Вокруг Венеры

Александр Рогачев

Вокруг Венеры

Посвящается Н.Р.

Маленькая история маленького человека

Я рвал обещания,

и лопались мысли.

Я думал – Испания,

но рейсы зависли.

"Вам дольку страдания?"

Я все еще трезвый.

"Где ваши старания?"

Звонок через бездну:

гудки. И на проводе

силою Ома

иней на холоде,

"Будь же здорова".

Звонки, переезды,

слезы ночами,

улыбки из лести:

"Чего вы кричали?"

И битые стекла,

гудок, участковый.

"Да я бы упек вас".

Портвейн недешевый.

Прогулка по парку,

случайная встреча.

"А может сигарку?"

"Нам души калечат".

И ночи бессонные,

и танцы, и песни,

а души голодные,

подвыпили с тестем.

И день за неделей,

извечно в дороге -

обходы отелей,

и мокрые ноги.

Gosts

Ко мне приходят призраки, они мне снятся,

и делают мне больно без причины,

во тьме знакомых образы дымятся,

и держит мои ноги пол из глины.

Ко мне приходят призраки, они танцуют

и танец их о параллельном мире,

они красивые мне образы рисуют,

метая их в меня, как будто в тире.

Знакомые улыбки пробуждают чувства,

объятья создают во мне тепло -

на утро мне всегда безумно грустно,

и светом давит на меня окно.

Ко мне приходят призраки, они мне снятся

и делают мне больно без причины,

они вбивают меня внутрь матраца,

смеются и целуют со всей силы.

По городу ходит молва

По городу ходит молва о мертвых,

газеты молчат опоссумом,

а кто-то кричит в брюках истертых,

встречая рядом кости апостола.

Церковь мертва. В пылающих храмах

белый огонь сжирает молитвы.

В светлых когда-то праздничных залах

медленно тают песен мотивы.

Сканд

я не был горд как горы,

пока искал пути,

я не ударил в шпоры,

чтобы себя спасти,

но был доволен ношей,

что бросил лишь вчера,

мой дух давно уж скошен,

а впереди вода…

Через серые дворы

Через серые дворы

по желтым мостовым,

сшибая крики детворы,

глотая дым,

сверкал холодным янтарем,

шагая через дождь,

не мне сдаваться им живьем,

ты мне поешь.

По-тихому с ума

Он долго стоял под окнами,

он долго плакал без слёз,

и волосы рвал он копнами,

и бился как раненый пёс.

Улыбку тянул канатами,

но смех походил на крик.

Рубаха смеялась заплатами,

а ноги вели в тупик.

В квартире стены из пыли,

диван-командир поник,

а номер на двери забыли,

как старый его дождевик.

А серый дым его мыслей

о тлеющий образ от скал

разбился. Остался лишь кислый

и слабый грязный оскал.

Проспекты

Проспекты тонут в воде,

всплывают газетные пачки,

проиграны вечером скачки,

и снова ножик в стене.

Сегодня ждали мороза,

но ливень крикнул грозой,

и где-то мальчик босой,

бежит с упряжкой без воза.

Мое обгорает горло

Моё обгорает горло,

треплется уголь от шарфа,

себя ощущаю актёром,

и с неба играет арфа.

В огромнойпромзоне завода,

где искры и крики рабочих,

я стал командовать взводом,

в атаку идущего ночью.

Но ждали защитники крова,

готовили масло и пламя,

и без малейшего слова

пели, богов своих славя.

Пантан

Не держит огонь давление в баке,

не хочет лететь по странам Пантан,

он падает вольно, без воздуха в шаре,

механик танцует адский кан-кан.

Разогнанный воздух сжигает пропан,

Пантан же, взрываясь, с грацией лани,

медленно входит к Смерти в капкан.

Где волны

Где волны живут одни,

где волки стонут в степи,

где скалы крошат песок,

где не прорастает цветок,

где снег выпадает на май -

далёкий, невиданный край.

Где тихий вой из кустов,

где ночью уханье сов,

где ветер режет туман,

и под ногою капкан.

Где только лужи и пыль,

где каждый давно бы уж взвыл,

где дом продуваем насквозь,

где выпал последний уж гвоздь,

где реки уходят в леса,

где утром взорвётся гроза,

где только я и кровать,

где не решатся искать.

Там я собираю росу,

там я останусь в лесу.

6 сентября

По городу шла Осень,

взлетал её серый плащ,

и бил руками о земь,

уйдя со двора, палач.

Шагала под окнами Осень,

держалась запоручней сталь,

а он отсчитал свои "восемь",

которых людям не жаль,

и вытащил ножик из ножен,

провел поперёк волосам.

Мороз, подружившийся с кожей,

уже поля обвивал.

[В]

Колодец гудит ночами,

скрипит заваленной крышей.

Квадратными профилем стали

тянется снова все выше.

Они ему подражали,

трещали на ветках сирени,

слетали вниз по спирали,

хватая когтями ступени.

Бросает тень в галогене

холодный облик вороны.

Закрашены краскою стены,

и выбиты ломами троны.

Одни танцуют антенны,

над мусорным баком свободы,

а грязный рисунок гиены

не видит грязные своды

на небе нашей Геенны.

Вокруг Венеры I

Транзитом по мотелям,

по суткам и неделям,

в погоне за спиною,

разбит гранит травою.

Дождем убита крыша,

мотор совсем не слышно,

скрипят дверные стекла,

обивка вся намокла.

Осталась сигарета,

а в трубке ни привета,

вчера порвал рубаху.

Да хоть сейчас на плаху.

Неоном над стоянкой,

накрыт перед огранкой,

холодный я и рваный,

как кот у ног незваный.

Вокруг Венеры II

Вокруг Венеры вьётся

пустынный мотылёк,

то лбом ударит просто,

то упадет в платок.

Его язык нескладен,

потрепан он на вид,

никто, увы, не знает,

что он влетел в тупик.

Потом, холодным утром

найдут его крыло,

исчез из мира будто,

и больше нет его.

И все мы здесь, наверно,

простые мотыльки,

хватаем телом скверну,

не думая взойти.

Вокруг Венеры вьётся

пустынный мотылёк,

то лбом ударит просто,

то упадет в платок.

Вокруг Венеры III

Холодный неон, разбитые стёкла,

разорваны джинсы и кровь на щеке,

вчера мне хотелось, чтобы суббота,

закончилась мирно, костром на реке.

Но только Судьба махнула рукою,

ударив грозой и молнией в борт,

машину порвало ближайшей стеною -

и яхте моей последний здесь порт.

Очнувшись один на белой кровати,

(в тепле и уюте, снаружи шторма),

я мотылька в оконном квадрате

заметил и сразу зажмурил глаза.

Вокруг Венеры IV

И не было судьбы ужасней,

чем быть ненужным никому,

и мир в тонах от крови красный,

и ноль деяний по уму.

Ночное небо – как надежда,

что все потом уйдет во тьму.

И он идет, сорвав одежду,

и взгляд его в Ее плену.

И только точка надо всеми

велит ему шагать вперед,

Венера знает, он ей верит,

и глаз его, блестит, как лед.

Tore

Я стою у огромных железных ворот,

ухвативши рукою холодный засов,

а за ними живет довольный народ,

и доносится гул мужских голосов.

Я единственный вынес идею толпы,

я всего лишь один во весь рост распрямился,

и вонзил свой топор в ледяные столбы,

но последний из тех, кто сполна поплатился.

И пошли вслед за мною все люди вперед,

и большими шагами направление взяли,

мы разрушили вместе сковавший нас лед,

у верхушки мы руль и жизни забрали.

И ворота открыли толчком сотни рук,

расцветаюшиймир лицом своим встретив,

обрубили последний мешающий сук,

изменились и мир, и время, и ветер.

Но проблема одна осталась снаружи:

революции братья остались одни,

нас встретили только рычание стужи

да гиблые земли, что позади.

Я видел море

Я видел море, его глубину,

не чуя ветров и солнца,

там часто мысли идут на плоту,

бросая из золота кольца.

Я знаю холод, его чистоту,

под утренним небом зимою,

где город в вечном белом плену,

мерцает ночью стеною.

И только вчера, отдавши огню

все письма свои и бумаги,

решился я жить там, где хочу

вывесить новые флаги.

Пальто

Холодное море бьётся о пристань,

деревья роняют первые листья,

скамейка без спинки терпит все капли,

и волны качают хлипкий кораблик.

Пустое пальто сидит на причале,

своим воротом чёрным ветра не чая.

А в грязном кармане лишь сигареты,

туман создающие летом по ветру.

И новый удар шторма о пристань

опять оголит ненужные мысли.

Пальто посидит, шарфик лелея,

с капель дождя убраться не смея,

и где-то потом в дожде иль тумане

он тихо уйдёт в море без края.

Черный курок

Моё одиночество здесь,

инеем белым на полках,

просится рядом присесть,

воет безумным волком.

Пар уходит наверх,

стекла давят оградой,

выдумать что-то бы "сверх",

даже награды не надо.

Моё одиночество здесь,

дарит безумные мысли.

Волка чёрного спесь

кроет дыханием выси.

Тихо закройте дверь,

станьте мягкостью пледа,

я, наверно, теперь

пуля внутри пистолета.

Schneider

Мне историй довольно,

я сыт, как цербер,

мне дайте команду "вольно"

и имя новое – Schneider.

Пустите меня, не ищите,

сожгите бумаги и даты,

продайте мой старый китель.

Кто должен дождётся расплаты.

И в водах холодного моря,

где чайки гибнут в пучине,

я брошусь в бездну из горя

навстречу скорой кончине.

Легенда о летающем народе

"Не выжить всякому, кто смел,

не рвать цепей хваленой силой,

лежать под градом ржавых стрел

тому, кто в гору тянет вилы".

Гласила надпись в камне скорби,

что двести лет не сбросил крошки,

что все стоит и держит корни,

подпертый тонкой крепкой ножкой.

А там, за ним, обнялись кроны,

фантом дорог пугает взгляды,

там тихой ночью слышат совы

шаги в траве худой дриады.

За синим лесом, тьмы щетины,

стоял, зевая, дивный город,

вокруг него болота тиной

хранили от впаденья в голод.

И жили там, не просто люди,

там Бог-орёл явил созданья,

и были все уклоном судеб,

забыв про смерть для созиданья.

Но мир не долго тайну теплил,

вздохнул, открыв пошире двери -

вгоняя все, что видят в пепел,

ворвались внутрь шальные звери.

То были люди с маской боли,

с огнем в руках и шпагой в ножнах,

пришли они по царской воле.

Приказ понять вполне не сложно.

И крылья тех, кто Смерть не видел,

срубили всем, чтоб небо чтили,

народ же стал стеною в тире,

бежал туда, где ад бессилен.

Захватчик грабил дивный город,

захватчик мазал краской стены.

А живший здесь давно заколот,

и Бог-орёл лишился веры.

Но крылья тех, кто лесом скрылся,

увидеть небо вряд ли смогут,

бессмертный бог водой умылся,

увел народ в бездонный омут.

"Не выжить всякому, кто смел,

не рвать цепей хваленой силой…"

Сгорел тот мир, но камень цел,

вростая в землю над могилой.

За белым хвостом кометы

За белым хвостом кометы,

не веря в любые приметы,

бросаюсь в бескрайний космос,

держа самолёта лопасть.

И деньги уже не спасают,

и вбиться сложно уж в стаю.

Меня не ждут самолёты,

но грезят пчелиные соты,

в которых стулья и лампа,

то в ад подъемная рампа.

Коса

Смотря тысячеликим взглядом,

крича своим десятком ртов,

являясь каждому их адом,

ища себе единый кров,

ты тот, кого считали Смертью,

терял, как дни, свое лицо,

стоял за каждою ты дверью,

держал её замка кольцо.

Коса твоя с особой славой,

и конь уж век совсем седой,

одна дорога стала главной,

а к Раю что – пошла травой.

Расстрел

А нас все вели,

держащихся за руки.

"Да как вы могли?!" -

кричали без паники.

"Законы вам писаны,

а вы, что безумные,

за капельку смысла здесь

считали нас урнами.

Считали, что взрыв

решит все проблемы нам.

Вот только больных

мы вяжем в их комнатах. "

А нас все вели,

держащихся за руки.

Вели по степи,

стреляя в пособников.

Нас держат столбы,

и ноги привязаны.

Сторонник любви -

последний наказанный.

Послышится взрыв,

и шеи расслабятся.

Курком молодых

души сливаются.

Письмо Джону Доу

Здравствуй, Джон Доу,

снова я встретил дорогу,

снова я счёл все столбы,

много мне дел до зимы.

Как ты, Джон Доу?

Дал ли волю ты слову,

бросил ли знамя победы

там где не держат обеты?

Сам я в порядке, не бойся,

я, как константа без свойства,

вечно ищу свою душу.

Ты же звон её слушал?

Знаю, что время уходит,

знаю, украл её Уоллет,

только он жуткий проныра,

сгинул в нутре он у мира.

Сколько ещё мне гоняться,

сколько встретить мне станций,

сколько взять паспортов,

сколько пройти блок-постов?

Слушай, Джон Доу,

встречу я, может быть, пору,

холода местных столиц,

где не встречу я лиц,

грусти и боли без крика.

Письмо Джону Доу II

Привет, дружище, знаю, поздно,

хочу сказать, что вышел ростом,

попал в тот полк, в зелёный китель,

ношу в кармане грязный вымпел,

встаю пораньше, чищу брюки.

Бегу, подобно в шторм фелюке,

ношусь туда, ношусь обратно,

хватая тканью крови пятна.

А ты, Джон Доу, пишешь письма?

Я рад бы, только в поле листья

не станут мигом мне бумагой,

и тут то я, сражаясь шпагой,

отбил момент, секунду-слово.

Ты все читаешь, мистер Доу?

Хочу домой, хочу увидеть

с моста изгиба тёплый ливень,

вернуть мои мгновенья улиц,

нырнуть в дома под скрипом ступиц.

Верни мне адрес, мистер Доу,

позволь сказать тебе хоть слово.

Письмо Джону Доу III

Здравствуй, Джон Доу,

я, все еще преданный слову,

Готовлю плакаты на стены,

где были прокляты сцены,

где были биты актёры,

их жизнь священной коровы

оплачена лучшим из слуг

за пару важных заслуг.

Письмо Джону Доу IV

Далекий мой неизвестный,

но все же такой родной,

про нас не напишут песни

не будут кормить на убой.

Ведь мы лишь обычные люди,

с обычною кровью в сердцах,

копать не любим до сути

и зубы мы прячем в губах.

И лишнего вроде не скажем,

рукой не туда не махнем,

и лица испачканы сажей,

и песен мы не поем.

Далекий, Джон Доу, не бойся,

мы выйдем из плена голов

и сменим аморфные свойства

на тихую радужность снов.

Metamorphosis

Комната замерзает от дыханья,

подушки греть забыли бок,

частички плавятся сознанья,

он вспомнил все, что только мог.

Он руки прятал под подушку,

но холод ночи не пустил

тепло в прогнившую избушку,

там ветер выл, что было сил.

И он кричал, кричал ночами,

пытаясь голос тот затмить,

он будто скован был цепями,

старался крики замолить.

И голос тот давил нещадно,

стонал, визжал и рвал цветы,

мужчина долго в бездну падал,

но телом вновь встречал шипы.

Он рвал подушки на песчинки

больших настроенных часов,

ломал он стульям шеи-спинки,

ломал дверной стальной засов.

И он хотел, чтоб все пропало,

и мысли чтоб вернулись в ад,

не грело больше одеяло,

и время быстро шло назад.

Кровать стонала под мечами,

что плоть пронзали до костей,

и он сгорал, а в мыслях пламя

сжигало мысли до теней.

Холодный пот стекал с кровати,

и мышцы ныли все сильней.

Разбив окно, он сбросил ватник,

хотел вспорхнуть, как воробей.

И только ночь из тьмы рукою

дала закончить песню бреду,

она взяла все слезы с болью,

явивши в тени сколопендру.

города улыбаются трассами

города улыбаются трассами,

марширующим рядом машин.

за холодными, грязными масками

сотни тысяч плачущих мин.

и проходят одни за другими,

пролетают на красный свет,

залегая на полках из пыли,

где продержатся несколько лет.

кабаки разрываются, кашляя,

разливая на пол вино,

из бутылок, с кожею рашпиля,

вылетают слова: "Все равно".

переулки забиты рыданием,

кирпичи резонируют в такт,

переполнена крупным знанием

абсолютная песня бродяг.

Пока не семнадцать

буйное время помню всегда,

ух, и шальные были года,

царь в голове, трон под царем,

только вот сожран кем-то живьем.

взгляды менялись чаще носков,

нынче Иса, потом крысолов,

книги влетали тоннами в жизнь,

вечером слезы, мысли: "держись",

крики на кухне, битый фарфор,

"я не вернусь", и топот во двор.

день осознания, поиск ключей,

пес, что подобран, видно ничей,

мамины руки, теплый бульон.

"нет, не уехал в черный каньон"

Хор напевает мелодию

Хор напевает мелодию

стали ржавеющих труб,

ярко играя рапсодию

всплесками тысячи рук.

Зал аплодирует золотом,

грохотом денег в мешках.

Люди плавятся с голодом

в не заполняемых ртах.

Однажды, я ловил радугу

Однажды, я ловил радугу

и гнался за ней в поля.

Ныряя с разбега в Ладогу,

касался руками дна.

А дни сменялись неделями -

ноги, разбитые в кровь.

Мириться не хочется с серыми

крышами мертвых домов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.