Совершенство

От осознания того, что ему чудом удалось разминуться с недоброжелателем, – а в том, что это был именно недоброжелатель, Эйдан не сомневался, – полярник ощутил ужас! Тот факт, что преследователь не тронул ничего в машине и не стал дожидаться хозяина, говорил о том, что он жаждет догнать Эйдана, а не дождаться, – и самое страшное, что в этой долбанной ледяной пустыне его не интересует вездеход, – его интересует сам человек! «К чёрту тюленей! К чёрту пляж! Не поеду! Не поеду!.. Скажу, что ледником всех размазало, берег совсем пустой… Надо возвращаться на базу! А если здесь орудует шайка одичавших свихнувшихся инуитов, которые не прочь отведать не только медвежатины?»

Эйдана затрясло от мысли что кто-то устроил за ним охоту, что преследователей может оказаться несколько и они могут наблюдать за ним из темноты. Спохватившись, полярник выключил наружное освещение и с колотящимся сердцем прильнул к стеклу. Света ярких и многочисленных звёзд едва хватало, чтобы различать призрачные очертания снежных гор, с которых ветер то и дело срывал кружевные вуали. Эйдан торопливо вырвал из-под сидения оставленное Ломаком полотенце (что-то звякнуло о метал под креслом), свернул ткань и накрыл ею приборную панель, полностью растворившись в темноте кабины. Под трескучее урчание двигателя, он обдумывал своё положение, как вдруг, где-то далеко впереди, на долю секунды, мелькнул слабый красный огонёк.

От неожиданности Эйдан вскрикнул, и рывком притянул к себе карабин. Сердце бешено колотилось, разгоняя застывшую кровь. Осмотр заснеженного пейзажа через оптический прицел ничего не дал, а уже через пару минут Эйдан не был уверен, что ему не померещилось. Немного успокоившись и убирая винтовку, он вновь боковым зрением заметил слабый далёкий всполох света. И опять прильнув к прицелу карабина, он затаил дыхание, вглядываясь в темноту. И снова ничего кроме синих да седых загривков на фоне угасающего горизонта видно не было. Эйдан положил карабин себе на колени и тронул переключатель передач. Настораживало то, что виденные им блики появлялись в том же направлении, куда он уходил утром на лыжах, и куда вела цепь следов таинственного преследователя.

Проверив запертые изнутри двери, Эйдан пустил вездеход по своей же лыжне. На секунду приподняв полотенце и взглянув на расходомер, он прикинул остаток топлива в баке – боковой ветер тут же накинулся на вездеход, словно пытаясь развернуть человека и машину обратно. Передвигаться без включённых прожекторов оказалось неудобно, и, хотя в свете далёких звёзд канувшие в темноту следы всё ещё виднелись, – их усердно и быстро стирал ветер.

Перевалив за пологий подъём, Эйдан остановил машину и несколько минут осматривал местность пользуясь высотой. Ожидания не оправдались и на этот раз: никаких блуждающих огней он не заметил. Пустив машину вперёд, Эйдан съехал с высокой заструги и по своим же, едва различимым следам, покатил вперёд. Он миновал высокий ропак в виде трезубца и сразу узнал место, которое оставил позади днём. Впереди, как он помнил, его ожидала гряда торосов, которую он обходил с севера…

Прямо по курсу в темноте коротко вздрогнул слабый огонёк! Это было так неожиданно, что Эйдан со всей силы вдавил педаль тормоза. Вездеход клюнул носом и замер. Перед машиной кто-то находился, не далее, чем в ста футах. Очертания кособокой человеческой фигуры явственно проступали на фоне бледных снегов. Незнакомец не двигался, стоя как раз на проложенной ещё утром лыжне. Всей грудью ощущая колотящееся сердце, Эйдан сжал рукой карабин и медленно потянулся к тумблеру наружного освещения.

В ярком свете прожектора стоял мертвец! То, что перед собой полярник видит мёртвого человека, Эйдан нисколько не сомневался – и от этого осознания становилось только страшнее. Ветер трепал обрывки тряпья, прикрывавшего иссушенное выбеленное (в свете прожекторов) тело, покрытое страшными глубокими ранами, в которых без труда угадывались медвежьи когти и зубы. Большая часть шеи мертвеца, его подбородок и правая щека лишились кожи и демонстрировали обнажённые сухожилия, связки, а также страшный оскал сомкнутых зубов. Левая нога покойника выглядела изуродованной особенно сильно, и от бедра книзу почти не имела плоти – она то и оказалась босой. На плечах, подобно ободранному воротнику виднелись остатки оранжевой ткани, и когда в её складках коротко вздрогнул едва заметный огонёк, Эйдан понял, что это светоотражающий маячок спасательного жилета, а он видит перед собой утонувшего моряка.

Оцепенение не отпустило даже тогда, когда мертвец двинулся навстречу. Страх оказался настолько всепоглощающим, что Эйдан не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. С распахнутыми глазами он следил, как утопленник приближается, как вертит истерзанной головой, словно принюхивается, и разевает дырявый рот. Лишённые пальцев кисти обоих рук двигаются перед мёртвым лицом словно пытаются загородить глаза от прожектора. На свету стала видна разорванная кожа на голове мертвеца, ломтями свисавшая вместе с волосами, а также затянутые бельмами страшные глаза, невыносимый взгляд которых остановился на тёмной кабине вездехода.

Именно этот «взгляд» вымерзших глаз вывел Эйдана из коматозного состояния – полярник нечеловечески закричал и резко вдавил педаль газа. Машина рванулась вперёд, подмяла под себя утопленника и с лёгкостью его переехала.

Эйдан убрал ногу с педали лишь спустя минуту; он всё ещё сжимал руль и смотрел перед собой. В ушах стоял глухой звук ударов о плоское днище вездехода, а перед глазами всё ещё мелькал исчезающий под коротким капотом скальп мертвеца.

– Не бывает! Не бывает! Не бывает!.. – твердил Эйдан исступленно, таращась в тёмное лобовое стекло. Насмерть перепуганное сознание безрезультатно стучало в дверь напрочь забаррикадировавшейся памяти в попытке вспомнить местное название бродивших в округе мертвецов из фольклора инуитов. – Не бывает! Такого же не бывает!.. Так сказал Ломак! Он так сказал!

Словно спиной чувствуя угрозу, полярник развернул вездеход кругом, и подвывая, впился глазами за пределы прожектора: там, за стеной света, находилось то, во что отказывался верить разум человека! Разогнанное увиденным воображение, рисовало жуткий образ утопленника, который заживо поедает белого медведя пока тот беспомощно рвёт мёртвую плоть, в попытке выйти из схватки победителем… Это именно «босоногий» так напугал и согнал с пляжа тюленей, это он ходил и разрывал раненных животных на берегу, а позже, когда на пляж пришли привлечённые грохотом ледника и запахом крови медведи, расправился и сними! Это он бродит в округе в поисках новой добычи и ему всё равно сколь силён противник!

На широкий укатанный след вездехода в свет прожекторов вышел мертвец. Двигался он небыстро и в раскачку, однако всё проворнее с каждым шагом. Сломанная тяжёлой машиной нога застревала в примятом снегу и резко разворачивала мёртвого моряка; он взмахивал рукой, вскидывал израненную голову в направлении полярника и с каждым разом проделывал всё это быстрей и быстрей. Из его грудины торчало несколько сломанных рёбер, а подёрнутые посмертной плёнкой глаза смотрели в яркие огни прожектора, за которым прятался живой человек…

Грохот одиночного выстрела резко пронзил ночную стужу. В оптический прицел Эйдан видел, как пуля вышибает из искалеченной груди часть замёрзшей плоти, оставляя дыру в костях. На долю секунды мертвец споткнулся и осел в снег, однако тут же поднялся и бросился к машине с ужасающим проворством. Эйдан дал затяжную очередь от плеча не целясь, успев заметить сквозь пороховое облако срезанного очередью мёртвого моряка.

– Не бывает!.. – потрясённый шёпот полярника утонул в дробном эхе выстрелов. – Не бывает! Не бывает!

Нечто немыслимое и непостижимое восстало из снега и кинулось к вездеходу, не издав ни звука… Вскинув прицел, Эйдан едва успел поймать цель, и вне себя от ужаса, прижал пальцем спусковой крючок. Сквозь увеличительные стёкла он увидел, как от головы утопленника отлетает часть черепа и волос, как мертвец теряет опору под ногами, делает по инерции несколько шагов и падает ничком в снег.

Эйдан стоял на широком траке вездехода, всё ещё прижимая карабин к плечу, и потрясённо таращился в линзу прицела. Его прыгавшие губы повторяли пустые слова, будто они были в силах что-либо изменить: «Не бывает! Не бывает! Не бывает!» Сквозь пороховой муар и запотевшую линзу, он с замершим сердцем смотрел на неподвижно лежавшее тело. Отрывисто глотая холодный воздух, не в силах унять дрожь в руках, Эйдан на секунду зажмурился, а когда открыл глаза снова с силой натянул пальцем спусковой крючок – и держал его до тех пор, пока карабин не перестал содрогаться от выстрелов, пока не зашёлся сухим стрекотом опустевшего магазина!

Сев в кабину машины, оглушённый Эйдан положил оружие на колени – горячий ствол карабина ощущался даже через плотную ткань. Невнятно шепча, полярник сжал дрожавшими пальцами руль. Эйдан покатил вперёд на малой скорости, неотрывно следя за грудой изрешечённой плоти.

Подъехав к утопленнику на близкое расстояние, парень приподнялся и уткнулся лицом в лобовое стекло. Тело мертвеца лежало ничком, демонстрируя размётанные осколки черепа, волос и оставшейся одежды. Вокруг раздробленной и почти оторванной головы снег окрасился чем-то чёрным, превратившись в безобразную кляксу на фоне синей ночной скатерти. В свете прожекторов, клякса слабо мерцала слабыми электрическими всполохами – так казалось со стороны.

Эйдан рухнул в водительское кресло и попытался спрятать в карманы трясущиеся руки.

– Разрушение мозга… – прошептал он потрясённо, с трудом выговаривая слова. – Оно его остановило! Как и собаку!.. Ломак ранил… он тогда только ранил, а Корхарт убил! Ломак ранил, только ранил! Корхарт попал в голову!.. – Эйдан с вытаращенными глазами, сидел в кресле и раскачивался в такт собственным противоречивым мыслям. – Это всё на самом деле! Это происходит – он ожил! Мертвец ожил! Но как же это, как это может быть? Что я им скажу, мне же не поверят! Ломак не поверит!.. Он сказал, что не может быть!.. К-к-кивит-т-токи… мать твою! Это всё суеверия… суеверия, просто суеверия, он сказал!..

С трудом справившись с истерикой, полярник несколько минут сидел не сводя глаз с нелепой кучи одежды из которой торчали сломанные рёбра, руки и ноги. Ридз ловил сбившееся дыхание, отгонял чувство тошноты и несколько раз клал трясущиеся руки на руль. Наконец, тронув переключатель передач, Эйдан направил машину вперёд, опасливо огибая мертвеца, провожая тело взглядом через боковое окно. Спустя пару минут, прямо по курсу между широких следов гусениц, он увидел присыпанную снегом оранжевую ткань. Спрыгнув на снег и боязливо озираясь, Эйдан поднял остатки спасательного жилета с частью уцелевшего световозвращателя. Развернув побуревшую от старой крови ткань (медвежьей крови, мать твою!) и сделав шаг под свет прожекторов, он увидел едва сохранившееся название судна «Креспаль Меддинна».

***

Чайки. Они кричат как малые дети – очень похожий крик. К нему привыкаешь и перестаёшь обращать внимание. Праздно провожаешь взглядом очередную птицу над водой, орущую и скользящую в невидимом потоке воздуха. Чайки топчутся у самой кромки волн, – то рыщут в морской пене, то тревожно взлетают с коротким подскоком; висят неподвижно у края пристани широко расставив крылья и вертят головами. Они скучны и шумны. Вдруг, совершенно случайно ты замечаешь в пролетающей птице нечто необычное, но повернув голову ей в след, не можешь сосредоточится и понять, что именно привлекло твоё внимание. Ты теряешь чайку из вида, как только она смешивается в воздухе с сородичами – ты и интерес к ней теряешь. Идёшь дальше. Спустя пару минут очередная птица проплывает мимо и на грани периферии ты понимаешь, что это именно та птица, которую ты пытался отследить взглядом ранее. Фокус: глаза цепляются за беглянку, а мозг с неимоверной быстротой сопоставляет объект преследования на предмет отличий от других птиц. Вот оно – у чайки всего одна лапа! Она нелепо отвисла вниз, безвольно раскачивается в такт взмахам крыльев и портит законченный облик птицы в полёте. Ты выцеливаешь покалеченную чайку сколько можешь, однако она снова мешается со своими родственниками, парящими над водой. Продолжаешь свой путь, однако ненароком провожаешь каждую пролетающей мимо птицу. Раз, другой… Вот она!.. Качает крыльями удаляясь, а под тельцем болтается одна единственная лапка, которая напоминает веточку. Следишь за птицей пристально, не спуская глаз; отмечаешь её витиеватый полёт, пологий и короткий разворот и пролёт мимо… В этот момент в голову приходит мысль о том, что птица с таким увечьем не может сесть ни на воду, ни на песок – она обречена летать по кругу, чему, собственно, ты и являешься свидетелем. Что ж, тебе пора уходить – в залив наталкиваются тяжёлые грозовые горы, застилают небо над головой и вот-вот скроют солнце, – а ты всё ещё ходишь вдоль берега и прыгаешь взглядом от птицы к птице. Ищешь глазами ту самую чайку, которая вынуждена описывать круги над водой, на которую она никогда не сможет сесть – во всяком случае ты так думаешь. Ты об этом думаешь, покидая пристань. Ты об этом думаешь спустя годы, оказавшись снова у моря. Ты снова ищешь глазами ту самую чайку…

Возвышаясь среди потрёпанной мебели тесной комнаты Эйдана Ридза, начальник станции чувствовал себя неуютно, неуклюже топтался у двери, воровато осматривал стены и углы. Наконец решившись, Ломак шагнул к кровати и, припав на колено, заглянул под свисавшее одеяло. Кроме пары скомканных носков, промасленных почерневших перчаток, покосившейся стопки книг и высохшего дезодоранта, мужчина ничего не нашёл. Зато под матрасом обнаружился помятый журнал с порнографическими снимками, от вида которого, Ломак залился краской, но вовсе не от содержания страниц – Ивлину стало стыдно за свой обыск. Обнаружив у молодого полярника припрятанный журнал, начальник на мгновение ощутил себя дрянным отцом, рыскавшем в вещах сына-подростка. Просто подождал, когда мальчишки не будет дома и учинил досмотр! Сбагрил или дал возможность уйти… От чего? От чего уйти? Ломак не хотел этих расспросов, он боялся отвечать на них; боялся вступать в дискуссию с самим собой и ненавидел того урода, который поселился в голове относительно недавно, который проклинал Ивлина за отпущенного в одиночестве Ридза. «Ты дал уйти ему, старый поц! – негодовал мерзкий голос из темноты собственных помыслов. – Ты снова хочешь всё испортить? Ты думаешь, что даришь им шанс? Ты правда не понимаешь, что лишаешь шанса себя? Шанса остаться в живых и вернуться домой! Идиот, какой же ты идиот! Мне снова всё исправлять – за тобой исправлять! Иди в комнату салаги и поищи что-нибудь, что может тебя скомпрометировать, поможет в чём-нибудь заподозрить или разоблачить… Если парнишка не врёт и действительно собирает материал для романа – он должен делать какие-то пометки и записи – необходимо их отыскать!»

В выдвижном ящике стола нашлась компактная записная книжка с номерами телефонов, а также с многочисленными и неумелыми, хотя и точными, зарисовками различных кораблей на фоне очертаний скалистых берегов. «Айсберги», – догадался начальник, так как практически у каждого из изображений имелась подпись с именем «ледяного скитальца» – кстати, это прозвище так же числилось среди рисунков. Имелась ещё обветшалого вида тетрадь, в которую молодой полярник так же делал не связанные с реальностью зарисовки, отображавшие то чьи-то неузнаваемые искажённые лица, то комичные и гротескные сцены расправы над какими-то людьми, среди которых была даже обнажённая женщина. Так же имелись разрозненные записи с датами их написания, в которых, в основном, кроме таявшего в последние месяцы веса молодого полярника и неказистых рифм грубых стихов, ничего не было. Салага изнывал от ожидания и неопределённости, впрочем, как и все заложники ситуации – Ломак словно физически чувствовал тоску молодого человека, его уныние. Быстро пролистав тетрадь до конца, Ивлин задержался взглядом на коротких строках, пронизанных отчаянием и записанных беглым почерком, очевидно, незадолго до отбытия Эйдана в бухту Макаллена:

«Мы хлеб воруем друг у друга,

В глаза не смотрим – смотрим в спину,

Луны дождёмся полной круга…

Ты превратишься в крысу, а я в псину».

Ломак несколько раз перечитал острые, как бритва, строки и встретился с собственным отражением в зеркале – отвратительная ритуальная маска палача, уже взошедшего на эшафот.

– Ты превратишься в крысу… – повторил он не своим голосом и ужаснулся тому человеку, который произнёс эти слова.

Свой обыск с пристрастием, начальник продолжил с потаённым чувством разоблачения, будто на страницах тетради молодой полярник явно догадывался кто есть кто. «В крысу… ты превратишься в крысу!» – всё повторял про себя Ломак, роясь в чужом шкафу. В прикроватной тумбочке Ивлин нашёл компактный альбом, а в нём пару десятков, вероятно, семейных фотографий Эйдана Ридза: несколько фото миловидной девушки, пара фотографий строгой женщины и наибольшее количество карточек подтянутого мужчины – судя по выправке и стрижке отставного военного. Окинув внимательным взглядом тщательно изученную комнату и найденные вещи, начальник никак не мог отделаться от мысли, что находится в убежище беглеца, наскоро отправившегося на край света.

– У него ничего нет, – промолвил Ломак тихо и со злостью, адресуя свои слова тому «пауку под лестницей».

Тот и впрямь появился, явив из тени сознания крючковатый нос. Ломак всячески не хотел отождествлять себя с гнусным «незнакомцем» даже оставаясь наедине со своими мыслями.

«Это лишь доказывает, что паренёк что-то скрывает, – так должно быть шуршат крупинки в песочных часах, отмеряя время. – Я бы на твоём месте поискал ещё. Ты совершил глупость, отпустив салагу, не соверши ещё одной накануне… накануне».

– Ну, скажи! Скажи это слово, тварь! – Ломак бросился к зеркалу, и вонзил обезумевший взгляд в отражение. «Покажись! – требовали его глаза, – Покажись мне!»

«Когда тебя спасут, – подал вкрадчиво голос „паук“ из-под лестницы, – а ведь мы не сомневаемся в этом, не так ли? Так вот, когда это произойдёт, нам необходимо доказательство непричастности к гибели этих двоих. Ты же не хочешь, чтобы тебя нарекли „людоедом“, когда спасатели не обнаружат на станции никого кроме тебя – таков ведь план! А ты действуешь не по плану! Не по плану! Ты его отпустил, и рискуешь остаться без вездехода и алиби! Что ты ответишь, когда тебя спросят про второго? Что ты ответишь, когда нас спасут?»

– Надеюсь, что спасут только меня! – пролаял Ломак, сжав кулаки, и направился к двери. Обернувшись, он искоса глянул в зеркало, но только так, чтобы не встречаться с собственным отражением взглядом. – А ты, гнида, останешься здесь!

Забинтованный спящий Корхарт походил на обрубок берёзы, нелепым образом оказавшийся в постели Рона. Ивлин изучал израненного забинтованного друга сквозь притворённую дверь, не входя в комнату. Тяжёлый взгляд начальника сначала ощупал серое худое лицо Рона, его неряшливую бороду, жалкие усы, затем сполз на едва заметно вздымавшуюся грудь, накрытую одеялом и овчиной. Из-под шкуры виднелась сжатая в кулак рука Корхарта с побелевшими костяшками – создавалось впечатление, что полярник испытывает боль даже во сне. От этой мысли Ломак тряхнул головой и внезапно заметил полуоткрытые глаза друга, за которыми тот молча прятал мученический взгляд. Какое-то время мужчины смотрели друг другу в глаза, но не выдержав «схватки», начальник глянул себе под ноги, а когда поднял глаза, Корхарт уже уснул или делал вид, что спит.

Направляясь в комнату связи, Ломак замер у двери кладовой и машинально тронул ручку. Ему не требовалось заходить в тесное помещение, чтобы освежить в памяти образ роковой склянки с подзабытым, за долгие года, названием реагента, который, – как он считал всё это время, – давным-давно не выпускается и успешно заменён более совершенным и безопасным аналогом. Так он считал всё это время… «Кто-то из смены Макгрегора, – твердил он себе в тот вечер, когда случайно заметил склянку на полке. – Раньше банки не было! Кто-то из его смены притащил банку сюда!.. Это же яд, мать его, яд! И он не выводится… нет, не так, – он не обнаруживается в теле! Да, чёрт возьми, именно так! Я точно это знаю!» Пожалуй, именно в тот момент где-то в глубине сознания распрямилось нечто, рождённое вскоре после обрыва связи, забитое плетьми морали и палками совести. Невзирая на побои (а Ивлин лупил чудовище изо всех сил, – а в тот момент даже ожесточённей прежнего), страшный тёмный обитатель сознания негромко сказал, что знает способ, как спасти жизнь им обоим…

Ивлин беспомощно оглянулся, будто дверь тянула человека магнитом, и старательно отёр руку о штаны. В ладони снова вспыхнул недавний фантомный зуд: высыпанное из склянки на ладонь вещество жгло сознание огнём – сомнений быть не могло! Кто-то из работников станции по незнанию, приволок на базу смертельный яд!

Тягучий тихий вечер поглотил, опоив начальника станции тяжёлым ожиданием и потаёнными мыслями. Горький табачный дым сбился под потолком комнаты в плотный недвижимый туман. Ломак тяжёлым взглядом всматривался в сизую трясину над головой, изредка взмахивал рукой в попытке разогнать пелену. Всё ещё тлевшая в сжатых губах сигарета практически догорела и опасно приблизилась раскалённым огоньком к отросшим усам Ивлина, однако мужчина, казалось, этого даже не замечал. Хмельной взгляд полярника карабкался в табачных клубах всё выше и выше, явно боясь сорваться вниз и разбиться о безвыходность.

– …На что же они спорили? – Ломак требовательно осмотрел неподвижный дым, и его рука потянулась к опустевшему стакану. – На девку! Кажется… Райлли всегда спорил на девок или на выпивку! Клыкастый Джо и Смит тогда здорово опозорились, подняв скандал после пари…

Ломак покосился затравленным взглядом сквозь коридор на дверь, за которой, как он знал, среди полок с реагентами и реактивами стояла (это она! это она!) склянка с яркой наклейкой в виде восклицательного знака, замысловатым названием вещества (по виду сильно похожим на соль мелкого помола) и инструкцией-предостережением на чёрной крышке с сдвижным дозатором. Взгляд мужчины на какое-то время обрёл опору в виде потёртой дверной ручки, а на лбу выступил пот.

«Представляешь, это дерьмо идеальное средство для маньяка! – одурманенная память всё же откопала подзабытое лицо Риты Эпплбаум – некрасивой и когда-то безнадёжно влюблённой в Ивлина сокурсницы с острым подбородком и огромными очками в черепахой оправе. – Мой Папс, – она всегда говорила именно „Папс“, чуть растягивая тонкогубый рот в презрительной ухмылке, – работает криминалистом судебной экспертизы… Так вот, я как-то раз оставила конспект открытым на столе и Папс заметил мои записи несмотря на то, что был изрядно пьян и расстроен очередным проигрышем „Дельфинов“. Он спросил насчёт препарата, и я ответила, что с помощью него можно определить содержание ртути, солей в составе льда, не прибегая к разморозке кернов. Папс нахмурился и спросил – подотчетный ли этот порошок у нас на кафедре? Я сказала, что миссис Фэрингтон носит колбу с веществом на вытянутых руках и взвешивает каждую унцию после лабораторных работ. А ещё, эта старая цапля заглядывает каждому через плечо и, словно нарочно, шипит „осторожно!“, как только ты начинаешь подносить шпатель к пробирке… Подозреваю, что эта старая сука делает это специально! Так вот, отец кивнул, а потом сказал, что это и не мудрено. Что, мол, попади реагент, смешанный с йодидом калия в пищевод в определённом количестве – и человека ждёт скорая смерть от отравления, а худшее – это то, что наличие вещества не детектируется после вскрытия, если труп оказался заморожен ниже десяти градусов. Так и сказал: после оттайки установить причину смерти не удастся! Папс пояснил, что столь фатальный побочный эффект обнаружили лишь спустя какое-то время после того, как синтезировали вещество – и сколько несчастных от него зажмурилось, точно никто не знает. Ещё он сказал, что у них в отделе поговаривают об осведомлённости ФБР об этом, и что они ничего с этим поделать не могут… но это только слухи. Да, так и сказал. Папс попросил, чтобы я была осторожна… Можно подумать, я так и бросилась запивать порошок йодом! Хотя, быть может надумай я свести счёты с жизнью… По словам моего папаши: сперва тихо и мирно наступает сонливость, затем недолгая рефлексия, ну, а потом свет в конце тоннеля и – привет Пётр!»

Ломак смутно помнил, как Рита закончила свой монолог мыслью, что стоило бы продать идею итальянской мафии, однако последними её словами (и это он помнил хорошо) была томная жалоба на жару и потеющую грудь, которой мало места в бюстгальтере.

– …Смит сел на пассажирское сидение рядом с водителем, а Клыкастый Джо полез на спальник, – тлеющий голос полярника снова принялся раскачиваться на паутине табачного дыма. – Райлли залез в кабину тягача и объявил по рации остальным дальнобойщикам время начала спора – и они тронулись в путь, – Ломак отвёл взгляд от двери каморки, и отодрал от пересохших губ догоревший окурок. Ему необходимо было говорить, и непременно говорить вслух, иначе немой монолог прорастал внутрь сознания, и тогда говорить начинал «тот другой», а говорил он страшные вещи… – По условиям спора, Райлли требовалось продержаться дольше клыкастого Джо Келли и Оуэна Смита. Продержаться и не заснуть! В качестве доказательства достаточно было фотографии, на которой должен быть либо заснувший Боб Райлли, либо спящая парочка, которой было разрешено меняться «на посту». На что Райлли рассчитывал? Да просто на то, что сон и дорога рано или поздно сморят обоих – одного на спальнике, второго прямо на пассажирском сидении. Вся троица упивалась кофе, энергетиками и лимонами. Пили чай, больше похожий на дёготь, и в итоге Райлли сумел-таки застукать парней спящими одновременно. Я отлично помню этот снимок! Хоть и помятая, но довольная морда старины Боба и спящие Смит и Джо, причём выражение лица Клыкастого больше напоминало обморок! Райлли выиграл то пари, а Смит и Келли закатили скандал, обвинив Боба в том, что он что-то подмешал в кофе. Они же потом извинились? Кажется, извинились…