Фрейлина. Моя невероятная жизнь в тени Королевы

Война означала, что мы с Кэри и принцессы больше не сможем встречаться в Норфолке. Встретились мы лишь однажды, когда все Огилви, Кэри и я отправились в замок Глэмис – поместье королевы-матери, где родилась принцесса Маргарет.

Глэмис считается самым зловещим замком Шотландии. Принцесса Маргарет знала все страшные истории и легенды родного дома. Мы гуляли по замку и парку, а она рассказывала нам истории про призраков, про Серую Даму, которая живет в часовне, и Даму без языка, которая гуляет по газонам. Истории увлекали кузенов, и они рассказывали собственные, про призрака Кортчи, который бил в барабан каждый раз, когда кто-то в семье умирал. После этих историй я тихо радовалась, что тот замок реквизировали. Перед нашим отъездом принцесса Маргарет взяла нас с собой посмотреть поезд, который проезжал по границе поместья. Мы стояли на мосту над железнодорожной веткой, и нас окутывал пар.

Больше мы не виделись. Наша жизнь была довольно ограниченной. Бензина не было, наш дом располагался довольно далеко от ближайшего города, и мы все время проводили в Дауни-Парке. Лишь однажды мы выбрались в Данди – дядя Джо отвез нас в театр.

Зимой мы катались на коньках по замерзшему озеру. А когда у нас не было уроков с гувернанткой, мы занимались «военной работой» – собирали мох сфагнум для Красного Креста (мох использовали для повязок), вязали перчатки для моряков на миноносцах и развлекали польских офицеров в замке Кортчи, разыгрывая для них любительские спектакли и устраивая веселые игры.

Вторую половину дня мы проводили на свежем воздухе за физическими упражнениями. Мы уходили на долгие прогулки, потом возвращались домой, и житель ближайшего городка Кирримюир учил нас танцам. Мы с Кэри надевали черные танцевальные туфли и отправлялись в гостиную, где нас уже поджидал наш кузен Джеймс, ровесник Кэри. Он всегда был в килте. Учитель учил нас танцевать шотландские танцы.

Джеймс не всегда был таким галантным. Они с Кэри постоянно на меня нападали. Возможно, их злило, что я большую часть времени проводила в парке – обнимала деревья, забиралась на ветки и притворялась, что они мои друзья. Но однажды я забралась слишком высоко и никак не могла спуститься. Я страшно перепугалась, а Кэри и Джеймс стояли внизу и дразнили меня:

– Трусиха, трусиха! Трусливый заяц!

В Дауни-Парк я приехала довольно застенчивым ребенком, но постепенно выбиралась из своей раковины. Жизнь в окружении энергичных и жизнерадостных Огилви меня закалила.

Мои родители прислали в Дауни нашу гувернантку. Перед отъездом мама сказала мне:

– Ты слишком взрослая, чтобы за тобой смотрела няня, поэтому мы с папой нашли тебе гувернантку, мисс Боннер. Она очень милая, и тебе с ней будет хорошо.

Оказалось, что мисс Боннер совсем не милая. С Кэри она ворковала, но ко мне относилась просто жестоко. Что бы я ни делала, как бы хорошо себя ни вела, она каждый вечер наказывала меня – привязывала за руки к спинке кровати и оставляла так на всю ночь. Я слишком ее боялась, чтобы попросить Кэри развязать меня. Впрочем, Кэри тоже ее боялась и вряд ли помогла бы мне. Из-за этого мы с Кэри очень страдали. Я хотела защитить Кэри – боялась, что мисс Боннер поступит так же и с ней, поэтому мы никому не рассказывали. Хотя с младшей сестрой мисс Боннер так не поступала, Кэри видела, что происходит со мной, и чувствовала себя совершенно беспомощной. Она ничего не могла сделать. Стресс проявлялся в повышенной температуре, которая поднималась у нее безо всякой причины.

Поскольку мисс Боннер выбрала мама, я думала, что она знает, как гувернантка поступает со мной, и не имеет ничего против, а, может быть, даже считает, что мне это полезно. Я страшно мучилась – я не могла понять, почему родители хотят, чтобы со мной так обращались.

К счастью, меня спасла христианская наука бабушки Бриджет. Со временем мисс Боннер уволили – не потому что она плохо ко мне относилась (я была уверена, что бабушка ничего об этом не знала), а за то, что она была убежденной католичкой и водила меня к мессе. В глазах бабушки Бриджет ничего не могло быть хуже католицизма. Когда мисс Боннер уехала, я устроила почти что истерику, притворяясь, что расстроена ее отъездом. На самом деле я боялась, что она обвинит меня в чем-нибудь или сделает что-нибудь еще хуже.

Мисс Боннер оставила неизгладимый шрам в моей душе. Мне до сих пор невыносимо думать, что она делала со мной. Спустя много лет она прислала мне открытку с поздравлением к свадьбе. Это пробудило во мне такие неприятные воспоминания, что я практически заболела.

К счастью, мисс Боннер сменила мисс Билли Уильямс – прекрасная женщина, хотя и слегка устрашающего вида. У нее постоянно текло из носа, а одна нога была короче другой, из-за чего она хромала. Но это была добрейшей души женщина.

Как только Билли Уильямс вошла в нашу с Кэри жизнь, все изменилось. Мы влюбились в нее за считаные дни. Думаю, она понимала, что с ее предшественницей у меня отношения не сложились. Она часто угощала меня чем-нибудь и устраивала нам интересные вылазки. Больше всего я любила охотничий домик Огилви на холме, в окружении вереска. Мисс Уильямс брала на такую прогулку нас всех. Мы шли вдоль очаровательного ручья в нижней части дома, устраивали пикники, рвали вереск, делали из него самокрутки и притворялись, что курим. Это казалось нам безумно смешным.

Месяцы превращались в годы, и мы стали осознавать ужасы войны. Мы слышали, как взрослые обсуждают налеты на Британию. Хотя нас отправили в Шотландию, подальше от опасностей, но Данди находился совсем рядом, а этот город тоже безжалостно бомбили. Нацисты совершили более 500 налетов на Шотландию, так что, похоже, остаться в Норфолке было бы безопаснее. Однажды над поместьем Талкан сбили немецкий самолет. Билли Уильямс решила устроить мне подарок и взяла с собой на место катастрофы. Обломки самолета еще дымились. Тел летчиков мы не видели, но я до сих пор храню кусочек карты, подобранный на том месте, среди вереска.

Няня Джеймса постоянно слушала радио, и мы с Кэри стали понимать все больше и больше. Мы были твердо уверены, что Гитлер со своими сподручными вторгнется в Англию и каждый из них выберет себе дворец для проживания. Гитлер наверняка поселится в Виндзоре, а в Холкеме – Гиммлер или Геринг. И мы были недалеки от истины. Оказалось, что нацисты действительно собирались поселиться в загородных поместьях, хотя Гитлер имел виды на Бленхейм.

Мы с Кэри, как многие дети с развитым воображением, остро ощущали свою беспомощность перед лицом войны. Мы понимали, что вязание перчаток и игры с польскими офицерами мало чем помогают нашей стране. Отец наш воевал, и мама, как нам говорили, занята «военной работой». Мы же не делали ничего, чтобы остановить Гитлера.

Из передач по радио мы с Кэри окончательно убедились, что Гитлер непременно приедет с визитом в Холкем. И тогда мы решили вернуться туда, чтобы убить его. Готовясь к убийству, мы разработали специальный «гитлеровский яд», собрав его из всех банок, где остались какие-то отвратительные объедки – пища, лекарства, протухшая вода, шерсть с ковра. Банку с ядом мы спрятали под кроватью, но средство наше стало так вонять, что Билли Уильямс заставила нас все выбросить. Дело пришлось начинать с нуля.

Мы решили обольстить Гитлера – он же непременно в кого-то из нас влюбится. А потом мы его убьем – довольно решительный шаг для юных девочек. Разумеется, мы не понимали, что происходит, и не могли даже контролировать собственную жизнь. Вот почему мы разработали свой план. Мы знали, что Гитлер любит девушек арийской внешности, а мы обе были светловолосыми – особенно Кэри – и с большими голубыми глазами. Мы считали, что должны использовать свою внешность, чтобы спасти Британию.

Мы начали тренироваться. Гитлера изображал наш плюшевый мишка. Мы приседали перед ним и начинали ворковать:

– Как приятно вас видеть! Мы так рады, что вы приехали в Холкем.

– Вам у нас нравится? Мы приготовили для вас чудесный напиток, мистер Гитлер! Мы готовили его специально для вас…

Мы не думали, что произойдет, если нам действительно удастся убить Гитлера. Впрочем, нас это не волновало – мы были твердо уверены, что сможем это сделать и сделаем.

В 1943 году, когда мне было десять, а Кэри восемь лет, родители вернулись из Египта, и мы снова оказались в Норфолке. Это было странное воссоединение – родители стали нам чужими. Вместо того чтобы обнять их после долгой разлуки, мы с Кэри вцепились в Билли Уильямс и спрятались за ее спиной. Маме лишь через пару дней удалось завоевать нашу любовь. Отцу же потребовалось гораздо больше времени – он никогда не был особо открытым и дружелюбным человеком и никогда не обнимал нас, как мама.

К тому времени мой прадед умер, и дед стал четвертым графом Лестером. Какое-то время мы жили в Ред-Хаусе в Холкеме вместе с пожилой горничной. Горничную прозвали Спиди[7] – очень уж медленно она ходила. Нам с Кэри нравилось жить в деревне. Мы играли с местными мальчишками в лесу – почему-то лес мы называли «ослиным».

А потом мы вернулись в семейное крыло в Холкеме. Я впервые жила в большом доме. Мысль о том, что теперь это наш официальный дом, мне страшно нравилась.

Деду нравилось со мной заниматься. Он рассказывал мне о сокровищах Холкема и даже показал Лестерский кодекс Леонардо да Винчи – рукопись на 72 страницах, – посвященный воде и звездам. Раз в две недели я доставала его из специального шкафа, где рукопись хранилась вместе с драгоценностями Куков и иллюминированной Библией.

Я лизала палец и переворачивала страницы, хмурясь на неразборчивое зеркальное письмо да Винчи, и с интересом рассматривала маленькие рисунки и чертежи. Кодекс первый граф купил во время гран-тура по Европе. Моя семья владела этим сокровищем не менее двухсот пятидесяти лет. К сожалению, отцу пришлось его продать – деньги нужны были на содержание поместья. На аукционе «Кристи» Лестерский кодекс купил американский бизнесмен Арманд Хаммер. В 1994 году рукопись за рекордные 30,8 миллиона долларов приобрел Билл Гейтс. Лестерский кодекс стал самой дорогой книгой в мире – и в нем сохранилась моя ДНК.

Вскоре жизнь в Холкеме вошла в нормальное русло. Отец продолжал служить в Шотландской гвардии, а мама возглавила женскую организацию Северного Норфолка. Мы с Кэри играли в большом доме. Особенно нам нравилось прятаться на чердаке, среди картин старых мастеров, которые казались слишком скромными, чтобы украшать стены официальных апартаментов.

Но во время войны поместье изменилось. В парке расположился лагерь военнопленных – сначала там держали итальянцев, потом немцев. Егеря помогали их охранять. Нам с Кэри было очень любопытно, и мы постоянно катались вокруг лагеря на наших пони, подглядывая за заключенными. Итальянцы были очень добродушными – они всегда махали нам и улыбались. Они даже подружились с нашей мамой, и та после войны наняла их сестер для работы в Холкеме: многие решили остаться в Англии.

Немцы были не столь дружелюбны, и мы с Кэри их побаивались. На штанах и рукавах у них были нашиты мишени – на случай побега. Егеря мечтали об этом, чтобы записать в своих охотничьих книжках: «14 фазанов, 6 куропаток, 1 немец». Насколько мне известно, военнопленные бежать не пытались – немцы больше боялись наших егерей, чем официальных охранников.

Пляж Холкем тоже изменился. Мы больше не могли устраивать пикники в дюнах, потому что там постоянно тренировались военные. На пляже стояли лондонские автобусы и такси, на которых летчики отрабатывали воздушные удары. После войны разбитые машины так и остались на пляже. Сейчас на их месте большая песчаная дюна. Думаю, большинство людей даже не догадываются, что скрыто под песком и медленно ржавеет в своей могиле.

Военные тренировались повсюду: и в лесу, и на дюнах, и на болоте. На краю болота был пруд, и там построили стену для очередной тренировки: сначала взрывали дымовую шашку, а потом солдаты вслепую должны были преодолеть стену и прыгнуть в пруд. Мы с Кэри обожали смотреть на эти занятия и всегда поддерживали солдат криками:

– Ну же, прыгайте, трусливые зайцы! Там не глубоко! Это всего лишь пруд!

Заслышав наши вопли, прибегал красный, разъяренный сержант:

– Вы что это тут делаете? Немедленно убирайтесь! Вы мешаете нашим тренировкам.

Мы хватали свои велосипеды и, хихикая, возвращались домой.

Мое детство было причудливой смесью беззаботных приключений на великолепной природе и мучительного страха войны. Когда мне исполнилось одиннадцать, играм с Кэри пришел конец. Меня отправили в пансион. Осенью 1943 года, держа в руках кожаный чемодан с написанным на нем моим именем, я села в поезд, идущий в Эссекс – там находилась небольшая школа для девочек Даунхэм. Из-за войны многие учителя ушли в армию или перешли на военные заводы. Учителей в школе почти не было, и я почти ничему там не научилась.

Школа располагалась в большом старинном доме. Первое время нам пришлось спать в подвалах из-за авиаснарядов. Промахнувшись по Лондону, они приземлялись совсем рядом с нашей школой. На наши кровати сыпалась штукатурка. Было очень страшно. После налетов я всегда ощупывала себя, цела ли я. Но никого из родителей это не беспокоило.

Я чувствовала себя очень одинокой и несчастной. Три года я жила без родителей и вдруг снова оказалась в одиночестве – да еще без милой Билли Уильямс и обожаемой Кэри. Но постепенно я освоилась, у меня появились друзья – в том числе Кэролайн Блэквуд. Позже Кэролайн стала писательницей и вышла замуж за Люсьена Фрейда[8]. Кэролайн вместе со мной ходила на уроки и постоянно пребывала в состоянии странной мечтательности. Чем старше я становилась, тем легче было учиться. А когда через два года ко мне присоединилась Кэри, жизнь совсем наладилась.

Директриса школы, миссис Кроуфорд, была женщиной весьма энергичной. Хотя у нее был муж, но жила она с другой учительницей, мисс Грэм. Когда-то миссис Кроуфорд играла в крикет за Шотландию и теперь старалась приобщить к этой игре и нас. Я подобные игры ненавидела. Я всегда старалась держаться поодаль, молилась, чтобы мяч не пролетел рядом, и безумно боялась криков: «Быстро! Лови, Энн!» Поймать мяч мне никогда не удавалось. Мяч для крикета очень твердый и бьет он очень больно. А вот лякросс[9] мне нравился. Страшно агрессивная игра – мы носились по полю, стараясь выбить друг другу зубы своими клюшками.

Играми у нас руководила Ма Пи. Мне казалось, что эта женщина – наполовину мужчина. Она постоянно свистела в свисток, и мы никогда не понимали, подзывает ли она собаку или свистит нам. Она же водила нас в плавательный бассейн. Вода всегда была ледяная, но с 1 июня, нравилось нам или нет, мы все должны были «как следует поплескаться». Впрочем, плавание мне нравилось, и я даже получила несколько медалей, в том числе за спасение на водах – роль жертвы вызвалась сыграть Кэри. Она рухнула в бассейн прямо в одежде и скрылась под водой. Я спасла ее, и она осталась в живых.

Прямо перед концом войны, когда мне было двенадцать, родилась моя сестра Сара. Мы с Кэри знали, что мама беременна, но, когда сестра отца, тетя Сильвия, позвонила в школу, чтобы сообщить новости, мы разрыдались. Мы знали, как страстно отец хотел иметь сына и наследника. Мама чуть не умерла в родах и больше не могла иметь детей, а это означало, что отцовская линия Куков пресеклась.

Несмотря на разочарование, все обожали Сару, ворковали над ней и обходились с ней как с куклой. Было здорово иметь еще одну сестру, хотя наше детство не совпало – слишком уж велика была разница в возрасте. Когда занятия в школе закончились, мы поспешили домой, чтобы увидеть нашу сестренку. Мама с гордостью показала нам кроличье пальтишко, сшитое для Сары. Шкурку она выделала плохо, и пальтишко стояло колом. В нем Саре приходилось сидеть в коляске, вытянув перед собой руки – словно она была в смирительной рубашке.

Когда мы вернулись домой, мама принялась за нас всерьез. Она каждый день что-то организовывала, чтобы мы могли провести время вместе. Это было очень неожиданно. Мои школьные подруги запомнили, какой веселой она была. Нам часто говорили: «Как я хотела бы иметь такую маму! Моя мама никогда со мной не играет!» Но после каникул мы с Кэри вернулись в школу на поезде. Мы махали ей из окна, зная, что увидим ее лишь через несколько месяцев.

В те времена родители приезжали в школу раз в год, летом. В этот день устраивались разные развлечения – например, «матч отцов по крикету» или «теннисный турнир матерей». В один из дней открытых дверей директриса собрала всех девочек у себя в кабинете. Она сурово произнесла:

– Во время встречи с родителями произошло серьезное происшествие. Если виновница не признается, вы все будете наказаны. Кто-то выстрелил в сэра Томаса Кука, организатора нашего отдыха, из водяного пистолета.

Воцарилась тишина. Мы переглядывались, не зная, что произойдет дальше. Но потом медленно подняла руку Кэролайн Блэквуд:

– Извините, но это сделала моя мама.

Ее мать Морин, маркиза Дафферин и Эйва, приехала в самой невероятной шляпке – пруд с водой, по которой плавала утка. Каждый раз, когда маркиза склоняла голову, утка окунала клюв в пруд. Когда же она тряхнула головой, вода попала на несчастного сэра Томаса. Впрочем, необыкновенной у маркизы была не только шляпка: пластиковые каблуки ее туфель были прозрачными, и внутри находились рыбки. Конечно, рыбки были не живые, но, увидев маркизу, мы поняли, почему Кэролайн такая эксцентричная.

Я проучилась в школе два года. В 1945 году, когда мне было тринадцать, война наконец-то кончилась. Я испытывала непередаваемое чувство облегчения, хотя атмосфера в стране оставалась напряженной. Нация потеряла еще одно поколение мужчин. И с экономикой в стране было неважно. Чувства праздника не было – было лишь ощущение, что жизнь останется тяжелой.

Большинство работников Холкема после войны не вернулись, и моим родителям неожиданно пришлось задуматься, как оплачивать содержание поместья. Отец мой был очень способным человеком, но война его изменила. Он сражался в битве при Эль-Аламейне[10], пережил малярию, но чуть не погиб в Лондоне. Утром 18 июня 1944 года мигрень помешала ему пойти на воскресную службу в Гвардейскую часовню, где он часто бывал со своими друзьями по Шотландской гвардии. Во время службы в часовню попала бомба, 121 человек погиб. Среди погибших было немало отцовских друзей. Это был самый тяжелый налет на Лондон в годы войны. Чувство утраты было для отца невыносимым. Его брат Дэвид участвовал в Битве за Британию[11] и выжил, но потом умер от жажды в Северной Африке, когда его самолет был сбит в пустыне.

После войны отец жил в состоянии постоянной тревоги и стресса. Конец его жизни был омрачен мучительными воспоминаниями о службе в Египте.

Хотя война кончилась, отца отправили в Вену в союзные войска. Во время каникул мы с Кэри погрузились в поезд, организованный Женским институтом, и отправились в Вену. На шеях у нас висели жетоны с именами. Нам предстояло проехать через русскую зону. Нам велели не смотреть в глаза советским солдатам, когда те будут осматривать вагоны. Я безумно боялась этих людей. Завидев их поеденные молью серые шинели и черные сапоги, я затаила дыхание. Когда они проходили мимо нас, говоря по-русски, я дрожала от страха.

Мы жили в британском квартале, в доме, реквизированном союзниками. По странному совпадению, дом этот принадлежал австрийским друзьям моих родителей, и отец сумел договориться, чтобы они остались в собственном доме – правда, им пришлось переселиться в подвал.

Еду распределяли по карточкам. В Вене царило беззаконие. Советские солдаты патрулировали улицы, раскатывали по широким бульварам в конных экипажах, груженных награбленным добром. Единственной радостью было то, что маме удалось очаровать американских офицеров, и те позволили ей покупать молочные продукты и сахар в магазине на их территории – англичане не видели этого годами.

Несмотря на сложную обстановку, няня Сары ходила с нами и отцовским адъютантом в отель «Захер», который славился своими пирожными и фирменным шоколадным тортом с абрикосовой прослойкой. Свежие продукты мы прятали в коляске Сары. Добравшись до отеля, мы несли масло и яйца кондитеру, а тот пек нам пирожные. Мы их забирали, прятали в коляске и возвращались домой. Свежие венские пирожные – особенно в такой момент, когда есть было почти нечего, – были восхитительными. В такие моменты я забывала о страшных советских солдатах и наслаждалась дивным вкусом – это было огромное и драгоценное лакомство.

Когда мы вернулись в Англию, я снова отправилась в школу еще на несколько лет. Это было тяжелое время – зима 1946/47 года выдалась очень холодной. Температура в Англии упала до −21 градуса Цельсия. Ни в школе, ни в Холкеме отопления не было. У всех появились ужасные язвы от обморожения. Они отекали, болели, лопались… Боль не давала спать.

Школу я окончила в 1948 году, когда мне исполнилось шестнадцать. Об университете и речи не было. Равно как и о поездке за границу – на это просто не было денег. Как и всех моих подруг, меня отправили в первый из двух моих старших пансионов, Паудерхем-Касл. Школой управляли граф и графиня Девонские. Они разработали программу, с помощью которой двадцать пять девушек за год должны были научиться управлять большим домом – их собственным большим домом. А еще мы изучали основы «домашней экономики».

Каждые две недели мы менялись, исполняя разные роли, и вскоре стали понимать, что хорошо, а что невыносимо. Больше всего нам нравилось работать с камердинером, потому что он позволял нам допивать вино, которое мы подавали гостям. Кстати, среди гостей часто были друзья наших родителей. Они смотрели на нас с изумлением – не каждый день дочери друзей подливают вам вино за столом. Чем больше мы подливали, тем больше они пили, а чем больше они пили, тем больше оставалось нам. Камердинер учил нас чистить серебро – непростая работа: приходилось долго натирать серебро розовой уксусной пастой голыми руками. Большие пальцы у нас страшно болели, но серебро после этого выглядело идеально.

Мне нравилось помогать поварихе и посудомойке. Иногда нам позволяли самим печь булочки и шоколадные торты. Я с удовольствием помогала садовнику – мне всегда нравилось составлять букеты. А вот экономку я терпеть не могла, потому что она вечно требовала идеально застеленных постелей. Обычно я работала со своей подругой, Мэри Беркбек. Она не любила людей, предпочитая им собак и лошадей. Все, чему нас учили здесь, нам не нравилось. Мужей искать мы не торопились и уж точно не умирали от желания научиться управлять большим домом. Мы быстро заключили договор: я шила и занималась работой в доме, а она занималась садоводством (но не составлением букетов) и чистила порученную мне лошадь. Все свободное время мы проводили на платформе станции Доулиш – курили тайком. Это было единственное место, где мы могли купить сигареты, но приходилось быть осторожными – лорд и леди Девонские всегда могли неожиданно сойти с лондонского поезда.

Через несколько месяцев мы завершили курс, и в 1949 году я вернулась в Холкем. В том году умер дед, и мне очень его не хватало. Я скучала по нашим посиделкам в длинной галерее рядом с граммофоном. После смерти деда отец унаследовал титул и стал пятым графом Лестером. Мне было семнадцать, Кэри пятнадцать, и мы все лето катались на велосипедах, а дважды в неделю с мамой ходили в кино в соседнем городке. Отец возил меня по фермам арендаторов. Он относился ко мне как к сыну и хотел научить управлять поместьем. Я была этому рада. Мне было интересно больше узнать об истинной жизни Холкема.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Уолтер Рэли (1552–1618) – английский придворный, государственный деятель, поэт и писатель, историк, солдат и путешественник, фаворит королевы Елизаветы I. Прославился каперскими нападениями на испанский флот, за что получил рыцарство в 1585 году.

2

Пороховой заговор (англ. Gunpowder Plot) 5 ноября 1605 года – неудачная попытка группы английских католиков взорвать здание парламента с целью уничтожения симпатизировавшего протестантам и предпринявшего ряд репрессий в отношении католиков короля Якова I. Остался в современной культуре как «Ночь Гая Фокса» – по имени самого знаменитого участника заговора.

3

4,9 кг.

4

Около 110 кв. км.

5

Имеется в виду Королевская военная академия в Сандхерсте – городе в графстве Беркшир.

6

Бернэм-Овери-Стейт – деревня на побережье Норфолка.