Воздух, которым он дышит

Бриттани Ш. Черри

Воздух, которым он дышит

Посвящается

всем белым перьям.

Спасибо вам за напоминание.

Brittainy C. Cherry

THE AIR HE BREATHES

Copyright © 2015 THE AIR HE BREATHES

by Brittainy C. Cherry

Published by arrangement with Bookcase Literary Agency and Andrew Nurnberg Literary Agency.

The moral rights of the author have been asserted.

All rights reserved.

© Смирнова М., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Пролог. Тристан

2 апреля 2014 года

– Теперь у тебя есть все, чего ты хотел? – спросила Джейми, покусывая ногти. Она стояла в прихожей дома моих родителей, и ее прекрасные голубые глаза улыбались мне, напоминая о том, как мне повезло, что она стала моей женой.

Я подошел и обнял ее, крепко прижимая к себе стройное тело.

– Да, думаю, у меня есть все, милая. Думаю, это наш звездный час.

Она обвила руками мою шею и поцеловала меня.

– Я так горжусь тобой!

– Нами, – поправил я ее. После многих лет мечтаний и стремлений моя цель – делать и продавать мебель ручной работы – наконец-то была достигнута. Отец был моим лучшим другом и деловым партнером. Мы оба направлялись в Нью-Йорк, чтобы встретиться с несколькими бизнесменами, которые проявили нешуточный интерес к сотрудничеству с нами. – Если бы ты меня не поддерживала, я бы ничего не добился. Это наш шанс получить все, о чем мы когда-либо мечтали.

Она снова поцеловала меня.

Я никогда не думал, что можно так сильно любить кого-либо.

– Прежде чем ты уедешь, наверное, надо тебе рассказать – мне звонила учительница Чарли. У него снова небольшие неприятности в школе, но это неудивительно – он ведь во всем берет пример со своего отца.

Я усмехнулся.

– Что он выкинул на этот раз?

– Миссис Харпер сообщила, что он сказал девочке, которая смеялась над его очками, чтобы она подавилась жабой, потому что похожа на нее. Подавилась жабой – ты можешь в такое поверить!

– Чарли! – крикнул я в сторону гостиной. Он вышел к нам с книгой в руках. Сейчас он был без очков, и я знал, что это из-за школьных дразнилок.

– Да, папа?

– Ты сказал девочке, чтобы она подавилась жабой?

– Да, – спокойно ответил он. Чарли проявлял на удивление мало беспокойства по поводу того, что родители им недовольны. Ничего себе поведение для восьмилетнего мальчика!

– Приятель, так нельзя говорить.

– Но она действительно похожа на уродливую жабу, пап! – ответил он.

Мне пришлось отвернуться, чтобы просмеяться.

– Обними меня, сын, мне нужно ехать. – Чарли крепко обнял меня. Мне было страшно, что настанет тот день, когда он не захочет обнимать своего отца. – Слушайся маму и бабушку, пока я в отъезде, хорошо?

– Ладно, ладно.

– И надевай очки, когда читаешь.

– Зачем?! Они дурацкие!

Я наклонился и легонько постукал пальцем по его носу.

– Настоящие мужчины носят очки.

– Ты же не носишь очки! – заныл сын.

– Ну да, а некоторые настоящие мужчины не носят очков. Но ты надень, приятель, – сказал я. Он немного поворчал, потом убежал в комнату, чтобы читать книгу дальше. То, что чтением Чарли увлекался больше, чем видеоиграми, чертовски радовало меня. Я знал, что любовь к чтению у него от матери, работавшей в библиотеке, но мне все же нравилось думать, будто к этому имеет некоторое отношение то, что я вслух читал книги своей жене, когда она вынашивала Чарли.

– Какие у вас планы на сегодня? – спросил я у Джейми.

– Сегодня ближе к вечеру мы собираемся на фермерский рынок. Твоя мать хотела купить еще цветов. Скорее всего, она собирается купить для Чарли что-нибудь совершенно ему не нужное. Ах да, еще Зевс сжевал твою любимую пару кроссовок, так что я собираюсь поискать для тебя новые.

– Боже, чья вообще была идея завести собаку?

Она засмеялась.

– Думаю, это моя вина. Я вообще не хотела обзаводиться собакой, но ты не знал, как сказать «нет» Чарли. У тебя с твоей матерью много общего. – Она снова поцеловала меня, потом выдвинула ручку моего чемодана на колесиках. – Хорошей поездки, и пусть наши мечты сбудутся!

Я коснулся губами ее губ и улыбнулся.

– Когда я вернусь домой, я построю библиотеку твоей мечты. С высокими приставными лесенками и всем остальным. А потом мы будем заниматься любовью где-то между «Одиссеей» и «Убить пересмешника».

Она прикусила нижнюю губу, потом спросила:

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Позвони мне, когда ваш самолет сядет, хорошо?

Я кивнул и вышел из дома. У крыльца уже стояло такси, в котором меня ждал отец.

– Эй, Тристан! – окликнула меня Джейми, когда я загружал свой чемодан в багажник машины. Чарли стоял рядом с ней.

– Да?

Они оба сложили ладони рупором около губ и прокричали:

– МЫ ТЕБЯ ЛЮБИМ!

Я засмеялся и крикнул им в ответ, что люблю их тоже.

* * *

Во время полета отец все время говорил о том, какая это отличная возможность для нас. Когда мы приземлились в промежуточном пункте рейса – Детройте, – мы оба включили наши сотовые телефоны, чтобы проверить электронную почту и написать Джейми и маме сообщения о том, что с нами все в порядке.

Едва телефоны включились, на них посыпались сообщения от мамы, и я понял, что что-то не так. От первого же сообщения у меня все перевернулось внутри, и я едва не выронил свой телефон.

Мама: Несчастный случай. Джейми и Чарли в тяжелом состоянии.

Мама: Возвращайтесь домой.

Мама: Быстрее!!!

В одну долю секунды, в мгновение ока та жизнь, которую я знал прежде, изменилась безвозвратно.

Глава 1. Элизабет

8 июля 2015 года

Каждое утро я читала любовные письма, адресованные другой женщине. У нас с ней было много общего: от шоколадно-карего цвета глаз до белокурых волос. Одинаковый смех: тихий, но становившийся громче в обществе дорогих нам людей. Она улыбалась правым уголком губ и опускала левый уголок, когда хмурилась, – так же, как я.

Я нашла эти письма, выброшенные в мусорный бак – они лежали в жестяной коробке в форме сердечка. Сотни писем, некоторые длинные, некоторые короткие, некоторые радостные, другие душераздирающе-грустные. Судя по датам, эти письма копились много лет – некоторые из них были написаны даже до того, как я появилась на свет. Некоторые из них были подписаны инициалами «КБ», другие – «ХБ».

Я гадала, что почувствовал бы папа, если бы узнал, что мама выбросила все его письма.

Но, с другой стороны, в последнее время мне трудно было поверить в то, что она могла испытывать те чувства, которыми буквально дышали эти письма.

Цельные чувства. Совершенные в своей полноте. Часть чего-то божественного.

В последнее время она казалась полной противоположностью всему этому.

Сломленной. Неполной и несовершенной. Неизменно одинокой.

После смерти отца мама совсем потеряла свою гордость. Трудно сказать по-другому. Это случилось не сразу, хоть мисс Джексон, живущая чуть дальше по нашей улице, разливалась соловьем перед всеми, кто желал ее слушать, и рассказывала, что мама раздвигала ноги перед каждым мужчиной даже при жизни папы. Я знала, что это неправда, потому что я никогда не забуду, как мама смотрела на папу, когда я была маленькой. Так смотрит только женщина, которая видит лишь одного-единственного мужчину в мире. Когда он уходил на работу на рассвете, мама готовила ему завтрак, упаковывала для него обед и еще собирала что-нибудь на перекус в промежутке. Папа всегда жаловался на голод практически сразу после трапезы, и мама неизменно удостоверялась, что у него с собой достаточно еды.

Папа писал стихи и работал преподавателем в университете в часе езды от нашего дома. Неудивительно, что они с мамой писали друг другу любовные письма. Слова – это то, чем папа приправлял свой кофе, и то, чем он закусывал свой виски по вечерам. Хотя мама не настолько умело обращалась со словами, как папа, но она знала, как выразить свои чувства в написанных ею письмах.

Когда отец уходил на работу по утрам, мама, улыбаясь и напевая себе под нос, прибиралась в доме и готовила меня к предстоящему дню. Она говорила о папе, о том, как сильно скучает по нему, и писала ему любовные записки, пока он не возвращался вечером. Когда он приходил домой, мама неизменно наливала ему и себе по бокалу вина, пока он мурлыкал их любимую песенку, а потом, когда она протягивала ему бокал, целовал ее запястье, которое оказывалось так близко к его губам. Они вместе смеялись и шутили, словно дети, впервые влюбившиеся друг в друга.

– Ты моя бесконечная любовь, Кайл Бейли, – говорила она, прикасаясь губами к его губам.

– Ты моя бесконечная любовь, Ханна Бейли, – отвечал папа, кружа ее по комнате.

Они любили друг друга так, что герои сказок позавидовали бы им.

Поэтому в тот знойный августовский день много лет назад, когда папа умер, часть мамы умерла тоже. Я запомнила, как в каком-то прочитанном мной романе автор сказал: «Никто из любящих не покидает мир один; они всегда забирают с собой свою вторую половину». Мне было отвратительно, что он оказался прав. Мама несколько месяцев не вставала с постели. Мне пришлось заставлять ее есть и пить каждый день, и я могла лишь надеяться, что она не зачахнет от тоски. Я никогда не видела ее плачущей, пока она не потеряла папу. Я почти не проявляла эмоций в ее присутствии, потому что знала, что это только сильнее огорчит ее.

Я достаточно много плакала, когда оставалась одна.

Когда она наконец встала с кровати, то несколько недель каждый день ходила в церковь и брала меня с собой. Я это хорошо запомнила – мне тогда было двенадцать лет, и я чувствовала себя совершенно потерянной, сидя в церкви. На самом деле мы не были особо рьяными прихожанами, пока не случилось плохое. Однако наши походы в церковь были недолгими, потому что мама называла Бога лжецом и ругала горожан за то, что они тратят время на эти обманные и пустые обещания земли обетованной.

Пастор Рис попросил нас некоторое время не приходить больше в церковь, пока смятение несколько не утихнет.

До того момента я не знала, что людей можно изгнать из святого храма. Когда пастор Рис говорил: «Придите все и каждый», – наверное, он имел в виду других «всех» и каких-то особенных «каждых».

После этого мама начала вести себя по-другому: она постоянно меняла мужчин. С некоторыми она спала, других использовала, чтобы они помогали нам оплачивать счета, а кое-кого просто держала рядом, потому что ей было одиноко, а они отчасти были похожи на папу. Некоторых она даже называла его именем. Сегодня вечером перед ее домиком была припаркована машина – темно-синего цвета, с блестящими серебристыми рамками. Кожаные сиденья в салоне были яблочно-красными, на одном из них устроился мужчина, зажавший в зубах сигару, а мама сидела у него на коленях. Он выглядел так, словно явился прямиком из шестидесятых годов. Она хихикала, когда он что-то шептал ей, но это был совсем не тот смех, который она всегда дарила папе.

Этот смех был немного пустым, немного печальным.

Я посмотрела вдоль улицы и увидела, что мисс Джексон стоит в окружении других сплетниц и указывает на маму и ее нового мужчину – который наверняка исчезнет через неделю. Я жалела, что стою недостаточно близко, чтобы услышать, что они говорят, и велеть им заткнуться – но я была за целый квартал от этой кучки болтливых баб. Даже дети, которые гоняли по улице мяч, обозначив границы поля сломанными веточками, остановились и широко раскрытыми глазами уставились на маму и незнакомца в машине.

Такие дорогие машины никогда не ездили по улицам, подобным нашей. Я пыталась убедить маму в том, что ей нужно переехать в квартал получше, но она отказалась. Мне думалось – в основном потому, что они с папой купили этот дом вместе.

Может быть, она еще не до конца забыла его.

Мужчина выпустил облако дыма маме в лицо, и они засмеялись вместе. Она была одета в самое лучшее свое платье – в желтое платье, которое ниспадало с ее плеч, облегало ее тонкую талию и расширялось книзу. Красилась мама так сильно, что в пятьдесят лет могла сойти за тридцатилетнюю. Она была красива и без этой косметики, но она говорила, что немного румян добавляют лицу свежести. Жемчужное ожерелье на шее было унаследовано от бабушки Бетти. До этого вечера мама никогда не надевала его для чужого мужчины, и я удивилась, почему она это сделала сейчас.

Эти двое посмотрели в мою сторону, и я спряталась за столбиком крыльца, откуда подсматривала за ними.

– Лиз, если ты собираешься прятаться, по крайней мере, делай это получше, – крикнула мне мама. – А теперь подойди и познакомься с моим новым другом.

Я вышла из-за столбика и подошла к ним. Мужчина выпустил еще одно облако дыма, и табачный запах ударил мне в нос, когда я рассматривала этого человека – седеющие волосы, синие глаза.

– Ричард, это моя дочь, Элизабет. Но все, кого мы знаем, зовут ее Лиз.

Ричард окинул меня взглядом – так, словно я была не совсем человеком. Он рассматривал меня, точно фарфоровую куклу… так, будто хотел видеть, как эту куклу разобьют. Я пыталась не показать неловкость, но все равно не смогла ее скрыть и только опустила глаза в землю.

– Как поживаешь, Лиз?

– Элизабет, – поправила я, и мой голос отразился от бетонной плиты, на которую я смотрела. – Только близкие знакомые называют меня Лиз.

– Лиз, нельзя так говорить с ним! – выбранила меня мама, и легкие морщинки на ее лбу углубились. Она бы упала в обморок, если бы знала, что ее морщинки стали так заметны. Мне было отвратительно, что всякий раз, когда рядом с ней появляется новый мужчина, она сразу же спешит поддержать его, вместо того, чтобы заступиться за меня.

– Все в порядке, Ханна. И, кроме того, она права. Требуется время, чтобы узнать кого-то. Право обращаться фамильярно следует заслужить, его не дают просто так. – Было что-то скользкое в том, как Ричард смотрел на меня и дымил своей сигарой. Я была одета в свободные джинсы и простую футболку, слишком большую мне, но под его взглядом чувствовала себя голой. – Мы собирались поехать и поужинать в городе, не хочешь присоединиться? – предложил он, но я отказалась.

– Эмма все еще спит. – Мой взгляд обратился на дом, где моя маленькая девочка лежала на раздвижном диване, который мы с ней делили вот уже много ночей с тех пор, как переехали обратно в мамин дом.

Мама не была единственной, кто потерял любовь всей жизни.

Надеюсь, я не приду к тому, к чему пришла она.

Надеюсь, я просто останусь на стадии горя.

Прошел год с тех пор, как умер Стивен, но каждый вздох до сих пор дается мне с трудом. Наш с Эммой настоящий дом был в Мидоус-Крик, в штате Висконсин. Это было дешевое, нуждавшееся в ремонте жилье, которое Стивен, Эмма и я сделали своим домом. Наша жизнь была наполнена любовью, размолвками и опять любовью – снова и снова.

Тот дом был теплым лишь потому, что мы жили в его стенах, и после смерти Стивена опустевшее место заполнилось холодом.

В последний раз, когда мы с ним были вместе, мы стояли в прихожей, его рука лежала у меня на талии, и мы создавали воспоминания, которые, как мы думали, будут длиться вечно.

«Вечно» оказалось куда короче, чем кто-либо из нас готов был поверить.

В течение долгого времени жизнь текла по привычному руслу – и в один день вдруг резко остановилась.

Я задыхалась от воспоминаний, от горя, поэтому бежала прочь, к маме.

Возвращение в тот дом заставило бы меня наконец-то принять истину: Стивена больше нет. Более года я жила грезами, притворяясь, будто он всего лишь вышел за молоком и в любой момент может войти в дверь. Каждый вечер, ложась спать, я вытягивалась на левой стороне кровати и закрывала глаза, притворяясь, будто с правой стороны постели спит Стивен.

Но теперь моей дочери нужно было больше. Моей бедной Эмме была нужна свобода от раздвижных диванов, многозначительных покашливаний, странных мужчин, соседок-сплетниц, которые говорят слова, не предназначенные для ушей пятилетнего ребенка. И я ей тоже была нужна. Я блуждала впотьмах, лишь наполовину будучи той матерью, которую она заслуживала, так что, может быть, встреча с воспоминаниями, оставшимися в нашем доме, могут принести мне больше покоя.

Я вернулась в дом и посмотрела на моего спящего ангела. Ее грудь поднималась и опадала в идеально ровном ритме. У нас с ней было много общего – от ямочек на щеках до светлых волос. Одинаковый смех – тихий, но становившийся громче в обществе дорогих нам людей. Она улыбалась правым уголком губ и опускала левый уголок, когда хмурилась – так же, как я.

Но была одна большая разница.

У нее были синие глаза – как у Стивена.

Я легла рядом с Эммой, нежно поцеловала ее в носик, а потом протянула руку за жестяной коробкой в форме сердечка и прочла еще одно письмо. Я уже читала его прежде, но оно все равно затрагивало мою душу.

Иногда я притворялась, что это письма мне от Стивена.

И всегда чуть-чуть плакала.

Глава 2. Элизабет

– Мы правда едем домой? – спросила сонная Эмма, когда утренний свет проник через окно гостиной и упал на ее прелестное личико. Я достала ее из постели и усадила вместе с Буббой – плюшевым медведем и ее неизменным спутником – на ближайший стул. Бубба был не просто плюшевым медведем, он был плюшевым медведем-мумией. Понимаете, моя дочка была несколько странной, и после того как она посмотрела кино «Отель «Трансильвания» – где фигурировали зомби, вампиры и мумии, – она решила, что, наверное, сочетание чего-то немного странного с чем-то немного страшным будет идеальным.

– Правда, – улыбнулась я ей, складывая диван. Прошлой ночью я не могла сомкнуть глаз, зато упаковала все наши вещи.

На лице Эммы появилась широкая лихая улыбка, такая же, как у ее отца. Девочка воскликнула: «УРА!» – и сообщила Буббе, что мы действительно едем домой.

«Домой».

Это слово укололо мое сердце, но я продолжала улыбаться. Я научилась всегда улыбаться в присутствии Эммы, потому что она начинала грустить всегда, когда ей казалось, будто мне грустно. Несмотря на то что она всегда старалась подбодрить меня, нежно целуя меня в нос – «по-эскимосски», – когда я была не в настроении, однако зачем взваливать на ребенка такой груз?

– Нам нужно вернуться вовремя, чтобы посмотреть с нашей крыши фейерверки. Помнишь, как мы раньше смотрели на крыше фейерверки вместе с папой? Помнишь, милая? – спросила я ее.

Она прищурилась, словно глубоко задумавшись. Если бы наш разум был похож на шкафчик с каталогами и мы могли бы просто выбрать любимые воспоминания из аккуратно организованной системы – в любой момент, когда захочется…

– Не помню, – сказала Эмма, обнимая Буббу.

Это ранило мое сердце. Но я все равно продолжала улыбаться.

– Ну тогда, может быть, заедем по пути в магазин и купим «Bomb-Pops»[1], чтобы съесть их на крыше?

– И сырных палочек для Буббы!

– Конечно!

Она улыбнулась и снова закричала от восторга. На этот раз моя улыбка, обращенная к ней, была совершенно искренней.

Я любила ее сильнее, чем она могла осознать. Если бы не она, я определенно утонула бы в своей скорби. Эмма спасала мою душу.

* * *

Я не попрощалась с мамой, потому что она так и не вернулась после своего вечернего свидания с курящим Казановой. Когда я только-только приехала к ней в дом и она впервые не пришла на ночь, я звонила и звонила ей, беспокоясь, где она и что с ней, но она только накричала на меня и заявила, что она взрослая женщина со своими взрослыми делами.

Так что я просто оставила ей записку:

Мы уезжаем домой.

Мы тебя любим.

До скорой встречи.

– Э. и Э.

На моей машине-развалюхе мы добирались до места много часов, прослушав музыку из «Холодного сердца» столько раз, что мне начало казаться, будто мне одну за другой выдирают ресницы. Эмма каким-то образом ухитрялась слушать одну и ту же песню миллион раз, и ей не надоедало, однако она развлекалась, подставляя в каждую строчку свои слова. Честно говоря, ее версия песен мне нравилась больше.

Когда она уснула, проигрыватель выключился вместе с ней, оставив меня в полной тишине. Я невольно протянула руку в сторону пассажирского сиденья, ладонью вверх, в ожидании прикосновения любимых пальцев – но этого прикосновения не последовало.

«У меня все хорошо, – твердила я себе снова и снова. – У меня все отлично».

Когда-нибудь это станет правдой.

Когда-нибудь у меня все будет хорошо.

Когда мы выехали на перекресток с шоссе I-64, внутри у меня все сжалось. Я хотела бы добраться до Мидоус-Крик окольными путями, но это была единственная дорога, ведущая в город. Несмотря на выходной, движение было довольно оживленным, но новый гладкий асфальт, которым замостили некогда разбитое шоссе, сделал путь более легким. Слезы навернулись мне на глаза, когда я вспомнила, как смотрела срочный выпуск новостей.

Столкновение на трассе I-64!

Хаос! Множество жертв!

Раненые и погибшие!

Стивен.

«Надо сделать вдох».

Я продолжала вести машину, и слезам так и не удалось выкатиться из моих глаз. Я заставила свое тело онеметь, потому что, если бы не это спасительное онемение, я чувствовала бы все. А если бы я чувствовала все, я бы расклеилась, а я не могла позволить себе расклеиться. Я взглянула в зеркало заднего вида на мой маленький кусочек силы – на мою спящую девочку. Мы миновали шоссе, и я выдохнула, потом вдохнула. Каждый день был все равно что один вздох. Я не могла думать дальше одного дня, одного шага, одного вздоха, иначе я захлебнулась бы воздухом.

На белом щите полированного дерева красовалась надпись: «Добро пожаловать в Мидоус-Крик». Эмма проснулась и выглянула в окно.

– Мама?

– Да, милая?

– Как ты думаешь, папа узнает, что мы переехали? Как ты думаешь, он узнает, где оставлять перья?

Когда Стивен погиб, а мы перебрались к моей маме, по двору перед домом были разбросаны белые птичьи перья. Когда Эмма спросила про них, мама сказала, что это маленькие знаки от ангелов – те дают нам знать, что они всегда рядом и присматривают за нами.

Эмме понравилась эта мысль, и всякий раз, находя перо, она смотрела в небо, улыбалась и шептала: «Я тоже люблю тебя, папочка». Потом она фотографировалась с пером, чтобы добавить это в свою коллекцию фото «Я и папа».

– Я уверена, что он узнает, где нас найти, солнышко.

– Да, – согласилась она. – Да, он узнает, где нас найти.

Деревья были зеленее, чем мне запомнилось, а маленькие магазинчики в центре Мидоус-Крик были украшены белым, синим и красным в честь праздника. Это было таким знакомым, но одновременно чужим. Американский флаг над домом миссис Фредерик хлопал на ветру, а сама она втыкала в цветочный горшок искусственные розы, патриотично раскрашенные в национальные цвета. Все ее существо излучало гордость, когда она отошла назад, чтобы полюбоваться своим домом.

На одном из светофоров в городе мы застряли на десять минут. Это ожидание было совершенно бессмысленным, но оно дало мне время увидеть все, что напоминало мне о Стивене. О нас. Как только свет переключился, я нажала на педаль газа, больше всего на свете желая добраться домой и не видеть этих теней прошлого. Когда машина помчалась дальше по улице, я краем глаза увидела бегущего ко мне пса. Я мгновенно перенесла ногу на педаль тормоза, но моя старая, потрепанная машина только дернулась, отказываясь останавливаться. Когда же она наконец замерла на месте, я услышала громкий визг.

Мое сердце подпрыгнуло куда-то в горло и осталось там, не давая мне сделать следующий вдох. Я ударом ладони включила аварийные сигналы. Эмма спросила, что случилось, но у меня не было времени ответить. Я распахнула дверцу со своей стороны и наклонилась над несчастным псом как раз в тот момент, когда ко мне подбежал какой-то мужчина. Наши взгляды встретились, и я отметила, как широко раскрыты в панике его серо-синие, цвета грозовых туч, глаза. У большинства людей синие глаза буквально лучатся теплотой и притягательностью – но не у него. Взгляд его был напряженным, как и поза. Холодным и отстраненным. По краю радужной оболочки этих глаз шел ободок более глубокого синего цвета, но синеву тут и там прошивали серые и черные прожилки, и это добавляло его взору отчужденности. В точности как небо за минуту до того, как оно обрушится на землю грозой и ливнем.