Искажение

Люди одеты совершенно по-разному – в темные длинные плащи, в разноцветные куртки или свитеры или в некое подобие вышитых платков. Иногда мелькает белая или пурпурная мантия служителя культа. Мы едем достаточно быстро, так что подробностей я пока не замечаю, но все здесь выглядит слегка потрепанным и не складывается в единое целое.

Чем ближе к центру, тем плотнее становится движение, и приходится прокладывать себе дорогу клаксонами. Машины, по большей части «трупы» двадцатилетней давности, послушно съезжают в сторону, а группы людей разбегаются в панике.

Первое, что бросается в глаза, – множество пешеходов, переходящих улицу наискосок и перебегающих дорогу прямо перед машинами. От постоянного торможения начинает тошнить и рябить в глазах. Но, с другой стороны, тротуарами пользоваться они тоже не могут, поскольку те заставлены лотками и опрокинутыми мусорными баками.

– Ну и бардак! – замечает Гаус. – Как бы тут какую-нибудь дрянь не подцепить. Нормально, да, Маркус? Сифак – и в могилу.

– Неужто потрахаться надумал? – спрашивает Водяная Блоха.

– Сосредоточьтесь на дороге, блядь! – обрываю я их беседу. – Расслабились уже? Морды тяпкой и вести наблюдение.

Сержант Голя сообщает по радио, что на одной из боковых улиц слышны выстрелы, но приказывает ехать дальше. Сейчас мы не будем выяснять, кто стрелял и в кого, – у нас другая задача. Этим займется обычный патруль, парни из третьего взвода.

Мы сворачиваем на аллею Гвоздик, одну из главных улиц города, и видим километровую очередь машин, ожидающих бензина. Мы с еще большим трудом протискиваемся через эту «стояночную полосу», все больше людей лезет нам под колеса, но в конце концов добираемся до небольшой площадки, на которой стоят три распределителя и разбитый контейнер для персонала.

Топливо должны привезти завтра – так гласит надпись на преграждающей проезд цепи. Хорошо, что Пурич немного знает ремаркский и способен перекричать шум двигателя. Сержант приказывает выйти из «скорпионов» второму и третьему отделениям. Первая и последняя машины должны ждать развития событий.

Второе отделение состоит почти из одних ветеранов. Не понимаю, почему нас не перемешали сильнее. В моем отделении только старший рядовой Ротт второй раз участвует в миссии, у остальных нет опыта. Одно дело – кататься на полигоне и читать инструкции, и совсем другое – понять этот мир и не сойти с ума. Никогда не пойму армию.

Сержант вылавливает из группки зевак ремаркского полицейского и подходит к нему с переводчиком. Разговор становится нервным, я вижу, как наш командир все сильнее размахивает руками. Возвращается он изрядно разозленным.

– Не было никакого теракта, – говорит он, красный от ярости. – Те болваны из полиции думали, будто это бомба, а на самом деле какой-то придурок из обслуги бензоколонки сам себя случайно взорвал в контейнере. Решил закурить, а рядом оказался протекающий газовый баллон. Труп уже забрала скорая.

– Великолепно, – капрал Норман сплевывает на улицу, хотя в Ремарке это вроде бы запрещено. – Почему разведка не послала дрон?

– Потому что старые отправили на техосмотр с четвертым контингентом, а новые, блядь, еще не активировали, – отвечает Голя и приказывает нам собираться.

– Хорошо, что у этих черножопых нет бензина, – замечает кто-то из второго отделения. – Все взлетело бы на воздух.

Первый патруль оказывается ошибкой. Хвастаться по возвращении на базу будет нечем, но мы о том не жалеем. Возвращаемся другим путем, чтобы не искушать судьбу и объехать пробки. Первый «скорпион» сбивает одичавшую собаку. Я вижу, как костлявая зверюга убегает между домов, хромая на сломанную лапу.

Вторник, 12 января, 20.25

Вечерами начинается всеобщее помешательство – иначе не назовешь. Звонки, чаты, длинные мейлы – девушкам, невестам, женам, родителям, родственникам и знакомым, приятелям по кварталу и любовницам с работы, или прочим отчаявшимся душам, которые больше всего на свете нуждаются в информации о том, чем мы сегодня занимались, что ели на обед, сколько градусов тепла на улице и не натирает ли нам в паху. Солдаты сидят за компьютерами и стучат по клавиатуре с наушниками в ушах, шмыгая носом, или бродят с коммуникатором по коридорам, ища хоть какого-то уединения.

После подобных разговоров они наверняка размышляют о том, не изменяет ли им девушка, не начали ли дети прогуливать уроки, не растратила ли жена заначку на черный день и в самом ли деле выздоровел маявшийся животом пес. За несколько дней столь многое может случиться.

Я недоверчиво качаю головой – сам я не пишу писем и не звоню. Отцу сказал, что дам о себе знать по приезде в Харман, и отправил ему короткое сообщение.

– Это пройдет, – говорит сержант Голя, сидя под навесом столовой и потягивая вместе со мной и капралом Усилем безалкогольное пиво, единственным преимуществом которого является низкая температура. – Вернее, пройдет, но не у всех. Не одного удар хватит, когда какой-нибудь доброжелатель пришлет ему фотку друга с его собственной невестой. Ему сразу же захочется во внеочередной отпуск. Но большинство остынет на здешнем солнце, это я вам обещаю.

– А можно спросить – вы женаты, сержант?

– Уже пятнадцать лет с одной и той же мегерой, – с кривой усмешкой отвечает Голя. – Она только и ждет, когда объявят набор в очередную миссию, чтобы я поехал и привез немного денег. У нее свой парикмахерский салон, но можете мне поверить, парни, эта стерва стричь умеет только бабки. Обе дочери такие же, а сын еще хуже – постоянно сидит на толстой жопе и играет. Вообще, блядь, из дому не выходит, когда меня нет.

– А в скольких миссиях вы были? – спрашивает Усиль.

– Это пятая, если считать прошлый год – тогда я сидел за самой границей, в Йоне, и охранял конвои с гуманитарной помощью. Два раза был легко ранен, один раз мне даже хотели отрезать ногу, но я как-то выкарабкался. Но хер с ним, не хочу об этом говорить. Сейчас просто сказка, парни. Три года назад у нас на вооружении были «хеклеры», к которым приходилось лентой прикручивать магазины, чтобы те не выпали на бегу.

– Я что-то об этом читал, – киваю я.

– А я, Маркус, видел, как такое случалось. Мы оклеивали лентой автоматы, делали из силикона уплотнители для очков, поскольку те пропускали пыль, а «скорпионы-сто» вообще были просто хламом с броней тоньше бумаги, так что приходилось приваривать к ней вырезанное из мусорных контейнеров железо. А потом мы молились, чтобы «айдики» нам жопу не оторвали.

– Заебись! – комментирует Усиль и идет за очередной мочой с нулем процентов.

– Но «двухсотки» и «двухсотпятидесятки» тоже небезопасны. Тридцать пошло на металлолом после терактов во время четвертой миссии, – уверенно говорю я, поскольку еще в Рамме знакомился со статистикой замены техники.

– А ты весьма осведомлен, сынок, – сержант Голя смотрит мне в глаза. – Но лучше не высовывайся с подобными откровениями. Кто-нибудь может пойти к Остину или Мюллеру и изящно им настучать. Мы друг друга поняли, капрал?

– Так точно.

– Хорошо. – Сержант делает последний глоток и оглядывается в поисках Усиля. – Где этот Петер, мать его? Не вижу его у стойки.

– Наверное, пошел отлить.

– Тогда я тоже пойду. Приятно было побеседовать. Надо кое-что почитать перед сном. На следующей неделе буду вести с вами занятия по тактике – лейтенанту неохота языком работать. Черт бы побрал Остина, Мюллера и всех этих офицеров, которых из жопы вытащили.

Я смотрю вслед уходящему сержанту, чувствуя себя слегка пьяным – от солнца, усталости и напряжения, которое не покидает нас даже на секунду. Через несколько минут возвращается Усиль, удивляясь, что мы остались одни. Мы говорим о вчерашнем патруле, но беседа не клеится. В конце концов поднимаем задницы и присоединяемся к Ларсу Норману, который направляется в сторону бывшего общежития. У рядовых и младшего командного состава там казармы.

Глава вторая

Пятница, 15 января, 05.35

Харман, провинция Саладх, Южный Ремарк

Я пишу тебе, дорогой сынок, и никому больше. Пишу эти письма в будущее, словно в самом деле верю, что будущее наступит. Я не отправляю сообщения сразу – ты еще слишком мал, чтобы все понять. Их сохраняет специальная почтовая программа, которая потом отыщет тебя в сети. Когда тебе исполнится пятнадцать, она прочешет форумы, профили и что там еще придумают бородатые чародеи, и, если найдет тебя, ты начнешь их получать, фрагмент за фрагментом.

Фирма «FutureBox» уверяет, что они будут обновлять алгоритмы и через десять лет инструмент будет продолжать работать. Приходится в это верить, особенно сейчас, когда вера мне особенно необходима.

Вчера погиб первый солдат из нашего контингента, капрал из третьего батальона. Ничего выдающегося – парню просто не повезло. Его «скорпион» наткнулся на «айдик», рвануло, и осколок пропорол ему шею. Наверняка он даже не понял, что случилось, – истек кровью, прежде чем кто-либо успел оказать ему помощь. Второму парню оторвало кисть руки, а стрелок на башенке оглох. Никого из них я лично не знал.

Дорожные бомбы – весьма действенное оружие, простое и вместе с тем трудно обнаружимое. Обычно это кусок трубы, заполненной кусками железа и взрывчаткой. Спереди у него металлическая пластина, которая выгибается после взрыва, принимает форму конуса и лупит в броню машины, разнося ее в пух и прах, чтобы там ни болтали конструкторы и командиры. Такая труба лежит себе замаскированная у дороги, а в действие ее приводят обычно с помощью длинного кабеля.

Иногда, идя вдоль такого кабеля, удается выследить сволочь, подорвавшую заряд. Но чаще всего, прежде чем мы его найдем, прежде чем кто-либо сообразит, в чем вообще дело, – уже слишком поздно.

Нам говорят, мой дорогой, чтобы мы не боялись, ибо если мы будем осторожны, то сумеем избежать атаки. В конце концов большинство возвращаются через год домой, на радость истосковавшейся родне. Но даже ты наверняка бы почувствовал, что это ложь – даже если глядеть во все глаза, хорошо замаскированного дьявола в куче мусора не заметишь.

Понедельник, 18 января, 7.05

Лейтенант Марсель Остин притащился на занятия и мучает народ идеологической трепотней, повторяя все лозунги, которыми потчевал нас до этого командир полка. Вместо тактики мы слушаем лекцию о важности нашей миссии, об ответственности за гражданских, которые являются главными жертвами этой войны, и о культурных различиях, на которые следует обращать внимание. О вчерашнем инциденте с «айдиком» он не упоминает.

Я впускаю его треп в одно ухо и выпускаю из другого даты ремаркских религиозных и государственных праздников, разделение на главные храмы, запрет мужчинам приближаться к некоторым культовым местам или разговаривать со служительницами культа. Всего этого я терпеть не могу, и думаю, что три четверти роты точно так же ненавидит пиздеж лейтенанта. Мы сидим в бывшем сборочном цеху, кое-как переделанном в спортзал и место собраний для сотни солдат. Снаружи идет дождь и в воздухе висит похожая на мокрую тряпку духота.

Наконец Остин передает слово двум сержантам, командирам взводов, и становится интереснее, особенно для молодых солдат, но и я охотно послушаю лекцию, ковыряясь языком в зубе для гигиены, особенно психической.

Сержант Северин говорит о том, что война окончательно переместилась с поля боя на городские территории, и подготовка солдата должна учитывать специфику боев на подобной местности. Он добавляет, что нам следует забыть о тренировках, которые мы прошли в Сиракусе и своих родных подразделениях, поскольку те могут нам только повредить. Современное поле боя – это не леса и поля, а узкие улицы и здания с множеством окон, подъездов и балконов, из которых противник может успешно вести обстрел движущейся колонны или пешего патруля.

Он говорит, что мы должны обратить внимание на способ передвижения в городе, ведение наблюдения, преодоление препятствий и стен, а также открытой местности, которая может стать для нас смертельной, если мы привыкнем к мысли, что у нас всегда есть прикрытие. Он также подчеркивает, сколь большое внимание следует в настоящее время уделять подготовке одиночного солдата пехоты и действиям в небольших группах, отделениях или секциях. Да уж, Борис, особенно в гарнизоне Коден внимание этому уделялось до такой степени, что во время занятий молодые носились по части с котелком кипятка для чая или подметали окрестные скверики, поскольку должен был приехать кто-то из штаба.

Голя приказывает нам развесить на стенах листы серой бумаги. Не знаю, где он ее откопал, но листы пронумерованы и изрисованы силуэтами людей, а также зданий, улиц и перекрестков. Если он сделал эти плакаты сам, то, должен признать, у него имеется определенный талант.

– Господа, в здешней жопе мира у нас нет проектора, не говоря уже о большом экране, так что сосредоточьтесь на этих рисунках, – спокойно начинает он, но в голосе его чувствуется едва заметная угроза. – Я не для того так мучился, чтобы вы там, сзади, теперь сплетничали о какой-то срани. – Зал мгновенно затихает. – Мы договорились с сержантом Северином, что обучим вас основам передвижения по улице. Мы наблюдаем за вами с самого вашего приезда, и вы все еще ходите в патрули, будто бабы по магазинам. Сегодня ночью парень из седьмой роты получил пулю прямо в лоб из-за того, что никто его не страховал.

– А мы не собираемся паковать вас в мешки и звонить родне, – между делом добавляет Северин.

Наступает такая тишина, что слышно жужжание комара, который летает где-то над моей головой. Капли дождя стучат по жестяной крыше.

Сержант Голя начинает с высадки из машины. Запрещается без необходимости от нее удаляться, поскольку, как известно, «скорпион» всегда дает хоть какую-то защиту. Запрещается также собираться в одном месте и стоять во весь рост. Даже когда тихо и спокойно, нужно присесть и страховать свою четверку, приклеившись к кузову.

– А если у вас есть дополнительное прикрытие – ноги в руки и двигайтесь в сторону цели. Если кто-то попадет из РПГ в «скорпион», он может убить вас всех, – добавляет сержант Северин. Лейтенанту Остину в это время кто-то звонит, и он выходит из зала.

– Именно так. – Голя показывает первый рисунок. – Будете подходить сюда по отделениям и рассматривать схему выхода из машины. Каждый капрал отвечает за то, чтобы все ее изучили и соблюдали во время патруля. И мне насрать, если кто-то знает ее наизусть или ему некогда поболтать с родней. – Он обводит взглядом зал. – Потом научитесь пешему движению вдоль зданий, преодолению поворотов и перекрестков и поискам укрытия. Каждый должен знать, за кем он идет, какой сектор защищает и что входит в его обязанности.

– Через две недели вы должны вообще об этом не думать, – кивает Северин. – Тогда мы перейдем к боям внутри зданий, передвижению по лестницам, входу в помещения, использованию сигнальных комплектов и так далее. Потом будет раздел о работе с беспилотными самолетами.

Молодые солдаты, парни из первого и третьего взводов, сидят с окаменевшими лицами. А я думаю о том, что старые командиры решили нагнать на них страху, чтобы мобилизовать для подготовки.

Понедельник, 18 января, 14.25

Третье отделение занимает в общежитии комнату на втором этаже, вторая дверь направо. Койки и полки старые, наверняка оставшиеся еще с довоенных времен. Армия за пять лет не удосужилась поменять здесь мебель. Никто не отремонтировал стены, исписанные студентами профессионального училища – множество восхитительных рисунков, в основном письки и сиськи, и непонятные надписи по-ремаркски. Над койкой Гауса висит большой плакат с обнаженной девицей – его личный вклад в украшение интерьера: длинные светлые волосы, силиконовый бюст и солнцезащитные очки.

Я сажусь на стул у окна. Трое солдат, до этого лежавшие на койках, садятся и выжидающе смотрят на меня. Дафни неохотно откладывает ветошь, которой чистил свой МСК. Подслушав в столовой разговор Ротта с парнями, я решил выяснить все сразу.

– Ладно, Джим, – наконец говорю я. – Что там за история с магазинами?

Ротт после меня самый старший по возрасту в отделении. Профессиональный водитель и известный пройдоха, у него за плечами восемь лет службы. Думаю, уже в Сиракусе он стал неформальным главой группы, и остальные парни в той или иной мере его слушаются.

– С какими магазинами?

– Не делай из меня идиота. – Я смотрю ему прямо в глаза. – Вынь магазин из автомата и извлеки при мне патроны.

– Нет необходимости.

– То есть? – Я чувствую, как злость сдавливает горло.

– Незачем, господин капрал. Внутри только два трассирующих – пятнадцатый и двадцать пятый. Я посоветовал парням, чтобы сделали так же, а трассирующие оставили про запас.

– Можешь не придуриваться с «капралом»? И скажи мне, какого хера ты так делаешь? В уставе явно написано, что каждый пятый должен быть трассирующим, чтобы увеличить прицельность.

– В жопу устав, – спокойно отвечает он. – Нельзя выпускать столько трассирующих – они выдают твою позицию противнику. Меня научил этому сержант Малик в предыдущую миссию, у него все так делали – отмечали середину магазина и пять штук до конца. Если кто-то стреляет, прошу прощения, как хер собачий, то и трассирующие ему не помогут. Я прав, Маркус?

Слышится одобрительный ропот. От того, что я сейчас скажу, может зависеть многое. Если бы я пришел неподготовленным, наверняка бы я его обругал, приказал вытащить патроны или сделал еще какую-нибудь глупость. Но я предвидел подобное развитие событий.

– Ты прав, Джим, – говорю я, вставая со стула. – Но вам следовало мне об этом сказать, мы должны учиться друг у друга. Не говоря уже, блядь, об уставе. Я должен знать, когда мы его нарушаем.

– Я думал, ты не согласишься. – Ротт впервые теряет уверенность в себе.

– Значит, ты неправильно думал, солдат. – Я смотрю на Дафни, который нежно поглаживает дуло автомата. – Я слышал, ты, Водяная Блоха, всегда стреляешь одиночными?

– Ясное дело, Маркус, – очередями никакой меткости не будет.

– И вроде как считаешь выстрелы. Прямо как в аптеке?

– Такая привычка, еще с гражданки, – улыбается Дафни. – Я любил ходить на стрельбище, четыре раза подряд выигрывал соревнования.

– Тогда выброси все трассирующие, они тебе ни к чему, – киваю я. – А я поступлю так же, как и остальные, – не такая уж и глупая идея. Отдыхайте, парни. В двадцать часов заступаем на пост у восточных ворот.

Среда, 20 января, 12.00

Говорят, взвод быстрого реагирования – говённая работа.

Обычно так говорится в переносном смысле, поскольку ВБР остается в постоянной боевой готовности. В случае вызова нужно за пятнадцать минут упаковаться в «скорпионы» и мчаться на место события. Это означает, что ты не можешь находиться дальше чем в пяти минутах от казармы, а потом за десять минут должен надеть жилет, защиту, шлем и прочее снаряжение, после чего бежать сломя голову. Весь день ходишь напряженный, с тошнотворным ощущением затишья перед бурей, и отсчитываешь очередные часы, чем бы в это время ни занимался.

Но на этот раз служба говённая в буквальном смысле. Из Хармана приехали две ассенизационных машины, чтобы откачать содержимое отстойника на базе. Сразу же после них появились еще несколько, которые опорожняют переносные туалеты, расставленные в ряд по обоим концах плаца и в каждом углу базы. Два отделения из нашего взвода отправили на помощь часовым при проверке грузовиков, а потом на помощь водителям.

Мы воистину счастливы.

Машины ворчат и стонут, воняет так, будто обосрался сам сатана, и сверху на все это льет моросящий дождь. Петер Усиль обвязывает нос ремаркским платком, а потом кричит мне, что не нанимался в золотари. Что ж, все мы страдаем из-за плохой канализации в городе и постоянных технических неполадок.

В курилке я натыкаюсь на сержанта Северина. Видя мою злую физиономию, он смеется, что по возвращении домой у нас будет новая профессия, но потом серьезно добавляет, что у базы Эрде огромные проблемы с вывозом нечистот, даже обычного мусора. Водители мусоровозов и ассенизационных машин запуганы боевиками Гарсии, а в декабре партизаны застрелили владельца одной из фирм.

– Возможно, скоро мы утонем в говне, – завершает он свой вывод.

– Вот ведь суки, – говорю я, прикуривая вторую сигарету. – Не знал, что они убивают своих же за такую херню.

– К ним относятся как к коллаборационистам. Поговори, Маркус, с кем-нибудь из переводчиков, и он тебе расскажет, насколько это опасная работа. Собственно, каждому, кто на нее соглашается, автоматически предоставляется убежище. Но с семьями бывает по-всякому.

Мне вспоминаются слова нашего сержанта, повторявшего, что это грязная война. Настолько грязная, что она касается даже мусора и цистерн с фекалиями. Эти люди режут друг друга, режут нас, а мы, естественно, режем их при каждом удобном случае.

Три месяца назад в Портсаиле подвергся нападению патруль. Солдаты в ответ открыли огонь по машине, в которой ехали партизаны. Погиб один из наших, четверо нападавших и шестеро гражданских, в том числе мать с двухлетним ребенком. Парни слегка запаниковали и лупили по автомобилю в центре города, не обращая внимания на толпу вокруг. После в столице Ремарка несколько дней продолжались беспорядки. Чтобы их прекратить, пришлось ввести комендантский час. Подобное воспринимается здесь как нечто вполне нормальное.

Пятница, 22 января, 19.00

Мы уже третий день тренируемся высаживаться из машины. Теперь нам удается это проделать меньше чем за пять секунд – от имитации остановки до занятия позиций для стрельбы. Я чувствую себя спокойнее – каждый знает, какой сектор он должен покрывать огнем, и солдаты не натыкаются друг на друга, словно калеки, автоматически повторяя маневр. Я знаю, что в боевой обстановке, когда над нашими головами будут летать пули, ситуация изменится, но с этим ничего не поделаешь. Чем лучше солдаты научатся основам, тем меньше они будут ошибаться в бою.

Я сочиняю для них разные комбинации: огонь противника спереди, сзади и сбоку машины, проблема с выходом с одной стороны, оставление стрелка на башенке и эвакуация всех пятерых из горящего транспорта. После двух часов посадки и высадки из «скорпиона» они, как правило, сыты мной по горло и готовы взбунтоваться. Тогда я их отпускаю, и мы идем выпить псевдопива в столовой по соседству с медсанчастью.

На висящем над стойкой экране видны протестующие толпы, транспаранты, флаги и отряды полиции. Кто-то не успел переключить канал. Площадь перед зданием парламента в столице Раммы заполонили матери и жены рамманских солдат, отправленных в Ремарк. При поддержке жителей столицы, экоактивистов, социалистической оппозиции из Партии труда и разного рода смутьянов они требуют окончания войны, которая пожирает очередных жертв. Парни сидят спиной к телевизору, занятые другими делами.

Гаус показывает пальцем на сорокалетнюю блондинку в звании капитана, которая пьет за маленьким столиком кофе и читает газету. На базе Эрде женщина – большая редкость, поскольку генерал Сальте утверждает, что с женщинами во время миссии одни проблемы. Мужчины в их присутствии глупеют, а те в свою очередь изо всех сил стараются доказать, что в их крови хватает тестостерона. Генерал вежливо игнорирует все упреки, которые бросают в его сторону феминистки, и остается непреклонным. На сто солдат приходится меньше одной женщины.

– Немного старовата, но попка недурная, – театральным шепотом говорит Гаус Водяной Блохе.

– Закрой хлебало! – утихомиривает его Пурич. – Это все-таки офицер. В кутузку захотел?

– Именно, Вим! – Я многозначительно стучу себя по лбу. – Это доктор Линда Заубер, начальник медсанчасти, охеренная хирургиня. Когда-то она пришила одному парню руку, которую оторвало «айдиком», а теперь проделала то же самое с тем водителем из третьего батальона.

– Со мной бы она проделала кое-что другое, – смеется Гаус.

– Ну и дебил же ты, – заявляет Пурич.

– Что ты сказал? – Великан багровеет и поднимается с места. – Ты не мог бы повторить, Данни?

Несколько голов поворачиваются в нашу сторону. Краем глаза я замечаю, что капитан Заубер тоже оторвалась от чтения и обводит взглядом зал. Ротт откинулся на спинку стула и притворяется спящим, Дафни пытается что-то сказать, а Пурич подозрительно крепко сжимает в руке стакан.

– Рядовой Гаус, сядь, и ни слова больше! Только проблем другим создашь, – шиплю я сквозь зубы.

Гаус внезапно падает на пластиковый стул и шумно выдыхает. Водяная Блоха хлопает его по спине и повторяет, чтобы тот не сходил с ума, а то и впрямь хлопот не оберешься. Пурич просто встает и выходит из столовой. Зато Ротт превосходит сам себя – он в самом деле начинает храпеть и покачиваться на стуле. Пора возвращаться.

Суббота, 23 января, 02.15