Перед Великим распадом

Федор Метлицкий

Перед Великим распадом

В книге показано брожение умов интеллектуалов в конце кризисных 80 – начала 90-х годов прошлого столетия, когда во время разрушения советской империи их подлинные мысли раскрылись, не запрещаемые властью и не поддерживаемые ничьими авторитетами. И где-то в глубинке менялся уклад тысячелетий, прикрытый ритуалами уходящей командной системы.

Главный персонаж основал общественное движение «За новый мир», которое расширилось до мощи, признанной властью. Оно рушится, вместе с переходной эпохой.

Предисловие.

Главный герой романа повествует по своим воспоминаниям и дневникам о той среде 80 – начала 90-х годов, в которую был погружен – идеологических, политических, литературных, экономических споров. Это была отдельная среда, и автор не претендует на полный охват того времени.

Многое, может быть существенное, прошло мимо внимания повествователя, обычного человека той эпохи, кого интересовало свое, близкое ему. Вероятно, он не одолел непосильного объема исторического материала, и само собой весь текст переходит в его субъективное представление.

Автор хотел строго придерживаться рамок данных лет, которые повествователь переживал тогда, высказываний подлинных деятелей, без оценки с высоты XXI века. Вымышлены или являются прототипами только главные персонажи. Имена других персонажей изменены. В тексте много цитат, чужих мыслей, кажущихся банальными, но новых тогда, и повествователь с почтением относится к тем, кто глубже него вникал в историю указанного времени.

Глядя с высоты нашего века, многие идеи, высказанные теми людьми, видятся сочиненными, словно впервые высказаны только сегодня. На самом деле сегодняшнее – не ново, в нем скрывается повтор того времени.

Среди тех мыслителей были пророки, идеи которых читатель угадает сам. Думается, те пророки не изменятся и в будущем, когда состарятся. А ложные пророки приспосабливаются ко всем временам.

Царство Небесное силою берется,

и употребляющие усилие восхищают его

(Мф.11:12,13)

1

1989 год

Я негодовал, не мог простить своим профессорам. Наше общественное движение с простеньким названием «За новый мир» (на этом названии настоял президент Движения профессор Турусов, хотя я предлагал название «Усилие жизни»), расширившееся до заметного влияния на события, существовало за счет взносов организаций. Ушло время, когда общественные организации были приводными ремнями власти, и теперь нужно было самим обеспечивать деятельность своих участников. Но профессора, составляющие Совет, распоряжались деньгами, как из своего кармана, не думая о тех, кто их добывает.

На этот раз Совет решил выделить несколько сот тысяч рублей на издание журнала. Брать власть в стране надо было с взятия в плен сомневающихся разнонаправленных умов. Вальяжный профессор Турусов, в бархатном пиджаке, манерно вскидывая руку, рассуждал о необходимости донести новые ценности до масс, так мало уделяющих времени осознанию мира, философскому подходу к жизни.

– Сталинизм нельзя преодолеть отрицанием. Нужно противопоставить подлинные ценности. Негация – это новое противостояние. Отрицание – легче, увлекательно, равлекательно. Надо – не вокруг явлений прошлого, а обратиться к ценностям бытия и сознания. Главное сейчас – идея свободы.

Ему возражали другие профессора:

– Не идея свободы, а идея ответственности, откликнутости Богом.

– Но свобода предполагает «откликнутость Богом»!

– Упоение свободой выдает внутреннюю несвободу!

– Лозунг: «Требуйте невозможного!» породил репрессии. Долг и «безудерж» – противоположны!

– Наш новый журнал должен внести ясность в этих вопросах, – заключил Турусов. Видимо, сам еще, как все члены Совета, не сознавал новые ценности, которые предстоит пропагандировать.

Будущий редактор журнала Березин, пришедший из бесцветного издания «Клуб», веселый, с плотной фигурой, милостиво принял финансирование, как должное.

– Отработаю, – решительно сказал он. – Дима, не волнуйся.

Меня, исполнительного директора, почему-то все называли Димой, а не Дмитрием Сергеичем, может быть, за молодость и ощущение, что на мне держится функционирование Движения. А может, за профессионализм – я пришел из министерства, отбыл суровую чиновничью школу, и знал все бюрократическое делопроизводство. Был изгнан за излишнюю самостоятельность. Но там в меня вбили дисциплину, осознание постыдности пустого сидячего труда, и жажду свободы.

Я смотрел на редактора с раздражением. Бюджет, собираемый с напряжением, с зыбкостью его наполнения, снова откатывался к первоначальному состоянию, его дыру надо будет снова как-то заполнять.

Мои профессора не думали об огромных средствах, которые придется вкладывать, – признак истинного интеллигента. Я вздрагивал от каждого предложения членов Совета.

И возражал. Организация отличалась от чиновничьих структур тем, что там бюджет собирался насильственно, от налогов, а ресурсы Движения состояли из зыбких добровольных взносов заинтересованных юридических лиц и граждан. Президент, профессор Трусов, привыкший к бюджетному финансированию, раздавал трудно собираемые взносы направо и налево – на издание газеты, на отделения и филиалы.

Потом в кабинете президента, в присутствии его первого зама доктора химических наук Черкинского состоялся откровенный разговор.

– Дима, вы прямой, как бык, – выговаривал профессор. – Очень узко смотрите на вещи. Считаете копейки.

– Как же тогда выживать, если не считать наши скудные средства?

– Это не наше дело. Мы определяем цели и концепцию. А вы должны обеспечивать их финансовыми и материальными ресурсами.

Я помолчал, переживая прямую наглость.

– А какая у нас цель?

Тот смешался.

– Мы – площадка для дискуссий. Наше Движение – дискуссионный клуб, рождающий новые идеи, которые надо внедрять, чтобы изменить страну.

– Слишком самостоятельный, – заметил Черкинский. – Выгнать надо этого студента.

Противно было холеное лицо профессора – наглая халява, не подозревающая, что паразитирует на труде «негров»! Ради продвижения себя готов продать все Движение. Воображает себя Юпитером. А этот зам, отгородившийся от сотрудников дирекции в своем всегда запертом кабинете, был ясен, с кривой ухмылкой, плотный, согнувшийся – не лебезя перед шефом, а словно в защитном прыжке. Говорят, его «ушли» из какого-то НИИ.

Хотя, с другой стороны, я аскет по натуре, негр, берущий ответственность на себя, – и моя терпимость легка мне. Всегда спешил, и – пропустил жизнь. Да и не мог пожить для себя, а значит, и любить жизнь.

А тот – другой, любитель развернуться, порисоваться. Любит жизнь, и все использует для наиболее полного удовлетворения себя. Может быть, эта позиция – лучше? Более правильная?

Я не пошел на конфронтацию, не хотелось новых распрей, ибо через это не проскочишь здоровым.

И денежный фонд растаял. Надо было снова выкручиваться, выживать.

____

Странная моя работа. Сижу один вечером, шкафы с документами, за окном темно, прошел снег, – как солдат на дежурстве, с ощущением пустоты и долга. И никому, кроме меня, это не нужно: все сотрудники поисчезали. Словно нет прочности в той идее, чьим воплощением пытаюсь стать.

Последнее время я лихорадочно искал что-то в телеканалах, листал журналы и газеты. И записывал чужие мысли, хотя и родственные моему мироощущению, но умственные для меня, не затрагивающие внутренней тревоги. И ощущал себя маргиналом, со всем комплексом отвлеченной от конкретности романтики.

Включил телевизор. Показывали кинопанораму, с воспоминаниями живых и полузабытых актеров. Яркое время военных фильмов, песни «Темная ночь», и снимки наших отцов на войне – юные бойцы в обнимку, великие радости соборности: мы пережили! И в боли, и в счастье! Время фильмов «Чапаев», «Молодая гвардия», «Летят журавли», «Стрекоза», «Анна на шее».

Где-то глубоко внутри меня еще оставалась вера, не религиозная, а наработанная после революции всей энергией советского поколения (народ – свят, общность – это главное и т. д.). Вера, не допускающая иронию.

Я вглядываюсь в мир без страха,

Недаром в нем растут цветы.

Готовое пойти на плаху,

О кости черствые с размаху

Бьет сердце – пленник темноты.

(Павел Васильев)

И все это, жившее во мне еще недавно, – рухнуло, и что будет дальше? Нет, то не был пласт неприемлемой жизни, от которой остались обломки. Может быть, начинается новая эра?

Рухнул дом, и всех придавило. Кто, когда и как будет разгребать?

Это было переходное время, конец 80-х, по выражению писателя-диссидента в эмиграции В. Аксенова, «самое прекрасное время, когда красные ушли, а белые еще не пришли», когда казалась бессмысленной работа, не стало средств к существованию. Разворошены и выпущены наружу все прошлые запретные идеи – от древних мыслителей до диссидентов, отрицающих диктатуру, отчаянных шестидесятников, и нынешней анархии, – сплошной выплеск искреннего жара речей, в которых каждый доказывает свою истину.

Хотя какая может быть истина для тех, кто отрицает все или соблазняется иллюзиями? До сих пор не осознаны итоги Великой отечественной. Была ли она чисто отечественной? Что такое был тоталитаризм? Не разрешена проблема выборов: демократия – это выбор не лучших, а – себе подобных? Талантливого человека никуда не изберут, если будет тайное голосование.

Но за слежавшимися старыми ценностями подуло чем-то замечательно свежим! История – абсурдна. Ура! Куда идем – никто не знает.

Мы живем в кризисный период, когда срываются цепи всех ценностей Традиции, и вырывается наружу вся внутренняя энергия свободы, и воля инстинктов. Правда, я не помню, что у кого-то из близких, друзей и знакомых могли быть призывы к насилию.

***

Из дневника.

Мы с женой, как и все население, торчим перед телевизором. Первый съезд народных депутатов СССР. Что-то небывалое! Прямая трансляция дебатов, общество «глядело в телевизор, как в зеркало, узнавая и не узнавая себя, – писали в прессе. – Можно говорить, не проходя цензуру, напрямую говорить с самим генсеком».

– Давайте посоветуемся, – поразил всех Горбачев.

Заседание съезда пошло по старому руслу – стандартные выражения: народ видит в партии Ленина силу, способную… И вдруг встал врач из Риги:

– Давайте почтим память погибших в Тбилиси!

Зал встает*.

___

*В апреле в Тбилиси жестоко, с применением саперных лопаток разогнали 10 тыс. митингующих, где был лозунг «СССР – тюрьма народов».

Мы ждали, что, как обычно, начнется с выборов руководства партии. Встал на трибуне длинный неловкий лидер оппозиции академик Сахаров, заикаясь, предложил отложить выборы главы государства до конца дебатов. Поразило, как зал стал возмущенно захлопывать его – это было против установленного порядка. А после его требования заикающимся голосом – отменить шестую поправку Конституции о руководящей роли КПСС, осудить ввод советских войск в Афганистан, зал стал топать ногами. «Это преступление стоило жизни почти миллиону афганцев, – еле слышно перекрикивал шум оратор, – против целого народа велась война на уничтожение, миллион человек погибли». 

Затем мы увидели нечто потрясающее: прибалты

потребовали самостоятельности. Делегаты возмутились: какой еще самостоятельности захотели! Делегация прибалтов шумно встала и ушла.

Ту неправду в развязывании войны, что мы сознавали раньше, прямо огласил съезд: сговор руководства страны, подписавшей секретный пакт Риббентропа-Молотова, признал «юридически несостоятельными и недействительными с момента их подписания, это было «отходом от ленинских принципов советской внешней политики».

Маслом по сердцу для всех прозвучало требование Межрегиональной группы депутатов (МГД) во главе с опальным Ельцыным: отменить льготы, которыми пользуется номенклатура.

Восхищаюсь броскими фразами некоторых депутатов.

Юрий Афанасьев, ректор историко-архивного института и член МГД, с багровым лицом от справедливого негодования: "Я обращаюсь именно к этому, я бы сказал, агрессивно-послушному большинству, которое завалило вчера все те решения Съезда, которые от нас ждет народ… Мы можем и дальше так продолжать работу. Но давайте все-таки не забывать о тех, кто нас послал на этот съезд. Они послали нас не для того, чтобы мы вели себя благостно, а для того, чтобы мы изменили решительным образом положение дел в стране".

У поэта Евгения Евтушенко пропала поза, говорил серьезно:"Так называемая сильная рука всегда готова зловеще прирасти к рыхлому телу слабой экономики. Недемократичность экономики объясняется прежде всего культом личности, который у нас никогда не прекращался,– культом личности государства… Наша экономика похожа на такой пересоленный, разъедаемый коррозией мост, чьи бесконечные ремонты переросли стоимость самого моста. Отраслевые министерства похожи на раздутые ремстройконторы, а Госплан похож иногда на гигантское ателье по мелкому ремонту платья голого короля".

По-крестьянски упрямый Николай Травкин, знаменитый строитель и автор коллективного подряда: «Министерский разбой достиг уже наивысшей точки предела. Все ростки рыночной экономики задушены. Кончается процесс удушения кооперативов, коммерческих банков, совместных предприятий, а аренда задушена, не успев вылезти из люльки. Министры, члены правительства приторговывают танками». 

Известный штангист и народный депутат Юрий Власов: "…Лучше бы перенести службы КГБ с площади Дзержинского… Отсюда десятилетиями исходили приказы по уничтожению или преследованию миллионов людей… КГБ – это не служба, а настоящая подпольная империя, которая еще не выдала свои тайны".

Писатель-шестидесятник В. Аксенов писал из-за границы: поражает колоссальное количество лицемерия – все завопили о перестройке, те же самые, которые душили.

Казахский поэт и писатель Олжас Сулейменов примирял: «Демократия – еще юная девочка, так скажем. И сразу требовать от нее удовлетворения всех своих страстей, не дав достигнуть ей совершеннолетия хотя бы,– это просто уголовное преступление".

Звучали слова, за которые вчера полагался лагерный срок или психбольница. Кто-то сказал, что съезд произвел на сонное советское общество такой же эффект, как поцелуй принца на спящую красавицу.

____

Каждый день приносил что-то захватывающее, и во мне была та же эйфория, как у перемещающихся толп. Но мне мешает то, чего в них нет – определенность конкретной цели.

И был поражен размахом недовольства старыми устоями, оскалом ненависти. Была ли раньше другая жизнь? И в 30-х была, но как выживание, цветение в страшных прополках, в ядохимикатах идеологии. Возможно, была чистота вопреки сталинщине, но зачем так долго обманывались? Зачем не приняли другое поколение, ставшее лагерной пылью? И разве нужно тосковать по тому чувству «нашего общего», чего нет сейчас?

Бросался к телевизору, листал газеты, журналы – события катились прямо по нашему Движению «За новый мир». Как будто оно разваливалось, и в то же время обновлялось.

Партийный митинг в Ленинграде. Пришли крепыши: мы партию в обиду не дадим! Мы всю жизнь с партией! Слушали требование крепышей к ЦК партии: очнуться, дать бой.

Старые стахановцы в «Правде»: наша молодость была чистой, не винтики были. Нынешние гробокопатели пытаются представить нас потерянным поколением – красногвардейцев, рабфаковцев, целинников. У них – ностальгия именно по идеологическому порыву юности.

С Октябрьским райкомом что-то случилось – впервые заговорили человеческим языком о проблемах быта жителей района, захотели устроить экологический райский уголок в районе.

На митинге «левых» профессор-юрист Собчак чеканил: консерваторы объединяются, так как терпят поражение. Побежденный на выборах партаппарат снова поднял голову – хочет провести внеочередной съезд!

Интеллигенты волновались: нельзя запрещать КПСС – его надо высмеять! Иначе демонизируют.

В то же время мы с соратниками узнали об изгнании Ростроповича. «Лишение гражданства означает, что вы никогда не приедете домой. У вас отобрали дом, родственников. Навсегда». Кто это? Неужели наш Горби? Нет, это осколки старого ЦК!

В «Литературной газете» худой писатель-фронтовик Виктор Некрасов недоумевал из эмиграции: кому все это нужно – изгнание талантов?

Даже Фидель Кастро на митинге, посвященном возвращению на родину праха интернационалистов, впервые подверг критике перестройку: не слышно слов об эксплуатации слаборазвитых стран.

Я с тревогой думал о судьбе нашего Движения.

2

Друг Игорь, экономист и сторонник кооперативного движения, согласившийся быть моим заместителем на маленькую зарплату, говорил:

– Ничего! Люди уже не боятся проявлять себя. Я каждому подам руку. Настало время, когда все бывшее уничтожено.

Общественное движение «За новый мир» вобрало в себя весь спектр мнений того времени. В него входили бывшие депутаты, литераторы, ученые из развалившихся научно-исследовательских институтов, политологи, журналисты, кооператоры…

Наше Движение приветствовали Ассамблея народов мира, Ассоциация «За всемирное духовное единство человечества», правда, еще не начавшие деятельность, а только провозглашенные их неуемными организаторами.

Я ездил в Сочи на конференцию экстрасенсов, где ввел в состав участников Движения Академию информационных наук, то есть экстрасенсов, отмеченных «столбами» из космоса. Мне нравился вселенский размах их идей. Это вызвало ревность профессора Турусова, президента.

Учредительное собрание старушек из Вегетарианского общества постановило стать филиалом Движения. Удивительные люди – принципиальные этики. Что ими движет?

Пришли представители Союза безработных, уволенных за критику, отдельно от существующих профсоюзов, спаянных с властью.

Появились учредители Института защиты прав граждан.

Пришел даже странный кандидат наук с бородой, переводчик-дилетант с древнерусского и древнеиндийского и поэт, побежденный в выборном марафоне в Моссовет. Предложил создать Партию зеленых.

Был даже смиренно-испуганный эфиоп, называвший себя потомком Пушкина.

Ежедневно в помещении исполнительного комитета толкутся люди.

Чего хотят? Причаститься к общему брожению, найти свое место? Для чего? Найти точку приложения энергии? Может быть, хотят участвовать в обновлении жизни, делать большое и доброе? Хочется славы бесплатно? Во всяком случае, они против «свободы слуха», когда от слов ничего не меняется. Однако множество людей взялись за дело горячо, находясь в скрытом неосознаваемом полете, и ниши быстро заполнились.

В помещении исполкома Движения особый воздух эйфории, отдачи себя чему-то общественно дивному.

Я с испугом чувствовал себя на вершине волны общественности, несущей в неизвестность. Правительство признало наше Движение. Я работал над международной программой, предлагающей соединение экономики с нравственностью. Это была цель, которую только и можно лелеять в пору юношеского романтизма – претворить нудную чиновничью работу в творчество. Нечто рискованное и заносчивое.

Соединение никак не давалось – программа сугубо утилитарная, но «поэзия – пресволочнейшая штуковина, существует, и ни в зуб ногой». Как соединить чистоту помыслов, то есть личную ответственность за все в стране, и увиливание от нее в свою маленькую ответственность за себя и свой узкий круг? И человечность – с раздражением против людей-иждивенцев?

У меня были неприязненные отношения с частью сотрудников. Наверно, причина – в нехватке денег на зарплату. Я измотался на работе, много дней ничего не читал. Может быть, в этой хлопотне, беседах с какими-то кооператорами, некомпетентными мыслителями, неторопливо беседующими, положив нога на ногу, – есть некоторое равновесие полноты в центре событий, в котором находится Движение.

Исполнительному комитету приходилось финансировать из неустойчивого бюджета проекты, организовывать работу секций, кооперативов. Делали выставки художников, зарабатывая на билетах. Короче, работали неграми, или мальчиками на побегушках. Это страшно изматывало, и озлобляло отношение к «черной» работе приходящих сторонников, кто привык разглагольствовать со стороны и пользоваться Движением.

В то же время денег на проекты, которые я с трудом утвердил на Совете, не хватало. Хотя поддерживал некто таинственный – спонсор.

Я все время ощущал себя не на месте. Не было настоящих знаний для перспективного выбора направления, цельного взгляда на факты и события, чтобы вывести наш громоздкий корабль на чистую воду. Понимал, что без ловкости и хитрости, а иногда шагая по головам, невозможно победить. Совместимо ли это – гений и злодейство? Зло – проблема больше связанная с экономикой, откуда возникает политика.

А главное: где взять денег на развитие Движения? Меня убеждали создавать кооперативы при нашей организации, видя неслыханные ранее барыши.

Я предпринял попытки создать кооператив, еще до Закона о кооперации, принятого в прошлом году. Правда, еще опасались невероятной производительности свободного предпринимательства, старались не выделяться, зарабатывая больше, чем зарплатная уравниловка. Не попасть в кампанию по борьбе с нетрудовыми доходами.

Но мой опыт в долевом участии создания кооперативов с оплатой ими взносов провалился. Я поддался энергии молодого нагловатого Андрея, сына члена Совета, известного международного обозревателя. Зарегистрировал первый кооператив при исполкоме Движения. Андрей, получив патент, действовал сумбурно, не сумел организовать торговлю, зато организовал совещание, куда пригласил какого-то эфиопа, заявлявшего о своем родстве с Пушкиным. Тот сделал несуразный доклад для членов Совета. Ученые переглядывались в недоумении. Это был почти провал Движения, страшный позор для исполкома.

Созданные кооперативы охотно принимали помощь и содействие, а потом махали ручкой и уплывали в самостоятельное плавание.

Кстати, появившихся бандитов, крышующих предпринимателей, мы как-то не заметили, может быть, вращались не в той среде, с нас нечего было взять.

Так что, кооперативы не пошли, поскольку при плановом хозяйстве неоткуда было отхватить сырье и материалы, а покупать на рынке было неподъемно. Все фонды были государственными и распределялись, а не продавались.

Я с завистью и предубеждением следил за «директорскими» кооперативами, открытыми доверенными лицами директоров заводов. Они процветали, получая фондовое сырье за взятки и выпуская продукцию из дешевых материалов, с использованием государственных производственных мощностей и электроэнергии, продавали ее по свободным ценам и присваивали сверхприбыль. Короче, паразитировали на госпредприятиях, либо занимались перепродажей и обналичиванием денег.

Фактически был запущен механизм номенклатурной приватизации, хотя формально предприятия оставались в госсобственности. Кооперативы действовали в двадцати отраслях экономики. Люди впервые столкнулись с тем, что приходилось платить за кооперативные туалеты.

3

В офисе исполкома на стене висит длинный плакат, придуманный мной: «Нужно усилие, чтобы стать человеком». Бедное помещение со шкафами книг и папок документов, с дипломами и грамотами по стене – наградами от государственных учреждений и организаторов общественно значимых форумов и конференций.

Здесь собирались мои друзья и соратники, освободившись от публичного внимания. Это были завсегдатаи, привыкшие перекинуться новостями и чего-то ожидавшие от Движения.

Друзья молодости, еще по университету, «дети шестидесятых», когда мы жили в интеллектуальном подполье, кучкуясь вокруг журнала «В мире книг». Я их давно не видел с тех пор, и вот они снова слетелись, ощутив в нашем Движении что-то небывалое. Аспирант гуманитарного института Гена Чемоданов, с аккуратной прической, в очках, интеллигентный знаток литературы, чистый в мыслях, как и его мама и скромная квартира, полная книг, куда мы часто вваливались. Он писал статьи на темы литературы и искусства. Юра Ловчев, воркующим голосом нечаянно выдающий остроты, все еще секретарь разваливающегося Союза писателей СССР. Толстый Матюнин, работающий в ЦК ВЛКСМ. Безработный «граф» Разумовский, подрабатывающий в кочегарке и постоянно пишущий роман «Переплавка», худой с хищным носом, которого называли Батей, он предмет постоянных насмешек, от которых «только утирался».