Искажение

Пятница, 18 марта, 19.05

С посадочной площадки взлетает вертолет «Кассабиан». В вечернем небе мигают сигнальные огни, обозначая обратный путь Виктора Гинека. Мы узнали от товарищей из первого батальона, что солдата с базы Адмирум вывели из медпункта трое санитаров, которые посадили его на борт словно куклу. Похоже, в черепушке у парня все окончательно перепуталось.

Вчера транспортник С-515 забрал гробы с останками солдат, погибших во время последних терактов. На родину в числе прочих вернулись рядовой Ромер и старший рядовой Блинт. Первое и второе отделения уже получили пополнение – парней из резервных списков. Личный состав укомплектован, и мы можем продолжать исполнять приказы.

После ужина у нас свободное время, так что я заглядываю к своим расспросить о самочувствии. Сев на стул, молча наблюдаю за солдатами. Все оружие в стойке у окна, только Дафни, как обычно, начищает свой автомат. Гаус и Пурич играют в карты, а Ротт лежит вытянувшись на своей койке. Неожиданно он заговаривает первым, и остальные прерывают свои увлекательные занятия.

– Маркус, я поговорил с ребятами и хотел бы тебя попросить об одной услуге.

– Хотя бы сядь, когда со мной разговариваешь, Джим. Слушаю.

– Я насчет перевода. – Он неохотно садится и смотрит мне в глаза. – Мы тут немного не сошлись характерами, и, может, будет лучше, если ты попросишь сержанта о замене.

– Какой еще замене?

– Ну, чтобы Баллард перешел к нам, – подает голос Гаус.

– Погоди, не вмешивайся, – бранит его Водяная Блоха.

– Ты про свой перевод, да? – спрашиваю я Ротта.

– Да. – Он стискивает зубы: похоже, разговор немало ему стоит. – Я хотел завтра официально попросить согласия. Какой нам смысл вцепляться друг другу в глотку?

– А вы что скажете? – Я обвожу взглядом комнату.

– Ну да, было бы заебись, если бы Крис служил с нами, – кивает Пурич. Гаус и Водяная Блоха того же мнения.

– Вот видишь, все будут только рады, – нахально улыбается Ротт.

– Можешь завтра подать рапорт, Джим, – медленно говорю я. – Но знай, что я его не приму.

В комнате наступает тишина.

– Как это, мать твою? Почему?! – вырывается у него.

– Потому, блядь, старший рядовой Ротт, что ты кое-чем обязан своему отделению. Заварил кашу, мать твою, напиздел про нас глупостей, где только мог, так что теперь придется платить должок.

– Какой еще должок?!

Он вскакивает и хватает меня за китель. На мгновение передо мной появляется его искаженное лицо, а потом Гаус неожиданно швыряет его, словно тряпку, обратно на койку. Заодно Ротт ударяется затылком о деревянное изголовье.

– Помнишь, как я тебе обещал, что ты будешь ходить в первых рядах? Три раза сходишь – разрешу тебе уйти. Не раньше.

– Да ты охуел, – стонет Ротт, держась за затылок.

– Следи за языком. За каждую такую выходку будет на одну операцию больше.

Мерзавец отворачивается к стене, скорчившись на койке, а я продолжаю разговор с парнями, как если бы ничего не случилось. Они не комментируют мое решение, не спрашивают о причинах – они сразу же приняли его как должное – так и должно быть.

Гаусу, который жалуется на натертую ногу, я велю сходить утром в процедурный кабинет и попросить тальк и пластырь. Подручный запас лучше не трогать – могут быть проблемы с выдачей нового: старшина Гармонт стар и хитер. С Пуричем и Водяной Блохой я обсуждаю день рождения Голи, который уже совсем скоро. Наш командир родился первого апреля, и это, пожалуй, лучшая дата, которую он мог выбрать для своего появления на свет.

На базе Эрде подарок раздобыть непросто, так что мы решаем подарить ему какой-нибудь платок, который мы при случае купим в городе. Ну и литр хорошего самогона, если получится организовать. И то и другое нужно будет сделать тайно, но для этого есть самостоятельные вызовы и разные хитрецы в роте. Мы все согласны, что сержант заслужил самого лучшего.

Воскресенье, 20 марта, 09.35

Борис Северин ловит нас с Усилем в коридоре казармы. Он спрашивает об остальных командирах отделений, но оба на вызовах. Нам приходится вмешиваться ежедневно, обычно по несколько раз за день. Харман теперь бурлит словно чертова мельница. В основном это неопасные инциденты, однако достаточно легко перерастающие в беспорядки.

Северин ведет нас к Голе. Его сопровождают капралы Лист, Масталик и Соттер; он собрал почти всех, так что, похоже, предстоит серьезное совещание. Сержант Голя, видя толпу в дверях своей комнатушки, стучит себя по лбу – поместиться там всем нет никаких шансов, так что мы идем в клуб с настольным футболом, где нам недавно показывали снимки жертв ночной вылазки. Мы садимся в тесном кругу и начинаем обсуждать запланированную операцию «Пустынный кулак». Информация свежая, чернила на приказах еще не высохли.

Девятая рота должна оказать поддержку форпосту Адмирум, который фактически перестал патрулировать окрестности. Парни сидят на базе и пытаются не погибнуть, отражая атаки партизан. Нужно привлечь больше сил в пустыне Саладх и любой ценой перерезать партизанские каналы поставок. Что самое невероятное, готтанцы, устроившие в Ремарке кровавую резню, теперь поддерживают религиозных фанатиков. Очередное доказательство того, как легко на войне меняются союзы.

Голя не скрывает злости. Он говорит, что если в операциях с использованием вертолетов будут принимать участие два взвода, разведывательный и ВБР, то только потому, что лейтенант Остин слаб. Мюллер готов на все, чтобы защитить своих людей от вылазок в пустыню. Служба в городе, хотя и опасная, по сравнению с боевыми действиями кажется сказкой.

– Не знаю, как командование базы Эрде намерено обеспечить порядок в Хармане, отвлекая нас от текущих операций, – говорит Северин.

– Видимо, у них есть какие-то соображения на этот счет. – Голя морщится при одной лишь мысли о переменах. – Остин согласится на все, что ему пихают в глотку. Он исполнит любой приказ. Он ведь даже наверняка особо не смущался, когда тебе об этом говорил?

– Похоже, его что-то беспокоило. Но он утверждал, что нам доверили важную задачу и мы должны показать себя с лучшей стороны, потому он и сообщает мне неофициально. Завтра состоится инструктаж, а потом учения по топографии и прочая чушь.

– Когда начинаем летать? – деловито спрашивает капрал Лист.

– С начала апреля. На «Кассабианах» CAS-10, по два отделения на борту. Трясет в этом блядстве охеренно, – нервничает командир третьего взвода. – Да еще если нас собьют по дороге…

Начинается беспорядочная дискуссия. У каждого есть что сказать и множество вопросов, на которые сержанты не знают ответов. Возможно, больше мы узнаем завтра, когда лейтенант Остин и капитан Бек порадуют нас хорошей новостью. Больше всего нас интересует, как все это будет выглядеть – как часто нам предстоит летать, с каким снаряжением, и будут ли это превентивные акции в рамках «видимости», или же конкретные удары по повстанцам.

– Интересно, как долго нам так вкалывать, – задумчиво говорит Усиль.

– До особого распоряжения. – Голя с силой хлопает его по спине; видимо, он уже успел слегка остыть.

– От воздушного патрулирования никакого толку, – со злостью замечаю я. – Только собственные потери, блядь, и ничего больше.

– Ты прав, Маркус, – кивает Северин. – Все это на хер никому не нужно. Если им так важна та сторона гор, то нужно построить новую базу и нормально контролировать территорию. База Адмирум слишком маленькая и слишком далеко от Тригеля.

– В пустыне, возле холма Отортен, сразу после войны была база, – подает голос Эрик Масталик. – Ее занимали войска Североамериканского союза, но после их ухода никто там больше не появился. Тамошние системы связи сходили с ума от возмущений магнитного поля.

Я внимательно его слушаю, поскольку это название уже встречалось мне раньше. Именно в окрестностях Отортена имели место необъяснимые исчезновения, о которых я читал в Синете месяц назад.

Эрик – старый матерый волк. Так же, как оба сержанта и его тезка Эрик Соттер, он участвовал в войне против готтанцев и в нескольких миротворческих миссиях. Сержант Голя подтверждает его слова и добавляет кое-что от себя:

– Помню, я проезжал через ту базу сразу после того, как ее покинули союзнические войска. Они оставили нам немного оборудования – им пришлось наспех собираться. Из-за помех приборов там тяжело пребывать постоянно. Кажется, именно поэтому ее назвали Дисторсия.

– Значит, нужно занять Дисторсию и прочесывать окрестности до упаду. – Сержант Северин закуривает, хотя курить здесь не положено. – Дрон за дроном, патруль за патрулем. Мы выкурим этих сволочей, как только у них закончатся припасы.

– Я бы предпочел остаться в Хармане, сержант, – заявляет Лист.

– Я бы тоже предпочел, сынок, но нашего мнения никто не спрашивает.

– Ладно, хватит жаловаться, господа, – подытоживает Голя. – Передайте информацию остальным командирам отделений, но солдатам ничего не говорите. Ни к чему, чтобы заранее расходились слухи.

– Так точно! – отвечаем мы.

– А вы, – обращается он ко мне и Петеру, – будьте в полной готовности, поскольку еще сегодня вам может потребоваться выехать. В городе неспокойно, патрули постоянно докладывают о беспорядках.

Двенадцатая неделя миссии не предвещает ничего особо хорошего.

Воскресенье, 20 марта, 13.05

Сержант явно накаркал. Тревога снова отрывает нас от еды, и мы сломя голову мчимся в центр города, где в торговом центре «Гермес» террористы заложили взрывной заряд. Несущиеся по улице «скорпионы» угрожают прохожим и бестолковым ремаркским водителям, но, честно говоря, нам на это глубоко насрать. Мы лишь крепче сжимаем МСК и оглядываемся по сторонам.

У большого здания торгового центра посинело от полицейских патрулей. Среди их автомобилей стоят два «скорпиона» и специализированная машина саперов. Внутрь мы не заходим – у нас другой приказ.

Я докладываю по радио лейтенанту Тоусену, который командует операцией. Мы паркуемся перед главным входом и грозно смотрим на собравшуюся толпу. Наша задача – не допустить беспорядков среди охваченных паникой людей. Полицейские уже вывели из здания клиентов, а саперы с базы Кентавр исполняют свои обязанности.

От скуки я разглядываю «Гермес». Современное строение подходит к окрестным каменным домам как собаке пятая нога. Как и везде в Хармане, застройка здесь носит хаотический характер, не видно никакого плана. Неми как-то раз упоминала, что жители города гордятся этой обителью роскоши, но для меня она выглядит скорее как сельская подделка наших торговых центров – сооружение из пластиковой облицовки со слегка поцарапанной хромированной отделкой и затемненными стеклами. На стенах – вырвиглазные рекламные щиты. Одним словом, огромная развалюха.

К счастью, ремарцы боятся подходить ближе. Некоторые держат в руках корзинки или опираются о магазинные тележки, с которыми выбежали наружу. Интересно, как велики будут потери продавцов? Полицейские пытаются предотвратить кражи, бегая во все стороны и цепляясь к людям, из-за чего суматохи больше, чем порядка.

Четверть часа спустя в открытых дверях появляется массивный робот на гусеницах. Саперы докладывают в наушниках, что тревога оказалась ложной. В подозрительной сумке какой-то дебил оставил коробку с обувью. На этом история с терактом в торговом центре заканчивается. Тоусен позволяет нам покинуть пост, и мы направляемся обратно на базу.

Первым ее замечает Пурич. Наклонившись внутрь машины, он показывает на девочку в подъезде полуразвалившегося дома. До базы уже недалеко – осталось, может, километра три. Мы выбрали более длинный путь из-за дорожных работ. В этой стороне Хармана здания пребывают в ужасающем состоянии. Вся улица разбомблена, но видно как на ладони, что даже до войны Эрде был районом бедноты.

Мы подъезжаем к Т-образному перекрестку. Напротив нашей машины – руины из бетона и кирпича, фрагмент уцелевшей подворотни и одна стена с пустыми окнами, сквозь которые просвечивает небо. Девочка в сером платье, лет пяти-шести, держит в руке розовый воздушный шарик. Видимо, он наполнен гелием, поскольку весело парит над ее головой, раскачиваясь на ветру.

– Останови, – приказываю я Ротту.

«Скорпион» останавливается посреди перекрестка. Окрестности выглядят вымершими, хотя в километре дальше находится большой рынок, а также несколько магазинов и автомобильных мастерских. Здесь же на асфальте валяется лишь старый мусор – полиэтиленовые пакеты и вырванные из книг страницы.

Пурич достает бинокль и разглядывает близлежащие руины.

– Чисто, – докладывает он, хотя и не слишком уверенно. – Малышка, похоже, одна. Наверняка заблудилась или вроде того.

– Что будем делать? – спрашивает Водяная Блоха.

– Я схожу за ней, – предлагает Гаус. – Нельзя же ее так оставить.

– Погоди. – Я поворачиваюсь к нему.

– Но, Маркус! Нужно ее забрать.

– Погоди, я сказал! – Несколько мгновений я размышляю, не вызвать ли с базы «сокол», чтобы тот проверил окрестности. – Ладно. Джим! Подъезжай ближе к той подворотне и остановись у тротуара.

Ротт исполняет приказ. Напротив подворотни мы остановиться не можем – в мостовой зияет огромная яма. Но до стоящей неподвижно фигурки всего полтора десятка метров.

– Ладно, а теперь поднимай жопу с кресла. Пойдешь за ребенком.

– Что?!

– Рядовой Ротт, шагом марш за ребенком, мать твою! Я сяду за руль.

Именно в этот момент его охватывает неподдельный страх – не гнев, но панический ужас. Я сломал человека, и мне это нравится. Он открывает дверцу, машинально включает глушитель и идет на негнущихся ногах. Я ощущаю невидимые волны – одну за другой, металлические направленные взрывы под черепом – и вслушиваюсь в дыхание Ротта, в размеренный шум в наушниках. Он что-то неразборчиво шепчет, возможно, молится.

Пурич целится из MG2 в сторону здания. Гаус и Дафни приоткрыли дверцы и страхуют противоположные концы дороги. Нам уже доводилось бывать и в более опасных местах, но при виде этих руин и полуразрушенных ворот в ад, в которых стоит девочка, встают дыбом волосы на затылке.

Ротт останавливается над девочкой. Малышка отпускает шарик, который медленно поднимается и улетает в неизвестность. Стоящий над ней солдат учащенно дышит, глядя на что-то в глубине подворотни.

– Ох ты блядь!

– Что там, Джим! Докладывай!

– В подворотне лежит женщина, наверняка мать, вся изуродованная. Похоже, ее посекло «клещами». Еще через несколько метров что-то шевелится среди мусора.

– Забирай ребенка и бегом в машину! – кричу я. – Отделение, включить глушители!

Перед глазами у меня синеет, но лишь на мгновение. Ротт хватает девочку под мышку и мчится к нам. Вскочив внутрь, он передает ребенка Гаусу, с трудом переводя дух. Он только что отработал свой первый долг. По его лицу стекает пот, хотя совсем нежарко. Я вдавливаю педаль газа, и мы срываемся с места, устремляясь на запад, в сторону базы Эрде.

Девочка начинает кричать, словно выплюнув наконец изо рта кляп. Пронзительный визг врывается в уши, врезаясь в тело аж до самого костного мозга. А потом она безвольно оседает на колени Гауса, и наступает тишина.

– Ох ты блядь, ох ты блядь, – тихо повторяет Ротт.

– Мать твою! – добавляет Водяная Блоха.

Больше ничего не скажешь.

Вторник, 22 марта, 17.15

В проходе между двумя зданиями я встречаю Неми Сильберг, которая улыбается мне издалека и спрашивает про девочку. Известие уже разошлось по базе, даже, пожалуй, в большей степени, чем ночная вылазка двух кретинов – любителей платного секса. До людей наконец доходит, что повсюду таится эта механическая дрянь. Тысячи «клещей».

– Что именно тебя интересует? – спрашиваю я.

– Кто-нибудь явился за малышкой?

– Какая-то женщина, кажется тетка, забрала ее сегодня утром из медсанчасти.

– Бедная девочка. – Неми в самом деле тронута.

– Воистину.

Разговор стоило бы продолжить, но я страшно тороплюсь, поскольку опаздываю на занятия по топографии пустыни Саладх и Волчьих гор, и не позволяю ему развернуться.

– Ты нашла то, о чем я просил?

– Я обшарила чуть ли не весь Синет, но в конце концов кое-что отыскала. Только все по-ремаркски. Переведу текст и сразу же тебе перешлю. Может, завтра вечером.

– Великолепно. – Я крепко целую ее в щеку. – Я твой должник.

– Оставь. – Неми слегка краснеет, но не протестует. – Вижу, у тебя хорошее настроение.

– Мне пора. – Я растягиваю слова, глядя на ее губы, а потом удаляюсь быстрым шагом, чтобы не наделать каких-нибудь глупостей. Просмотр спутниковых снимков и военных карт окрестностей Тригеля прекрасно меня отрезвит, значительно лучше, чем кружка холодной воды из колодца. Вот только не знаю, насколько этого хватит.

– Как ты все это выдерживаешь, Маркус? – кричит она мне вслед. – Эту кошмарную войну?

Я поворачиваюсь к ней. С такого расстояния она выглядит еще более хрупкой.

– У меня есть специальный переключатель. – Имеется в виду мой стимулятор под мышкой; все равно она мне не поверит.

– Ну и глупо.

Электрод в моей голове работает на полную мощность.

Пятница, 25 марта, 16.20

Сегодня мы выезжаем в третий раз. Первый раз пропал впустую – мы проверили пикап, стоявший недалеко от базы. Обычный проржавевший автомобиль, у которого сел аккумулятор. Во второй раз толпа окружила пеший патруль в центре города. Парни вызвали помощь, но, честно говоря, случившееся спровоцировали они сами – кто-то из них пнул расставленные на тротуаре статуэтки, которые, видимо, оказались священными или из ценного материала.

Теперь же мы для разнообразия ищем дрон, который якобы задел телевизионную антенну и упал в одном из дворов в районе Габра. Поиски длятся уже двадцать минут. У нас есть оборудование для пеленгации сигнала локализатора. Каждый беспилотник снабжен черным ящиком, в котором хранятся данные. Мы бредем через замусоренные проходы между каменными домами, среди веревок с бельем и праздничных лент, развешанных то тут, то там на тонких брусках. Из окон за нами наблюдают сморщенные старушки в клетчатых платках. Дед в антикварном кресле попыхивает сигаретой у ворот.

Детвора в очередном дворе бежит за рыжей дворнягой. Пес держит в зубах резиновый мячик, убегая со всех ног. Наткнувшись на наш отряд, ребятишки застывают как вкопанные, а потом разворачиваются и с воплями уносятся домой.

Мы идем ввосьмером, с отделением Усиля – они смотрят поверху и целятся в окна, а мы ищем ниже и страхуем двери. Точность сигнала не идеальна, но «сокол» должен быть где-то близко.

– Туда! – решительно говорит Петер, который держит устройство с голубым экраном.

Мы входим в очередную подворотню, воняющую мочой, кошками и чем-то сладким. Источником последнего запаха являются белые цветы, растущие на газоне сразу за проходом. Здесь на каждой стене виднеются граффити – кто-то обожает настенную живопись. Мы минуем ряд старых автомобилей и женщину, которая стирает в лохани. Не во всех домах есть ванные и действующая канализация. Прачка не обращает на нас внимания, разминая белье в мутной воде.

– Я его вижу, – кричит Водяная Блоха.

– Где?

– Вон там, на крыше голубятни.

Действительно, на жестяной крыше лежит наша пропажа. У Дафни отличное зрение, но все равно трудно понять, как он заметил едва выступающую из-за края крестовину дрона. Чтобы стащить «сокол» вниз, нужно забраться на дерево. Альбин Хокке, маленький ловкий парнишка из отделения Усиля, скачет по веткам как обезьяна и вскоре сбрасывает дрон на землю. Я докладываю сержанту, что задание выполнено.

Внезапно на пороге дома слева появляется худой мужчина и вытягивает руку в нашу сторону. Что-то блестит в его ладони, отражая лучи послеполуденного солнца. Пурич, который идет рядом со мной, сразу же берет его на мушку.

– Брось! – кричит он, кладя палец на спусковой крючок.

Остальное отделение реагирует спокойно. Я хватаюсь за ствол МСК Пурича, направляя его вниз. Блядь, только этого не хватало, чтобы мы пристрелили ни в чем не повинного гражданского.

– Успокойся, Даниэль. Это просто телефон!

– Заебись. – Пурич весь дрожит от нахлынувших на него чувств.

Срабатывает вспышка, и мужик испуганно прячется в доме. Желание увековечить отряд МСАРР на собственном дворе могло привести к трагедии. То был бы не первый случай, когда кто-то достал гаджет из кармана и получил пулю в лоб. Наши нервы давно уже перегорели. Лучше не провоцировать подобных ошибок.

На улице мы присоединяемся к остальному взводу, проверявшему второй ряд домов. Сержант Голя ворчит, чтобы мы поторопились, – ему не хочется пропустить лучший матч в этом сезоне. Столичная «Виктория» сегодня принимает у себя ФК «Сигард». Осталось полчаса до начала встречи, так что в самом деле приходится спешить.

Ко мне подходит Неми и извиняется, что только сегодня переслала мне файл. Я слегка стучу себя по лбу, надеясь, что она поймет этот универсальный жест. Мне очень интересно, что она нашла. И я действительно благодарен ей за помощь.

Воскресенье, 27 марта, 12.00

Ровно в полдень происходит розыгрыш отпусков. Каждый взвод получает столько лотов, сколько солдат в его составе. Сержанты приносят опломбированные конверты в заранее оговоренные места. Мы собрались внизу казармы, где стоят несколько потертых кресел и деревянные скамейки.

В начале миротворческих миссий восемьдесят процентов солдат могли по очереди брать двухнедельные отпуска. Затем процент счастливчиков последовательно падал, вплоть до пятидесяти процентов в Пятом контингенте. Время также подозрительно сократилось – сперва до десяти дней, а в этом году до недели. Проигравшие получают денежную компенсацию, а некоторые счастливчики торгуют увольнительными, хотя это запрещено.

В углу собрались четыре отделения: двадцать один человек, включая сержанта, и каждый нетерпеливо ждет положенной по уставу жеребьевки. Мы по очереди лезем в серый картонный конверт, достаем оттуда карточку с номером и все вместе смотрим на список, где обозначены выигравшие лоты. Оказывается, на весь взвод приходится десять увольнительных, из которых мое отделение получило две – выиграли Пурич и я. Остальные парни явно пребывают в расстроенных чувствах.

Как только заканчивается всеобщая суматоха, я отвожу в сторону Гауса и прямо спрашиваю, не хочет ли он воспользоваться увольнительной. Лоты нельзя продавать, но начальство терпимо относится к заменам, а порой даже их поощряет. Одно дело человек, которого ждет семья, и совсем другое – одиночка, оставивший дома только кота или собаку.

– Да ты что, Маркус? Как я могу тебя о таком просить?

– Успокойся. Я знаю, что твоя мать больна и ты хотел бы ее навестить. Мне к родителям ехать не обязательно, а с сыном я не вижусь.

– Но послушай…

– Не юли, старик. Я скажу сержанту, что отдаю тебе свой лот. Только не уезжай в ближайшие две недели. Мне хотелось бы иметь всех в полном составе в начале апреля.

– Ясное дело! Блядь, спасибо тебе, Маркус. – В глазах Гауса стоят слезы.

– Понимаю. – Я хлопаю его по плечу. – Только не слишком расклеивайся.

Естественно, увольнительные распределились не поровну. Первое отделение выиграло целых четыре, что страшно разозлило остальной взвод. Их получили все сменщики, пополнившие наш личный состав после теракта на рынке. Только Балларду не досталось отпуска. Парни только что приехали и уже могут радоваться возможности побывать дома. Сержант наверняка поставит их в самую дальнюю очередь, но у Ларса, как и у меня, счастливчиков только двое, а у Петера один. Именно так выглядит слепая судьба.

Последнюю увольнительную выиграл командир взвода, но я сомневаюсь, что он ею воспользуется. Сержант Голя ненавидит собственную жену. Что касается меня, то если бы мне пришлось отправиться в отпуск, я наверняка поехал бы на базу в Портсаиле. Там есть отель для солдат, которые не хотят ехать на родину, – с казино, красивыми девушками и почти дармовой выпивкой. Я пил бы неделю до упаду и вернулся бы с сильным похмельем в Харман. Но, честно говоря, без всего этого я вполне могу обойтись.

Среда, 30 марта, 20.25

Я кладу на стол сержанту пачку бумаг. В последнее время мы были настолько заняты, что у нас даже не было времени поговорить. Вызовов стало меньше, но подготовка к операции «Пустынный кулак» идет полным ходом. Я отрываю Голю от изучения каких-то материалов.

– Что это? – слегка рассеянно спрашивает сержант.

– Просьба о замене автомата для Пурича – тот постоянно заедает. Ему достался испорченный экземпляр.

– Ясно, подпишу. – Он без лишних вопросов заполняет свои графы бланка. – А остальное?

– Я распечатал вам кое-что почитать, сержант. Неми нашла в Синете материалы о пустыне Саладх и базе Дисторсия.

– У меня нет времени на всякую хрень, Маркус.

– Это не хрень, – я показываю на одну из страниц, где отмечен фрагмент текста. – Здесь, например, пишут, что до войны возле холма Отортен, где находится база, действовал исследовательский институт Университета в Йоне. Там вместе работали геологи и физики. – Я переворачиваю страницу. – Еще двести лет назад за Волчьими горами простиралась плодородная равнина, но потом, после землетрясения, там открыли залежи серебра и меди. Местность усиленно эксплуатировали, разрушив водную систему. Все высохло и стало бесплодным. Вряд ли вам известно, что «саладх» по-ремаркски означает «лиственный». Нетипичное название для пустыни.