Перевоплощение

«Жаль, камня нет», – подумалось ему, возможно, он даже улыбнулся.

Остальные задачи отложены по той причине, что отсутствовали данные о цели пути, о месте пребывания и обо всём другом, что достойно подвергнуть внятному анализу. И он пошёл.

Идти оказалось легко, очень легко, песок нисколько не замедлял движение, позволяя по ходу экспериментировать в новой реальности. Сначала проверка на следы, для чего он пошёл спиной вперёд, предварительно убедившись в отсутствии препятствий. Следы оставались не очень глубокие и очень ненадолго – песок ссыпался в образующиеся уплотнения, превращая видимое в малозаметное. Попробовал бежать – очень легко и приятно, попробовал прыгнуть – улетел довольно далеко (как минимум удвоив мировой рекорд по прыжкам в длину), всё указывало на то, что он полегчал. Пора установить зависимости, для чего он лёг на песок и постарался с максимальной силой вжаться в него (для более чёткого отпечатка), поднявшись, понял, что пропорции тела не изменились, что он прежний. Вариант с уменьшением собственных размеров (а значит, и веса) он отмёл сразу, так как сохранение общей пропорциональности привело бы не к испытанному чувству лёгкости, а к сохранению прежних ощущений или (что ближе к истине) обретению дополнительной тяжести.

Получались две чёткие вероятности: либо в этом месте иная гравитация, отличная от земной в меньшую сторону, либо его тело изменило плотность при прежних размерах и неизменной гравитации, то есть здесь другая пространственная структура. Как говорится, выбирай, что нравится: другая планета с пониженной гравитацией или неизвестный уровень (сфера, пространство) Земли с дополнительными (минимум плюс одна) пространственными координатами. Стоит ввести параметры наступления той или иной вероятности, а также учесть текущее состояние окружающего мира, однако если не ввязываться, понадеявшись на интуицию, – второе событие представится более правдоподобным, сказывается отвыкание от космической фантастики. А соответствие отпечатков следов (тела и ног) привычному виду не служит контраргументом – ведь это проекция на плоскости, кроме того, любая дополнительная пространственная координата приводит к той изменчивости мира, что не влияет на его узнаваемость для людей. Собственно, так оно и получилось – выбор пути был неверен.

Стоило подождать и, проследив за местным светилом, обнаружить его движение, тогда очевидно, что восток – это направление, противоположное точке будущего пересечения горизонта, точке захода. И тогда, сделав несколько шагов, даже один шаг, он достигал цели и получал необходимые в дальнейшем знания без лишних экспериментов и умозаключений. Впрочем, всему есть объяснение – время ещё не пришло.

Жизнь 1101-я

2

Открыл глаза.

Темно, тесно и будто тихо. Будто.

Громыхание трамвая пробудило слух, слух обнаружил растикавшиеся часы, что на верхней полке серванта, который увидишь (при свете), повернувшись на левый бок.

Повернулся.

Отозвался диван – наверно, старый. Проявился красный глазок телевизора – пугающий немигающим взглядом… Нет, сон стёрся, осталась лишь эмоциональная окраска, весьма сильная, но очередной неврастеник-трамвай окончательно утвердил утро.

Константин жил один, что удобно и приятно в его возрасте (где-то упоминалось – около двадцати лет), он из тех людей, которых радует утро, когда никто не мешает непринуждённой обыденности, когда темп регулируется собственными желаниями или необходимостью. Сегодня, встав на полчаса раньше запланированного, он позволил этакое largo, хотя стандартное утро больше походило на allegro или даже allegro non molto («Зима», Вивальди). Наконец, выпив две чашки кофе и выкурив две сигареты, Костя устроился в кресле, возле письменного стола. Ему предстояло прочесть пару статей (невероятное засилье двоек), с целью затеять очередную дурацкую дискуссию на семинарском занятии (кстати, сдвоенная пара), главное, чтобы поначалу – в тему, а там подхватят, разовьют, и нет пол-урока.

Зачем он это делал? Неправильный вопрос. Гораздо интереснее, как он угадывал время и место (ведь невозможно дискутировать на всех занятиях – попросят вон). Как он умудрялся заинтересовать преподавателя и втащить его в разрастающийся спор, при том, что данный конкретный специалист, желая ослабить хватку поразившей его депрессии, планировал как следует перетряхнуть знания студентов, наставить им двоек, поорать и даже стукнуть кулаком по столу несколько раз (не меньше двух). Но ничего подобного не происходило, всех захватывала необычность поставленного вопроса или подхода к изучаемой теме, всем начинало казаться, что они улавливают неуловимое (познают непознаваемое, опровергают неопровержимое и т. п.), наконец, просто получают удовольствие от интеллектуальных упражнений. Когда говорил Костя, хотелось слушать и думать, а потом обсуждать и спорить, лишь у немногих возникало желание противопоставить себя, показаться более умным и опытным, но так обаяют слабые… наверно.

Костя учился в литературном институте (при вящей склонности к философии), этим выбором он надеялся избежать замкнутых систем и концептуальных ловушек, предлагая своим способностям более широкий диапазон. К тому же поступить на философский (только в МГУ, другие вузы не рассматривались) он всегда успевал – то резервный вариант минувшего лета, на случай провала творческого конкурса в литинституте, разочарования или ещё какой-нибудь ерунды, нисколько не определявшей его истинного пути. Так вот, получив среднее образование, поработав годик-другой там-сям (от армии его отмазал папа), Костя подготовил несколько эссе и в мае текущего года получил допуск к экзаменам, выдержав конкурс. Экзамены не проблема. Прощай, МГУ.

Иногда странно осознавать произошедшие перемены, тем паче, когда они желанны, ведь теряешь чуточку себя, теряешь безвозвратно, а обретённое новое заменит утраченное только после вживления, врастания в сознание, и возникает сюрреалистический конфликт с собой, например, в виде циклической ссылки (многим хорошо знакомой), и человек пугается лучшего, пытаясь прятаться в прошлом. Это преодолимо, а со стороны и вовсе выглядит дурью, блажью и с жира бешенством, пусть так, но иногда люди бывают настолько тонки, чувственны, прозрачны, что подобное состояние вкупе с негативным отношением способно покалечить, и примеров без счёта. Лучше всего забыться в мелочах, решая множество несложных сопутствующих задач, как бы примеряя к себе новую жизнь, это пребывание в суете прекратится неожиданно, но уже будет комфортно и вполне уютно.

До института Костя жил за тысячу километров от Москвы, в областном центре с умеренно тёплым климатом и столь же умеренно тёплым морем. Отец его уже несколько лет руководил одним из местных банков, считаясь человеком известным и уважаемым. Нетрудно догадаться, каким представлялось ему будущее сына и где как минимум тому следовало учиться – всё прахом, пришлось отступить. Ну, а после поступления в литинститут отец Константина прилетел в Москву и снял сыну обычную однокомнатную квартиру на Черкизовке (проделав эту буквально в течение дня, в конце которого они уже располагались на выбранных «метрах»). Снял на год. Относительно дальнейшего срока мнения разделились, но, устав предсказывать будущее (вариантов накидали много и некоторые не нравились обоим), остановились на продолжении компромиссной годовой аренды. Отец сделал необходимые расчёты и выдал сыну две сметы – на первоначальные (единовременные) и текущие (ежемесячные) расходы, спорить без толку, ни со статьями расходов, ни с выделяемыми средствами, ни даже с формой получения денег. Следующим утром отец улетел.

Квартира сдавалась и с мебелью, и с кухонной утварью, поэтому в дополнение появились лишь компьютер (с приличествующими ему причиндалами), музыкальный центр (совсем скромный, если сравнивать с аппаратурой Жоры), телевизор и микроволновка. Хотел ли Костя получить автомобиль? И да, и нет, так как это и свобода, и зависимость, и уважение, и зависть. Итоговое нет высказал отец:

«Вот если бы ты пошёл по финансовой части, тогда другое дело, тогда без машины никак нельзя», – а на вопросе «почему?» – неожиданно потерялся, выдавив из себя, что-то типа: «Ты бы меня очень порадовал».

«Хрен с ней, с машиной», – остатки (первоначальных денег) Костя потратил на кой-какую одежду и с облегчением закрыл первую смету. Как он не выносил все эти отцовские штучки-дрючки с планами, отчётами, оправдательными документами (по возможности), так ежемесячно ему вменялось составлять отчёт о расходах и е-мылом пересылать на ящик отца, с приложением отсканированной первички. В общем-то, мелочь, суть в том, что его отец до сих пор не смирился с потерей сына как продолжателя дела, а потому, продолжал надеяться:

«Ну, мало ли как сложится, вдруг не выйдет из мальчика ни писателя, ни философа, пусть привыкает к планированию и распределению денег, пригодится», – он очень любил Костю.

В целом пребывание в суете заняло недели полторы, после чего поджидающая депрессия испустила дух, а настоящее выказалось вполне стабильным. Московские родственники (не слишком близкие, но добрые, гостеприимные люди, у которых Костя жил в период экзаменов) нашли квартиру весьма пристойной, а дружище Вик (тот самый) – превосходной. С Виком их связывала давняя дружба, до которой приятельствовали их матери ещё до замужества, а потом подружились семьями. Отец Виктора был военным, но по гарнизонам не мотался, так как являлся спецом и работал на закрытом производстве, в настоящее время пребывая в чине полковника (отсюда и дополнительный ник Виктора). Впрочем, полковник не анекдотичного типа (из серии: «…за что?»), а вполне респектабельного и современного, но не настолько, чтобы разрешить сыну не исполнять священный долг (Вик оттрубил два года, не приобретя при этом никаких комплексов, после чего поступил в институт). Понятно, что как друзья и земляки ребята продолжили отношения, а как люди молодые и контактные ввели в общий круг новых знакомых, но по общежитию Вика (так как с общежитской жизнью собственного института Косте пока столкнуться не посчастливилось).

Костя закончил чтение необходимых статей и двинулся в институт.

3

Мара проснулась в собственной кровати, но одетой и укрытой чем-то лёгким; она не открывала глаз – в комнате кроме неё и Ёлки (соседки) присутствовал кто-то ещё.

– Да-а, хорош кофеёк, – оказалось, это Дым, нынешний Ёлкин ухажёр. – Я ещё бутербродик наверну?

– Будет с тебя, надо и Маре оставить, – а это Ёлка, или Лена, как её звали в действительности, но с лёгкой руки Дыма ставшая Ёлкой.

– Ну, тогда я закурю, Мара всё равно как бревно, да к тому же курящее, гы-гы.

– Удод ты, – беззлобно сказала Ёлка. – По ней пол-общаги сохнет. Сам-то недавно чего добивался?

– Известно чего, – хохотнул Дым. – Я, может, её и сейчас хочу…

– А в торец не хочешь? – Мара проснулась официально, дальше подслушивать неприлично.

– И это в благодарность за спасение, – Дым посмотрел с деланным укором, но никто не отреагировал, тогда он закурил и добавил: – Впрочем, ничего особенного.

Повисло молчание, Мара помнила, как выходила на балкон, но дальше пустота, провал, словно из памяти, как из магнитной ленты, вырезали кусок и снова склеили края. Ёлке тоже тяжело, она вся издёргалась, её терзало любопытство, но приходилось молчать, понимая, что слово за Марой. А Дым просто курил и ждал, ждал, когда его спросят. И Мара спросила:

– Расскажешь, как было?

– Конечно, – Дым смачно затянулся, выпустил сизое облачко, положил сигарету в пепельницу, сделал некий театральный жест рукой – мол, вспоминая, – немного покашлял и даже слегка ковырнул в носу (это от души). – Как ты помнишь, Ёлка попросила тебя вместе с компанией оставить нас вдвоём, обычное дело, ты всегда идёшь навстречу.

– И в этот раз во времени вас не ограничила, – Мара съехидничала, такой уж характер.

– Вот именно, мы ведь всегда еле успевали к твоему приходу, ты и в будущем не торопись быстро возвращаться, знаешь, Ёлка такая затейница, особенно ей нравится…

– Заткнись, свинья, – Ёлка от обиды сжала кулачки, сильно сжала, так, что посветлели костяшки пальцев сквозь её смуглую кожу. – Ты, наверно, всем приятелям рассказываешь о наших отношениях.

– При чём тут приятели, – Дым неумело разыграл удивление, а потом, чуть закатив глаза, сказал: – Я же Маре рассказываю, вдруг она заинтересуется.

– Не отвлекайся от темы, она не заинтересуется, – Мара придала лицу серьёзное выражение. – Вчера, я ушла от ребят позже, – обычно Мара возвращалась в одно и то же время, сначала так казалось удобнее, а потом закрепилось привычкой. – Но ненамного, на какие-нибудь полчаса…

– Какие полчаса, мы прождали тебя лишних два часа, после чего Ёлка отправила меня на поиски. – Дым занервничал. Внезапно. Несколько секунд назад он выглядел весело и беззаботно, а теперь переменился. – Я сразу двинул к твоим друзьям-картёжникам, но когда вышел на балкон… не знаю, сначала тебя там не было, вернее, ты была, но другая, совсем-совсем другая, и почему-то снег перестал падать, он висел в воздухе, но не падал… нет, он был белым.

– Что!?

– Но ты спросила…

– Я не успела! Я только подумала.

Сигарета самостоятельно докуривалась в пепельнице, мерно тарахтел холодильник, одинокий таракан, ничего не боясь, перемещался по линолеуму, он и не собирался прятаться в какую-нибудь щель, а выискивал местечко поудобнее, чтобы ничего не пропустить из этой престранной истории. Но пока слушать нечего, никто не нарушал возникшей тишины, тишины неустойчивой, будто раскачивающейся, грозившей взорваться потоком эмоций трёх возбуждённых, встревоженных людей.

Вот Ёлка, которая знала основной сюжет, обнаруживает, что Дым рассказал ей не всё, ведь во вчерашнем изложении картина представлялась иначе – вышел, нашёл без сознания и принёс в комнату, что совпадало и по времени, так как отсутствовал он недолго. Теперь какие-то миражи, чтение мыслей, и главное – изменился Дым (мимика, взгляд, жесты, какое-то незнакомое напряжение тела, как струна, грозящая порваться в следующую секунду). Ёлка умела чувствовать, но она боялась, боялась сказать неправильную фразу, даже слово, боялась привлечь внимание, поскольку видела себя лишней на этом стоп-кадре. Ей не верилось, что у них, у обоих, снесло крышу, но она гнала подозрения, что в её привычном, рациональном мире начинает происходить ирреальное, пока ещё не с ней, но она уже близко, она уже почти свидетель. Ёлка, милая Ёлка, конечно, когда человек пугается, он переключает основное внимание на себя, начиная лихорадочно искать пути преодоления страха, найдя же – убегает, дистанцируется, в крайнем случае молчит. Только спасает ли это? Конечно, ты не лишняя, ты призвана помочь Дыму, который вступил в очень опасную область, если ты, именно ты, выведешь его из оцепенения сейчас, в последующем вы достигнете блаженства. Вместе. Мир детерминирован, но есть одна лазейка, один шанс – успеть до момента выбора, Дым определён, но пока не избран, и спасение его в руках Ёлки, способной увести от холодного пристального взгляда, но, наверно, она не любила Дыма, а это ключевой момент. Впрочем, факт избрания ещё не состоялся, а то и обойдётся.

– Что произошло потом? – Мара очнулась первой.

– Ты лежала на балконе, в углу, около перил, слегка присыпанная снегом, я попытался тебя растолкать, но никакой реакции, тогда я взял тебя на руки и принёс в комнату.

– Спасибо, Дима, но скажи, что ты видел перед тем, как нашёл меня? – она говорила очень тихо и очень спокойно, пытаясь вспомнить, что же произошло.

– Я забыл, только обрывки, бесполезные обрывки взглядов и жестов, слов я не помню. А она действительно красива, но, наверно, жестока… такое холодное, неулыбчивое лицо…

– Забудь о ней! – Ёлка опомнилась, теперь она кричала. Поздно, девочка, похоже, действительно поздно.

– А почему ты сказал, что она – это я? – Мара не отступала.

– Может, похожа, а может, и ты. Я не помню, важно лишь то, что я нашёл тебя на балконе нашего этажа и вернул в тепло.

– Нашего?! Ты хотел сказать пятого…

– Нет, шестого.

Холодно. По телу побежали мурашки. Выступил пот. Мара по-прежнему лежала под постельной накидкой подруги. Она чувствовала, как становится влажной и липкой – волосы придётся выжимать вместе с подушкой, – но не вставала. Потому и не вставала. Она никогда не позволяла себе выглядеть в присутствии мужчин неопрятно, а тут – мятая, потная, да вдобавок дурно пахнущая. Но выгнать Дыма невозможно, сейчас невозможно, оставалось лежать и решать новую загадку – как она переместилась с пятого на шестой этаж. Загадка не решалась.

– Я ухожу, – Дым поднял глаза на Ёлку. – Странно, до разговора я ничего не помнил, – в его взгляде промелькнула боль и мольба о помощи. – Но это неважно, мне скорее нужно уйти.

Ёлка молчала, человек, который был страстным, горячим любовником, замерзал на её глазах, она захотела повернуть процесс обратно, вспять, но произошло другое, она испытала ощутимое нарастание усталости, лишающее внутренних, душевных сил. Всё безразличней и безразличней, всё дальше и дальше… И Дым ушёл, словно раненый в сердце сказочный Кай, в край ледяного безмолвия, но только Ёлка не станет Гердой, Ёлка не любила Дыма, любовь так легко не изымешь из сердца.

– Больше мы его не увидим, – уверенно сказала Мара, вставая с постели.

– Сто раз увидим, в институте, например, да и здесь тоже, – Ёлка оправдывала свои нынешние эмоции, вернее, их отсутствие, конечно, они видели его не в последний раз, но прежнего Дыма не будет.

Выйдя из комнаты девушек, Дым направился к себе, чтобы собрать вещи и навсегда покинуть общежитие. Дым жил среди одногруппников (четвёртым в комнате на троих), спал на раскладушке, которая днём убиралась во избежание нагромождения. Вещами Дым не обременялся, довольствуясь тем, что умещалось в большой спортивной сумке, зато имел навороченный ноутбук, чему завидовали многие в общаге, но пользоваться им, и то в присутствии хозяина, дозволялось только той троице, у которой и жил счастливый обладатель полезной игрушки. Следует знать, что Дым не являлся иногородним студентом, а был самым заурядным москвичом, дом же игнорировал по причине постоянных разногласий с родителями, которые категорически не понимали его страсти к компьютерным играм, в этом плане общага – идеальный полигон для творчества и самовыражения. Просто геймер – это скучно, это приелось Дыму после первых быстрых побед, и он пошёл дальше. Ряд случайных, как казалось, знакомств, успешных демонстраций навыков привели Дыма в касту тестеров новых игр, что приносило некоторый (совсем небольшой) доход и делало условно-независимым от родителей. Однако независимость кончилась. Дым возвращался домой.

Пока Мара принимала душ, Ёлка ушла на занятия в институт, Мара надеялась пойти вместе, а теперь придётся топать одной, целых двадцать минут (институт находился недалеко от общежития): «Нет, не пойду, пускай уже зачёты и семинар пропускать нежелательно, всё равно не пойду, сдам потом этот хвост, и все дела».

Приняв подобное успокоительное, Мара осталась. Тут же подвернулись дела: стирка, уборка, проветривание (зимой не особенно приятно, но приходится) и тому подобное. Наконец, покончив с этим занудством, Мара облегчённо присела, обдумывая, чем занять себя дальше, при этом соорудив несколько бутербродов, но тут ввалился Вик.

Он никогда не стучал в дверь, перед тем как зайти, да и зачем стучать, идя к другу, пусть даже друг – девушка, поэтому Мара сразу поняла, что пришёл именно Вик. Видимо, уходя, Ёлка не воспользовалась ключом, чем поставила в неудобное положение как Вика, так и Светку (соседку Мары и Ёлки, живущую в соседней комнате их блока), которая голышом стояла в межблоковом коридорчике и разглядывала себя в зеркало. Но, совсем по-честному, Светка взвизгнула больше для вида, ей нравился Вик, а себя стесняться – оснований нет, в молодости все симпатичны. Так же, не стучась, Вик зашёл к Маре, та только кивнула ему, говорить она не могла, пытаясь прожевать и проглотить смех.

– Я не виноват, – Вик выглядел смущённым, но не только. – Ну хватит ржать, а то к Светке уйду.

– Только постучись, – с трудом выдавила Мара и больше не сдерживалась, засмеявшись в голос.

Вик краснел, понимая, что Светка вызвала в нём отклик и желание, но, не умея отделаться от этого понимания, краснел ещё сильнее, кроме того, пришлось сесть, закинув ногу на ногу, что не укрылось от Мары и добавило ей веселья. Короче, пока одна веселится, другой краснеет, а третья одевается, посмотрим на этот блок и его обитателей. При той же стандартной планировке плюс кухня (как у ребят), данный блок меньше, рассчитан на четырёх человек, по двое в комнате. Ещё одно отличие выражалось в дополнительном комфорте, так, на стенах, над кроватями девушек, висели простенькие, но мягкие и приятные на вид ковры, шторы регулярно стирались, окна – мылись, ну и тому подобное. Из привычной техники присутствовали маленькие холодильник и телевизор (у Мары с Ёлкой), перешедшие к ним от прежних хозяев, закончивших учёбу и съехавших из общежития (обычная практика, правда, требующая некоторых вложений), а соседки располагали компьютером, простеньким, но пригодным для учёбы.

Вторая половина блока была не курящей, что провоцировало регулярные конфликты, большей частью не приводящие к исключительным решениям, но систематически портившие настроение; в качестве особого случая фигурировало перемещение холодильника из общего коридорчика в комнату Мары и Ёлки. Понятно, что запах табачного дыма не способен долго поддерживать тему разговора, даже если кричать, поэтому переходили на личности. Подобные «наезды» приносят частичную пользу, приоткрывая тайны, сплетни, слухи и всё то, что принято говорить за глаза. Так, Ёлка у многих ассоциировалась с женщиной лёгкого поведения во всех жанровых проявлениях и наименованиях, при этом в спорах она становилась крикливой, несдержанной на обидные слова и жесты, в запале даже плевала в лицо оппонентке, метя, а иногда и попадая в глаз. Легко догадаться, что Ёлка и порождала большинство разборок в сообществе, хотя в спокойной обстановке оказывалась доброй и ласковой девушкой, просто очень любвеобильной. Мару поставили в известность о её высокомерии, пренебрежении к людям, мажорности и богемности (камешек в конкретный огород), отдавая должное внешней эффектности, ей предлагалась скромность и простота – словом, полная чушь, эмоциональный угар и периодическая потеря контроля над собой.

Соседкам доставалось не меньше, точнее, одной из них – Светке, у которой взаимная антипатия с Ёлкой по причине той же избыточной влюбчивости, только Светке, в силу строгого воспитания, пока доставало сил удерживать желания внутри себя, исключая мелочи, когда требовалось «выпустить пар». Отсюда её нередкие дефиле по блоку в обнажённом виде (мол, из душа, а халат не взяла) и якобы забываемые на видных местах интимные предметы, совсем личные, касающиеся только её. Вот это стоическое воздержание и служило объектом издёвок многих пересмешников (например, из не самого злого: «Все видели, но никто не пробовал»), а Ёлка лишь злорадно и смачно пересказывала всю эту дрянь, добавляя иногда совет-другой от себя, добивая несчастную девушку, доводя её до истерики. Мара подобным образом Светку не напрягала и даже одёргивала Ёлку (не всегда успешно), но Мара не терпела вульгарности и требовала идеального порядка в зоне совместного проживания, на самом деле она элементарно боялась, что кто-то посторонний решит, будто некий предмет, бесстыдно лежащий на виду, а не прибранный в укромное место, принадлежит ей. Наконец, четвёртая представляла собой полную, некрасивую девушку, погружённую в учёбу и собственные загоны. Она ни с кем не ругалась, не конфликтовала, помогала окружающим с конспектами, поскольку ходила на все лекции и семинарские занятия, отличалась хорошей памятью и способностью к анализу. Удивительно, но её никто не дразнил и не навешивал ярлыков, обращаясь всегда по имени – Маша.

Вик дожёвывал последний бутерброд (Маре не досталось) и изучал один из Ёлкиных журналов.

Смыв смех и окончательно успокоившись, Мара отозвалась на позывы голода, вытащив из холодильника колбасу, сыр и масло, а из целлофанового пакета полбуханки чёрного – вполне достаточно для новой порции.

– Бутерброды будешь? – излишний вопрос.

– И кофе тоже, – не отрываясь, добавил Вик, продолжая загибать пальцы и беззвучно двигать губами.

Мара подошла и заглянула в журнал: ага, там один из этих нескончаемых тестов об отношениях полов:

– Витюша, ты название теста прочёл?

– Да, – он увлёкся.

– Ладно, потом поговорим, – Мара занялась подготовкой нехитрой трапезы.

Наконец, Вик отложил журнал и, преодолевая сомнения, выдал:

– По всему выходит, что я весьма коммуникабельный чел, знаешь, Мара, это хороший тест, попробуй ты, посмотрим, что получится.

– Тест-то может и хороший, но только он для женщин, – Мара спрятала смешинку в уголках глаз. – Так что не льсти себе.