Трудный отпуск

– Ситуация знакомая… Сам не люблю быть кому-то обязанным, а тут деньги…. И нет никакой возможности возвратить их. Человеку, которому ты задолжал, трудно отказать в его просьбе. А просьбы бывают весьма разные…. Это означает все время находиться у него на крючке.

– Сам знаю, в любой момент тебя могут подцепить. За хвост, за жабры, за голову, за брюхо. А это, ох, как неприятно…

– И кто же у нас, в таком случае, будет зять? – спросил я с интересом. – Наверное, какой-нибудь местный олигарх.

– Ну, не олигарх, конечно, но довольно известный бизнесмен в нашей области, зовут его Альфред Антанасович Моргулис, – ответил Евгений Николаевич. – Я бы даже сказал, что он был один из первых бизнесменов в городе, – со значением глянул он на меня. – Сначала у него появился кооператив по продаже кафельной плитки. Это было еще в те горбачевские времена, когда никто не верил, что «Закон о кооперации в СССР», это всерьез и надолго. Все думали, что пара-тройка месяцев, максимум полгода, и все это закончится, как неоднократно уже бывало с разными прогрессивными начинаниями в стране. Закрутят гайки, уничтожат… Однако кооперация вместо схода на нет стала «ширится и углубляться», – как любил поговаривать Михаил Сергеевич. Шло время. Моргулис открыл малое коммерческое предприятие. Потом «ООО» по продаже отделочных строительных материалов, одно из самых крупных в городе с филиалами по всей области. И строительную фирму, чтобы, значит, обеспечивать состоятельных граждан домами, коттеджами, гаражами и прочими строениями, как говорится, «под ключ». Себе построил коттедж в два этажа. Он такой заметный, с башенками… – сделал жест рукой подполковник юстиции Размолов, как будто обхватил бочонок. – Правда, в городе говорят, что дела его давно уже неважнецкие, и долгов у него больше, нежели доходов, – проявил немалую осведомленность в делах бизнесмена Моргулиса начальник следственного отдела Управления внутренних дел по Городищенскому району, – однако марку весьма обеспеченного человека он продолжает держать довольно высоко, и как это ему удается – очень большой вопрос. Занимается активно благотворительностью, и помимо помощи шурину, содержит двух сестер и сына с женой и двумя детьми.

– А сколько сейчас сыну? – поинтересовался я. – И кто он?

– Он писатель, – со странной усмешкой ответил Евгений Николаевич. – По крайней мере, он так думает и хочет, чтобы так думали другие, – добавил он. – Ему тридцать шесть лет… – Похоже, подполковник Размолов был осведомлен о многих гражданах, проживающих в городе и уж тем более так или иначе причастных к делу, которое сейчас его занимало. Впрочем, в небольших городах их жители знают друг про друга если не все, то очень многое… – Зовут его Фердинанд Альфредович, – продолжил мой друг. – По окончанию школы он окончил факультет журналистики Казанского университета, какое-то время работал корреспондентом в газете «Вечерняя Казань» и вел в ней новостную рубрику. Ничем себя особенным не проявил. Опубликовал в «Вечерке» несколько своих рассказов. Я их читал…

– И как впечатление?

– Ничего интересного. Серенькие, блеклые. Говорит, что в настоящее время пишет книгу. Года четыре уже, как пишет… Но вот только написать ее никак не может, потому что вокруг полно графоманов и завистников, которые все время пытаются вставлять ему палки в колеса. Я немного знаком с этим писательским миром, все они говорят примерно одно и тоже… В один из отпусков приехал к отцу, да так здесь и остался. Женился, завел детей.

В последних словах начальника следственного отдела Управления внутренних дел мне послышался несильно сокрытый сарказм. Сидеть на родительской шее в тридцать шесть лет, да еще с семьей, это, конечно, не комильфо. Но писать книгу можно и дольше четырех лет. Некоторые писатели пишут одну книгу едва ли не всю жизнь. И потом ничего более не делают и всю оставшуюся жизнь собирают с нее пенки.

– А самому Моргулису-старшему сколько лет? – прервал я свои размышления.

– Да под шестьдесят, – последовал ответ. – Кстати, Маргарите Ивановне Камышиной, которую также убили в своей квартире, совсем недавно исполнилось шестьдесят два года…

– Это ты про второе убийство начал говорить? – догадался я, поскольку Женя Размолов ответил на все мои вопросы, что я ему задал.

– Да, – ответил мой старый друг.

– Тоже одинокая?

– Все верно.

– Получается, что преступник выбирает одиноких стариков? – озвучил я вывод, который напросился сам собой.

– Выходит, что так, – не сразу ответил Евгений Николаевич. После чего добавил: – Или тех, кто его слабее, и кто не сможет ему оказать должного отпора. Вот только не понятен его мотив. Ведь ничего не пропало. Что ты по этому поводу можешь сказать, Максим?

– Убийцей может быть маньяк, которому в удовольствие мучить людей, а потом убивать их. Знаешь, совсем недавно в нашем управлении сделали доклад. И по выкладкам специалистов, занимающихся этой темной, сейчас по стране шастают приблизительно тридцать-тридцать пять маньяков. Многие из них на месте не сидят. Укокошат несколько человек, почувствуют, что за ними идет охота и перебираются в другое место. А интуиция у них, как показывает исследования, просто звериная! Впрочем, они звери и есть… Женя, давай расскажи подробно про второе убийство.

– Убита Маргарита Ивановна Камышина, пенсионерка, одинокая, шестьдесят два года. Всю жизнь, можно сказать, проработала акушеркой в нашем роддоме номер один, и немало жителей нашего города обязаны своим появлением именно ей, поскольку роддом номер один самый популярный в нашем городе, – начал Евгений Николаевич. – Характер имеет… тьфу ты, имела примерно такой же, каковой был у Хесниярова: чужого или неприятного ей человека в дом и на порог не пустит, и из квартиры без особой причины – ни ногой! Как говорится, калачом не выманишь. Разве что на лавочке иногда посидит вместе с подругами, такими же старушками, как и она сама. Касательно твоих вопросов, что ты задавал по первому убийству, – он внимательно посмотрел на меня, очевидно, сообразуясь с мыслями, – могу ответить тебе следующее: орудие убийства такое же, как и в первом случае, то есть тупой тяжелый предмет, возможно, обрезок водопроводной трубы, как ты и предполагал. Поскольку носить с собой кусок водопроводной трубы легче и проще, нежели, к примеру, топор, чего я и представить себе не могу… В этом отношении я с Достоевским где-то даже не согласен…

– Ну, если только за поясом, – пошутил я и тотчас представил растрепанного длинноволосого беззубого старикана с крючковатым носом, с узким морщинистым лбом и колючим взглядом злых крохотных глазок, за поясом которого, подвязывающего длинную белую рубаху, был заткнут окровавленный топор. – Что-то подобное я видел в кино.

– Макс, ты, наверное, в последнее время очень много смотришь ужастиков, – поддержал мою шутку Евгений.

– Возможно, – охотно согласился я. – Прости, что прервал. Продолжай, пожалуйста.

– Итак, я продолжаю, – сразу сделавшись серьезным, заговорил однокашник. – Орудие убийства во втором эпизоде то же самое… Плюс убийство произошло между десятью и одиннадцатью часами вечера, как и в первом случае со стариком Хеснияровым. Помимо того, что обе жертвы находятся… то есть находились в преклонных годах, – поправился начальник следственного отдела, – время убийства и орудие убийства – единственная связь между этими двумя преступлениями… – Евгений Николаевич немного помолчал, потянулся за сигаретами, потом зло запихнул их в карман и продолжил: – Убийцу старушка Камышина, учитывая ее характер, похоже, тоже впустила сама. Поскольку ни взлома, ни характерных царапин, что случаются при открытии замка отмычками, не замечено от слова «совсем». Очевидно, преступник был Маргарите Ивановне знаком и не был неприятен. Она впустила его и… предположительно, практически сразу получила пролом черепа, – ранение, от которого почти в одночасье скончалась. В квартире, судя по всему, ничего не пропало: все, что имелось, осталось на своих местах. Так что это не наркоманы или какие-то там залетные воры, что просчитались с выбором квартиры, а именно некто, пришедший убивать. Делать свое черное дело, прихватив с собой уже проверенное в первом эпизоде орудие убийства. Мне кажется… лично мне, – интонацией подчеркнул последние два слова Евгений Николаевич, – что если Зиннура Мансуровича убили либо непредумышленно, либо специально, то Маргариту Ивановну Камышину лишили жизни исключительно преднамеренно. Либо она что-то заприметила, чего видеть было не нужно, либо что-то узнала, чего знать было не должна. Вот за это она и поплатилась. Иных оснований убивать бывшую акушерку я не вижу… Ни в какие особые тайны она посвящена не была, никакими материальными средствами она не владела.

Внимательно выслушав все, что было мне сказано, я произнес:

– Согласен с тобой. Вполне, может быть, что это никакой не маньяк. И старушку убили сознательно, чтобы она не преподнесла убийце неожиданных неприятностей. Правда, с мотивом первого убийства совсем ничего не ясно. Да и со вторым – только одни предположения…

– Ну да… Два убийства, пусть произведенные одним и тем же орудием и в одно время – серией еще не являются. Хотя… – подполковник юстиции Размолов немного помолчал, – еще не вечер, как поется в одной песне… Понимаешь, Макс, – как-то затравленно посмотрел на меня Женя Размолов, – мы в Управлении с ног все сбились. Два убийства за шесть дней… И это в провинциальном городе с населением в несколько десятков тысяч человек, – вздохнул начальник следственного отдела Управления внутренних дел. – Многовато, ты не находишь? У нас никогда такого не случалось. Ума просто не приложу, как подступиться! Мы были просто не готовы к такому… Нет, молодняк иногда преподносит сюрпризы: разборки между собой, массовые драки, поножовщина, – продолжал рассуждать вслух мой друг. – Черепа тоже иногда друг дружке разбивают. Где-то по пьянке кого-то зарезали, было бы все понятно, такое случается, хотя и редко… На улице что-то мужички не поделили и такое бывает… Но чтобы два убийства за неполную неделю – такого давненько в городе не было. Я, честно говоря, вообще не припомню. – Женя Размолов снова вздохнул и немного странно посмотрел на меня. Как будто в чем-то оправдывался и что-то пытался попросить. Чего сделать ему было не так-то просто. Потом сказал: – Мне повезло, что ты приехал. Наши следаки – неплохие между прочим – буксуют в этом деле. В нем пока что за что ни возьмись, везде рвется. Ухватиться, понимаешь, не за что. Из следователей сейчас раз два и обчелся! Кто в отпуске, кто в больнице находится, а один так и вовсе третью неделю ковидом болеет, хотя положенные прививки сделал. Врачи говорят, что у него новая разновидность ковида. Даже не знаешь кому верить… Температура тридцать девять с копейками, в лежку лежит, даже сидеть не может, а в больницу его не берут, говорят, легкие недостаточно поражены. Пусть лучше дома отлежится Мда-а… – тяжко протянул Женя Размолов. – Так что я тут и руковожу, и сам расследую. А ты, Максим, – человек со стороны. Нашими проблемами не обремененный и распоряжениями начальства по рукам и ногам не связанный. Взгляд у тебя на наши проблемы свежий и острый. Опыта у тебя в подобных делах немало, знаниями обладаешь обширными, столько лет в следователях. Причем не где-нибудь, а в столице республики. Таким всегда бывает виднее. Может эти наши случаи тебе какие-то собственные дела напомнят… Начальство, веришь, на горло буквально давит… Как будто мы без него не знаем, что это дело надо поскорее сдвинуть с мертвой точки. А у нас нет ни улик, ни подозреваемого. Уж на раскаленной сковородке, и тот, наверное, меньше вертится, чем я сейчас, веришь?

Размолов терпеливо дожидался ответа. Пауза затягивалась, грозившая вскоре перерасти в неловкое молчание.

– Верю… Хочу тебе сказать, что начальство всюду одинаковое, что у тебя, что у меня, везде им нужно немедленного результата, – ответил я без малейшей иронии, взглянув в окно, за которым уже заметно потемнело. – Вижу, что в выходной выходишь на работу, как на праздник. И до глубокого вечера. Как на все это твои домашние смотрят? – обернулся я в сторону университетского друга.

– А они не смотрят, – криво усмехнулся в ответ Женя Размолов. – Уехали отдыхать в Крым. Я тоже должен был быть уже в Феодосии. Купаться, нежиться на солнышке кверху пузом и грызть вареную кукурузу… Но вот видишь, – безысходно заключил он и развел руками. – А может, все же – это маньяк орудует? – посмотрел на меня Евгений Николаевич после недолгого молчания. – Орудие убийства не скинул, носит с собой. Один почерк, одно время убийств. И тут, и там – старики. Из квартир ничего не пропало… Мотив его деяний ясен только ему.

– А вот здесь я с тобой, товарищ подполковник, не согласен. Маньяк сам не знает, что делает. И мотива у него никакого нет. Спрашиваешь, например, у одного маньяка, почему ты пятьдесят раз колол ножом жертву, ведь достаточно было одного раза, чтобы убить ее. А он говорит: «Не знаю, просто понравилось». У него в голове такая, тьма, что ее никому не понять. А мы чего-то их изучаем, исследуем, думаем, что понимаем их поступки, их характер. Дома он нормальный человек, любящий отец, с детьми на праздники с шариками ходит, а потом вдруг просыпается в нем какой-то зверь, и он не в силах его обуздать и идет у него на поводу… Как ты сказал: два убийства еще не серия, – отозвался я, и твердости в своих словах не почувствовал. Мой собеседник – тем более.

– Так что, надо ждать третьего убийства? Тогда точно будет серия? – в сердцах произнес начальник следствия. – Вот уж тогда нам точно придет полный…

Подполковника юстиции Размолова перебил телефонный звонок. Мы оба уставились на аппарат, как на бомбу, которая должна вот-вот взорваться. Бежать уже поздно. Остается только броситься на пол, обхватить голову руками и надеяться на чудо, а уж если не повезет, тогда на скорую встречу с апостолом Петром.

Какие только мысли не посетят, когда ожидаешь худшего.

А телефон продолжал звонить и звонить и, похоже, не намеревался останавливаться. Наконец, Евгений Николаевич поднял трубку:

– Слушаю.

Потом он замолчал. Лицо подполковника разительно менялось. Поначалу оно посерело, затем вдруг приобрело желтоватый оттенок и под конец покрылось красными пятнами. Мой старинный приятель за время телефонного разговора как будто бы постарел лет на десять. Некоторое время он еще слушал собеседника, а затем медленно, с какой-то непоправимой обречённостью, положил телефонную трубку на рычаг.

Его глаза в упор смотрели на меня, но, кажется, совсем не видели. В них явственно прочитывалась полная растерянность. Такое выражение глаз я видел однажды на нашем городском пляже «Локомотив» несколько лет назад. Мужик с огромным пивным животом пошел искупаться на Казанке, а когда вернулся на берег, то его одежды вместе с сандалиями и носками на своем месте не оказалось. Какое-то время он бестолково метался по берегу в надежде, что его рубашка и брюки, в одном кармане которых лежал сотовый телефон, а в другом бумажник с деньгами и ключи от машины, еще отыщутся, – просто он подзабыл точное место, куда он их положил. Так бывает. Наверняка где-то лежат себе спокойненько в тенечке под кустом, вот сейчас он их найдет, натянет на себя штаны, обуется в сандалии, накинет на плечи просторную без рукавов рубашку и освежившейся и весьма довольный водными процедурами, в благодушном настроении покинет городской пляж. Привычно дойдет до автостоянки, сядет в свой новенький «Ауди» и вырулит на шоссе. Однако одежда не находилась. Обыскав едва ли не весь пляж, он лишился последней надежды, в отчаянии сел мокрыми плавками на песок и уставился в багровевшее солнце. Тогда его взгляд выглядел точно таким же, каковой наблюдался сейчас мною у моего однокашника Евгения.

– Произошло еще одно убийство, – тихо, но с нотками затаенной обреченности, произнес начальник следственного отдела подполковник Размолов. – В Екатерининском саду. Ты как, поедешь со мной?

– Конечно, – ответил я и поднялся из-за стола. Как, однако, неожиданно и очень интересно начинается мой отпуск…

Глава 2. Третий труп

Место преступления было огорожено оранжевой лентой, по периметру которой стояли рядовые сотрудники полиции и бдительно посматривали на быстро собиравшуюся группу зевак. Даже здесь в сравнительно безлюдном заросшим кустами месте их набиралось немало. Вот, казалось бы, у каждого из них имелось какое-то свое безотлагательное дело, но свершившееся преступление заставило их побросать все насущные дела и превратиться в ротозея, во все глаза взиравшего на следственно-оперативные мероприятия.

– Что там произошло? – спрашивали подошедшие у тех, кто явился значительно раньше.

– Говорят старуху какую-то убили, – пожимая плечами, отвечали они.

– А кто она такая?

– А кто ж его знает? Полиция ничего не говорит.

Труп мы увидели метрах в двадцати от ротонды на склоне неглубокого овражка. Женщина лежала лицом вниз на темно-серой глине, неловко закинув левую руку за голову, как если бы, производила какое-то хитроумное гимнастическое упражнение, – пыталась достать скрюченной ладонью правую лопатку. У нее, как и у двух других предыдущих жертв, был проломлен череп. Надо полагать, тем же тупым тяжелым предметом, что участвовал в первых двух эпизодах убийств.

– Давно она тут… находится? – подобрал подполковник Размолов подходящее слово, наклонившись над трупом и всматриваясь в окровавленное лицо.

– Я полагаю, с десяти часов. Тело еще теплое, не успело остыть, – равнодушно отозвался эксперт-криминалист, захлопывая свой чемоданчик. Мне тотчас припомнился наш эксперт-криминалист, Вениамин Коноплев, нахождение которого в нашем отделе следовало бы считать настоящей удачей. Веня наверняка бы назвал помимо времени совершения убийства, еще и силу удара, а также примерный рост преступника. Нюх у Вени был прямо-таки собачий. Конечно же, не такой, как у Нюхача в исполнении актера Кирилла Кяро из остросюжетного детективного сериала с нескончаемыми сезонами серий. Но все же, эксперт Коноплев мог сходу предоставить верное предварительное заключение о причинах смерти потерпевшего, отыскать нужную улику в месте, которое уже осмотрели несколько специалистов, и добыть обличительные доказательства в результате грамотно проведенных лабораторных исследований у себя в лаборатории.

На место преступления Коноплев обычно выезжал вместе с дежурной группой, тщательно осматривал его, фотографировал, собирал улики, если таковые имелись (и тоже их фотографировал), составлял протокол и выдавал по просьбе следователя предварительное заключение, которое было практически безошибочным и всегда подтверждалось впоследствии. А после лабораторных исследований Вениамин составлял исчерпывающий отчет, после прочтения которого, у следователя не оставалась ни одного невыясненного вопроса. Несмотря на молодость, Веня считался очень опытным экспертом-криминалистом и мог бы дать фору многим коллегам из других отделов и даже городского управления, срок службы которых в органах МВД был куда больше, нежели у него. Вениамин Коноплев был всегда деятелен, полностью погружался в свою работу, которую по-настоящему любил. От местного эксперта-криминалиста, сидевшего на корточках возле трупа женщины и уже захлопнувшего свой чемоданчик с разного рода инструментарием, никакой активности не просматривалось. Да и внешне он выглядел как-то странно, казался выжатым, как лимон, смертельно усталым: то ли ему вконец осточертела его профессиональная деятельность, то ли он торопился куда-то восвояси. И вообще эксперт-криминалист походил на человека, желавшего побыстрее убраться от неприятного домой, где можно перед телевизором выпить бутылочку пивка с рыбкой, а потом завалиться спать.

– Документы потерпевшей или что-то такое, что могло бы удостоверить ее личность, нашли? – задал вопрос подполковник Размолов.

– Нет… Ничего такого ни в ее карманах, ни где-то в ее одежде обнаружено не было, – ответил эксперт-криминалист.

Подполковник Размолов наклонился к лицу убитой и долго всматривался в ее лицо, искаженное мукой боли, как если бы хотел ее припомнить. Ничего из этого не вышло. Евгений Николаевич разочарованно распрямился.

– А кто ее нашел? – задал новый вопрос подполковник, оглядывая присутствующих.

– Я, – сдержанно отозвался мужчина в зеленой шляпе, похожей на детскую панамку. Примерно такую же носил и я (вернее, мне надевали ее мои родители) в жаркие летние денечки, находясь в возрасте трех-четырех лет. Видно мода такая была. Сейчас подобную шляпу я бы вряд ли напялил…

– Время уже вечернее… А что вы делали здесь в такой час, Фердинанд Альфредович? – спросил подполковник Размолов и перевел взгляд с человека в странной шляпе на меня. Начальник следственного отдела подполковник Размолов назвал свидетеля по имени-отчеству для меня, чтобы я понял, что это тот самый сын бизнесмена Моргулиса, – писатель, или мнящий себя таковым, который в тридцать шесть лет вместе со своей семьей сидит на отцовской шее и не собирается с нее слезать.

– Прогуливался… Дышал воздухом… Работал над книгой… Поздними вечерами хорошо думается, знаете ли, – ответил Моргулис-младший с некоторым вызовом, что мне весьма не понравилось. Но Евгений Николаевич, словно не замечая грубоватого тона, терпеливо продолжил:

– А что за книга, позвольте спросить?

– Не могу раньше времени говорить об этом, – как мне показалось, попытался уйти от прямого ответа Фердинанд Альфредович. После чего неспешно добавил: – К тому же у нас, писателей, не принято говорить о своих замыслах, рассказывать сюжет книга – весьма скверная примета. Лично у меня уже не раз подобное случалось: как только начинаешь кому-то рассказывать содержание еще не написанной книги, так сразу работа перестает ладиться. Как будто бы кто-то наколдовал! И сюжет не выписывается, и герои получаются какими-то картонными и неживыми. И подходящих красочных слов не получается отыскать. В конечном результате написание книги тормозится, потом застопоривается совсем и на ней уже можно поставить крест.

«На вашей книге вы сами уже давно поставили жирный крест», – примерно такие слова, как мне показалось, хотел произнести в ответ подполковник юстиции Размолов. Однако вместо этого я услышал совершенно иное:

– Ну, назовите хотя бы жанр вашего будущего произведения? – со сдержанной холодностью попросил Евгений. Было понятно, что мой однокашник крепко недолюбливает господина в шляпе, похожей на детскую панамку. Не однажды случалось, если Евгений Николаевич к кому-то испытывал антипатию, то аналогичную неприязнь к этому персонажу ощущал и я. Как правило, нелюбовь Размолова возникла не на пустом месте. – Это будет детектив? – не унимался начальник следственного отдела Управления.

– Нет, – как-то устало произнес писатель. – Правильнее будет назвать это произведение психологической драмой… Там будет много всего намешано… Не буду вдаваться в детали, но сейчас я как раз расписываю характеры главных героев. А такая работа подразумевает тишины и полного одиночества.

Размолов кивнул и промолчал. Что означал этот кивок – одобрение или насмешку – можно было только догадываться. Все же я бы склонился к тому, что это была скрытая насмешка. Фердинанд Альфредович слегка нахмурился, очевидно, он воспринял легкий кивок однокашника, как некоторую ироничность.

– Ладно, продолжим… Итак, вы прогуливались, дышали воздухом, думали над книгой, мысленно расписывали характеры героев, выстраивали какие-то диалоги и вдруг наткнулись на труп, я вас правильно понимаю? – придав голосу толику официальности спросил свидетеля подполковник Размолов.

– Да, примерно так и было, – ответил Фердинанд Альфредович и переступил с ноги на ногу. «Свидетель нервничает, или мне это показалось?»

– Как он лежал? – продолжил опрос свидетеля начальник следственного отдела.

– Да вот так, как лежит сейчас, я к нему не прикасался. Знаю, что нельзя этого делать, – ничуть не удивился вопросу писатель. У меня есть несколько знакомых писателей. Приходилось общаться: за пивом, и так… По-дружески что ли. Насколько я успел подметить, писатели вообще мало чему удивляются и даже самые невероятные случае порой воспринимают, как должное. Поскольку знают, что в этой жизни все может произойти. И чем богаче фантазия у писателя, тем меньше он удивляется. А бывает и так: напишут что-то невероятное, а потом в это невообразимое поверят сами и заставляют верить и других.

– Вы заметили кого-нибудь около трупа? – последовал новый вопрос, обязательный в подобных случаях.

– Никого, – последовал обычный в подобных случаях ответ.

– И никто не шел по направлению от трупа? Вспомните, это важно, – снова поинтересовался Женя Размолов, хотя получил исчерпывающий ответ. Впрочем, задавать уточняющие вопросы – профессиональная обязанность следователя.

– Нет, я никого не видел. – Кажется, писатель ответил искренне. – А может, я попросту не заметил. Я был сильно погружен в свои мысли, знаете. Что-то прорвало у меня, я как будто бы вживую увидел своих героев…. А когда я о чем-то задумываюсь, то я ничего вокруг не замечаю. В буквальном смысле этого слова…