брошенных машин? – спрашивает мама, закидывая на плечо сумку, делая вид, будто не замечает, что он идет медленно, прижимая ладонь к животу.

– Только больше никакой учебы на дому, – стонет Майлс. – Пожалуйста!

– Положительный момент в том, – не обращает на него внимания мама, – что машины доступны каждому, дороги свободны, меньше вредных выхлопов, замедление глобального потепления. Но, с другой стороны, все общественные стоянки заполнены четырехколесным хламом. И каковы последствия от сокращения рабочих мест и уменьшения налоговых поступлений от автомобильной промышленности? Или ты думаешь, что сейчас этим занимаются одни роботы?

– Мам, мне все равно.

Двери раздвигаются с тихим шипением, и они проходят в зал вылетов. Все магазинчики и кафе закрыты, но сквозь защитные решетки видны пустые или почти пустые полки. Полно газет и журналов, но ничего съестного, если не считать разорванного пакетика с чипсами, рассыпавшего по полу свое оранжевое содержимое. На кассе объявление: «Извините, санитайзеры для рук закончились!» и грустный смайлик.

Застывшие ленты для выдачи багажа подобны гигантским сколопендрам. Как там их называл Сифизо? «Шонгололо»[13]. Сифизо родом из Дурбана, где сколопендр так много, что приходится каждый день выметать их из дома, но иногда они только притворяются мертвыми, чтобы их оставили в покое. Сифизо был родом из Дурбана.

Колесики чемодана делают «тррррррррррр» по полу, единственный звук помимо «чвак-твик-чвак» подошв кроссовок. Ни объявлений, ни музыки. Очень непривычно. Мама сосредоточена на цели, решительно идет по пустынным залам, и тут, когда они направляются к терминалу «Д», Майлс, к своему облегчению, узнаёт нарастающий гул голосов, человеческих голосов.