На орбите судьбы

Тетка Василиса за перегородкой храпела так гулко и раскатисто, что непривычный к такому громкому звуковому сопровождению человек, в муках проворочался бы без сна остаток ночи, но я мало того, что устала, как ломовая лошадь, так еще и давно прошла адаптационный период к теткиной акапелле. Если уж на духоту и невыветриваемый запах подгоревшей пищи я обращала не больше внимания, чем пресловутый Тузик на брендовую принадлежность самозабвенно разрываемой им тряпки, то под храп я и вовсе засыпала, словно под колыбельную песенку. Хуже приходилось спящей в одной комнате с матерью Нюрке – судя по кишащему натянутыми тройками табелю, в школе сестренка сильно не напрягалась, и в отличие от меня понятие «срубиться от усталости» ей было в корне не знакомо, а следовательно, и засыпала она не в пример дольше и тяжелей. Дошло до того, что Нюрка даже предлагала мне поменяться спальными местами, однако в результате разового эксперимента, от своей затеи отказалась, так как мои ранние сборы на работу мешали ей спать еще больше теткиных рулад.

Этой ночью я снова видела сны, как ни странно, вовсе не героиновые, и, похоже, на собственном опыте блестяще опровергла утверждение кого-то из ученых, гласящее, что все наши сновидения есть отражение в действительности произошедших с нами событий. В соответствии логикой этих не лишенных здравого смысла рассуждений, мне должен был присниться Айк и закономерно вытекающие из встречи с ним последствия, но в мой перегруженный мозг один за другим врывались совсем иные образы – яркие, трехмерные и непонятные.

Я медленно планировала в небе и с высоты птичьего полета наблюдала распростертую подо мной пустыню, сплошь покрытую россыпью бурых камней. Открывающаяся моему взгляду картина казалась величественно мрачной, а каждый ее штрих пронизывало ощущение невероятного могущества безымянного художника. Мертвые с виду камни излучали мощные энергетические потоки, устремленные в открытый космос, а испещряющие иссушенную землю линии, словно открытые каналы, принимали кодированные сигналы извне. Чем дальше я удалялась от поверхности, тем заметнее становилась геометрическая направленность наземных рисунков, изначально производящих впечатление хаотичного нанесения. А потом немые линии и контуры вдруг «заговорили».

Глубокие борозды и тонкие царапины на земной поверхности больше не выглядели бестолковой «калякой-малякой», принадлежащей авторству заполучившего в безраздельное пользование шариковую ручку ребенка – они внезапно обрели завершенную цельность очертаний и сложились в отчетливые фигуры гигантских размеров. Исполинские изображения перемежались расходящимися в разные стороны линиями, чьи причудливые изгибы образовывали трапеции и треугольники с заключенными внутри представителями земной фауны, среди которых даже в стилизованных рисунках с легкостью узнавались обезьяна, собака, ящерица, рыба и множество различных птиц.

Если фигуры животных поражали четкостью и достоверностью почти детального исполнения, то единственное, отдаленное напоминающее человека изображение, наводило на мысль о применении всего лишь обобщенного символа. Тем не менее руки гиганта обладали тщательно прорисованными пальцами, и с огромной высоты еще сильнее бросалось в глаза несоответствие их количества: пять на правой конечности и всего четыре на левой.

По идее, наиболее сильные переживания должно было вызывать доселе неизведанное ощущение полета, но меня не покидало чувство обыденности панорамного обзора, будто бы я и раньше неоднократно открывалась от Земли, чтобы окинуть взглядом это древнее панно. Гораздо острее я воспринимала таинственные сгустки невидимого излучения, исходящего из нескольких точек особо высокой концентрации космической энергии.

Лучи касались моей обнаженной кожи и проникали сквозь нее, причиняя какую-то сладкую, сравнимую с филигранным попаданием в вену-«синявку», боль, мгновенно переходящую в блаженство. Рассеянный свет струился вверх и достигал границ Солнечной Системы, где в Облаке Оорта смешивался с красноватым свечением Нибиру и растворялся в ее агрессивной, непригодной для дыхания атмосфере. Планета-корабль существовала на искусственном обеспечении, она была также мертва, как и бурые камни в безводной пустыне, но ее обитатели знали, что может опять наполнить Нибиру жизнью. Это был старый проверенный способ, безотказно сработавший три с половиной тысячелетия назад, и ведущие отчаянную борьбу за выживание нефилимы готовились применить его вновь.

У меня не получалось понять неподвластную логику их высокоразвитого мышления, потому что в голову мне вбрасывались лишь отрывистые мыслеформы, и, сколько бы я не пыталась придать им подобие системности, мои старания натыкались на непреодолимый барьер между нашими цивилизациями. На уровне аксиомы я осознавала лишь одно: связь Земли и Нибиру так же прочна и неразрывна, как брачный союз отметивших золотую свадьбу супругов, однако взаимоотношения двух планет далеки от равноправных, для нефилимов мы в большей степени источник ресурсов, чем партнеры. Зачем же тогда они ищут контактера, если могут просто спуститься на Землю и взять то, что им нужно? Что им мешает, и чего они хотят от нас с Айком? Что значат показанные мне рисунки и что несут в себе эти странные лучи, устремляющиеся с земной поверхности?

Я проснулась от пронзительной трели надрывающегося со всей мочи телефонного аппарата и долго не могла сообразить, откуда исходит этот раздражающий трезвон. Больное и разбитое состояние, наступление которого я так боялась, меня все-таки накрыло, в ушах шумело, в горле першило, в висках стучало – в общем, хуже и не придумать, а тут еще и проклятый телефон дребезжал с такой настойчивостью, будто от этого звонка напрямую зависел выход страны из финансового кризиса. Я с головой укуталась в покрывало, и подтянув колени к груди, свернулась в позе эмбриона, но легче мне от этого совсем не стало, так как неизвестный абонент после секундного перерыва продолжил упорно дозваниваться до черт знает почему не поднимающей трубку тетки. Или это Нюркин хахаль решил с утра напомнить о себе, чтоб ему пусто было?!

Когда я, наконец, заставила себя разлепить веки, и в глаза мне сходу ударил поток ультрафиолета, до меня дошло, что тетка Василиса давно укатила на «фазенду», а Нюрку прихватила с собой, невзирая на яростное сопротивление последней. Для меня же сии баталии прошли незамеченными исключительно по причине глубокого и продолжительного пребывания в царстве Морфея, сопровождающегося больше похожими на галлюцинации снами, и, следовательно, можно было сделать замечательный вывод, что до вечера меня никто не побеспокоит. Так что осталось доходчиво сообщить перебившему мои калейдоскопические видения телефонному террористу о своем нежелании выступать в роли секретарши для своих родственников и обдумать варианты экстренного оказания себе первичной медицинской помощи.

–Ну, слава тебе господи, выспалась! – ехидно отреагировала Нина Степановна на мое полусонное «Алло», – до тебя дозвониться сложней, чем в Смольный! Как дела? На работу завтра выходить собираешься?

–Ага, – без энтузиазма подтвердила я и вдруг совершенно по-настоящему закашлялась, – простите, горло болит…

–Купи фурацилин и полоскай весь день, – уверенно посоветовала Степановна, – к утру, как рукой снимет. Я чего звоню-то, с понедельника нашу бригаду на другой объект переводят, так ты смотри также на Спасский не притащись! Мы теперь будем около «Променада» мусор убирать, знаешь, где это?

«Променад»…Где-то я уже это название слышала, притом буквально на днях. Еще бы вспомнить, при каких обстоятельствах и из чьих уст оно прозвучало…

–Что-то знакомое…, – уклончиво отозвалась я, шмыгнув носом, – уточните, пожалуйста!

–Торговый центр на Иванова, его все в городе знают, не заблудишься. Спросишь, если что.

Я вспомнила, кто затрагивал «Променад» в недавнем разговоре со мной и в связи с чем это было сделано, и от этой горькой правды мне стало до невероятности хреново. Попадись мне сейчас мой вконец распустившийся ангел-хранитель, который не только не уберег меня от несвоевременного обострения простудного заболевания, но еще и проморгал не лезущую ни в какие ворота подставу, я бы его голыми руками придушила, невзирая на нимб, крылышки и божественное происхождение как таковое. А, может, я все-таки ошибаюсь?

–Нина Степановна, а этот «Променад» не Мезенцевым принадлежит? – с замиранием сердца спросила я, -вы, случайно, не знаете?

–Нет, она еще и вопросы задает! – откровенно не одобрила моего вынужденного любопытства бригадирша, – вроде бы, говорят, им. Да у нас в Перовске почти все Мезенцевым принадлежит, тебе-то с этого что?

–Ничего, просто спросила, – я в изнеможении опустилась на Нюркину кровать и ничком упала на подушку, – завтра утром буду. До свидания, Нина Степановна.

Наверное, все было вовсе не так страшно, как я себе сходу нафантазировала, но у меня почему-то никак не выходило выбросить из головы картину следующего содержания: вот я, в застиранном оранжевом жилете с лыжной палкой и бумажным мешком в руках сосредоточенно избавляю прилегающую к «Променаду» территорию от бутылок, бумажек и прочего в ассортименте оставляемого не слишком чистоплотными горожанами мусора, а в этот самый момент к парковке подъезжает на своем скутере ничего не подозревающий Айк, мы с ним сталкиваемся лицом к лицу.

Как же прекрасны и благословенны были те далекие времена, когда опасающиеся разоблачения дамы носили широкополые шляпки с густыми вуалями… А мне что предлагается делать? В двойной накомарник облачиться?

ГЛАВА XV

Вариант с накомарником, даже вздумай я рассматривать его на серьезной основе, выглядел абсолютно несостоятельным, благодаря слаженным действиям борцов с москитами, подчистую вытравивших досаждающих жителям Перовска кровососов, и мой вызванный полученным от Степановны «пренеприятнейшим известием» душевный разлад внезапно достиг своего апогея. Как и у всех бывших наркоманов, повышенная стрессоустойчивость не относилась к числу моих несомненных достоинств, и если до этого момента у меня еще получалось держать себя в руках и благополучно избегать истерических припадков, то сейчас почти забытая эмоциональная болтанка в полной мере дала о себе знать.

Меня нещадно душил кашель, к горлу тугим комком подступали рвущиеся наружу рыдания, голова раскалывалась от боли, глаза слезились, а накопившийся за долгие месяцы негатив настойчиво требовал выхода, заставляя дико молотить плотно сжатыми кулаками о Нюркину подушку в пестрой цветастой наволочке. Больная и подавленная, без копейки денег в кармане, с ужасающими перспективами неизбежного раскрытия своего инкогнито – это было слишком для меня одной.

Меня бешено колотило не то от холода, не то от ненависти к самой себе, я пыталась закурить, но сигарета дважды выпадала из трясущихся пальцев, а когда третья по счету попытка, наконец, увенчалась успехом, меня скрутил тяжелый, бухающий кашель, выворачивающий наизнанку пропитанные никотиновой смолой легкие. Мучительные спазмы в груди согнули меня пополам, я упала на колени рядом с холодильником и долго не могла отдышаться после очередного приступа. Единственным светлым пятном на фоне непроглядного кошмара являлось отсутствие любопытных очевидцев, и от этой случайно промелькнувшей в мозгу мысли мне вдруг полегчало до такой степени, что я сумела принять вертикальное положение без посторонней помощи, обойдясь лишь кухонной тумбочкой в качестве точки опоры.

Оставлять квартиру на мое попечение тетка Василиса считала крайне рискованным и перед тем, как уйти, надежно прятала все представляющие более или менее значительную ценность вещи, а для пущей уверенности в сохранности своего имущества еще и закрывала меня с обратной стороны. Конечно, это было невыразимо гадко и унизительно, но на совесть поработавший над моей социализацией Потапыч сформировал во мне моральную готовность к подобному отношению, и наполненные извечным подозрением теткины взгляды меня практически не задевали. Я прекрасно осознавала свое место, я понимала, что иной реакции я, в сущности, не заслужила, и для того, чтобы завоевать доверие окружающих, мне предстоит пройти тернистый путь длиною в несколько лет, однако, иногда в своей параноидальной осторожности тетка Василиса переходила все разумные границы, и меня охватывало острое желание вырваться из этой душной клетки, где я постоянно чувствовала себя кем-то средним между «дрожащей тварью» и бессловесной скотиной.

Порой я словно наяву слышала ласково шепчущий мне в ухо голос змея-искусителя, и жадно внимала соблазнительным обещаниям в мгновение ока окрасить серость промозглого мира искрящимися красками шумного фейерверка. Мне было слишком хорошо знакомо ощущение распростертой у моих ног вселенной, и я легко могла снова стать королевой мира, но, возможно, меня до сих пор спасали не успевшие потускнеть воспоминания о том, что мое королевство существовало только в моем заледеневшем от героина воображении и окружающие волшебный дворец хрупкие стены не выдерживали простейшего испытания реальностью.

Так или иначе, прогнозы тетки Василисы касательно возможного рецидива моей зависимости были столь же далеки от оптимизма, как и деревянный шпингалет от инфракрасного замка, и она искренне оправдывала свои нередко откровенно оскорбительные действия народной мудростью «Доверяй, но проверяй». И ладно бы тетка тщательно скрывала от меня только местонахождение денег, документов и своей пенсионной книжки, нет же, в стремлении обезопасить себя она пошла еще дальше и заодно спрятала с глаз долой домашнюю аптечку, состоящую преимущественно из упаковки цитрамона и средств от расстройства желудка. В случае крайней необходимости таблетки выдавались мне чуть ли под роспись да еще и с таким видом, будто бы я знала безотказный способ поймать кайф от разового приема слабительного.

В принципе, мне встречались особо одаренные товарищи, которым ничего не стоило сварить первоклассный винт практически из «топора», а также попадались изобретательные личности, виртуозно маскировавшие настоящие «колеса» вроде коды или трамала под какой-нибудь безобидный анальгетик, но меня мать-природа выдающимся талантом в данной сфере явно обделила, и потому теткины цоканья языком, хотя и переносились с хорошо разыгранным пофигизмом, меня неизменно обижали. Сейчас же, когда я в прямом смысле загибалась от головной боли, на смену банальной обиде пришло жуткое раздражение, постепенно перерастающее в стадию безучастной апатии. Раз мне нельзя ни болеть, ни лечиться, значит, остается снова лечь на матрац, сложить лапки и смиренно дожидаться либо своей безвременной кончины, либо возвращения тетки Василисы и надеяться, что ее сердце еще не превратилось в безразличную окаменелость, и она в итоге расщедрится на таблеточку аспирина.

Едкий табачный дым противно царапал легкие, но я из принципа докурила сигарету, невзирая на заметно усилившийся кашель. Вакуум в голове органично сочетался с вакуумом в душе, в какой-то момент мне начала нравиться эта звенящая пустота. Не осталось гнетущих мыслей, исчезли тяжелые переживания, все вокруг поплыло и завертелось. Вместо кривого потолка с осыпающейся известкой я вновь созерцала масштабную картину, персонально для меня спроецированную обитателями приближающейся к Земле планеты Нибиру.

Сейчас нефилимы хотели показать мне строго определенный участок, и выжженное палящим солнцем пространство неизвестной пустыни лишь мимолетно скользнуло перед моими глазами – по извилистой траектории меня несло к подножию песчаной скалы на берегу неспешно перекатывающего зеленоватые волны океана. С близкого расстояния спускающийся к воде склон выглядел ничем не примечательным куском горной породы, но после того, как управляющий моим внутренним зрением оператор неожиданно включил дальний план и многократно прибавил резкость, я увидела нечто настолько впечатляющее, что у меня перехватило дыхание от восхищения.

Занимающий большую часть прибрежной скалы рисунок на первый взгляд казался простым и незатейливым, но достаточно было внимательно всмотреться в безупречную гармонию образующих его линий, и бесхитростный эскиз моментально превращался в удивительное по красоте произведение искусства. Нанесенная на пологий склон фигура была скорее абстрактной и чем-то походила на гибрид подсвечника и трезубца, а с определенными допущениями претендовала также на роль схематичного указателя.

Темнота медленно окутывала гору, начиная с остроконечной вершины, и постепенно я перестала различать даже отдельные очертания незнакомого пейзажа. За спиной вдруг забурлил неожиданно проснувшийся океан, и внезапно переродившаяся во взметающиеся до небес буруны легкая зыбь хищно распахнула гигантскую пасть. Первая волна осторожно лизнула каменистый берег, на секунду отступила и с разбегу бросилась в атаку на беззащитную сушу. Взбесившаяся стихия захлестнула гигантское изображение, а вслед за ним в надвигающемся потоке бушующей воды потонул и весь прибрежный массив. Теперь я знала, что обозначает поразивший меня рисунок: он символизировал поднятые вверх руки обреченного на гибель существа, умоляющего остановить грозящий уничтожить все живое на Земле всемирный потоп.

–Вот же бессовестная, целый день без задних ног продрыхла! – сходу заклеймила меня тетка Василиса, -и ведь знала, что я с дачи еле живая приползу, так даже чайник не поставила!

–Болею я, -я осторожно открыла глаза и, столкнувшись с осуждающим теткиным взглядом, резко подскочила на матраце, – простудилась, наверное.

–Ага, болеет она, как же…, – ехидно прищурилась тетка, -как по гулянкам шастать, так куда только болячки деваются, а как по хозяйству что помочь, не дождешься. Врет, зараза, и не краснеет!

–Причем тут гулянки? Говорю же, заболела… -начала было я и вдруг поняла, что обвиняющая меня в регулярном сокрытии правды тетка в конкретном случае полностью права. Я не чувствовала ровным счетом ни одного из терзавших меня симптомов, а дышалось мне до того легко и свободно, словно я только что вернулась из расположенного в курортной зоне санатория. Неужели у моего ангела хранителя позднее зажигание включилось или тормозная жидкость закончилась?

–Мне уже намного получше! – торжественно объявила я, сворачивая матрац в рулон, – отлежалась, и все прошло. С чем, говорите, вам помочь нужно?

Тетка долго сверлила меня тяжелым, пронизывающим взглядом и тщетно пыталась определить, являются ли озвученные мною намерения поучаствовать в домашнем хозяйстве искренними или я всего лишь хочу загладить гипотетическую вину за какой-нибудь неблаговидный проступок, совершение которого мне до сих пор удается скрывать от бдительных глаз своей благодетельницы. В итоге она так и не пришла к окончательному выводу и вслух порадовалась, что я так быстро оклемалась и готова с утра приступить к общественным работам, «а то на кухне и без тебя развернуться негде», конец цитаты.

Простить мне вовремя не поставленный чайник тетка Василиса так и не смогла, и в отместку посадила меня чистить картошку к ужину. Нюрка, как оказалось, «ушла к подружке зубрить тесты», что в вольном переводе означало «cломя голову, понеслась на свиданку с Бушминым», и все прелести нелегкой бабьей доли достались мне единолично. В компании тетки даже процедура избавления картофельных клубней от кожуры автоматически превращалась в пытку, так как толщина очистков при этом контролировалась не менее придирчиво, чем качество продукции на стратегическом объекте. Выслушивать бесконечные замечания относительно кривизны моих рук вкупе с сомнениями по поводу того места, откуда они у меня произрастают, мне давно было не привыкать, и в ответ на теткину брань я предпочитала тактично отмалчиваться, в результате чего тетка быстро заскучала и, поручив мне помешивать малоаппетитное варево, отправилась состязаться с соседями за право помыться в общем душе.

Прилив бодрости, вызванный необъяснимым улучшением моего самочувствия, надо было как-то реализовывать, и как только теткина бурда закипела, я убавила газ и решила провести инспекцию пострадавшей от вчерашней непогоды одежды и выяснить, подлежит ли она восстановлению или потраченные на ее покупку деньги можно смело считать выброшенными на ветер. Больше всего досталось туфлям – возможно, имелись в Перовске еще более нуждающиеся граждане, которым пригодилось бы это жалкое подобие обуви, но честно говоря, мне проще было вышвырнуть туфли на помойку, чем искать желающих забрать их у меня самовывозом. Мятая и грязная блузка после деликатной стирки могла верой и правдой послужить еще не один сезон, а вот состояние джинсов внушало опасение.. Что ж, если не получится вернуть их в божеский вид, определю в рабочие… Вот, черт!

Перед тем, как отложить одежду в корзину, я всегда дотошно проверяла карманы – а вдруг там завалялась какая-нибудь мелкая, но очень нужная в случае отсутствия сигарет денежка. Сегодняшний раз не стал исключением, однако вместо денег в кармане джинсов обнаружился с мясом выдранный из тестового сборника листок бумаги с номером телефона Айка. И все бы замечательно, но долговременное пребывание в насквозь мокром кармане сказалось на и без того неразборчивых каракулях не лучшим образом – чернила растеклись, цифры размазались, и разобрать что-либо без применения специальной шпионской техники, естественно, не представлялось возможным.

Собственная непредусмотрительность, повлекшая за собой практически непоправимые последствия, расстроила меня намного больше, чем теткина привычка прятать от меня аптечку. Не факт, что я осмелилась бы набрать этот номер, но тем не менее, у меня был шанс это сделать. Выходит, перевод нашей бригады к «Променаду», наоборот, стал моим спасением от позора? Да, торговый центр принадлежал семье Айка, но сейчас, когда эмоциональный накал давно остыл, я понимала, что это вовсе не означало ежедневного посещения парнем объекта родительской недвижимости. Айк будет искать меня на той же самой остановке, или на проспекте Вознесенского, но никак не возле «Променада», и если мне чуточку повезет, мы вполне можем и не встретиться. Но разве это, черт побери, хорошо?

Я совсем запуталась: в жизни, в себе, в своих видениях. Моя выстраданная стабильность больше не казалась мне наивысшим благом, она стесняла меня, она железным обручем сдавливала мою грудную клетку, она жестко ограничивала мою свободу. Я неосознанно ждала продолжения, хотя и не решалась себе в этом признаться, но я также понимала, что любые встряски для меня губительны и боялась в одиночку не справиться с демонами прошлого. Айк действительно открыл для меня новую галактику, и речь здесь шла не только о системе Облака Оорта, он вывел меня на нейтральную полосу между наркоманским прошлым и беспросветным будущим, но без него я больше никогда не найду этот мост, и меня ждет либо унылое существование в Губаревской общаге, либо героин.

ГЛАВА XVI

Из двух вышеприведенных альтернатив меня абсолютно не устраивала в равной степени ни одна, и неизвестно, как долго бы я занималась сравнительной оценкой довольно сомнительных преимуществ каждой из них, если бы вверенный моему попечению суп не предпринял сопровождающуюся злобным шипением попытку совершить отчаянный побег из кастрюли. Учитывая, что бои за «место под душем» воскресным вечером велись не на жизнь, а на смерть, тетка стопроцентно должна была вернуться в неостывшем воинственном настроении и в случае кулинарной неудачи с выкипающей похлебкой предсказуемо оторваться на мне. Суммарный объем обрушившихся на меня за последние сутки разносортных неприятностей давно превысил предельно допустимый уровень, и вступать в конфликт хотя и со свежевымытой, но не ставшей от этого более покладистой теткой Василисой мне до жути не хотелось, а потому я резко переключилась с философского осмысления своей горькой судьбины на срочное спасение захлебывающегося на плите бульона.

В результате своевременно проведенных реанимационных мероприятий, обиженно булькающий суп благополучно уцелел, и к приходу тетки уже дымился на столе, распространяя неизменно вызывающий у меня откровенные рвотные позывы запах свиных рулек. Не выработай я в себе привычку воспринимать любую пищу исключительно в качестве топлива для организма, съесть это, с позволения сказать, блюдо я смогла бы, пожалуй, разве только после недельной голодовки, да и сейчас я старалась дышать преимущественно ртом. Вкус у этого «деликатеса» безупречно гармонировал с ароматом, взгляда мутноватая баланда с плавающими в ней овощами тоже особо не радовала, и я инстинктивно глотала ее с закрытыми глазами. Морального права критиковать теткину стряпню я, конечно, не имела по причине ограниченности своих поварских навыков лишь разогревом полуфабрикатов в микроволновой печи, однако понять Нюркиного отца, сделавшего ноги еще до рождения дочери, мне большого труда не составляло. Несмотря на то, что тетка Василиса неоднократно утверждала, что родила ребенка только для себя, и ни в каких мужиках она принципиально не нуждается, я была совершенно уверена, что тот, к чьему сердцу она единожды попробовала проложить путь через желудок, серьезно рисковал умереть от несварения.