bannerbanner
Союз нерушимый…
Союз нерушимый…

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 7

Я говорил и с удовлетворением наблюдал, как лицо Платоновой бледнело, а алые губищи на нём становились всё заметнее. Меня самого проняло. О подобном варианте развития событий я не думал. Действительно, можно было бы проявить бдительность, копнуть поглубже, разоблачить очередной империалистический заговор и потом лежать, как раджа из «Золотой антилопы», – отмахиваться от сыплющихся мне на голову наград, крича «Хватит, довольно!»

– Так что будьте так добры, уделите время надоедливому следователю и помогите разрешить вопрос государственной важности. Если вас не затруднит, – я изобразил хорошо отрепетированную «улыбку гэбиста номер три» – устрашающую.

Конструктор кивнула и парой движений вызвала в воздухе оранжевую голограмму – чертёж «Зайцева».

По его очертаниям можно было понять, в какой части тела располагались те или иные детали.

Сверху – мозговой имплантат, центр всего. Он напоминал сосновую шишку, обвитую проводами. От него, через шею, толстый шлейф шёл к позвоночнику, в районе плеч расходясь кабелями к локтям, запястьям и указательным пальцам: их специально усиливали для того, чтобы руки не дрожали.

Основной же шлейф опускался ещё ниже – провода вели к небольшим металлическим пластинкам-обогревателям на груди и животе, овальному, похожему на яйцо, регулятору мочеиспускания, пищеварительному ограничителю и далее – к искусственным коленям и ступням, которые никогда не затекали, сколько не сиди в одной позе.

Платонова вращала голограмму так и эдак, увеличивала мозг и некоторые узлы, возле которых появлялись поясняющие надписи, какие-то цифры и куски кода. Я снова закурил, наблюдая за её работой. Сейчас она была почти красива, и я понял, как она смогла добиться столь высокого поста – целеустремлённость и искренняя любовь к своему делу.

– Простите, ничего не могу сказать, – она увеличила мозг и извиняющимся жестом указала на него. – Всё сходится к этой детали.

Судя по масштабу, её нельзя было даже разглядеть невооружённым взглядом. Маленькая такая микросхемка, запрятанная очень глубоко.

– К ней нет доступа извне, только на аппаратном уровне.

Я вполголоса выругался.

– Так что простите, но помочь и правда ничем не могу.

Я поднялся с кресла.

– Что ж, в любом случае спасибо за помощь, – «улыбка номер пять, добрая, чуть усталая». – Опровержение версии – тоже информация.

– Не за что, – красные губы испуганно и фальшиво растянулись, а руки скользнули к пачке сигарет. – Обращайтесь.

Я выехал с территории завода, рассеянно кивнул охраннику и скомандовал навигатору двигаться обратно в сторону конторы. Настроение упало ниже некуда, поскольку моя единственная догадка не оправдалась: снайпера никак не могли активировать извне, следовательно… Следовательно, тупик. Если уж даже главный конструктор не смогла понять, что с «Зайцевым» что-то не так, значит, в этом направлении копать точно не стоило.

Однако, несмотря на недвусмысленный ответ Платоновой, у меня оставалось стойкое чувство, будто я что-то упускаю. Что-то раздражающе близкое, лежащее прямо перед носом. Это плохо: дело начинало меня заинтересовывать, хороня надежду на полноценный воскресный отдых. Когда во мне просыпалась ищейка, я мог работать без сна и отдыха сутками.

Что ж, если Пал Палыч хотел имитацию бурной деятельности, он её получит.

– Навигатор! – приказал я через несколько минут. – Давай-ка на Горбушку.

4

Я припарковал машину там, где заканчивался асфальт и жилые районы.

Передо мной лежал дикий ландшафт, не тронутый строителями. Граница Хаоса и Упорядоченного была очень чёткой: одно от другого отделял высокий забор, украшенный унылой наглядной агитацией, поверх которой уличные художники рисовали свои полотна. Они были яркими, как сбрендившая радуга, и в половине случаев откровенно похабными.

Мне особенно приглянулся один арт: роскошные голые женщины окружали плюгавого тощего мужичка, у которого осталась всего одна конечность: та, что болталась между ног и размером превосходила самого инвалида. Он пускал из кривого беззубого рта нарисованную серебрянкой слюну и смотрел на мир слепыми глазами, а рядом в облачке-комиксе неведомый художник написал «Спасибо Партии и Правительству». Я усмехнулся: советский Бэнкси очень верно уловил самую суть явления и передал её с потрясающим цинизмом.

Здоровенный пролом, из которого торчала оборванная стальная проволока, вёл из одного мира в другой. Дыра в заборе была такой, что можно было пройти, не нагибаясь и не поворачиваясь боком.

За моей спиной оставались ровные ряды новых районов, где торжествовал порядок и урбанизм, а впереди…

Я вышел с другой стороны и окинул взглядом ландшафт.

Передо мной простиралась, насколько хватало взгляда, перековерканная взрывами пустыня. Долины древних площадей, узкие ущелья разрушенных улиц и высоченные горные хребты изуродованного железобетона. В трещинах уже давно росла высокая трава, а на горных пиках, что несколько десятков лет назад были многоэтажными домами – корявые деревца, в основном берёзки.

Они отчаянно цеплялись за серые валуны и тянулись к солнцу с упорством обречённых. Повсюду валялись перевёрнутые остовы машин. Счётчик Гейгера сходил с ума рядом с ними, поэтому я сразу же, не откладывая в долгий ящик, вытащил из небольшого футляра пару больших коричневых таблеток и проглотил, не запивая. Завтра будет плохо. Очень плохо.

Я бывал тут – давно, ещё в прошлой жизни, когда за фразу о возрождении Советского Союза меня подняли бы на смех, и сейчас, двигаясь по отдалённо знакомым улицам, старался отыскать взглядом детали погибшего мира.

Вот лежит наполовину засыпанная обломками, здоровенная оранжевая вывеска, заставившая вспомнить, что тут был торговый центр, в который я никогда не заходил, но несколько раз проезжал мимо.

Ощущение, что за мной присматривают, появилось с того самого момента, как я шагнул за забор, но это было нормально. Я даже не пытался высмотреть следящих, лишь брёл вперёд, перепрыгивая ямы и проломы в земле, обходя радиоактивные корпуса автомобилей и автобусов и стараясь держать направление в этом железобетонном хаосе.

Очень сильно пахло пылью и чем-то горьким. Ветер свистел в развалинах, и поэтому я не сразу уловил нарастающий гул голосов и тарахтенье древнего дизельного генератора.

Моё внимание привлекли какие-то яркие пятна на скелете многоэтажки впереди. Я увеличил изображение и понял, что уже почти на месте: на уцелевшей стене висел грубо сколоченный деревянный щит с прибитыми к нему разноцветными буквами от разных вывесок. Они складывались в надпись «Горбушка».

Добравшись до здания с вывеской, я взглянул вниз, где в исполинской, нескольких километров в диаметре, чашеобразной долине с чёрным обугленным дном располагался тот самый знаменитый на всю страну рынок. Во время первой бомбардировки высоко над этим местом взорвалась одна из самых мощных боеголовок – вот и получилось идеально очищенное от цивилизации пространство.

Воронка, земля в которой спеклась в стекло от ужасающего жара, была усеяна драными брезентовыми тентами, сараями из подручных материалов и самодельными кривыми лотками.

В нескольких десятках метров от меня начиналось движение – возле входа в подвал разрушенного дома копошились тощие немытые бородатые мужики.

Блуждать по Горбушке можно было вечно. Рынок-город был настоящим лабиринтом, застроенным как мусорными лачугами, что рушились от ветра, так и настоящими каменными крепостями – из старых панелей, битого кирпича и железных листов.

И везде торговали всем, что душе угодно: от сомнительной, но многочисленной еды до новейшей электроники, от батрака-работяги до высококлассного специалиста, не прижившегося в большом городе. Рынок уже много лет сохранял статус одного из немногих царств свободы, которые Контора предпочитала не трогать. Старинная тактика «стравливания пара», – ничто не ново под Луной.

Именно поэтому Горбушка оставалась, хоть и нелегальным, но широко известным и популярным местом. Какое-то время сюда даже автобусы ходили, как в крупные гипермаркеты несколько десятилетий назад.

Узкие улочки-проходы завалены и заставлены всяким хламом и мусором разной ценности. Кроме того, здесь функционировала куча мастерских – в основном ремонтники, но встречались и ателье, парикмахерские, подпольные кинотеатры и даже бордели, куда пускали лишь своих и лишь по пригласительным билетам.

Здешним торговым рядам можно было давать названия. Прямой стрелой через всю Горбушку проходил широчайший проспект ношеной одежды. Параллельно пролегал проезд довоенных артефактов, а перпендикулярно им – улица книг, улица компьютерного железа, улица технических самоделок, автомобильный бульвар и наркопереулок (очень маленький и непостоянный, ибо в Союзе с дрянью боролись безо всякой жалости). Особенно отличалась площадь порнографии, где возле горы картонных коробок с самопальными дисками сидел монополист: постоянно прикладывающийся к бутылке толстый мужик с красным лицом.

Успех той или иной лавочки легко определялся по вывеске: те, у кого дела шли плохо, довольствовались самодельной, нарисованной на доске масляной краской. Торгаши посолиднее украшали свои лавочки чем-то поинтересней и поярче. Те же, кто добился успеха в своём деле, устраивали возле своих магазинов настоящее световое шоу – сплошной неон, диодные ленты и мигание, способное вызвать приступ эпилепсии. Изгалялись кто во что горазд.

Рынок полон народу – как-никак выходной день. Рабочие в синих комбинезонах, принесшие на продажу вынесенные с заводов инструменты и материалы, мелкие клерки, пенсионеры, даже мальчишки-школьники в красных галстуках. Взгляд зацепился за стройную женщину, гулявшую в рядах, где торговали копаным довоенным барахлом, – приталенный чёрный костюмчик с короткой юбкой, «мушка» над верхней губой, яркий макияж и малюсенькая шляпка с чёрной вуалью. Такое ощущение, что она прилетела сюда из двадцатых годов двадцатого века. Лицо показалось мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, где именно её видел, поэтому поддался искушению залезть в базу Конторы.

Перед глазами всплыло личное дело. «Ну конечно», – усмехнулся я. Актриса из МХАТа, часто игравшая в кино. Неудивительно, что я её узнал.

Взятый в базе Комитета адрес оказался верен. Искомый павильон находился вдали от основных проспектов: если можно так сказать, в жилой части Горбушки. Улочка была чертовски узкой, и я окончательно измазал пальто, протискиваясь между стоявшими почти вплотную стенами. Однако для того, чтобы пробраться туда, надо было пройти через переулок, в котором я заметил несколько чрезвычайно неприятных личностей, чьи намерения стали сразу же ясны.

Завидев меня, они моментально затушили цигарки-самокрутки и развернулись в боевой порядок.

Позади, в руинах заброшенной лавки, горел костёр в железной бочке. Чуть дальше, буквально за углом, снова начинался рынок – там сидели люди, разложившие на брезенте и полиэтилене свои нехитрые товары: в основном вытащенные из руин книги, газеты, сгоревшую довоенную электронику и прочий мусор.

– Гляди-ка, кто к нам такой красивый идёт! – подал голос мелкий заводила, похожий повадками на шакала Табаки из советского мультика. Он сгибался чуть ли не пополам и скалил рот, полный жёлтых гнилых зубов. На его костяшках я заметил вытатуированные цифры – год первой ходки. – Пальтишко хорошее. Дай закурить, а, красавец, – шакал сделал ударение на последний слог. Его дружки осторожно обходили меня с разных сторон. Звякнула об асфальт, разбиваясь и превращаясь в смертоносную «розочку», бутылка «Трёх топоров». Худые, низкорослые, лохматые и оборванные, со следами вырождения на тупых лицах, местные бродяги вызывали у меня не страх, а брезгливость. Размахивать сейчас перед ними ксивой или пистолетом – означало похоронить мою идею в зародыше: кто-нибудь из торгашей обязательно увидит, что по Горбушке шатается гэбэшник, и в три секунды об этом узнает весь рынок.

– Пшли вон! – «Не отвлекаться, идти дальше». Я выглядел достаточно респектабельно – не большая шишка, конечно, но на чьего-нибудь телохранителя вполне тянул, поэтому был шанс, что шпана отстанет. – Покалечу!

– Ты гляди, какой опасный, – не унимался «Табаки». – Партийный ещё, небось, а? Дай сигаретку, а, партийный!

Он подходил всё ближе и не желал убираться с дороги. Я не чувствовал волнения, лишь раздражение. Когда мы с ним поравнялись, в ладони бродяги сверкнул нож. Сверкнул, резко метнулся к моему животу и застыл.

«Табаки» заверещал: его запястье сочно захрустело, сжатое моим могучим рукопожатием, усиленным гэбэшными имплантатами. Остальная братия, ещё не осознав случившегося, разом набросилась на меня, завопив что-то ободряющее. Они надеялись на численность и напор, но это меня не пугало.

Боевой центр в мозгах включился и мгновенно проанализировал ситуацию, а специальная железа впрыснула в кровь боевой коктейль, после чего я пришёл в движение.

Бродяги стали медленными и неуклюжими, поэтому отбивался я, не напрягаясь: хладнокровными, математически выверенными ударами.

Шаг к первому, удар в грудную клетку – хруст, крик, тело отлетает прочь. Отскок в сторону, поворот, серия из двух ударов в грудь и лицо – челюсть с остатками зубов неестественно съезжает набок, а нападавшего проворачивает вокруг своей оси на все триста шестьдесят градусов.

Пригнуться, уворачиваясь от куска арматуры, летящего в голову, ударить в солнечное сплетение… Упс! Кулак легко пробивает дряблую мутировавшую и ослабленную радиацией плоть, пальцы чувствуют внутренности. Мерзко…

Выдернуть руку, избежать «розочки» и, оказавшись у бутылконосца за спиной, отвесить ему сочного пенделя. Это было бы смешно, если б удар не раздробил ему кости таза. Последний бродяга, нечленораздельно вопя от боли, отлетел на кучу-малу своих друзей, и всё стихло. Боевой центр отключился, адреналин ушёл, время вернулось к своей обычной скорости.

Торгаши за углом показывали на меня пальцами и о чём-то переговаривались, те бродяги, что выжили, громко стонали, свистел ветер, разносились над рынком гул голосов и далёкая музыка. В воздухе витал запах крови и горелой пластмассы – от бочки, где жгли чёрт знает что. Я посмотрел на окровавленную руку и выругался. Пальто, не так давно получившее похвалу от «Табаки», теперь нуждалось в чистке.

Искомый человек принадлежал к четвёртому типу торговцев – тех, что уже не испытывали потребности в каких-либо вывесках. Он жил и работал в тесной развалюхе, одна из стен которой представляла собой старый рекламный щит с выцветшим до неузнаваемости рисунком.

Я трижды постучал кулаком в добротную стальную дверь, вытащенную, видимо, из какого-то жилого дома.

– Откг’ыто! – послышался картавящий голос. – Входите!

Внутри было темно. На самодельных деревянных стеллажах громоздились старые системные блоки, мотки изоленты, инструменты и ещё целая куча неузнанного мной электронного барахла. Под ногами загремела какая-то деталь.

– Остог’ожнее, не пег’еломайте ноги. Чем могу быть полезен, молодой человек?

Я не сразу увидел за стойкой хозяина заведения – старого мужичка с огромным носом, который так и тянуло назвать шнобелем, и грустными глазами, выражавшими всю мировую скорбь. Хозяин был почти полностью лыс, лишь на боках и затылке ещё курчавились пожелтевшие волосы.

– Извините… – я прошёл внутрь, внимательно глядя под ноги, чтобы снова не наступить на что-нибудь. – Вы Моисей?

– А кто спг’ашивает? – прищурил глаз владелец лавочки.

– Выгодный клиент, – уклончиво ответил я, и, похоже, собеседника это устроило.

– Тогда Моисей пег’ед вами собственной пег’соной. Что я могу для вас сделать?

– У меня есть друг. Он воевал, – я вызвал в памяти досье пьянчуги, доставленного вчера в отдел.

– Ага, – кивнул Моисей. Ничто не выдавало напряжения, но я всей кожей ощутил, как он подобрался.

– После войны он работал на людей, которых я представляю. Мы сумели активировать его комплект имплантатов, но теперь возникли некоторые затруднения. И нам нужно отключить их обратно.

– Так за чем же дело стало? – спросил хозяин как ни в чём ни бывало, но я чувствовал: что-то пошло не так. Впрочем, возможно, у меня просто паранойя разыгралась. – Если кто-то у вас смог включить, так пусть и отключит.

Чутьё подсказывало, что я на верном пути.

– Сейчас у нас нет, так сказать, прямого доступа к голове нашего человека. Нам нужно сделать это удалённо. И я пришёл просить вас об этом.

– А с чего вы взяли, что это вообще возможно? – с каждым словом прищур становился всё уже и уже. Это даже начинало забавлять, и я попробовал представить, сколько ещё нужно задать вопросов для того, чтобы хозяин полностью закрыл глаз.

– Я не знаю, возможно ли это, – пожал я плечами. – И поэтому пришёл именно к вам. Мне порекомендовали вас как хорошего специалиста. Вы сможете что-нибудь сделать?

Моисей расслабился – я понял это по исчезнувшему прищуру. Попался.

– Это пг’авильно, шо меня вам посоветовали. А кто, говог’ите, дал вам г’екомендацию?

– Я не хотел бы разглашать эту информацию, – снова уклонение от неудобного вопроса.

Хозяин кивнул, показав на миг свою розовую, как у младенца, лысину.

– Г’езонно, понимаю… Что ж. Но ви должны понимать, шо услуга такого г’ода обойдётся недёшево.

– Разумеется, – я позволил себе полуулыбку. – Сколько вы хотите?

– О-о-о, – Моисей сделал вид, что разочарован. – Молодой человек! Нет-нет, ви ничего не говог’или, а я не слышал вашего непг’офесионализма! Кому нужны деньги в Стг’ане Советов?

– Ах да… Простите. Перефразирую – чего вы хотите?

– Знаете… – задумался хозяин. – Я уже стаг’. И мне давно пог’а было бы остепениться, но всё никак не собег’усь. Мне нужна кваг’тиг’ка. Двушка поближе к центг’у. И с польской мягкой мебелью! – торопливо добавил он, видя, что я собираюсь возразить.

– Могу предложить вам только комнату в дезактивированном доме. Без мебели.

Начался торг. Даже не так – торжище.

Несколько раз я делал оскорблённый вид и собирался уходить, но Моисей неизменно меня останавливал. Несколько раз сам хозяин говорил мне немедленно покинуть его мастерскую, но позже сменял гнев на милость. Это было очень интересно, весело и познавательно, под конец мы уже бились исключительно из спортивного интереса – кто кого. И к моему стыду, последнее слово осталось всё-таки за хозяином.

Мы сошлись на однокомнатной с мебельным гарнитуром. Румынским.

– Яшенька! – крикнул Моисей куда-то вглубь мастерской. – Ехай сюда, золотой, тут есть дело.

Послышалось жужжание небольшого электродвигателя, и вскоре я увидел, кого звал хозяин.

В инвалидном кресле полубоком сидел скрюченный ребёнок лет шести. Он был невыносимо, концлагерно худ. Но не это заставило меня внутренне содрогнуться, а то, что мальчик был прикован к креслу во всех смыслах: из каждого его сустава торчал длинный провод, уходивший в какую-то странную конструкцию за его коляской. Из головы, посреди взлохмаченной копны чёрных волос, тоже торчал какой-то длинный хромированный штырь.

А ещё мальчик был совершенно слеп – белые-белые глаза, без малейшего признака радужки или зрачка.

– Что такое, дядя Моисей? – тихим голосом спросил он, въезжая, и тут же остановился. Он «смотрел» прямо на меня с видом не менее ошарашенным, чем, должно быть, был у меня сейчас. – Ой! Это ты! Я давно хотел сказать тебе спасибо!

– За что? – в горле внезапно пересохло, а в душе заворочался какой-то иррациональный страх.

– За то, что спас всех нас.

«Что? Чертовщина какая-то».

– Но я же никого не спасал, – сказал я, косясь на Моисея, который упорно прятал взгляд.

– А… Извини, – мальчик улыбнулся. Его зубы оказались неожиданно белыми и здоровыми. – Я постоянно путаю. Что нужно, дядя? – к счастью, он перевёл взгляд на Моисея.

– Этот молодой человек хочет, чтобы ты дезактивиг’овал имплантат у одного человека.

– Что за имплантат? – деловито поинтересовался ребёнок.

– «Зайцев-79-У». Серийный номер… – я назвал длинный ряд цифр, чувствуя себя полным идиотом. Мальчик всё это время «смотрел» на меня пустыми глазами и не делал никаких попыток его записать.

– Но он ведь уже отключен, – округлил пустые белые глаза Яша, когда я закончил.

– Что? – даже не пришлось включать актёрское мастерство и изображать удивление. Малец просто не мог сам догадаться.

– Он отключен! – уверенно повторил мальчик. – Могу его включить. Хотите?

– Что, так просто? – я изобразил «улыбку номер шесть» – недоверчивую. – Этого не могло быть никак. Ты не мог так быстро взломать его чип.

– Я и не ломал его, – мальчик едва заметно дёрнул плечами, наверное, это означало пожатие ими. – Это как… Я просто спросил у него. Попытался найти. Но он был тёмный. Серый весь. Как будто мёртвый. Значит, давно уже, – непонятно закончил он фразу.

– Так. Ладно, – я взял себя в руки. Нельзя позволять сбить себя с толку. Да, это не цыгане, но тем не менее я был уверен, что попался на какой-то психологический трюк. – А ко мне можешь подключиться?

«Да!» – раздался неожиданно громкий детский голос в моей голове. Я рефлекторно отскочил, закрывая ладонями уши.

«Вот видишь. Я знаю. Он отключен».

– Тебе не о чем волноваться, – сказал ребёнок вслух.

– Хорошо, Яшенька, – несколько натянуто улыбнулся Моисей. – Езжай в свою комнату, побудь там, пока мы с товарищем побеседуем…

– Ладно. Только не бери с него ничего. Не будет добра с этого.

Взгляд хозяина ткнул меня, словно в голову вонзили вязальную спицу.

– Как он смог это сделать? – я был шокирован. – Что это… Что это вообще такое было?

– Яшенька… – хозяин замялся. – Уникум. Дитя Горбушки, – грустно усмехнулся Моисей, куда-то сразу же задевав акцент. – Родился тут, на пепелище. Мутант. Овощ. Ходить не мог, говорить не мог, ничего не мог. Даже дышать. В больнице сказали, что он не жилец, поэтому мы здесь собирали для него железки всем миром, и вот… собрали. Он теперь живёт больше в Сети, чем тут. Поэтому и может очень много. Так! – Моисей встрепенулся, к нему тут же вернулся деловой тон. – Думаю, нам больше не о чем говог’ить. Если уж Яшенька сказал, бог с ней, с мебелью. Всего добг’ого.

– Да… До свидания, – пробормотал я и, повернувшись, покинул мастерскую.

Дело было сделано. Я всё-таки был прав, и Вьюнова могли активировать удалённо. Но кто?

Это я и собирался выяснить.

5

– Палыч! – я набрал шефа, чтобы порадовать. Сесть на хвост идее мало – нужно было попросить, чтоб начальник направил силы отдела на работу в этом направлении. Душу грело осознание факта, что именно мой след оказался верным, как-никак, целая куча сотрудников работала по другим зацепкам: винтовка, деятельность убитого – и ничего. И лишь я один, такой весь из себя майор Пронин, всё сразу понял.

– Да! – угрюмо отозвался начальник. – Что у тебя?

– Интересное. Я узнал, что можно активировать имплантаты удалённо.

– И что? – быковато спросил нисколько не впечатлённый этим шеф. – Что нам это даёт?

– Это даёт нам то, что в перспективе депутатов могут отстреливать куда чаще. Или не депутатов, а кого-нибудь ещё. Напряги экспертов, пусть хотя бы попытаются найти историю входящих подключений к мозгам Вьюнова. У заказчиков должен быть очень сильный хакер, очень сильный, практически гениальный, – это тоже пусть кто-то проверит. И ещё: мне нужен спецназ с вертолётом, нужно арестовать кое-кого на Горбушке.

– Сдурел? – без обиняков спросил Палыч. – Может, мне ещё тебе американского президента с Марса выковырять?

– Президента не надо, – терпеливо сказал я. – Нужен спецназ с вертолётом. Поблизости как раз гениальный хакер и один старый жид, из которого можно вытрясти много всякого.

Шеф задумался на пару секунд.

– Хрен с тобой, давай координаты. Подниму «Альфу». Ты что будешь делать?

– Постою рядышком, посторожу, чтобы никто не ушёл.

Где-то с полчаса я проторчал в грязном переулке, держа в поле зрения вход в лачугу, пока не услышал тихий, но басовитый и мощный шелест винтов. Слева от меня, со стороны «улицы», раздались крики.

– Облава! – вопили десятки голосов на все лады. Мимо меня промчался, бешено вращая глазами, седой мужичок с бородой. Он прижимал к груди авоську с какой-то машинерией – сплошь провода и шестерёнки.

– Атас! – крикнул он мне. – Менты! – и скрылся за ближайшим поворотом.

Спустя несколько секунд мне в лицо ударили порывы холодного ветра, и над переулком нависла здоровенная туша чёрного Ми-2028.

Его не зря называли «крокодилом», как далёкого предка – хищная форма корпуса и впрямь делала его похожим на опасного хищника. Где-то недалеко раздалась автоматная очередь – и по бронированному корпусу заплясали искры: пули рикошетили, не причиняя вертолёту никакого вреда.

Заслонив лицо ладонью от ветра и подняв голову, я увидел, как из круглых боковых люков к земле полетели тяжёлые фалы, и по ним, споро и грациозно, скользнули спецназовцы, облачённые в чёрные бронекостюмы.

На страницу:
3 из 7