Сети города. Люди. Технологии. Власти

Третий способ отстаивания горожанами своих интересов и самостоятельности связан с развитием правовых и политических инструментов защиты интересов и свобод жителей города[56]. Десятилетие назад Курт Айвсон обозначил принцип цифровой власти: она сосредоточивается в руках тех групп или структур, которые формируют и утверждают нормативный контекст производства и использования данных: цели и механизмы их создания[57], а также способы их использования. В этой логике одни и те же данные могут использоваться во благо и во зло. Горожане могут заставить данные работать на себя, если на политическом уровне отстоят свое право определять цели сбора данных и контролировать их использование. Если же контроль над данными полностью или частично невозможен, горожане могут потребовать ограничить их производство, как это произошло в 2019 году в Сан-Франциско, где использование систем распознавания лиц городскими структурами, включая правоохранительные органы и транспортные службы, было законодательно ограничено[58]. Принятие запрета рассматривалось как победа горожан и доказательство того, что «системы наблюдения несовместимы с демократией, а жители должны иметь возможность выражать свою позицию»[59].

Единичность и связанность

Признание горожан самостоятельной действующей силой ставит вопрос о том, кто именно действует в городе, пронизанном технологиями. До недавнего времени ответ теорий умного/цифрового/сетевого города был достаточно очевиден: участником городской жизни является отдельный человек, неважно, признается ли она/он киборгом – гибридом человека и технологий – или биологическим существом[60]. Воплощением отдельности был «человек мобильный» – пользователь сотового телефона[61], навигатора, планшета, других персонализированных устройств, игрок в различные городские игры[62]. Предполагалось, что «человек мобильный» получил относительную свободу от пространства, ведь портативные устройства освободили своих владельцев от проводов, ограничивавших их перемещения, заменив жизнь «у телефона или компьютера» жизнью «с телефоном или компьютером». Максимально приспособленные под интересы своего владельца функциями, настройками, декором, хранимой информацией, гаджеты и девайсы укрепляли значимость отдельного человека и повышали ценность частной жизни и приватности[63]: «Мобильные телефоны позволяют своим пользователям носить свой дом с собой»[64], создавая непрерывное мобильное приватное пространство.

Увеличение времени, которое мы проводим в интернете и мобильных устройствах (игры, чтение, слушание музыки – не обязательно онлайн), привело к росту алармистских настроений. «Интернет убивает общество», «мобильные технологии разобщают людей», «подрывают социальный порядок»[65] – аргументы, отчетливо звучавшие в общественных дебатах в 2000‐х – начале 2010‐х. Сосредоточенность на девайсах и пребывании онлайн рассматривалась как угроза семье, дружеским связям и обществу в целом. В таких опасениях нет ничего нового: любое серьезное изменение медиасистемы сопровождалось предостережениями, в которых использовались практически те же слова и сюжеты. Например, Джеймс Монако так описывал взгляды исследователей 1970–1980 годов на природу и опасности телевидения: «Оно высасывает из семьи разговоры как какой-то злобный пришелец. Оно разрушает время. Оно заменяет родителей (или детей), мужей (или жен). Для слишком многих из нас оно проживает за нас нашу жизнь»[66]. Звучали опасения, что в «дивном новом мире» технологии захватят внимание пользователей и ослабят их связи с другими людьми. Этот сюжет получил новую жизнь в антиутопиях последнего десятилетия – например, фильмах «Она»[67], «Ex Machina»[68], сериале «Черное зеркало»[69] или фильме «Бегущий по лезвию 2049»[70] (неоднозначном сиквеле «Бегущего по лезвию»[71] Ридли Скотта 1982 года, культового фильма о трагическом притяжении и несовпадении человека и технологий). Восприятие ситуации меняется в 2010‐х годах, когда персональные устройства, связанные онлайн-коммуникацией, продемонстрировали свою эффективность в качестве инструмента мобилизации и создания кратковременных или долгосрочных сетей общения – в повседневной жизни или во время протестных и кризисных событий. Ли Рейни и Барри Веллман, ведущие теоретики сетевого индивидуализма, подчеркивали: «Люди не зациклены на гаджетах, они зациклены друг на друге. Когда они выходят в интернет, они не закрываются от мира. Они общаются с другими людьми… Когда они идут по улице, набирая сообщения в своих смартфонах, очевидно, они общаются. Их связи постоянно расширяются, но это связи, которые устанавливают сами люди, а не автоматическая принадлежность социальной группе»[72].

Действенность интернет-технологий и социальных сетей как инструмента массовой мобилизации и способа организации коллективных действий впервые проявилась во время Арабской весны 2011 года[73], когда «Facebook [использовался], чтобы назначить дату, Twitter, чтобы поделиться логистикой, YouTube, чтобы показать миру, а всё вместе, чтобы соединить людей»[74]. Впоследствии консолидирующая сила онлайн-ресурсов уже целенаправленно использовалась горожанами и городскими активистами. Именно ей противостояли городские власти, либо отключая интернет, либо пытаясь перевести игру на свое поле с помощью онлайн-платформ и приложений для мониторинга городских проблем, подобных приложению «Активный гражданин» в Москве.

Развернувшиеся в 2010‐х годах масштабные протестные движения, такие как легендарное Occupy Wall Street[75] или Арабская весна, а также локальные протестные выступления изменили представления исследователей о действующих силах цифрового/сетевого города. В качестве таковых стали рассматриваться не только отдельные горожане, использующие гаджеты, но и сетевые активистские объединения жителей города. Новые реалии способствовали появлению новых категорий, таких как, например, коннективное действие[76]. Коннективное действие – это политическое действие, направленное на выражение позиции или защиту определенных интересов, которое происходит в индивидуализированном обществе[77]. Оно основано на действиях отдельных людей, которые выражают свои интересы и позиции, используя онлайн-платформы как наиболее удобную и доступную им форму коммуникации, при этом часть действий может разворачиваться и офлайн. Одним из недавних резонансных коннективных действий в российских городах можно считать акции «Я/Мы Иван Голунов», проходившие летом 2019 года в поддержку арестованного по сфабрикованному делу журналиста Ивана Голунова[78]. Акции включали изменение аватаров в социальных сетях, посты в поддержку журналиста, покупку тематических выпусков газет, участие в демонстрациях и городских прогулках. Коннективные действия образуются одновременными усилиями множества людей на онлайн-платформах. Они создают горизонтальные самоорганизующиеся структуры и приводят к отмене или уменьшению роли лидеров политических выступлений, воплощая принцип «Нас 99 %»[79]. Однако коннективные действия увеличивают зависимость акций от возможностей и ограничений (аффордансов) самих платформ[80], превращая цифровые ресурсы в важных участников политических действий.

Рутинные, локальные, организующие жизнь небольших городских территорий сетевые взаимодействия, такие как общение жильцов домов или районов в локальных онлайн-сообществах или чатах, привлекают гораздо меньше внимания зарубежных исследователей[81], чем масштабные политические события. В России мы наблюдаем обратную ситуацию. Исследователям гораздо интереснее локальные онлайн-взаимодействия[82], такие, например, как посты любимых котиков или красивых видов в социальных сетях, перемежаемые обсуждением острых политических тем или масштабных городских проблем[83]. Такой интерес к практикам локальных онлайн-сообществ связан с ролью этих сообществ в городской жизни. Они становятся важной самостоятельной силой, выступая и механизмом самоорганизации горожан, и представительством их интересов на городской арене. Ведь именно локальные онлайн-сообщества нередко организуют диалог с властями различного уровня на своих площадках, призывая их к ответу, требуя решить проблемы, реже удостаивая скупой похвалы. В любом случае изменения, происходящие в 2010‐х годах, превращают сетевые объединения горожан в важных самостоятельных агентов городской жизни, поэтому панические идеи о смерти города и городских сообществ с приходом онлайн-технологий можно считать сильно преувеличенными.

Неравенства в сетевом/цифровом/умном городе

Социальное неравенство – тема, нечасто возникающая в дискуссиях о цифровых/умных/сетевых городах. Невнимание к неравенству во многом связано с оптимистическими ожиданиями от цифровых технологий, которые рассматриваются как способы решения социальных проблем. Также предполагается, что увеличение занятости в цифровой экономике и растущая доступность цифровых сервисов позволят смягчить существующие неравенства[84]. Пока ожидания расходятся с реальностью: в цифровых городах не только не исчезают существующие неравенства, но и возникают новые. Более того, жизнь в пандемию убедила нас, что неравенства, связанные с цифровыми технологиями и цифровой экономикой, обостряются, а не ослабевают. Так, весной 2020 года многие горожане смогли остаться дома и уменьшить риск собственного заражения благодаря работе курьеров, работников складов и магазинов, сотрудников колл-центров, нагрузка которых, равно как и шансы заболеть коронавирусом, максимально возросли.

Цифровые неравенства, влияющие на жизнь города и горожан, как правило, возникают в более масштабных системах, чем конкретный город[85]. Глобальное разделение труда закрепляет за городами Глобального Севера статус производителей идей и технологий, а за городами Глобального Юга – образ мест сосредоточения опасных компьютерных производств и дешевой рабочей силы. Еще одним структурным условием, влияющим на формирование цифровых неравенств, является «капитализм платформ», или «экономика платформ». Капитализм платформ основан на превращении инфраструктурных посредников между производителями и потребителями услуг, таких как Booking, Airbnb, Uber в мире или Яндекс или Delivery Club в России, в наиболее влиятельных и состоятельных участников цифровых экономик[86]. Опасность этой метаморфозы состоит в том, что, будучи посредниками, а не работодателями, платформы обладают весьма скромным набором обязательств по отношению к работникам. Типичным примером «цифровой эксплуатации» можно считать конфликт, разгоревшийся между курьерами и компанией Delivery Club летом 2020 года в Москве, когда компания заявила, что не имеет отношения к задержкам или невыплате зарплат курьерам, поскольку официально не является их работодателем[87].

Капитализм платформ обостряет социальное неравенство, ведь отсутствие официального работодателя в рассматриваемых сферах деятельности означает отсутствие гаранта соблюдения и защиты прав работников. Фактически платформенная экономика возвращает защиту трудовых прав на полтора столетия назад, поскольку занятость с использованием приложений не гарантирует минимальную оплату труда, не ограничивает продолжительность рабочего дня и не предусматривает оплаты больничных, отпусков, а также пенсионного обеспечения. На этом фоне прорывом в защите прав работников платформенной экономики стало решение Верховного суда Великобритании в феврале 2021 года о признании таксистов, использующих приложение компании Uber, работниками компании[88], с установлением минимальной зарплаты, гарантированными отпускными выплатами, включением работников в пенсионную программу[89]. Борьба за возвращение прав разворачивается в городах – местах, где наиболее востребованы посреднические онлайн-сервисы. Именно в них происходят забастовки, проходят акции протеста, участники которых борются с платформами, в том числе и с помощью самих платформ. Показателен случай забастовки курьеров UberEats, состоявшейся в Лондоне в 2016 году[90]. Основным требованием организаторов забастовки было улучшение условий труда, однако они не смогли своевременно оповестить коллег о готовящейся акции. В этой ситуации протестующим удалось значительно увеличить свои ряды, заказав пиццу через приложение UberEats к месту проведения забастовки и убедив приехавших с заказом коллег присоединиться к их требованиям.

Еще одним измерением социального неравенства в цифровых/умных/сетевых городах является вопрос о классах, создаваемых и поддерживаемых цифровой экономикой. Современные города связаны с классами благодаря политике признания и практикам игнорирования. Группой, на которую в своем развитии декларативно ориентируются современные города, является креативный класс[91], в который наряду с другими категориями входят высококвалифицированные работники, занятые в цифровой экономике (IT-специалисты, аналитики, научные работники). Обладая высоким доходом и свободой выбора места проживания и работы, креативный класс еще в начале 2000‐х рассматривался как идеальный класс для идеального города[92]. На интересы его представителей до сих пор ориентируются городские власти в своем стремлении привлечь платежеспособных жителей. Именно для них создается городская среда, способная обеспечить жизнь в стиле «три Т: технология, талант, толерантность»[93]. Оборотной стороной внимания к привилегированному цифровому классу является игнорирование «кибертариата»[94] или «киберпролетариата»[95] – низкоквалифицированных прекарных участников цифровой экономики[96]: водителей такси, курьеров, сотрудников колл-центров, работников заводов, производящих цифровую технику, и ее продавцов. Наибольший интерес к ним проявляют журналисты и критически настроенные социальные исследователи, но не политики, определяющие развитие идеальных умных/цифровых городов.

«Города с технологиями» и «города для технологий»

Умные города населены не только людьми, но и технологиями. Однако мы часто забываем об этом, а интернет и вовсе склонны воспринимать как нечто эфемерное, подобное нимбу, сияющему над головами пользователей. Аварии и сбои: повреждение интернет-кабелей, нарушения в работе электрических сетей, проблемы в функционировании вышек мобильной связи – заставляют нас ощутить материальность технологий. И все же их масштаб остается недооцененным, несмотря на периодические напоминания, что «интернет – это не эфемерное хранилище идей… Это тяжелая индустрия»[97]. Такое невнимание вполне понятно и связано с фетишизмом цифровых, как и любых других, технологий, например телевидения или телефонии, когда, сосредоточиваясь на пользовании, мы не обращаем внимания на инфраструктуры, позволяющие технологиям работать. И все же использование определения «цифровой» в названии города свидетельствует о значимости цифровых технологий и ставит вопрос об их месте в городе, носящем их имя.

Как бы нам ни хотелось жить в мире высоких технологий, следует признать, что подавляющее большинство современных городов нельзя назвать полностью умными или цифровыми. Скорее, им подходят определения «умнеющие» или дигитализирующиеся, ведь срок их жизни существенно превышает срок существования цифровых технологий. «Цифра» в таких городах накладывается на уже существующие городские коммуникации, сложившуюся городскую среду, что существенно ограничивает возможности технологий. Не случайно Роб Китчин в своих выступлениях подчеркивает, что современные города – это кураторские проекты. Основная роль в них принадлежит кураторам – специалистам, в задачи которых входят соединение и согласование технологических систем, функционирующих в разных логиках. «Умнеющие» города нельзя считать тотально подключенными, ведь в них есть прорехи и разрывы: зоны без качественного интернет-соединения или мобильной связи; в них заметны цифровые «швы» – переходы от одного онлайн-подключения к другому. «Изначально умных» (smart-from-the-start) городов, начиненных цифровыми технологиями (высокоскоростным интернетом, датчиками, автоматизированными системами) еще при постройке, таких как Сонгдо в Южной Корее или Масдар в Объединенных Арабских Эмиратах, крайне мало, а срок их жизни на сегодняшний день не превышает двух десятилетий, что существенно затрудняет, но не исключает возможности обсуждения их достоинств и недостатков.

Характеризуя сложности отношений города и цифровых технологий, мы предлагаем использовать метафоры «город для технологий» и «город с технологиями». Мы не претендуем на описание всего спектра противоречивых и изменчивых отношений городов и технологий. Напротив, нас интересуют наиболее радикальные варианты, поскольку они воплощают собой тренды, а значит, до некоторой степени определяют будущее. «Города с технологиями» – это «изначально умные» города, в которых цифровые технологии (высокоскоростной интернет, автоматизированные онлайн-системы) играют важную роль в обеспечении высокого качества городской среды и комфортной жизни горожан. Именно «города с технологиями» являются фасадами цифрового мира. Показательно, что некоторые из них обращаются к услугам пиар-агентств раньше, чем к услугам архитекторов[98]. Спроектированные ведущими мировыми архитекторами и планировщиками[99], экологичные, пешеходные, подключенные к скоростному интернету, они представляются новыми технологическими утопиями, призванными удивлять беспилотным транспортом, насыщенностью датчиками и даже пневматическим мусоропроводом, с помощью которого мусор из квартиры, минуя все промежуточные звенья, отправляется в перерабатывающий центр. У «городов с технологиями» нет недостатка в технологиях, но определенно есть недостаток в людях, что позволяет, например, называть Сонгдо корейским Чернобылем[100]: столь же безлюдным и пустынным. Вместо планировавшихся к 2015 году трехсот тысяч жителей, в 2018 году в Сонгдо проживали только сто тысяч. Причинами малочисленности населения считаются дороговизна жизни в городе, делающая невыгодными аренду или покупку недвижимости, просчеты в определении ключевых структур и будущих жителей (крупные международные корпорации и представительства университетов либо не пришли в город, либо пришли в недостаточном количестве), неудобство домов и сильная конкуренция со стороны соседнего Сеула, который одновременно с развитыми цифровыми технологиями предлагает бурную городскую жизнь[101].

В отличие от «городов с технологиями», «города для технологий» являются задворками цифрового мира. Как о всяких задворках, о них мало известно неспециалистам, они выпадают из публичных дискуссий. Типичные примеры «городов для технологий» – это небольшие городки Лулео в Швеции[102], Кеблавик и Ньярдвик в Исландии[103], где расположены крупные дата-центры, ставшие основными работодателями для местных жителей. Разделение на фасад и задворки в полной мере воспроизводит и технологический фетишизм, и неравенства, связанные с цифровыми экономиками, когда разработчики технологий привлекают больше внимания, чем множество связанных с ними профессионалов, а видимость технологий означает невидимость поддерживающей их инфраструктуры.

В «городах для технологий» цифровые технологии являются не вспомогательной структурой, но базовым элементом, вокруг которого выстраивается городская жизнь. Чаще всего в этой роли выступают дата-центры или серверные фермы. Именно нуждами технологий задается география, планировка, количество жителей «городов для технологий», что делает их похожими на ранние индустриальные города, когда особенности технологий определяли, где будут находиться фабрика и окружающий ее город, обычно разраставшиеся вдоль реки или неподалеку от месторождений угля. При том что «города для технологий» воплощают суть цифровой урбанизации, они остаются в тени «городов с технологиями».

Нередко «города для технологий» – это не сформированные города, но урбанизирующиеся пространства. Кроме IT-профессионалов и инвесторов, не многим известно о цифровой урбанизации скандинавских стран: Швеции, Исландии, Дании или Финляндии. Благодаря доступной цене на электроэнергию и холодному климату их территории практически идеально подходят для размещения масштабных дата-центров ведущих мировых компаний[104]: Microsoft, Facebook, Amazon, требующих постоянного охлаждения серверов. Быстрое развитие упомянутых ранее небольших скандинавских городов связано с увеличением количества и площадей дата-центров: в частности, в Кеблавике и Ньярдвике в 2016 году было три дата-центра, в 2018‐м – восемь, в 2019 году – десять, и шло строительство одиннадцатого[105]. С некоторой долей условности можно считать дата-центры аналогом градообразующих предприятий, запускающих новый виток урбанизации. Это означает, что именно IT-корпорации становятся новыми покорителями Севера, а современная география точно фиксируется в игре слов «Серверный полюс»[106].

Незаметность «городов для технологий» особенно остро ощущается в России. После принятого в 2016 году «пакета Яровой», закрепившего необходимость хранения данных сотовыми операторами и интернет-сервисами на территории России, можно было ожидать строительства новых дата-центров и развития прилегающих к ним территорий. Однако произошло ли это и где конкретно в России находятся эти важные центры цифрового мира, широкой публике остается неизвестным, хотя наверняка не представляет тайны для специалистов.

В целом цифровые технологии ощутимо меняют карту мира, нанося на нее новые пространства или меняя роли уже существующих. Известными становятся не только элитный Масдар, но и непривилегированные города, такие как крупнейшие колл-центры – Нойда и Гургаон в Индии[107], Тихуана в Мексике, или зоны сортировки и переработки электронного мусора, такие как Гуйю в Китае. Цифровые технологии усиливают и, возможно, ускоряют изменения карты мира, добавляя к существующим логикам расширения еще одно измерение – цифровое.

Содержание книги. Тизер, но не спойлер

В заключение мы хотели бы рассказать, как устроена эта коллективная монография. Ее идея возникла в 2014 году, первые тексты были написаны в 2016‐м, а последние в 2020‐м. В самом начале мы думали о себе как о «цифровых репортерах», фиксирующих быстрые изменения в жизни города и горожан, которые происходят благодаря цифровым технологиям. Мы боялись, что если будем медлить, то описываемая нами ситуация перестанет быть актуальной, а значит, и вызывать интерес у читателей. Однако оказалось, что время может быть не только противником, но и союзником, а «цифровые репортеры» способны удачно переквалифицироваться в «сетевых архивариусов», фиксирующих цифровые «культурные слои» в постоянно меняющемся городе. Вошедшие в книгу тексты были созданы в разные годы и зафиксировали разные состояния цифровых/умных/сетевых городов и знания о них. Мы рассматриваем «Сети города…» не только как рассказ о захватывающих приключениях горожан, осваивающих цифровые сети, но и как архив, который дает возможность вспомнить и о разных этапах незаметного растворения технологий в повседневности, и о резких переменах в нашей жизни, вызванных усилением цифрового контроля во время пандемии и гражданских протестов 2019–2021‐х годов, а также об академических дискуссиях и книгах, в которых осмыслялась смартизация города на протяжении последних двадцати лет.

Задумывая эту книгу, мы хотели, чтобы читатели имели возможность выбрать удобный им режим рассмотрения цифровых/умных/сетевых городов. Эта книга напечатана на бумаге и не обладает возможностью масштабирования, имеющейся у ее цифровых аналогов, ведь мы не можем увеличить изображение движением руки или компьютерной мышки. И все же мы надеемся, что размещенные в ней тексты позволят легко маневрировать между панорамным ви́дением, создающим общее представление о цифровых городах, и разглядыванием деталей жизни с «цифрой». Панорамное ви́дение во многом обеспечивается ставшими уже классическими текстами Роба Китчина, Мартина Доджа и Льва Мановича о комплексном устройстве умных/цифровых/сетевых городов, которые были написаны в 2015–2017‐х и специально переведены для этой книги. Их задача – помочь сориентироваться во множестве подходов и способов изучения новых состояний города, новых городских политик и городских практик, дать общее определение происходящему. Все остальные тексты, и усиливающие возможность панорамного видения, и обеспечивающие погружение в детали, создавались специально для этой книги международной командой авторов. Широкая география текстов, написанных на основе исследований европейских, северо- и южноамериканских городов, позволяет оценить общие тренды дигитализации городской жизни и уловить ее особенности, свойственные отдельным городам и странам. Нам кажется, что такой игры масштабов сейчас очень не хватает не только российским, но и международным исследованиям, увлекающимся либо глобальным видением, либо смакованием локальных особенностей.

Эта книга состоит из шести разделов, объединенных метафорой сети. Каждый из них открывается небольшим введением-тизером (но не спойлером), позволяющим проследить общую логику сборки книги и основные идеи текстов. Мы надеемся, что такие тизеры увеличивают свободу чтения и дают возможность погрузиться в книгу с любого места, не теряя при этом общей сюжетной линии.