Паранойя. Почему я

Когда я шла к нему сегодня, мне казалось, что я смогу быть с ним на любых условиях, лишь бы только быть, становиться ненадолго частью него самого. Я правда думала, что мне хватит этого модного «без обязательств». Я ведь привыкла довольствоваться тем, что есть и думала, что с ним тоже смогу. Но увы. Не могу. Мало мне. Отчаянно мало.

Внутри меня, под ребрами, уродливой кляксой расползается бездонная, ненасытная потребность быть единственной.  И я знаю, что с каждой встречей она будет отвоевывать все больше пространства: орган за органом, принцип за принципом, опуская меня на самое дно, лишая рассудка.  Превращая меня в гнойную язву, в нарыв, отравляющий все вокруг.

Я уже отравляю и мне страшно. У меня такой сумбур внутри, что я готова «прикалываться», «вы*бываться», манипулировать, истерить – да пусть называет, как хочет, лишь бы он хоть на чуть – чуть, на самую малость прочувствовал, как невыносимо больно мне любить его, и слышать, как само собой разумеющееся, «Не разведусь». Пусть поймет, попробует на вкус, каково это делить того, кто должен быть только твоим…

Поэтому вместо того, чтобы поддаться эмоциям и послать Сереженьку с его наездами, куда подальше, неимоверным усилием воли подавляю клокочущую в каждой клетке ярость и, закинув ногу на ногу, сажусь напротив, любезно поясняя в той же форме, в какой он просвещал меня на кухне той, кошмарной ночью:

– Нет, Серёжа, это называется «закономерность»: когда хочешь усидеть на двух стульях, будь готов к тому, что кто-то займет пустующие половинки.

У него взлетает бровь, а на губах расплывается кривая усмешка.

– Да ты что? – тянет он издевательски и, помедлив, жестко добавляет.  – А ты, случаем, не ох*ела ли?

 От тона его голоса и похолодевшего взгляда у меня внутри все обмирает, но я стараюсь не подавать виду.

– Ровно настолько же, насколько и ты. Так что играть мускулами и рычать альфачом несколько неуместно, тебе не кажется?

– Рычать альфачом? – вырывается у него смешок, а потом он и вовсе начинает ржать, отчего мои щеки обжигает смущением.

– Ну, а как это назвать? – деланно пожимаю плечами.

– Ну, уж точно не так, – отрезает он, в миг посерьезнев. – Ты, кажется, не догоняешь, Насть. Дело не в ревности и всякой собственнической херне. Если ты собиралась сыграть на этом, то спешу тебя разочаровать – я на это не поведусь. Я не собираюсь прогибаться ради твоих вы*бонов. И не потому что я альфач или как ты там это зовешь. А потому что я не твой цепной пес, которого ты будешь дергать за ошейник всякий раз, когда тебе что-то не по душе! Не готова мириться с ситуацией? Дверь там, – кивает он в сторону прихожей, отчего к горлу подступает колючий ком, а глаза начинает предательски щипать.

– Вот так просто, да? –  усмехаюсь сквозь слезы.

– Нет, не просто, но танцевать на моих нервах ты не будешь! Моя жена и твой додик – это не одно и то же! – чеканит он, повышая голос. А у меня окончательно срывает планки.

– А в чем разница? Тебе с ней удобно, мне – с ним.

– Дуру не включай! – рявкает он, белея от гнева, но мне уже все равно. Слишком больно.

– О, не волнуйся, не буду! Просто иди в жопу со своей женой и условиями! – выплевываю зло и подскочив, спешу на выход.  Однако не успеваю сделать и нескольких шагов, как Долгов резко хватает меня за капюшон толстовки, и со всей дури дергает на себя, отчего ткань врезается в горло, вызывая удушье. Закашливаюсь, теряясь на мгновение. Он же разворачивает меня вокруг своей оси, и чуть ли не пинком толкает обратно на диван.  Охренев от такого обращения, моментально, словно ужаленная, подскакиваю.

– Ну-ка, села на место! – рычит Долгов, нависнув надо мной, давя своей физической мощью и бешеным взглядом. Сердце проваливается куда-то в живот, и меня начинает трясти, мне по-настоящему страшно и обидно, но в то же время в крови кипит адреналин. Меня захлестывает фонтаном диких эмоций, поэтому, уже ни черта не соображая, дрожащим голосом цежу:

– С дороги уйди! Собаке с женой будешь команды раздавать!

– Лучше заткнись, не выводи меня!

– А то что? Что ты сделаешь? – бросаю ему в лицо на голом упрямстве, хоть разумом понимаю, что лучше не доводить его до бешенства.

– Еще раз голос повысишь и увидишь. До утра прижала свою жопу и не дергаешься! Потом можешь валить на все четыре стороны. Заеб*ла! – выплевывает он с такой злостью и пренебрежением, что у меня внутри все переворачивается.

– Да пошел ты! – толкаю его в грудь, задыхаясь от слез. Он хватает меня за воротник и, надавив, «усаживает» обратно на диван. Я заваливаюсь назад, и это становиться последней каплей. Пинаю его со всей дури в бедро и тут же едва не взвываю от боли в ступне.

– Ты совсем идиотка?! – сцепив зубы, цедит Долгов, схватившись за ушибленное место, а после начинает надвигаться. Меня же накрывает паникой от его совершенно дикого взгляда и побледневшего от бешенства лица.

– Не смей меня трогать! – кричу истерично, и бью со всей дури ногами, куда придется, но Долгову хоть бы хны. Он, словно специально позволяет мне раздраконить себя еще больше, даже не закрывается. И когда его ярость достигает апогея, перехватывает мои ноги и с силой дергает на себя, отчего я проезжаюсь по дивану, точно зная, чем это все закончится.

Можно ли после того, как мужчина ясно дал понять, что ты в его жизни пятое колесо, хотеть его?

Оказывается, можно.

Как ни парадоксально, после всего сказанного, моя потребность в нем, вопреки гордости и здравому смыслу, стала ещё сильнее. Мне нужна была хотя бы иллюзия того, что он мой. Всего лишь на одну ночь.

Забыться, отогреться, выдохнуть.

Утром я обязательно найду в себе силы быть гордой, но сейчас у меня их просто нет.

Знаю, глупо это, жалко и совершенно нелогично, учитывая моё желание уйти. Ещё пару недель назад я бы, как и многие, презирала такую дуру. Но сейчас с горечью признаю довольно банальную истину: человек – это не то, что он думает и считает правильным. Человек – это то, как он реализует свои мысли и «правильное» на деле, когда жизнь, будто смеясь, проверяет его принципы на прочность.

Мои, увы, проверку не прошли. И я это отнюдь не оправдываю. Но себя прошлую, презрительно кривящуюся, если бы встретила, просто послала, ибо все мы умницы только лишь потому, что нам посчастливилось не быть в чьей –то шкуре.

Свою я ненавижу. Так ненавижу, что чуть ли не рыча, продолжаю выплескивать отчаяние и безысходность, нанося лихорадочные удары по причине моей агонии.

Я хочу, чтобы ему тоже было хоть немножечко больно.

Правда, когда вхожу в раж, и неожиданно для самой себя влепляю Долгову хлесткую пощёчину, сердце ухает с огромной высоты, и время, будто останавливается.

С ужасом смотрю на выступившую на нижней губе кровь и красный отпечаток ладони на впалой щеке. Но пугает меня вовсе не исказившееся от гнева лицо и возможные последствия. Мне страшно от того, что я сама только что стёрла границу, за которой теряется уважение друг к другу, и начинается вседозволенность. К горлу подступает острый ком и хочется плакать.

– Всё? – нависнув надо мной всем своим мощным телом, спрашивает Долгов, не скрывая злости.

– Прости, пожалуйста! – выдыхаю еле слышно и дрожащей рукой тянусь, чтобы стереть капельки крови с его губы. Но он резко дёргает головой вправо, будто ему противны мои прикосновения, и небрежным жестом стирает кровь сам. – Серёжа… – снова хочу извиниться, да и просто вывести на разговор, ибо эта звенящая тишина угнетает, но он не позволяет мне продолжить.

Обхватив моё лицо, сдавливает щеки и прежде, чем я успеваю возмутиться, сминает губы в жёстком поцелуе. Проталкивает язык мне в рот так глубоко, заполняя все пространство, отчего между ног разливается сладкая, горячая волна. Меня бросает в дрожь.

На вкусовых рецепторах оседает сводящее меня с ума солено-мятное Мальборо, запускающее, словно у собаки Павлова, цепочку условных рефлексов, направленных на получение удовольствия, которое может подарить только этот мужчина. Моему телу абсолютно пофиг, что на эмоциональном уровне я полностью раздавлена. Оно хочет и влажно откликается.

Однако я все ещё пытаюсь противостоять этому сумасшествию: упираюсь руками в мощную грудь, придавливающую меня к дивану, словно мраморная плита, дышу рвано в попытке вырваться из жесткого захвата, но Долгов еще сильнее сдавливает мои щеки, и начинает буквально насиловать мой рот, трахать его грубо, безапелляционно, будто наказывая.

Его язык ритмично двигается взад-вперед, проезжаясь вдоль моего, вылизывая изнутри мои щеки.

Рот наполняется слюной. Его, моей. Это так мокро, скользко, что должно быть противно, но я едва сдерживаюсь, чтобы не свести дрожащие коленки от бешено-пульсирующей потребности ощутить этого мужчину глубоко-глубоко в себе.

Я хочу его. Каждым своим вздохом хочу.

Его запах, его вкус, его уверенность, силу… Да всего его со всеми недостатками и закидонами.

 Если бы трусы, что надеты на мне, могли рассказать о степени этого желания, они бы наверняка спели оду одержимости голосом Марии Каллас. Вот уж кто-кто, а эта женщина знала о ней всё.

Неужели меня ждёт та же участь? Неужели ради иллюзий я опущусь на самое дно?

– Серёжа, прошу тебя, – всхлипываю, когда, оторвавшись на миг, он располагается между моих ног, упираясь эрекцией прямо туда, где все для него готово и жадно просит.

– Прекращай вы*бываться, Насть, – скривившись, выдыхает он и, лениво проведя языком по моим губам, уже мягким шёпотом добавляет. – Я же знаю, что хочешь.

Качаю головой, глотая подступивший ком горечи, а сама сдаюсь. Сдаюсь его, скользнувшим под толстовку, опытным рукам, неспешно очерчивающим мои ребра, под которыми что-то безвозвратно угасает и шепчет в предсмертной агонии:

– Не хочу, Серёжа. Не хочу тебя чужого.

Он замирает. Втягивает с шумом воздух. И, немного отстранившись, заглядывает мне в лицо, я же заканчиваю еле слышно:

– Хочу моего. Только моего.

Несколько секунд мы смотрим друг другу в глаза, и я чувствую, как в синем океане тает лед. Вздохнув тяжело, Сережа заключает мое лицо в ладони. И легонечко касается моих губ своими.

– Знаю, маленькая, – отзывается с ласковой хрипотцой, превращаясь из жесткого мужика-доминанта в моего любимого мужчину. По коже от его слов бегут колкие мурашки, внутри же горько – сладко сжимается, когда он продолжает. – Знаю, что тебе тяжело. Прости, что давлю и веду себя, как скотина. Просто по-другому не умею, Настюш. Не научился за сорок лет, да и надобности не было. Хреновое, конечно, оправдание. Я бы пообещал, что исправлюсь, будь мне лет восемнадцать. Но в сорокет – это из разряда сказок, малышка. А я, если и могу быть сказочным персом, то только в качестве какой-нибудь тварюги, которую по – хорошему надо слать на х*й. Но мы же с тобой уже это проходили, да?

Он замолкает и начинает медленно покрывать мое лицо короткими поцелуями, а я задыхаюсь от подступивших слез. Его нежность рвет меня на ошметки, плавит, растворяет в себе, словно сахар в горячем, терпком экспрессо.

– Шш. Не плачь, моя девочка, – собирает он губами соль с моих щек, спускаясь все ниже и ниже, продолжая сводить с ума ласковым шепотом. – Всё будет… Только дай время.

– Не хочу тебя ни с кем делить, – нахожу где-то силы озвучить свои страхи, едва сдерживая стон, прогибаясь под ним, когда он проводит языком вниз по шее, потираясь об мою промежность членом.

– Ты ни с кем не будешь меня делить, – заверяет жарким шепотом. И мне так хочется верить ему. Так хочется…

– Пообещай, – прошу, отвечая на его голодный поцелуй.

– Обещаю, – выдыхает он в губы и окончательно ломает мое сопротивление. – Мне нужна только ты, Настюш.

Если для того, чтобы отбросить все сомнения и существовала какая-то волшебная фраза, то это была именно она.

Обхватив ногами крепкие бедра, заключаю колючие щеки в ладони. Впиваюсь в жадный Долговский рот и всасываю его разбитую губу. На языке разливается соленый вкус его крови, и я просто дурею.

Это так вкусно. Так остро. Дико.

Чуть ли не мурчу от удовольствия и приподнимаю бедра навстречу коротким толчкам. От соприкосновения с напряжённым членом, у меня между ног сладко сжимается и пульсирует.

 Я теку от одной мысли, что этот взрослый, крутой мужик, у которого была куча разных баб, хочет именно меня; что я – та самая. Меня это заводит до дрожи.

Втягиваю судорожно воздух, когда он перехватывает инициативу: зарывается пальцами в мои волосы и сжимает в кулаке, заставляя запрокинуть голову назад.

В затылке разливается остро-сладкая боль, а по коже, словно бусинки с порванной нитки, рассыпаются мурашки, которые Серёжа медленно собирает кончиком языка.

Меня трясёт, впиваюсь своими лавандовыми «стилетами» в широкие, мускулистые плечи, и с нажимом провожу, собирая ткань футболки в такт движению языка, скользящего вверх к линии челюсти, которую в следующее мгновение Долгов жестко прикусывает, стоит только надавить ногтями сильнее, оставляя свой след, по – животному метя свою территорию.

Знаю, это так по – сучьи, но мне сейчас совершенно наплевать, что мои художества увидит Лариса. Пусть видит и знает. Пусть скандалит, подаёт на развод, а главное – не спит с моим мужчиной.

–Маленькая собственница, – все поняв, усмехается Серёжа.

–Не нравится? Жена не должна увидеть? – бросаю с вызовом, глядя в насмешливые глаза и дразняще, со вкусом облизываю свои губы.

Они у меня «рабочие», как любят говорить мужики, поэтому я знаю, что в эту минуту не выгляжу глупо или смешно, давя из себя секс. Хотя мне ужасно неловко. Но голод, сменяющий насмешку, в горячем взгляде придаёт уверенности, как и хрипловатое предупреждение:

– Доиграешься.

– По-моему, я уже давно проиграла, – парирую, провокационно скользя ноготком указательного пальца по его щетине. И преодолевая стеснительность, и боль в затылке, тянусь к шее. Провожу носом, втягивая терпкий, мужской запах, а после всасываю горьковатую кожу, оставляя на ней небольшой кровоподтек. – Ты мой, – выдыхаю ему на ухо, изо всех сил стараясь не покраснеть от смущения. – Так и передай жене, если потребует объяснений.

У Долгова вырывается смешок.

– Стерва ты, Настюш, –  покачав головой, стягивает он еще сильнее мои волосы, заставляя снова лечь на диван.

– Ну, тебе же нравится, – шепчу с дразнящей улыбкой, и раздвинув ноги шире, сама подаюсь навстречу его члену.  Долгов ухмыляется и, прикусив мою губу, целует.

Сплетаемся языками и просто слетаем с катушек: ласкаемся лихорадочно, дико, задыхаясь от желания. Сережа вжимает меня в диван всем своим весом, отчего голова идет кругом, а перед глазами пляшут разноцветные точки, но сейчас я готова умереть под моим мужчиной, лишь бы только он продолжал.

Я пытаюсь быть с ним на равных, толкаюсь языком ему навстречу, посасываю губы, но не выдерживаю напора и просто позволяю оттрахать мой рот.  Что Долгов и делает, вылизывая его с таким наслаждением и смаком, что у меня трусы становятся насквозь мокрыми. Сосу его язык, как ненормальная, выгибаюсь навстречу, постанывая от каждого движения, и едва не срываюсь на скулеж. Меня ломает, тело горит огнем.

Я так хочу этого мужика, что забываю про всякое смущение и страх.  Мне уже даже плевать на боль, кровь и прочие страшилки для девственниц, просто пусть трахнет.

Словно услышав мои обезумившие мысли, Серёжа отрывается от меня. Смотрит на мои зацелованные губы диким взглядом и кажется, еще больше дуреет.

– Рот открой, – надавив на мою нижнюю губу большим пальцем, требует он. И когда я послушно открываю, окунает в него палец, скользя по языку шершавой подушечкой, собирая слюну, а после грубо размазывает ее по моим губам, вызывая у меня дрожь. – Оближи, – заменяет он большой палец на указательный и средний.

Старательно провожу языком между ними, обильно смачивая, и не отрываясь, смотрю в горящие похотью глаза.

Она такая вкусная эта похоть, такая пьянящая, что я окончательно теряю разум.

Обхватываю губами его пальцы и, забыв про всякий стыд, начинаю не просто дразнить, а жадно посасывать, не скрывая, что получаю от этого удовольствие.

–Нравится сосать, Настюш? – спрашивает он, проталкивая пальцы глубже, нажимая на корень языка. Я давлюсь и на панике перехватываю его руку, чтобы удержать. Слезы обжигают глаза, а между ног разливается горячая волна.

Будто зная об этом, Серёжа довольно ухмыляется, вытаскивает пальцы из моего рта, и впившись в него жалящим поцелуем, ныряет рукой под резинку моих штанов и трусов. У меня вырывается стон, когда он проводит влажными от слюны пальцами по набухшему, пульсирующему в ожидании его прикосновений, клитору.

– Какая мокренькая… Так сильно хочешь, да? – размазывая смазку по складкам, приговаривает он, лаская меня круговыми движениями.

– Хочу, – признаюсь с тихим стоном, когда он проникает в меня.

– И что моя сладкая девочка хочет? – мазнув языком по моим губам, начинает он дразнить. Но я уже настолько возбуждена, что для меня это нестерпимая мука, поэтому обезумевшим от желания шепотом рублю правду, бесстыже насаживаясь на осторожно двигающиеся во мне пальцы:

– Тебя хочу, Долгов. Твой член… Чтобы оттрахал, вы*бал.

От собственной пошлости между ног горячей патокой растекается остро – сладкое возбуждение. Оказывается, это так одуряюще вкусно признаваться своему мужчине в грязных желаниях. Обнажаться перед ним абсолютно, до самых потаенных глубин.

Однако, я тут же жалею об этом, когда Сережа на мгновение замирает. Видимо, охренев от таких заявочек.

Мне становится страшно и не по себе. Я боюсь, что он снова, как летом, грубо отреагирует на мою откровенность и заставит стыдиться саму себя: своих глупых, доверчивых порывов.

Господи, и зачем я только ляпнула эту похабщину?! Что за дура такая необучаемая?! Знаю ведь, что нельзя быть настолько открытой, нельзя выбиваться из привычного образа. Хорошие девочки так не говорят.

Правда, где теперь я, а где хорошие девочки?

Уж точно не с раздвинутыми ногами под женатыми мужиками старше их вдвое.

Сглатываю тяжело, и прикусив губу, все же хочу дать заднюю, перевести все в шутку, но встретившись с плотоядным, голодным взглядом, понимаю, что Долгову нравится. Нравится, как я отзываюсь на его прикосновения, как влажно и горячо пульсирует у меня между ног. Нравится, что я такая…

– Бесстыжая девчонка, – с усмешкой тянет он, – наказать бы твой грязный ротик за такие словечки.

Я краснею и судорожно втягиваю воздух, когда его пальцы выскальзывают из меня и начинают медленно поглаживать клитор. Ласкать так умело и нежно, что хочется стонать в голос от прошивающего насквозь удовольствия.

– Накажи, – не произнося ни звука, прошу одними губами, прикрывая глаза от накатившей, жаркой волны наслаждения и пекущего щеки стыда.

Да, мне до ужаса стыдно, но я настолько возбуждена, что не могу сдерживаться. Особенно, когда он так жадно смотрит, считывая кайф с моего лица.

– Классно тебе, Настюш? – шепчет хрипло, ускоряя темп, присоединяя еще два пальца, растягивая меня так, что становится даже больно. Но эта боль приятная, вызывающая еще больше удовольствия.

– Да, – выгибаюсь со стоном, сгорая от нетерпения. Мне мало его пальцев, хочу его всего. Я уже не просто готова, я отчаянно теку на широкую ладонь. Между ног так хлюпает от каждого проникновения, что я не выдерживаю и срываюсь на мольбу. – Пожалуйста, Серёж…

– Шш, сейчас, маленькая, – обжигая губы горячим дыханием, обещает Долгов, замедляя темп, растирая мою влагу по кругу. Он, будто загипнотизированный смотрит, как я задыхаюсь от нарастающего наслаждения, и медленно проводит по своим губам языком, в предвкушении облизываясь на меня оголодавшей зверюгой. Это так сексуально, что у меня пальцы поджимаются на ногах, а низ живота тянет до слез от нестерпимой потребности в нем.

Словно почувствовав, что моя агония достигла апогея, Серёжа прекращает свои дразнящие ласки. Последний раз мазнув по клитору, вызывая сноп обжигающих искр у меня под кожей, вытаскивает руку и целует меня.

Так сладко, так чувственно целует. До головокружения.

Я даже не замечаю, как он поднимает меня с дивана, как, не разрывая поцелуя, ведёт в спальню, пока в ноги не упирается царга широкой кровати. Потеряв равновесие, но изловчившись не упасть, усаживаюсь на стеганное покрывало сливочного цвета, но не успеваю даже сориентироваться, как Серёжа снимает с меня толстовку.

После тёплого флиса воздух в комнате кажется прохладным, кожа покрывается мурашками, а соски твердеют. Но обхватить себя за плечи и прикрыться мне хочется вовсе не из-за температуры.

Почему – то вдруг накатывает стеснение и неуверенность. Я никогда не загонялась на тему размера груди, но сейчас, вспомнив ту модельку с её буферами, и что у Ларисы, несмотря на худобу, тоже грудь большая, хочется спрятать свою скромную «двойку». Но Серёжа не позволяет идиотским мыслям завладеть мной. Коснувшись моего подбородка, заставляет поднять на себя взгляд. И погладив меня по щеке, шепчет охрипшим голосом:

– Ты нереально красивая, Сластён.

Его ласкающий «хочу тебя» взгляд вкупе с этими словами наполняют меня восторгом и в то же время смущением. Кровь приливает к щекам, и я забываю о холоде. А когда он снимает с себя футболку, и вовсе становится жарко.

Вот кто, действительно, красив: широченные плечи, сильные, накаченные руки со вздувшимися на предплечьях венами, мощные грудные мышцы, никакой кошмарной, густой поросли и, наконец, чётко-очерченные кубики пресса, манящие провести по ним языком.

Не видя причин, отказывать себе, смотрю Долгову в глаза и, преодолевая робость, провожу ладонями по его торсу, а после начинаю медленно покрывать поцелуями, спускаясь все ниже и ниже, пока не дохожу до резинки штанов.

Прикусив губу в нерешительности, снова поднимаю взгляд. Кажется, я исчерпала весь запас своей смелости, чтобы проявлять теперь инициативу. Да и воспоминания о той позорной попытке сделать минет все ещё живы.

К счастью, Сережа, как обычно, понимает мои страхи без слов. Развязывает завязки и приспускает штаны вместе с трусами ровно настолько, чтобы высвободить член.

Я перестаю дышать, будто перед прыжком в воду. На мгновение даже становится страшно. Хочется, как маленькой девочке зажмуриться, но все же любопытство пересиливает.

Какой он у него? Кроме Ильи и порно-актеров сравнить мне не с кем.

Впрочем, даже без сравнительного анализа становится понятно, он у Долгова большой: длинный, с крупной, темно-розовой головкой, перевитый тугими венами и такой толстый в диаметре, что мамины подружки наверняка продали бы за него душу, ибо все единодушно утверждали, что в размере члена важна не длина, а толщина. Ну, конечно, при условии, что этот член не меньше пятнадцати сантиметров.

У Серёженьки явно больше, и я совершенно не представляю, как вся эта "красота" поместиться во мне. Пожалуй, самое время начинать настраивать себя на море крови и дикую боль. Однако вместо страха, я совершенно иррационально возбуждаюсь ещё больше. Чувствую терпкий, какой-то совершенно специфичный, но, тем не менее, приятный запах, и рот наполняется слюной.

Наверное, я какая-то неправильная девственница, но я хочу взять его член в рот: облизать от головки до основания и сосать, пока не кончит, а после проглотить все до последней капли. Будь я опытней или хотя бы посмелее, так и сделала бы, но я ни то и ни другое.

Всё, на что меня хватает – это протянуть руку и обхватить дрожащими от волнения пальцами твёрдый, словно камень, ствол.

Он такой горячий, гладкий и в тоже время нежный наощупь. Провожу ладонью вниз и слышу, как Долгов втягивает сквозь стиснутые зубы воздух, а меня, будто двести двадцать прошибает от понимания, что ему нравится.

Слегка приободрённая такой реакцией, устраиваюсь поудобнее: развожу ноги шире, подаюсь вперёд, прогибаюсь в спине, чтобы вид сверху был как можно более сексуальный, и начинаю несмело дрочить Долгову, стесняясь поднять глаза.

Одно дело заниматься таким в кромешной темноте палатки, отгородившись от происходящего своими мыслями, а другое – вот так, хоть и при мягком, ночном, но все же освещении, и не абы кому, а любимому мужчине, от которого все внутри обмирает и у которого опыта столько, что я даже боюсь представить, что он думает о моих неумелых попытках приласкать его.

Судя по тому, как через пару минут он обхватывает мою руку своей и, заставив крепче сжать член, начинает направлять меня, вряд ли он оценивает мои навыки высоко.

– На меня смотри, – прежде, чем успеваю накрутить себя, сгребает он пятерней мои волосы на затылке и заставляет запрокинуть голову.

Встречаемся взглядами, и меня затягивает в его потемневшие от похоти глаза. Во рту мгновенно пересыхает, а низ живота сводит горячей, сладкой судорогой. Я смотрю на Долгова, и мысли путаются. Он сводит меня с ума, когда так загнанно дышит и загоняет короткими толчками член в мой кулак.