Чертово городище

На широком столе, расположенном посреди помещения, красовалась супница, источавшая ароматы! Тут же стояли миски с соленьями, грибами и большое блюдо, заваленное зеленью, вероятно, только что собранной с грядки, и видно было, что это не «показательное выступление» для гостей, а обычный повседневный обед, привычная, отработанная годами процедура, доставляющая удовольствие не только своей церемонностью, неспешностью, но и тем, что хозяева таким образом демонстрировали наличие в доме своего – особого – порядка.

Овсянников, подойдя к столу последним, дождался, когда все взгляды сойдутся на нем, посмотрел на жену, потом на Воронова, но обратился будто бы к ней:

– А что, хозяйка, не смочить ли нам горло перед обедом, а?

Отвергать инициативу хозяина Воронову показалось неприличным, и он кивнул.

Обедали неспешно.

Жена Овсянникова спросила как будто по привычке, чего интересного нашли, и учитель сразу же перевел разговор на Воронова и Ирму:

– А вот, дорогая, нашел я новых помощников, людей увлеченных, людей из столицы, между прочим! Может, и помогут там какие-никакие следы отыскать. Мне-то в тамошние библиотеки да архивы не собраться никак…

Жена перебила его, всплеснув руками:

– Из Москвы? Прямо из Москвы? Ой, как хоть вы там?

И, не ожидая ответа, она стала знакомить их со своими взглядами на положение дел в Москве, России и мире в целом, пересказывая телевизионные выпуски новостей и аналитические программы, которыми так богато современное российское телевидение.

Ирма время от времени пыталась отвечать на риторические вопросы хозяйки, а Воронов с хозяином дома сидели молча и сосредоточенно закусывали, понимая, что в данный момент их мнение тут никому не интересно.

Только после обеда, когда они шли следом за Овсянниковым в его «келью восковую», он сказал:

– Ей, конечно, трудно: целыми днями дома, поговорить не с кем. Так что вас ей не столько я привел, сколько провидение послало.

«Келья восковая» оказалась сколоченным из толстых досок домиком, хранящим прохладу даже в такой жаркий день.

– У меня от жары, знаете ли, мозги слипаются, – с усмешкой признался Овсянников.

Встав посреди домика, повел руками по сторонам:

– Рассаживайтесь, кому как удобно, будем знакомиться, гости дорогие.

И, садясь в деревянное кресло у стола, предложил:

– Я, пожалуй, по нескромности с себя начну. Чтобы вас не сковывать. Ирма хоть и училась у меня, а только в качестве учителя и знает. А в последние годы тут такие дела интересные, что рассказывать о них надо с самого начала. Приехал я сюда в 1987-м году из Города с дипломом тамошнего университета. Приехал уже в июле, хотя в направлении срок был указан в середине августа, потому что очень уж хотелось встать на ноги. До этого-то времени я все дома жил, с родителями. И представлялся я сам себе этаким, знаете ли, героем Тургенева или Чернышевского, которому пришла пора служить народу, а не на шее родителей сидеть. Да и время-то, если помните, к этому подвигало! Горбачев, перестройка, новое мышление! Не знаю, как вы, а я верил во все это.

Овсянников замолчал, и видно было, что Михаил Сергеевич со своими новациями до сих пор сидит у него в печенках.

– По диплому я историк, преподаватель истории и обществоведения, и когда приехал, директор от радости аж засветился, честное слово, – улыбнулся Овсянников. – Дело в том, что решено было тогда строить тут мост. Река наша иной раз так весной разливается, что на ту сторону перебраться невозможно. Раньше-то было сложно, а сейчас вовсе жизнь замирает. Ну, да не о том речь. Решено, значит, было ставить тут мост. А был в те времена закон, что все работы, связанные с использованием земель – не сельхоз, а просто земли – надо было обследовать на предмет археологической значимости. Проще говоря: есть тут археологические памятники или нет. И организации, которые такие работы планировали, должны были оплачивать эти археологические исследования.

Овсяников посмотрел на слушателей:

– Не очень я вас заговорил?

Ирма махнула рукой:

– Ну что вы! Вы не извиняйтесь! Вот вы свой рассказ закончите, так я вас вопросами замучаю в ответ.

Учитель, кивнув, продолжил:

– В общем, именно в тот самый год и получено было такое решение насчет моста. Местная власть спешила выполнить указание «сверху», да и вообще, мост был нужен, а строителям тоже не хотелось время терять. И закавыка была вот в чем: шла, оказывается, грызня между археологами за такие «обследования». Это ведь они сами определяли объемы. А что такое «объемы»? Это, просто говоря, деньги! А на деньгах, как известно, не написано, куда и как их тратить. Можно ведь написать «разработка концепции» да несколько человек по этой статье отправить, например, на консультации в Херсонесский музей-заповедник где-нибудь в августе. А Херсонес-то это Севастополь, а Севастополь-то это Крым! И какой ученый откажется поехать на подобные консультации в Крым в августе на пару недель на морском бережку? – хитро усмехнулся Овсянников.

– И что, ездили? – не удержалась Ирма.

Овсянников поскреб подбородок, и чувствовалось, что сарказм в нем бурлит.

– В этом-то все и дело, что не получилось. И не получилось именно из-за вашего покорного слуги, который, впрочем, в тот момент ничегошеньки не понимал. Во-первых, почему наш директор так обрадовался? Дело в том, что такие заключения, как я уже сказал, кормили не одного человека, и получить такой заказ хотели все. Ну а если хочешь что-то получить, то будь любезен держать руку на пульсе. В ту пору ведущим по археологии в нашем регионе считался Свердловск, который ныне Екатеринбург. И тамошние ловкачи, узнав о том, что будет строиться мост, приехали прямо к нашему районному начальству. И не просто приехали, а «по рекомендации». На нашем севере-то таких «исследований» море разливанное, дело отработанное. Можно ведь, например, дочку или сына начальника принять в вуз или его жену на время проведения работ в этом месте назначить каким-нибудь лаборантом и платить хорошие деньги за ничегонеделание, верно? Много возможностей, сами понимаете. Ну в общем, приехали, стали предлагать условия, а здешние возьми да и откажись: мы, дескать, в университет Города обратимся. Приехавшие долго спорить не стали, портфели в руки и к дверям. А на прощание сказали: в Городе археологов нет, а к нам вы еще на брюхе приползете!

Овсянников усмехнулся:

– Вот и не знали наши местные власти, что им делать, головы ломают, с чего начать, а тут я! Собственной персоной, да еще и из того самого университета! Мне, между прочим, первым делом предложили решить жилищный вопрос. Еще до разговоров об археологии и университете. Предлагали полдома в райцентре, который на той стороне, и предложили этот вот дом! Ну, сами видите, выбрал я дом и ни разу не пожалел о том.

И Овсянников с улыбкой обвел взглядом дом и двор.

– Ну вот, – продолжил он. – Поехал я в свой родной Город, в свою альма-матер, свой университет! Пришел на факультет, меня все узнают, здороваются, интересуются моими успехами. Секретарша деканата обрадовалась, доложила, вхожу в кабинет, а меня как ушатом холодной воды: садись, Ваня. Я-то уже всюду «Иван Герасимович» и человек важный, а тут… Ну ладно, сел, думаю, сейчас я его обрадую и реванш возьму, а мне второй ушат: ничего не получится, время ушло, все студенты уже разъехались, только через год. Я, дурачок наивный, ему карты выкладываю, мол, через год свердловчане все загребут, а он мне так назидательно: рано интриговать начинаете, юноша, легковаты вы для этого, вас еще никто знать не знает! Вы сперва вес наберите, а потом уж начинайте свои игры. В общем, будьте здоровы!

Овсянников даже сейчас, спустя много лет, как-то неловко развел руками: дескать, как же так…

– Иду по коридорам, представляю, как посмотрю в глаза тем, кто меня сюда отправлял, кто на меня такие надежды возлагал, чувствую, как пот по спине струится, и краска лицо заливает. Иду, ничего и никого не вижу и буквально врезаюсь в кого-то! Поднимаю глаза – Валера! Работает у наших археологов. Шебутной такой парень, но хороший, знающий, веселый. Рассказал я ему о своей беде, он спрашивает: ты надолго приехал? Да и не знаю, говорю, наверное, обратно поеду. А ты, говорит, не спеши. Подходи сюда через три часа, автобус будет. Какой, спрашиваю, автобус? А на раскопки поедем, объясняет. И поехали, и рассказал я все преподавателю, который ими руководил, тоже археологу. Тот-то за идею сразу ухватился, расспросил меня, говорит: ложись спать, завтра поговорим. Назавтра садимся в машину к Валере и мчим в наш райцентр. Я такого и не ожидал, но мужики эти – Валера и преподаватель – будто только тем и занимались, что такие заключения делали для строителей.

Честно скажу: все, что относилось к строительству, меня мало интересовало. Для меня гораздо важнее было другое: не прошло и недели, как началась эта самая археологическая разведка. Детали вам ни к чему, а общее знать надо, чтобы рассказ понимать. Идет эта самая разведка и обозревает окрестности. Может, в других местах это как-то иначе делают, а у нас именно так. Идет она, значит, обозревает, и если видит большую поляну в тайге или несколько полян средних размеров, рядом расположенных, то глядят внимательно, высматривают на земле выпуклые окружности диаметром метров семь-восемь в среднем.

Овсяников огляделся, потом легко поднялся, взял из большого деревянного стакана охапку карандашей и ручек.

– Вот смотрите…

Он расположил карандаши так, что они образовали некое подобие букета из стеблей, потом перевернул этот «букет» раструбом вниз.

– Вот стволы деревьев, представили? Вот их в землю вкопали, верхушки обвязали. Получается, что и снизу и сверху зафиксировали – не рассоединятся. Теперь можно шкурами обтянуть, ветками – да хоть чем. Вот вам и жилье!

Он обвел ладонью поверху конструкции, положил карандаши на место, но из шкафа взял папку, вынул листы бумаги:

– Ну, вот смотрите… Это как бы в разрезе. Во время раскопок такие рисунки постоянно делать надо…

– И много их тут? – обрадовалась возможности прервать молчание Ирма.

– Конечно, много, Ирма!

Овсянников повел руками по сторонам:

– Все тут собрано, все, что делал, все, что сделал. Это же – мой мир! А что такое «мир» для каждого человека, для всех нас? Живут люди в мире, живут, обживают, а потом вдруг – бац! И ломают мир! Сами!

Овсянников замолчал, пожал плечами:

– Очень уж я… разошелся. Это, наверно, после обеда так, – улыбнулся он, глядя на Воронова. – Ну, про археологию продолжим лучше.

Овсянников закурил.

– Разведку вести, между прочим, довольно рискованно, если делают это люди несведущие, – увлеченно продолжал он. – А откуда у нас взять сведущих? Мне дали команду собрать всех, кто перешел в десятый и одиннадцатый классы, набралось человек двадцать, так ведь никто из них в этом ничего не понимает, да и заблудиться может в тайге-то. Но археолог этот, Кедровкин, светлая ему память, оказался блестящим организатором. Начать с того, что на этом заключении для строителей он наверняка неплохие деньги поимел и к материалам своей докторской многое добавил, но и работал он отлично. Все время, пока мы тут работали, он и сам мотался туда-сюда, как челнок, и людей привлек. Во-первых, конечно, того Валеру, с которого все началось, а во-вторых… Приходит ко мне в школу незнакомый человек и говорит: прислали тебе в помощь, фамилия моя Клевцов, зовут Борис Борисович, по рекомендации Кедровкина, ясно?

И как-то сразу поставил он себя начальником: туда пойди, то организуй, то согласуй. И все погоняет: скорее, скорее, чего тянешь!

– Поначалу-то я даже рад был, что есть кому командовать, – улыбнулся Овсянников. – Повторяю: я-то ведь вчерашний студент, какой из меня начальник. Ну а Клевцов этот, как потом выяснилось, тоже не за «спасибо» старался. Он, оказывается, числился заместителем директора музея где-то на севере, и Кедровкин обещал взять его в аспирантуру, если будет основа диссертации. А по тем временам кандидат наук – большой человек, заметный, уважаемый.

Овсянников глянул на часы и охнул:

– Идемте на воздух. Там у меня под навесом все для чаепития хранится, а солнышко оттуда уже ушло. Посидим в тени на свежем воздухе. Я вас уже, поди, заговорил?

– Ну что вы, – ответила Ирма. – Не знаю, как Алеше, а мне очень интересно. Я ведь обо всем этом только от вас и слышу сейчас. Так что рассказывайте, рассказывайте, Иван Герасимович!

Овсянников, колдуя над старехоньким керогазом, наливая воду и смешивая чай и травы из разных баночек, продолжал:

– Уж не знаю, каким образом, а Кедровкин устроил так, что и стройка началась почти сразу же. Написал он куда-то письмо на бланке, сам отвез и сам привез ответ: дескать, под ответственность местных властей, которые обязаны следить за ходом археологических работ. И появилась тут строительная техника, стали завозить стройматериалы, начали что-то измерять – в общем, работа пошла. Местная власть в восторге, на меня отсвет падает, – улыбнулся Овсянников.

– И у археологов работа пошла, в пять уже просыпались, завтракали, собирались, утверждали маршруты для поисков. В семь утра Валера уже ведет на поиск три бригады человек по семь-восемь в каждой. Состоит бригада из двух-трех студентов, которых Кедровкин сам отобрал из числа интересующихся археологией, и с ними три-четыре наших старшеклассника, которые хоть немного знают местность. Валера их всех сопровождает до начала их маршрутов, которые уже обследованы Клевцовым и самим Валерой. Отводит их к начальной точке маршрута, еще раз все объясняет, а потом еще и ходит за ними, проверяет. Обед брали с собой сухим пайком, чтобы разведку вести неотрывно часов восемь-девять, а вернуться засветло, пока с пути сбиться почти невозможно.

Овсянников стал разливать чай по чашкам, выставил на стол вазочки с халвой, конфетами, печеньем.

– А вы, я смотрю, чай пьете вприкуску, – улыбнулся Воронов.

Учитель улыбнулся:

– В наших местах «чай» – это своего рода клуб по интересам. Иной раз как сядем в учительской после шестого урока, так и сидим до позднего вечера. Бывало, что приходилось просить, чтобы на машине домой подбросили. Между прочим, в этом доме и размещались все археологи в тот раз. Именно тут я впервые услышал о «чертовом городище».

Глава 4

В гостях у Овсянниковых сидели допоздна, домой шли уже в полумраке, отгоняя комаров и мошек, и пришли искусанными и злыми. Поэтому когда Ирма, уже почти раздетая, сбегала и принесла бутыль мутноватой жидкости, пару огурцов и шмат сала, Воронов эстетствовать не стал, нарезал сало и намахнул стаканчик самогонки, которая ему сразу понравилась, а потом, буквально через пару минут, еще один.

Выпил и погрузился в легкую расслабленность, размышляя, как хорошо вот так, без лишних забот, жить в таежной тиши. Ни тебе звонков «как-дела-старик», ни тебе ворчаний, как в московском окружении – сплошное удовольствие!

То ли долгий день, то ли деревенская самогонка тому причиной, а ко сну Воронов отошел сразу и мягко. И уснул с удовольствием.

Неизвестно когда, но удовольствие было прервано. Причем в довольно скором времени.

Сначала Воронов через сон услышал какое-то бубнение и подумал, что это из сна и сейчас пройдет.

Не проходило.

Он повел рукой по кровати – Ирмы не было.

Наверное, с бабкой разговаривают, подумал он. Ругает, поди, ее бабка за что-то, но ругает негромко, чтобы его, Воронова, не разбудить.

Он уже удобнее устроился, чтобы снова заснуть, как вдруг раздался удар. Ну не удар даже, а, скорее, толчок или шлепок. Да, наверное, шлепок. Будто кто-то в пылу спора пристукнул ладонью по столу.

Это что они так разошлись, удивился Воронов. Бубнение стало громче. Услышав вновь какой-то резкий звук, Воронов после короткой паузы все-таки решил подняться и выйти к спорщицам.

Он уже был возле двери, когда Ирма подошла к двери и со словами:

– Тише ори – Лешу разбудишь, – заглянула внутрь.

Видимо, она сделала это специально, потому что за тот краткий миг, пока она заглядывала в комнату, в такой темноте ничего нельзя было разобрать. Кроме того, она, отходя, закрыла дверь неплотно, оставив довольно большую щель.

Воронов замер у двери. Все происходящее ему не нравилось, и он весь обратился в слух.

Ирма, вернувшись к столу, села и заговорила так, чтобы Воронову все было слышно.

Интересно, подумал он, Ирма услышала мои шаги, и потому открыла дверь, или она открыла и стала говорить громче, чтобы разбудить меня? Впрочем, раздумывать было некогда, потому что беседа явно обострялась.

– Ты что думаешь, давно не виделись, так я все забыл? А, моя неверная первая любовь? – мужской голос был переполнен сарказмом.

– Да пошел ты, «любимый»! – не сдерживала себя Ирма. – Верность ему подавай! Надо мной вся Балясная ржала как конь! В моей кровати мою же лучшую подругу трахал, а я, видишь ли, вернулась не вовремя!

– Ну, так ты ведь говорила, что ближе к обеду вернешься! – хохотнул мужской голос.

Снова раздался глухой шум, и мужской голос продолжил:

– Ты, Ирма, не ерепенься! Характер твой, может, и остался, да мне на него наплевать!

– Наплевать ему, – после короткой паузы усмехнулась Ирма. – А чего же ты, Феденька, прибежал, как цуцик? Соскучился? Кровать решил проверить?

– Да похрену мне и ты, и твоя кровать, и твой хахаль!

Федор, как его называла Ирма, говорил шепотом, но это не ослабляло накала его голоса.

– Ты мне комедию тут не ломай! Дураков тут нет, время всех учит!

– Да ты как был дураком, так и остался, и время тебе не поможет, – сдавленно выдохнула Ирма, но что-то в ее голосе изменилось. Появилась какая-то неуверенность.

Видимо, это понял и Федор, потому что заговорил совершенно иначе – уже не шепотом, а голосом. Очень негромким, но – голосом.

– Эх, Ирма! Называть-то меня ты хоть как можешь. Твоя правда: я тебя до сей поры люблю. Но я-то один, а должна ты многим…

– Да нет на мне долга.

Ирма тоже говорила другим голосом. Уже без запала, без злости, устало и почти обреченно.

Оба молчали.

После паузы Федор спросил все также тихо, рассудительно:

– Ты сейчас-то зачем комедию ломаешь, Ирма?

– Не ломаю я ничего, Федя.

Ирма говорила обычным голосом. Негромко, но уж вовсе не шепотом.

– Я там ничего не брала. Была? Да, была! Но ничего не брала, потому что там уже ничего не было. Ни-че-го! – отчеканила она по слогам.

Снова повисло молчание, которое прервал долгий и тягостный вздох Федора:

– Ладно, пойду я. Я-то ведь хотел все по-культурному решить, а ты, вижу, все свою линию гнешь.

По звукам стало ясно, что он поднимается, идет к двери. Потом звуки снова затихли, и Федор сказал:

– Он мне-то мало верит, а уж тебе…

Вероятно, он двинулся к двери, потому что Ирма спросила, чуть повысив голос:

– Он здесь?

Федор ответил с раздражением:

– Ты его не знаешь, что ли! Сейчас его нет, а через пять минут нарисуется.

Дверь скрипнула, открываясь, и стукнула, закрываясь.

Потом снова скрипнула. Наверно, это Ирма вышла во двор, чтобы закрыть ворота, и Воронов решил, что ему пора возвращаться в постель. Во всяком случае, пока надо делать вид, будто он ничего не слышал и, следовательно, знать ничего не знает.

Ждал Ирму, но она так и не шла, и Воронов уснул один. Утром же обнаружилось, что Ирма сопит под боком, а после пробуждения всем поведением стала показывать, что всю ночь провела рядом с Вороновым и терпела его пьяное состояние. Это Воронову нравилось еще меньше, чем ночной разговор с таинственным Федором, но играть в сыщика он не хотел, да и не знал, как начать.

После завтрака бабка неожиданно сказала:

– Идите-ка вы на речку, чего тут мне шары-то мозолить.

– «Шары» – это бабушкины глазки лазоревы, – любезно пояснила Ирма, но идею подхватила. – В самом деле, пошли.

Шли долго. Сначала до берега, потом вдоль него, миновав шумную компанию местной ребятни, игравшей на песке.

– Долго еще? – поинтересовался Воронов.

– Терпи-терпи, я тебя на настоящий пляж веду. Пляж с золотым песком, – ответила Ирма.

– А где тот лес?

С шепотом – «поближе».

Где тот дождь?

«Вместе, босиком!», – нарочито прогнусавил Воронов, имитируя пение Александра Градского.

Через несколько десятков метров женщина остановилась и стала снимать халатик.

Воронов огляделся. Тут не было вообще никакого песка. Просто земля с кустиками довольно чахлой растительности, на которой просто лежать было бы неудобно, а о том, чтобы комфортно загорать, и речи быть не могло.

– Это и есть твои «Золотые пески»? – скривился Воронов.

Но Ирма уже поправляла купальник:

– Заголяйся давай, столичный житель, реку форсировать будем, – усмехнулась она и вошла в воду.

Поежилась:

– Не жарко! Ладно, там согреемся. Пошли.

Она бросилась в воду и поплыла, крикнув Воронову:

– Твоя очередь одежду тащить!

Вода была действительно холодной, да и грести одной рукой неудобно, поэтому на то, чтобы проплыть метров шестьдесят, Воронов потратил много сил и выбрался на берег, задыхаясь.

Бросил комок одежды на землю:

– Обратно сама неси.

Ирма с улыбкой подняла одежду – и свою, и Воронова – и пошла вперед через кустарник.

– Ты куда?

– А мы еще не добрались, – ответила женщина через плечо. – Не отставай, заблудишься. И смотри под ноги, тут змеи водятся.

– Правда, что ли? – недоверчиво спросил Воронов.

– Правда, конечно. Но если их не трогать, то и они не тронут. Просто смотри под ноги.

Воронов шел с обреченностью путника, плутающего в пустыне, но когда они миновали кусты, понял, что цель путешествия стоила того.

Перед ними простиралась метров на сто, если не больше, гладь светло-желтого песка, который и на взгляд был мелким, и по ощущениям.

– Вот тут и есть наше Эльдорадо, – пояснила Ирма, снимая купальник. – Ничем не хуже Ибицы. Ты был на Ибице, Воронов? Ты занимался там сексом прямо на пляже?

Она обнимала его и целовала, встав сначала на одно колено, потом на оба.

– Воронов, сегодня ты мой бог!

И потянула его на песок.

…И, резко поднявшись, отправилась к реке, оставив Воронова созерцать ее тело с покрытыми песком ягодицами…

Потом расстелила простыню, легла на нее и посмотрела на Воронова.

– Простынь-то надо было с самого начала достать, – сказал он.

– Не будь занудой, Воронов, – улыбнулась Ирма. – Мы с тобой сегодня натуристы, у нас даже презервативов нет. И вообще, ты чего такой серьезный?

Воронов плюхнулся на простыню, потянулся.

– Спал плохо, – проговорил он, глядя на Ирму.

Ирма взгляд почувствовала, посмотрела в ответ, понимающе кивнула:

– Слышал все?

И замолчала, глядя на него, будто в ожидании ответа.

– Ты на меня не гляди так пристально, – проговорил Воронов. – Ты мне лучше абрис сделай.

Ирма села, и лицо ее приняло игривое выражение:

– Что ты называешь «абрисом»?

Воронов перевернулся на живот.

– Ну ладно, не прикидывайся. Что это за мужик был? О чем он говорил? Чем угрожал? Что тут вообще творится?

Ирма легла рядом.

– У тебя сигареты есть?

Закурила.

– Что рассказывать? Обычная, в общем, история. Первая любовь. Городская девица приехала в таежную глушь, где, по ее мнению, слаще морковки ничего не видели, и попалась на своей наивности. Я-то думала, что тут сплошь недоумки, а тут люди ухватистые, во всем разбираются уже с первого класса. По весне-то сучки с кобелями не прячутся, ребята видят все в натуральном виде. А я приехала вся такая правильная. А Федор тут первый красавец, все девки возле него крутятся. Ну, думаю, я вам, сучки таежные, покажу, кто тут самая красивая! Показала. Неделю водила его за нос, а потом сама в кровать затащила. Ну, любовь тут началась неземная, каких прежде и не бывало.

В голосе Ирмы переплетались и обида, и злость, и раскаяние, и неясно было, на кого все это направлено – на себя или на Федора. Или – еще на кого?

– Ну а потом май, последние уроки перед каникулами, и что-то у меня настроение такое весеннее, превосходное. Говорю Федору: иди к нам и жди меня, а я все сделаю, приду, обедать будем. У нас должна была репетиция быть, а репетировали мы каждый раз долго. Я и решила, что к обеду вернусь. А учителку, которая драмкружком руководила, куда-то вызвали. Репетицию отменили, я бегом домой. А там…

Ирма закурила новую сигарету и продолжила уже наигранно веселым тоном:

– А там новая любовь зарождается прямо на моей кровати! Ну, я девочка городская, гордая! Побежала в школу, сказала, что телеграмма от родителей, срочно надо уезжать, попросила справку об окончании десяти классов. И, как говорится, первой же лошадью – вон отсюда!

После долгого молчания подвела итог:

– Вот такая история, Воронов.

Воронов сел, посмотрел на нее, помолчал. Потом спросил: