Герцог в сияющих доспехах

– В свадебном платье, – напомнил Рипли.

– Не могу же я снять его и снова надеть, как плащ. – Она говорила едва ли не по слогам, с исключительным терпением, как обычно что-то объясняют непонятливым детям. – Это очень сложно.

– Там дождь, – спокойно возразил Рипли.

Она отвернулась и уставилась в окно. Дождевые капли сбегали вниз по стеклу извилистыми дорожками.

Леди с королевским достоинством взмахнула рукой, отсылая его прочь, повернулась к окну и опять занялась непослушной задвижкой. На сей раз она поддалась. Олимпия толкнула створку, открывая окно, и выбралась наружу, в трепещущем облаке кружев и атласа, буркнув уже с улицы:

– Прощайте.

Некоторое время Рипли просто стоял, будто в ступоре.

Она захотела уйти, а он считал недостойным удерживать женщин против их воли. Он мог бы пойти к Эшмонту и сказать, что его невеста пустилась в бега, мог вернуться в гостиную и предупредить кого-нибудь из мужчин ее семьи.

Это не его беда. Это беда Эшмонта.

Правда, он уполномочил Рипли быть его опекуном на свадьбе, потому что переживал, как бы что не пошло наперекосяк, и Рипли пообещал обо всем позаботиться, но поиски невесты в этот перечень не входили, да она вроде бы и не хотела, чтобы ее разыскивали… судя по тому, что плакала и была пьяна…

– Что б тебя! – сплюнул Рипли и вылез в окно.

Белое атласно-кружевное облако он успел заметить за миг до того, как девушка исчезла в зарослях деревьев и высокого кустарника, и ускорил шаг, то и дело поглядывая на окна дома. Кажется, никто ничего пока не заподозрил. Тем лучше. Если он скоренько приведет беглянку назад, они замнут скандал, и все будет в порядке.

Оглядевшись по сторонам, садовника он также не заметил: работники наверняка тоже где-нибудь пировали или просто попрятались от дождя.

Рипли слышал, как дождевые капли колотят по листве, траве и дорожкам, но сосредоточился на том, чтобы не потерять из виду невесту: леди очень резво продвигалась вперед, несмотря на обилие атласа, кружев и раздувающиеся рукава.

Он не стал кричать, поскольку было пока еще непонятно, убегает ли она со свадьбы или это действие бренди, и не хотел ее пугать или провоцировать на что-то совсем уж безрассудное. Хотя что это может быть, в данный момент даже представить невозможно.

Ее одежда не годилась для подобных упражнений – как, собственно, любая женская одежда, – да и место явно не беговая дорожка, а полоса препятствий. Сад в Ньюленд-хаусе так разросся, что деревья густо сплетали свои кроны, похоже, еще со времен королевы Анны. На скользкой почве невеста – во всем великолепии своего наряда и к тому же изрядно навеселе – рисковала подвернуть ногу, запутаться в юбках и поскользнуться или не удержаться на собственных непослушных ногах.

Рипли подобрался достаточно близко, чтобы увидеть, как ее нога поехала вперед, а руки замолотили в воздухе, точно крылья мельницы, когда она пыталась удержать равновесие, но опоздал на долю секунды, чтобы подхватить ее прежде, чем она проиграла битву и шлепнулась на землю.

Рипли схватил девицу за плечи и поставил на ноги, но та принялась брыкаться. Сквозь тысячи слоев платья и нижнего белья он чувствовал, как ее ягодицы приходят в соприкосновение с его чреслами, и на некоторое время это здорово его отвлекло: он ведь мужчина. «Отличная задница», – было его первой мыслью, но тут же пришла другая: «Делай что должен: приведи ее обратно».

– Прошу прощения. Я что, ошибся? Неужели вы хотите, чтобы я оставил вас лежать в грязи?

– Вы помяли мне рукава!

Дождь лил как из ведра. Шляпа Рипли осталась в доме, а без нее он казался себе голым: хуже даже, чем без одежды. К тому же промок до нитки.

Рипли разжал руки.

– Как скажете, но платье ваше уже испорчено: с него течет грязь, а на спине пятна от травы, как будто вы кувыркались в кустах с любовником. Да, то-то все повеселятся. Особенно Эшмонт. И поскольку я единственный мужчина, оказавшийся подле вас, меня он и вызовет на дуэль. И тогда мне придется лечить его боевые раны. В который раз.

– Дайте ему по роже, – предложила мисс Хайтауэр. – Он даст сдачи, и тогда он не сможет вас вызвать, не будучи оскорбленной стороной.

Мокрая вуаль облепила ей голову и плечи, обрамлявшие лицо локоны развились и висели теперь мокрыми прядями, прическа съехала набок. Лицо ее исказила судорога, и Рипли решил, что она сейчас заплачет, но девушка упрямо вскинула подбородок и сквозь зубы процедила:

– Вы можете идти. Я в полном порядке. Мне просто надо немного… э-э… помолиться… такой торжественный момент, который навсегда изменит мою жизнь к лучшему. Итак, до свидания.

Рипли в нерешительности перевел взгляд с нее на дом. Что такое сотворил Эшмонт? Из-за чего она подалась в бега? Может, лучше оставить ее в покое и пусть бежит куда собиралась?

Нет, такого уговора не было, и нечего об этом думать. Его задачей было обеспечить свадьбе ровное, без эксцессов, течение, и конечно же с невестой.

Рипли обернулся к леди как раз в тот момент, когда та опять припустилась по тропинке среди густых зарослей рододендронов, только белое пятно мелькало тут и там. Дождалась, когда он немного отвлекся, и была такова. Предприимчивая девица, ничего не скажешь.

Понимая, что не может допустить, чтобы лучший друг остался без невесты на собственной свадьбе: не желает выходить за Эшмонта, пусть скажет это ему в лицо, после того как они оба протрезвеют, – Рипли бросился вдогонку.

Пока приглашенные на свадьбу отдавали должное шампанскому в западном крыле дома, лорд Ладфорд, старший брат невесты, сбился с ног в поисках сестры.

Ньюленд-хаус выстроили еще в начале семнадцатого столетия, потом все время что-то достраивали и вносили усовершенствования, так что здание, которое занимало изрядный кусок поместья, можно было теперь сравнить с клетями для кроликов. Семьи были дружные, леди, их светлости, приходились друг другу сестрами, поэтому никто не разбирал, где свое и где чужое, и все были в гостях как дома. Поскольку Эшмонту не терпелось жениться, а в доме Гонерби полным ходом шли ремонтные работы, дамы решили провести свадьбу здесь.

Как подозревал Ладфорд, они боялись, как бы Эшмонт не передумал, если придется ждать слишком долго, что, собственно, лично он бы и предпочел. Он считал, что Эшмонт не пара Олимпии, и не стал бы винить сестру, если бы она сбежала, скорее напротив: такое решение показалось бы ему вполне разумным, хоть и чреватым. Девушки из высшего общества, такие как Олимпия, не могут удирать с собственной свадьбы, не подмочив репутацию. Ужасающие последствия неминуемы, так что оставалось надеться, что сестра прячется где-то в доме.

Олимпия, которая неделями торчала в этом доме в обществе своих двоюродных сестер, знала здесь множество тайных убежищ, где можно спрятаться, дабы прочитать очередной труд древнего классика или же проштудировать книжный каталог. Ладфорд предположил, что она проделала этот фокус и сегодня, хотя и не мог взять в толк зачем. Подобно отцу, он не утруждал себя размышлениями: заметив отсутствие фляжки, немедленно заподозрил младших братьев.

Чтобы добиться признания, зачастую хватало хорошей взбучки, так чтобы зубы застучали, но на сей раз сорванцы и сами, казалось, были искренне удивлены. Похоже, малыш Кларенс знал или подозревал, в чем дело, но говорить отказывался: упрямец, под стать Олимпии.

И Ладфорд отправился на поиски Кларенса в детскую, куда шалун был заточен после шумной игры, которая закончилась перебитыми бокалами для шампанского. Эндрю, соучастник преступления, был разлучен с братом и выслан скучать в классную.

Ладфорд распахнул дверь детской и провозгласил:

– Ты что-то знаешь, негодник! И лучше бы тебе сознаться, не то я…

Он умолк, заметив, как братец отскочил от окна, в которое смотрел, и лицо его было при этом багровым.

Да, понятно, что парень испугался, когда брат ворвался в комнату с явным намерением устроить ему взбучку, но Кларенс почему-то отскочил от окна так, будто оно вдруг загорелось, и закричал:

– Не знаю! Не знаю! И ты меня не заставишь!

Ладфорд бросился к окну, и как раз вовремя, чтобы заметить, как мелькнуло в кустах белое платье, а за ним – герцог Рипли, не то чтобы бегом, но и не прогулочным шагом.

Ладфорд пулей выскочил из детской.

Было бы неплохо, думал Рипли, преследовать веселую вдовушку в лунную ночь, по садовым дорожкам, петлявшим в саду средь высоких кустов, которые делали бы погоню еще более интригующей.

Увы, ночь сегодня выдалась не лунная, и леди Олимпия Хайтауэр отнюдь не веселая вдовушка. Белые сполохи мелькали впереди, удаляясь с неожиданной прытью, и, свернув на очередную тропинку, Рипли обнаружил, что белое платье пропало из виду. Через мгновение сквозь шум дождя он услышал тихое звяканье металла и бросился вперед. Заросли кустарника здесь были реже, и открылась маленькая прогалина, которая вела к железной калитке в высокой стене, которую и силилась отпереть леди Олимпия.

Несколько шагов по мокрой траве – и он оказался рядом с девушкой. Она на миг застыла, обернулась и взглянула на него.

– А, опять вы, – проговорила беглянка, запыхавшись от бега, так что грудь быстро вздымалась и опадала. – Эта гадкая калитка заперта.

– Разумеется. Хотите, чтобы сюда прибежали все присутствующие, вытоптали сад и поломали рододендроны?

– К черту рододендроны! Как тут вообще ходят?

– Возможно, никак, – предположил он.

– Значит, мы должны найти другой выход, – упрямо заявила дама.

– Мы? – хмыкнул он. – Нет. Вы и я не значит «мы».

Она вдруг застыла, испуганно округлив глаза. Он тоже услышал. С той же стороны, откуда, по его представлениям, пришли они с Олимпией, раздавались голоса.

– Теперь это неважно, – отмахнулась она. – Слишком поздно. Вам придется помочь мне перелезть через стену.

– Нет, я не могу.

– Можете, – возразила она. – Вы здесь, и от вас ничего больше не требуется. Принесите пользу хоть раз в жизни и помогите мне выбраться их этого сада, пока еще есть время. – Она топнула ногой. – Давайте же!

От ее прически ничего не осталось, и теперь мокрые русые пряди облепили лицо, в них застряли листья и сухие цветы рододендрона вперемешку с яблоневыми лепестками. Вуаль змеей обвивала шею, кончик изящного носика украшало грязное пятно.

– Через стену, – повторил Рипли, пытаясь выиграть время.

– Ну да! Не могу же я карабкаться по плющу в этом платье и в этих туфельках. Быстрее! Вы что, не слышите их?

Он пытался что-нибудь придумать, чтобы ее задержать, но голова соображала туго. И только когда услышал крики: сразу вспомнился лай собак и вопли разгневанной толпы, – в его мозгу что-то щелкнуло.

Еще со школьных времен трое приятелей привыкли спасаться от полицейских, а также от разозленных фермеров, священников, торговцев, – в общем, от представителей всех уважаемых слоев общества, не говоря уж о сутенерах, карманниках, шулерах и прочих не столь уважаемых персонажей.

Рипли сплел пальцы рук, нагнулся и скомандовал:

– Ставьте ноги сюда, живее!

Держась грязной рукой за стену, она поставила ногу в грязной мокрой туфельке в его ладони и оттолкнулась от земли. С легкостью, которая непременно удивила бы Рипли, если бы у него еще остались силы чему-то удивляться, леди вскарабкалась ему на плечи и полезла вверх.

Ну и зрелище же ему открылось пусть и всего на мгновение: стройная ножка в чулке и подвязка, далее – белый атлас, нижние юбки и аромат женщины. Рипли едва сумел сохранить трезвость ума, чтобы не схватить леди за щиколотку для пущей устойчивости, а сверху раздалось:

– Поднимите меня повыше, и побыстрее, а то они уже близко.

Голоса и правда становились все громче.

Отбросив в сторону щепетильность, Рипли схватил ее за щиколотки и поднял высоко над головой. Через мгновение его руки перестали ощущать тяжесть – она нашла опору вверху. Он поднял голову и увидел ее ноги: она вскарабкалась на стену и села, – а в следующий миг исчезла из виду.

Голоса были совсем близко.

Минуту назад он не дал себе труда как следует все обдумать, а сейчас было уже некогда. Как только Олимпия исчезла за оградой, он вцепился в спутанные плети плюща, вскарабкался по ним наверх и, перебравшись на ту сторону, огляделся.

Облако белого атласа и кружев быстро двигалось по Хортон-стрит, и Рипли бросился вдогонку.

Глава 2

Нагнал он сбежавшую невесту уже в Кенсингтоне, на Хай-стрит. Она замедлила шаг, но не остановилась, кивком указав на вереницу наемных экипажей, ожидавших пассажиров:

– Карета. У вас есть деньги?

– Сначала помочь вам забраться на стену, – заметил Рипли. – Теперь деньги на экипаж.

– Но вы же зачем-то помчались за мной…

– Ну… да, потому что…

– Это не важно! – оборвала она его. – Просто нужны деньги. Для кареты. – И взмахнула рукой: – Сюда!

Кучер первого в очереди кеба уставился на нее с интересом, но намерения тронуться с места не выказал. Стоило ли удивляться? Леди выглядела так, будто сбежала из приюта умалишенных.

Да и Рипли, если уж на то пошло, тоже имел вид весьма эксцентричный: без шляпы, перчаток и трости, но поскольку он был герцог, притом один из самых скандально известных дворян в Англии, узнать его было легко.

Сопровождать Олимпию надлежало Эшмонту, но поскольку его не было и кому-то следовало присмотреть за его невестой, эта обязанность легла на плечи его друга. Нельзя, чтобы благовоспитанная молодая особа благородного происхождения разгуливала в одиночестве, тем более невеста его взбалмошного друга, не сумевшего ее удержать.

Это, конечно, замечательно: творить сумасбродства и плевать на общество, – но если мужчина просит девушку выйти за него, не следует давать ей повод вовсе не появиться на свадебной церемонии.

Потрясающее разгильдяйство, вот что это такое. Эшмонт был так избалован женщинами, что ему и в голову не приходило, что их надо завоевывать, хотя следовало бы этому научиться.

Рипли положил руку ей на плечо.

– Давайте остановимся и подумаем.

– А я уже подумала, и знаете, о чем? Где этот чертов кеб?

– Вспомните, что у вас за вид: подвенечное платье, фата и прочее. Создается странное впечатление, не находите?

– Мне все равно, – выпалила невеста.

– Положим, – сказал Рипли. – Однако попробуем немного успокоиться и сделать вид, будто мы в здравом уме.

– Почему же это «будто»? Я в здравом уме и совершенно спокойна.

– Очень хорошо. Теперь давайте разбираться в сложившейся ситуации. Куда вы предполагаете отправиться?

Она сделала неопределенный жест рукой.

– Прочь отсюда.

– Прочь, – повторил он. – А поконкретнее?

Она пожала плечами, тряхнула головой, так что остатки прически пополам с кружевом и всем прочим съехали еще ниже на бок, и Рипли понял, что ему, похоже, придется думать за двоих. Обескураживающая перспектива: терпеть не мог напрягать мозг и принимать решения. Он помахал рукой, и первый экипаж в очереди загромыхал колесами по мостовой, направляясь к ним. Девушка тем временем приплясывала от нетерпения. Наконец экипаж остановился, Рипли рывком распахнул дверцу, но едва леди поставила ногу на ступеньку лесенки, как потеряла равновесие и стала заваливаться назад. Пришлось легонько подтолкнуть ее в спину, и она повалилась в солому, которой был устлан пол кареты. На то, как леди поднимается и плюхается на сиденье, без смеха смотреть было невозможно, но Рипли, хоть и с трудом, сдержался. Она расправила юбки, выпрямилась, поправила очки и воззрилась на него, не понимая, что ему резко улучшило настроение.

– Куда ехать, ваша честь? – осведомился кучер.

– Ваша светлость, – поправила она. – Неужели не видите, что у него спеси куда больше, чем у простого лорда? Ясно как день, что перед вами герцог!

Настроение Рипли воспарило еще на одну ступеньку.

Кучер если и услышал ее, то виду не подал, а Рипли, усевшись, скомандовал:

– Баттерси-бридж.

Это было далеко к югу, так что хватит времени решить, что делать дальше; то ли вернуть девицу жениху через разумный промежуток времени, то ли не возвращать.

Преимущество выбранного маршрута заключалось в том, что друзья начнут искать его там далеко не в первую очередь.

А может быть, под ее «прочь» подразумевалось вполне конкретное место? Он спросил, но услышал в ответ:

– Да помолчите вы: я думаю.

Карета пришла в движение, и Рипли заметил:

– Странно. Мы с вами едва перемолвились парой слов, но я уже успел понять, что вы и ваш мозг – два разных государства, пребывающих в состоянии войны.

Леди покачала головой и погрозила ему пальцем в той манере, что сразу отличает пьяницу.

– Этим меня не остановишь: если я хочу говорить, то буду. Ну а вы заодно уж подумайте, окажите любезность, как все это объяснить.

– Объяснить что?

Она указала на грязное свадебное платье и непрезентабельность кареты.

– Вот это: бегство. Я не понимаю, что стряслось, а потому не уверен, что это наилучший выход. Вот и задаюсь вопросом, не велеть ли кучеру доставить нас обратно.

– Нет, – твердо сказала Олимпия совершенно трезвым голосом.

– Видите ли, у меня выдалось довольно утомительное утро: все пошло не так, как предполагалось, и в мои планы не входило путешествие к Баттерси-бридж со скоростью улитки в облезлом наемном кебе, – медленно проговорил Рипли. – Кроме того, я никак не предполагал носиться за пьяной невестой, которая в последнюю минуту решила сбежать с собственной свадьбы.

– Да кто вас просил? – возмутилась Олимпия. – Не только у вас выдалось тяжелое утро. И если не хотите мне помогать, вы вольны остановить карету и сойти.

– В том-то и дело, что не волен. У меня есть особое поручение жениха: я его ангел-хранитель или – в данный момент – вроде подружки невесты. Я не знаю, зачем Эшмонт поручил это именно мне: может надеялся, что я провалю дело, – но знаю точно, что не могу допустить, чтобы леди разгуливала по городу в одиночестве. Мне следовало бы вернуться хотя бы для того, чтобы взять шляпу. Или просто вернуться, а вас бросить на произвол судьбы, но я не смог, потому что, как я уже вам объяснил, у меня важное поручение. Зачем переживать из-за кольца, разрешения на брак, денег и прочего, если невеста убежала бог знает куда.

– У вас мокрые волосы, – словно и не слышала его слов, заметила Олимпия.

Рипли, привыкший к бессвязным пьяным речам, лишь заметил:

– Тут все мокрое, но не беспокойтесь: я не растаю.

– Если и беспокоиться, то не об этом, – сказала Олимпия. – Дело в том… – На минуту она закрыла глаза, но не потерять нить размышлений оказалось для нее непосильной задачей. – Когда вы высадите меня на мосту…

– Любой другой, который предвкушал тихую и мирную свадебную церемонию, хорошее шампанское и изысканный свадебный завтрак – как вам известно, семейство Ньюленд держит превосходного повара, – лишившись угощения, о котором мечтал, мог почувствовать соблазн не высадить вас на мосту, а сбросить в реку. Но я…

– Да, из вас вышла прекрасная подружка невесты, – перебила Олимпия.

– Мне не приходилось топить женщин – вот что я хотел сказать.

– Я найму лодку, – объявила леди таким тоном, будто читала королевский указ или выносила смертный приговор. – Отправлюсь к тете Делии в Твикенем.

– Замечательно! – обрадовался Рипли. – Значит, у вас есть план.

– Да. Мне всего лишь требовался умственный толчок в вашем понукающем обществе.

– А нет ли возможности так вас толкнуть, чтобы вы поведали, от чего, собственно, бежите? – спросил Рипли. – А еще лучше – нет ли возможности заставить вам передумать и вернуться назад? Хоть малейшая возможность чего-то, знаете ли, хотя бы граничащего с разумным?

– Кости брошены, – заявила она так, будто читала указ или провозглашала смертный приговор. – Окажите любезность – уберите с моей головы это уродство.

Поскольку Рипли не был так уж сильно пьян – или не пьян вовсе, как ему казалось, – он быстро сообразил, о чем речь, но все же уточнил:

– Вы о прическе? Разве это не ваши собственные волосы?

– Неужели это архитектурное сооружение вообще похоже на человеческие волосы? Оно съезжает вниз и тянет за собой мои собственные волосы. Это в высшей степени неудобно и совсем не мое. Нельзя сделать конфетку из поросячьего хвостика. Я пыталась это сказать, но меня н-не слушали.

Она вдруг разрыдалась, да так горько, что Рипли растерялся, но потом взял себя в руки.

На мужчин, как правило, слезы наводят панический страх, но Рипли был не из таких. Если бы эта рыдающая особа была его сестрой, он подставил бы ей плечо и даже позволил испортить любимый сюртук и шейный платок, а также испачкать румянами носовой платок, потом дал бы денег на какую-нибудь женскую ерунду. Будь это его любовница, он пообещал бы ей ожерелье из рубинов или бриллиантов – в зависимости от объема и скорости проливания слез, но эта плачущая особа женского пола не приходилось ему ни сестрой, ни любовницей, ни даже матерью. Помимо всего прочего это была нареченная Эшмонта. Таких женщин, как Олимпия, у его приятеля никогда еще не было, так что это положение с плачущей леди было новеньким, прямо с иголочки, и Рипли требовалось время, чтобы обдумать дальнейшие действия.

– Возьмите себя в руки, – заявил он, решив приступить к делу. – Вам хватило храбрости перелезть через стену, и мир от этого не рухнул.

– Нет, рухнул! – сквозь рыдания проговорила Олимпия. – Я все погубила! Кларенс никогда не будет учиться в Итоне, Эндрю не станет корнетом, а я никому не сделаю добра, и у меня не будет даже библиотеки!

Рипли не мог взять в толк, о чем она говорит, и не видел смысла напрягаться, чтобы понять. Часто ли женщины говорят что-то разумное? Каковы шансы на то, что сейчас именно тот случай?

И он сказал ободряющим тоном, будто жокею перед скачкой:

– Умереть – это не выход. Вы же можете вернуться. Эшмонт настолько пьян, что поверит всему, что вы ему наговорите. А завтра и не вспомнит ничего – так, в общих чертах. Я скажу ему, будто вы случайно выпили спиртное, и…

– Я не п-пила.

– Позвольте с вами не согласиться, – сказал Рипли. – Вы не просто выпили, а напились и едва не свалились с лесенки кеба. Вот поэтому мы ему скажем, что вы случайно выпили бренди, подумав, что это… О господи, ну с чем можно спутать бренди?

– С… с чаем, – прорыдала девушка. – Сначала б-бренди был в чае.

– Сначала… – повторил Рипли. – А потом?..

Олимпия извлекла из пышного рукава крошечный шелковый, отделанный кружевом квадратик, сняла очки и, вытерев глаза и нос, водрузила очки на место, поправив пальцем, чтобы сидели как нужно, и пояснила:

– Сначала я выпила тот чай, а потом то, что было во фляжке Стивена, которую я украла вчера вечером, после того как мама рассказала про брачную ночь. То есть скорее намекнула, так что много чего я так и не поняла, вот и подумала, что бренди укрепит мою решимость, подготовит к неизбежному.

– Вашей матушке следовало быть красноречивее, – заметил Рипли. – Но в то же время Эшмонт, знаете ли, не какой-нибудь неопытный болван.

– Вот именно. Он опытный болван!

– В любом случае бояться нечего: все этим занимаются, и никто пока еще не умер – скорее наоборот.

– Да, я знаю: в результате появляются дети, – мрачно сказала она. – Мне следовало разузнать все самой, вместо того чтобы полагаться на маму. Не уверена, что она понимает, как все связано. Акт спаривания и дети. У нее их в избытке. На ее месте я бы остановилась после трех. Или после трех мальчиков. Хорошая, безопасная цифра, не правда ли?

Рипли даже не думал об этом. Слишком долго у него не было женщины, и в данное время поправить положение не представлялось возможным, однако воображение, которое так охотно подчинялось указаниям маленького мозга пониже талии, услужливо подсказало, что можно все исправить прямо сейчас – даже никуда ходить не придется.

Рипли заставил себя сосредоточиться на том, что она говорит. К счастью, леди уже сменила тему:

– Я не могла взять в толк, почему он сделал предложение именно мне. Сомневаюсь, что его положение было таким уж безнадежным. Вы бы удивились, если бы узнали, что девушки в большинстве своем готовы простить мужчине пороки и слабости, если этот мужчина – герцог. Или, может, хотя бы не удивились.

Положим, таких дамочек нашлось бы немало, да только не того сорта, чтобы из них вышла герцогиня, которая требовалась Эшмонту. При всех его недостатках даже у этого оболтуса имелась гордость – к его же собственной невыгоде. Даже в пьяном угаре не женился бы он на девице непривлекательной, низкого происхождения и не знакомой с правилами приличия. Не выбрал бы он особу глупую, скучную или вздорную. Само совершенство – вот что требовалось Эшмонту, и неважно, что он его вряд ли заслуживал.

– Я приказала себе не заглядывать дареному коню в зубы, – сказала Олимпия.

– Почему дареному? – не понял Рипли. – Он вас хочет. Разве этого недостаточно?