Прощение

Последнее заявление Хюльдар комментировать не стал. Он хорошо знал, что робость парня переходит все границы. Несколько раз они вместе выбирались в город прошвырнуться по барам, но Гвюдлёйгюр так и не набрался смелости проявить бо`льшую активность. Даже при явном внимании к нему со стороны прекрасного пола.

Но навязывать свое мнение Хюльдар не собирался: не хочет – не надо. Когда дело касалось отношений, его советов лучше было избегать.

– Сбросив здесь телефон, он посылает нам какой-то сигнал? – спросил напарник, очевидно пытаясь сменить тему. Они уже обменивались мнениями по этому вопросу, но так и не пришли к определенному заключению.

– Понятия не имею. Но начинаю думать, что место выбрано не случайно. Может, он проходил здесь. Может, живет поблизости. Может, это вон тот парень, сосед с попкорном… – Они оба посмотрели на пару с чашкой – муж как раз отправил в рот очередную пригоршню.

Хюльдар покачал головой и повернулся спиной к саду. Холод опять заползал в кости: никотинового эффекта хватило ненадолго.

– Когда там Эртла закончит? Могли бы сидеть спокойно в офисе, заниматься чем-нибудь полезным… Я бы, например, перекусить не отказался. – Он раздавил пальцами окурок и аккуратно засунул его обратно в пачку, чтобы не подкидывать криминалистам пустой работы. – Ежу понятно, что Стеллы здесь нет.

Чрезмерная активность в связи с находкой телефона объяснялась верой начальства в то, что тело должно находиться где-то неподалеку, но поиски, в которых были задействованы две собаки-ищейки из отдела К9, положительного результата не дали, и надежда угасла. Тем не менее уходить никто не торопился. Ищейки скучали у колес привезшей их машины.

Дверь террасного домика наконец открылась, и из него вышел детектив Хельги. Его лучшие годы остались позади. Под расстегнутым пальто постороннему взгляду открывалась рубашка, пуговицы которой из последних сил сдерживали расползающийся живот. Неумеренность в еде, слишком много пива, залысины – вот так он встретил средний возраст.

Они не были друзьями, даже приятелями не были, однако Хюльдар все же похлопал Гвюдлёйгюра по плечу и кивком указал на коллегу. Понимал, что тот не преминет воспользоваться шансом выставить себя хранителем высшего знания, но и пребывать в полном неведении надоело до чертиков. Пока им с Гвюдлёйгюром сообщили только, что телефон удалось отследить после того, как с него часом ранее было разослано сообщение всем фолловерам Стеллы в «Снэпчате».

Хюльдар был первым из полицейских, кто увидел сообщение – точнее, фотографию. Спрыгнув со сцены в зал, он выхватил телефон у первого попавшегося тинейджера, который еще не успел посмотреть снэп. Снимок демонстрировал полностью одетое тело девушки. Головы видно не было – и слава богу, потому что после ударов огнетушителем она вряд ли являла собой приятное зрелище, – но одежда напоминала ту, которую носила Стелла. Где и когда был сделан снимок – в кинотеатре или после, – осталось неясным. Надпись – черная ленточка под фотографией – гласила: «У жестокости человеческое сердце». Если это была цитата, Хюльдар ее не узнал. Вспомнив полученные инструкции по обращению со снэпами, он сделал скриншот, прежде чем сообщение самоуничтожилось, доложил о случившемся в участок и конфисковал – к нескрываемому возмущению и негодованию владельцев – два телефона, на которых приложение еще не открывали.

– Эй, Хельги! – Хюльдар ускорил шаг, полный решимости перехватить детектива, пока тот не сел в машину.

Хельги обернулся и, увидев, кто к нему обращается, скривил недовольную гримасу.

– Что? – Он прищурился, защищая глаза от ярких мигающих огней.

– Что там происходит? Они закончили? – Хюльдар остановился в конце мощеной дорожки, ведущей к передней двери. Подошедший Гвюдлёйгюр встал рядом, блокируя выход.

– Да, почти. – Раздражение Хельги от того, что его загнали в угол, исчезло, когда он понял, что одержал верх: нужная им информация у него. – А вы почему в форме, парни? Яйца отморозите в такой холод. – Его физиономию осветила злобная ухмылка. – Так что, Эртла вас не впускает или вы просто боитесь, что она к вам в штаны залезет?

– Что ты сказал? – Хюльдар угрожающе шагнул вперед. Нападение – лучшая форма защиты, и он всегда немедленно пресекал любое комментирование той истории.

– Не кипятись. – Взгляд Хельги заметался в поисках пути к отступлению.

После того как Хюльдар не так давно ткнул сигаретой в глаз арестованному, его считали немного психом. Рассеять слухи он не пытался, а то, что коллеги немного нервничали в его присутствии, давало некоторое преимущество. К сожалению, это происшествие постепенно выветривалось из людской памяти, и приходилось время от времени стучать, так сказать, кулаком по столу, ради поддержания и закрепления образа.

– Мне что, повторить надо? Что там? Связь какая-нибудь между Стеллой и жильцами есть?

– Нет. По крайней мере, они эту связь не признают. – Хельги уже не ухмылялся и отвечал почти вежливо. – О Стелле им известно по новостным выпускам, но родственниками они не являются и ни с ней самой, ни с ее семьей не знакомы.

– Сами они кто?

– Пара лесби. – Гнусная усмешка вернулась на свое место. – Одна – врач, другая – медсестра. То ли женаты, то ли партнеры, то ли как у них там это называется. – Детектив подмигнул коллегам, которые молча и без всякого выражения смотрели на него. Хюльдар никак не мог решить: то ли он неверно интерпретировал реакцию Хельги, то ли тот еще глупее, чем кажется. – Я вам так скажу: обе довольно аппетитненькие. Пригласили бы третьим, я, пожалуй, не отказался бы.

– Думаю, ты неверно понимаешь базовую концепцию. – Хюльдар даже не попытался скрыть презрение. – Они – женщины. Такого, как ты, они и на пару метров не подпустят. Так что избавь нас от своих жалких фантазий.

Физиономия коллеги отразила отчаянные усилия найти достойный ответ, но Гвюдлёйгюр переменил тему:

– Послушай, давай ближе к делу, ладно? У них есть дети возраста Стеллы?

Хельги оживился. На этот вопрос он мог ответить, не задействуя дополнительные умственные возможности.

– Нет. Только две малышки: одна недавно в школу пошла, другая еще в саду. Говорю же, никаких связей. – Он поежился и запахнул плотнее пальто, полы которого едва сошлись на животе. – Постоянно под ногами крутились, разговаривать мешали. Только из комнаты выгонишь, отвернешься, а они снова к двери прилипли… Сразу видно, полиция у них редкий гость. – Он вздохнул. – Одна косоглазая, ну просто фрик. Увидишь такую, и мурашки бегут по коже.

– Ты же о ребенке говоришь, тупой придурок.

Гвюдлёйгюр вмешался прежде, чем вспыхнул серьезный конфликт:

– Итак, они думают, что телефон подбросили случайно?

Хельги с облегчением повернулся к молодому коллеге, радуясь предлогу избежать презрительного взгляда Хюльдара.

– Нет. Эртла на такое не купилась. Тот, кто избавился от телефона, подошел к передней двери и просунул его в щель. Не бросил где-то в садике, как сделал бы, если б хотел просто отделаться от улики. Вот почему все так затянулось. Эртла продолжает допрашивать их, все надеется раскопать связь со Стеллой, но пока мы только топчемся на одном месте.

– Значит, того, кто подбросил телефон, они не видели? – Гвюдлёйгюр кивнул в сторону двери.

– Говорят, что нет. В дом вошли через гараж, так что почтовый ящик проверять не стали.

– Почтовый ящик? Хочешь сказать, телефон не лежал на полу?

– Нет. Дело в том, что у прежних жильцов вроде была собака, ждавшая их с работы у двери и рвавшая в клочья все письма и газеты, какие только падали из щели. А заодно и пальцам почтальона доставалось. Вот они и приделали к двери ящик. Когда мы пришли и постучали, телефон все еще лежал в ящике, так что, может, и не врут. По крайней мере, удивились не меньше нашего.

Мозги тормозили не только у Хельги. Холод, похоже, парализовал и мыслительные способности Хюльдара. Те вопросы, что теснились у него в голове, пока они с Гвюдлёйгюром стояли в оцеплении, исчезли и не возвращались. Если спросить не о чем, придется отпустить Хельги, потому что смотреть в эти пустые водянистые глаза он больше не мог.

– По телефону есть новости? Удалось его разблокировать? Отпечатки нашли?

– Чего не знаю, того не знаю. Ничего такого не слышал. – Хельги нетерпеливо переступил с ноги на ногу, и Хюльдар отступил в сторону. Если один вышел, то, наверное, и остальных ждать осталось недолго.

Хельги сел в машину и захлопнул дверцу.

– Не переношу этого типа, – пробормотал Гвюдлёйгюр. – Так раздражает, что сил нет.

– Не тебя одного.

Они вернулись в сад и заняли свои места, продолжив наблюдение за молоденькими девушками из криминалистического отдела, все еще склонившимися над следами в снегу.

Может быть, стоит позвонить Фрейе? Поинтересоваться, как прошел разговор с девушкой, которая так странно вела себя на школьном собрании во время выступления директрисы…

Хюльдар уже потянулся за телефоном, но отвлекся на движение в одном из окон. Яркая розовая занавеска сдвинулась, и из-за нее выглянуло детское личико – по-видимому, старшей дочери. В голубом свете полицейских мигалок ее глаза казались особенно широкими и любознательными, причем один смотрел чуть в сторону. Впрочем, косоглазой, как назвал ее идиот Хельги, она не была. Когда их взгляды встретились, девочка задернула занавеску и исчезла.

Хюльдар продолжал смотреть на окно, когда передняя дверь открылась и из дома вышла Эртла, за которой следовал ее эскорт.

Глава 7

Затылок Давида едва заметно выступал над спинкой черной софы. Светлые волосы были непривычно взъерошены, а несколько прядей торчали, как если б их лизнула корова. Айвар вспомнил, как увидел сына в первый раз, когда тот только появлялся на свет: детская головка с влажными черными волосиками, которые так сильно изменились с тех пор, запечатлелась в памяти как самое ужасное и прекрасное зрелище одновременно.

Вспомнил, как, почувствовав слабость, рванулся к Аугусте. Головокружение вызвал не только вид крови и неестественно растянутой вульвы, но и ответственность, которая должна была вот-вот лечь на его плечи. Ответственности, к которой он собирался отнестись со всей серьезностью. Знай он тогда, как все обернется, наверное, уступил бы слабости и свалился на пол прямо в родильной палате.

Айвар больше не мог это читать, не мог больше выносить это уродство. Он закрыл стоящий на кухонном столе ноутбук и сосредоточился на затылке своего сына.

Комната была маленькая, меньше, чем хотелось бы, хотя и больше, чем он мог себе позволить. При разводе с Аугустой выяснилось, что делить-то особенно нечего. Квартира представляла собой совмещенную с кухней жилую зону открытой планировки, в которую удалось втиснуть небольшой стол, софу и телевизор.

Их старый дом отнюдь не был дворцом, но там, готовя кофе, ты не мог одновременно протянуть руку и пощелкать кнопками телевизора. Впрочем, компактность имела и положительные стороны, одной из которых была вынужденная близость к сыну.

Давид имел привычку уединяться, но о каком уединении может идти речь, когда твоя так называемая комната – это, по сути, хозяйственная кладовка без окна, все пространство которой занято кроватью? Играть в «Плейстейшн» он предпочитал в гостиной, чтобы не сидеть перед пустой стеной.

На экране вооруженные люди палили друг в друга. Айвар знал, что игра не предназначена для детей возраста его сына. Аугуста возражала бы, но здесь у нее не было права голоса. К тому же Давиду вот-вот стукнет четырнадцать, и Айвар припоминал, что в игры, запрещенные подросткам до шестнадцати, вроде бы позволено играть в присутствии взрослого. А если такого правила не существует, то его не помешало бы принять. Многим детям, особенно таким, как его сын, необходим аварийный клапан, отдушина для сброса негативных эмоций, чего не дают более спокойные игры. Может быть, ему самому не помешало бы снять напряжение, постреляв вражеских солдат из снайперского гнезда… Хотя вряд ли.

Айвар повернулся и уставился в окно.

– Как дела в новой школе?

Давид ответил не сразу. Безостановочный треск выстрелов прекратился, стало тише.

– Все хорошо.

– С другими ребятами познакомился?

Пауза. Как будто колебание.

– Конечно.

– И как они? Всё нормально?

Снова едва уловимая пауза.

– Да.

– Как их зовут? – За окном, мимо подступившего к дороге сугроба, неторопливо проехал автобус. – Твоих новых товарищей?

На этот раз молчание затянулось. Давид был хорошим мальчиком и врать не любил.

– Не помню.

Айвар хотел поймать его на лжи, сказать, что если у тебя есть друзья, то ты обязательно знаешь, как их зовут, – но не смог, как не мог заставить себя произнести имена детей, присылавших его мальчику гадкие, отвратительные сообщения в «Фейсбуке».

Он не знал, видел ли сын эти сообщения, и едва сдерживался, чтобы не отобрать у него ноутбук и не заменить телефон старомодным кнопочным. Да только какой от этого толк… Давид прочел уже десятки оскорблений в свой адрес, так что ничего нового не произошло. Мальчику слишком трудно в школе, чтобы еще запрещать ему интернет дома. Меньше всего хотелось превращать «отцовский уик-энд» в невыносимое испытание, поэтому Айвар просто закусил губу и приказал себе не задавать лишних вопросов.

Через какое-то время стрельба возобновилась. Он отвернулся от окна и, глядя на светлые волосы сына, спросил:

– Тебе никогда не хотелось иметь настоящее оружие?

Давид обернулся и удивленно уставился на отца.

– Что?

– Просто спросил. – Айвар и сам не мог бы объяснить, что подтолкнуло его задать этот вопрос. Может быть, хотелось услышать, как сын относится к насилию в реальной жизни, понять, ограничивается ли желание убивать только фигурками на экране. Реакция Давида была достаточно показательной: ничего подобного ему и в голову не приходило. Айвар мог бы и не спрашивать.

В последнее время он ощущал растущее внутри себя ожесточение. Это было неизбежным следствием бесконечных и безуспешных попыток прекратить психологическую пытку, которой его ребенок подвергался с первого дня в школе. Удивительно, как это он раньше не задумывался о том, чтобы самому обратиться к насилию? Все остальное они перепробовали, но ничего не изменилось, хотя каждый, очевидно, стремился оказать посильную помощь.

Школьная система подводила каждый раз, вопреки неоднократным попыткам применить Программу предотвращения буллинга, разработанную Ольвеусом[3] и призванную играть роль распятия в противодействии Антихристу. На встречах с ним и Аугустой представители школьной администрации преподносили ее как золотой стандарт, обеспечивающий решение любой проблемы. Но на практике программа доказала свою полную неэффективность, а психолог, к которому ходил Давид, оказался пустобрехом. Что бы они ни пробовали, ничего не работало. Ситуация только ухудшалась. Айвар потерял счет телефонным разговорам с родителями хулиганов, оказавшихся такими же безрезультатными. Сначала они изъявляли желание предпринять решительные шаги, чтобы справиться с ситуацией, но, когда это не срабатывало, энтузиазм быстро гас. После пятого звонка все они, почти без исключения, отвернулись от Давида и начали перечислять его ошибки и проблемы, которые, по их мнению, лежали в основе стычек. Проще говоря, убеждали, что он сам виноват. Айвару посоветовали разобраться со своим сыном, и тогда всё будет чудесно и они все вместе пойдут есть мороженое.

Мало-помалу терпение потеряли даже друзья и родственники. Они слушали жалобы, но ничего не могли предложить и только ждали, пока разговор перейдет на темы менее тягостные. Что еще хуже, их дети, которых привлекали играть с Давидом после уроков, тоже устали от всей этой ситуации и старались под разными предлогами уклониться от помощи. Маленькие паршивцы.

Давид вернулся к игре. Глядя на экран, Айвар видел, как спотыкаются и падают фигурки, раненные в грудь или голову. Все они умирали мгновенно – никаких предсмертных конвульсий или судорог. Так же далеко от реальности, как в кино. Вероятно, геймеры были не заинтересованы в том, чтобы притворяться, будто участвуют в настоящей войне; как и его сын не был заинтересован в настоящем оружии. Что довольно странно, учитывая, через что ему приходится проходить. Возможно, это еще один симптом низкого самоуважения. Давид не чувствовал, что заслуживает чего-то, кроме дерьма. Мальчик перестал замечать то, что было, очевидно, Айвару: с ним всё в порядке. Проблема целиком и полностью в его мучителях.

Ситуация окончательно вышла из-под контроля после того, как в жизнь подростков вошли соцсети. Все прежнее выглядело едва ли не шуткой в сравнении с тем, что началось, хотя в то время это казалось адом.

Теперь Давиду негде было спрятаться. Абьюзеры преследовали его повсюду, куда бы он ни пошел, даже в комнате и постели. Чем дальше, тем хуже. Прежде он сталкивался с ними только в школе, лицом к лицу; теперь же их возможности не знали предела. Переход в другую школу совершенно ничего не изменил; старые враги преследовали его в киберпространстве, сливая свой яд новым одноклассникам Давида. Некоторые сообщения были настолько жестоки и оскорбительны, что Айвару едва хватало выдержки дочитать их до конца. Не раз и не два он порывался схватить гаджет и выбросить в окно с третьего этажа, чтобы чертов компьютер разбился о тротуар. До сих пор удавалось подавить этот импульс. Компьютер был нужен, потому что давал возможность попасть на страницу сына в «Фейсбуке» без его ведома. Время от времени Айвар разрешал мальчику пользоваться им, и однажды Давид случайно сохранил пароль. Большего везения нельзя было и желать.

Из горла рвался издевательский смех. Везение. Удача отвернулась от него давным-давно. А ведь мальчишкой он пользовался ее расположением: побеждал в школьном лото, угадывал ответы на экзаменах и даже забивал на футбольном поле голы, которые никак не соответствовали его способностям, а были продуктом чистой случайности. Но теперь Айвар не выиграл бы в лотерее даже с помощью хрустального шара. Впрочем, финансовый успех его не интересовал. Он хотел только, чтобы для Давида что-то изменилось к лучшему. Чтобы тот, например, завел друга. Хотя бы одного. Или даже просто приятеля. По крайней мере, это облегчило бы бремя им обоим.

Но в такое уже не верилось. Давид был одинок, и перспектив улучшения ситуации не предвиделось. Правосудие Ветхого Завета – единственное, за что оставалось цепляться. Око за око, зуб за зуб. Не опускаясь до того же уровня, что и обидчики. Нет, Айвар предпочитал иной подход к древнему изречению.

Удар за слезу.

Один удар за каждую слезу, пролитую Давидом на протяжении школьных лет. Один удар за каждую слезу, пролитую им самим. И один удар за каждую слезу Аугусты. Ударов получалось чертовски много. Достаточно, чтобы превратить этих гаденышей в фарш. Если это хорошо для Бога, то должно быть хорошо и для него.

Сообщения, которые получал сын, отпечатались на сетчатке, обжигая, словно впрыснутая в мозг кислота.

Убейся

Удавись

Убейся

Ненавижу Мы все тебя ненавидим

Свинья Грязная свинья

Сгинь и сдохни

Пидор

Сделай одолжение. Зарежься

Тебя ни одна девчонка не захочет. Урод

Уматывай из нашей школы Ты все портишь

Убейся

Залезь в петлю

Сдохни

Айвар посмотрел на экран. Свистели пули, и здоровенные солдаты падали словно мухи. Оставалось только надеяться, что это плохие парни, выросшие задиры и драчуны, ломавшие жизнь другим детям. Если так, то они заслужили и кое-что похуже.

Мужчина стиснул зубы и потер лицо, стирая выражение ненависти, все чаще и чаще проступавшее на нем в последние дни. Решив, что выглядит нормально, он поднялся.

– Ну ладно. Пора выключить эту штуку. Как насчет прогуляться и съесть по бургеру?

Давид не спорил. Отложив контроллер, он выключил экран и встал. Его послушный, умный, красивый мальчик. Айвар тепло улыбнулся, чтобы Давид не прочел проносившиеся в его голове мысли.

Убей

Зарежь

Повесь

Глава 8

Девушка была мертва. Вне всяких сомнений. Тянувшийся от двери кровавый след высох и потемнел, как и кровь на ее разбитом лице.

Он старался не смотреть, старался отгородиться от ужаса и тошнотворного запаха, сосредоточившись на том, ради чего пришел сюда.

Положив на пол фонарик, чтобы освободить руки, он расстелил рядом с телом кусок полиэтилена, накрыл рукой нос и рот и сделал глубокий вдох, чтобы не дышать, когда придется наклониться.

Потом обошел ее, согнулся и начал заворачивать труп в полиэтилен. Сделать это оказалось не так легко, как представлялось, и было бы еще труднее, не будь девчонка худенькой и невысокой. От мертвых помощи не больше, чем от мешка с песком. Дважды приходилось выпрямляться и, отвернувшись, переводить дух, но в конце концов все удалось сделать так, как надо. Дальше было легче: завернуть тело в хрустящий материал и перетянуть в нескольких местах клейкой лентой.

Закончив с этим, он поднялся, выключил и убрал в карман фонарик, сделал еще несколько глубоких вдохов и потащил сверток к двери, моля небеса о том, чтобы полиэтилен не порвался и его никто не увидел. При одной лишь мысли об этом сжималось сердце.

Что будет, если он попадется кому-то на глаза? Хотя если здесь никого не было раньше, то почему кто-то должен появиться теперь? Мужчина приоткрыл дверь, выглянул в темноту и, удостоверившись, что никого нет, с облегчением выдохнул. Все будет хорошо.

Интересно, почему ни онлайн, ни в СМИ все еще нет никакого объяснения? Возможно ли, что отделы новостей перенаправляли письма в полицию вместо того, чтобы использовать их для увеличения тиражей? Или не поняли, с чем имеют дело?

Видимо, они получили слишком много материала и рассматривают его в порядке поступления. Да, это вполне тянуло на объяснение. Просто письма пока еще не прочитаны.

Но в блоге все уже должно быть размещено. Его подготовили давным-давно, настроив на автоматическое обновление. Проверить он не решался, опасаясь оставить цифровой след. Будешь осторожным – и беспокоиться не о чем.

За исключением публикации материалов в медиа, все шло по плану. А раз так, то нужно сосредоточиться на главном и не отвлекаться на мелкие сбои. Если удастся продержаться еще несколько дней и не попасться, то все получится. Ухватившись за эту мысль, он направился к машине, волоча за собой сверток, словно громадный пластиковый хвост.

Глава 9

Фотокопия рукописного письма, запись номер 1 – размещена на blog.is блогером по имени Vála.

Теперь, приняв решение, я чувствую себя хорошо. Странно. Я уже забыла, каково это, потому что обычно все время чувствую себя плохо. Ни облегчения, ни радости, ни удовольствия я не испытываю. Скорее можно говорить об удовлетворении. Помню, как мы поехали однажды собирать ягоды и я собрала больше всех и чувствовала себя примерно так же. Это было незадолго до того, как все пошло не так. Хочу испытать то же самое.

Я в норме, не оступилась, не сорвалась. Это нужно помнить, когда пытаешься понять, что я сделала. Наконец-то я знаю, что значит испытывать удовлетворение, но хочу объяснить, почему я это сделала. Это поможет смириться с произошедшим. Возможно, ребята из класса поймут меня. Если да, то полезно напомнить о случившемся, хотя им, вероятно, картина будет видеться по-другому. Думаю, наши воспоминания не отличаются до тех пор, пока тот парень не посмеялся над моим именем.

Приятный запах ластика, блестящие стикеры, которые учителя вклеивали в тетради, веселье на переменах и ланче… Какие они счастливчики, хотя и сами, наверное, этого не понимают. Я не одна из них.

Я помню, когда все началось, где мы были и кто это начал. Мне было восемь лет. Мы проучились в одном классе только год, после чего он ушел, и с тех пор я его никогда не видела. Возможно, это к лучшему, потому что не знаю, что сказала бы ему, если б увидела сейчас. Наверное, ничего. Ему не было суждено узнать, какой эффект произведут его слова. Он и не сделал ничего особенного, просто повторил мое имя вслед за учителем и хихикнул. Ничего больше и не потребовалось. До этого он много раз слышал мое имя, и много раз его слышали другие. Все они знали меня, но тоже захихикали, словно он сказал что-то невероятно забавное. Но мое имя не такое уж странное.

После того случая надо мной стали потешаться. Стоило кому-то произнести мое имя, как все начинали хохотать. Их смех был недоброжелательным и злым – он не имел ничего общего с весельем, радостью. Это был смех людей, которые наступают на паука – просто так.

Началось с имени, потом пришел черед всего остального.