Ранней осенью Зона выглядит, как и вся нормальная природа: буйство красок, растительности, умиротворяющая тишина и спокойствие, располагают к тому, чтобы прилечь на траву, сорвать какую-нибудь былинку и увлечённо пожёвывая её, смотреть на облака, выстраивая из них воздушные замки и парусные корабли.

В этой тишине, есть то, что называют одухотворённостью или нирваной, кому как нравится. В такие моменты вспоминаешь свою прошлую жизнь, подолгу представляя то, где был, что делал и как делал. Хочется вспомнить о том, что ты находился там, где фраза «сходил в лес за грибами», представляет собой, просто значение этой фразы: что просто сходил, просто в лес и именно за грибами. А не красться по непролазному чащобнику, обкидывая подозрительные места болтами, при этом ещё и вслушиваться в исходящие из зарослей непонятные звуки и посматривая на навигатор.

Но в Зоне, таких расслабляющих моментов просто не бывает, а если и случаются, то только у костра, в деревне, на границе периметра. Романтики внутри Зоны не выживают, потому, что невозможно любоваться природой, умиляться от местной фауны, мечтать о высших материях и в тоже время отстреливаться от той же фауны, обшаривать мёртвых искателей приключений и не тронуться умом от этой человеческой грязи и равнодушия. Поэтому романтиков здесь нет.

Если бы любому вменяемому человеку, не совершившего в своей жизни ничего противозаконного, сказали, что он сможет убивать и мародёрствовать, как минимум он в это не поверил, как максимум тот, кто пообещал ему такие поступки, получил бы по физиономии. Но инстинкт выживания делает своё дело. И тот, кто дома, за всю свою жизнь мухи не обидел, внутри Зоны становится или матёрым сталкером, знающим и умеющим всё или погибает. Это естественный отбор: он был, он есть, он будет. Именно поэтому романтиков здесь нет.

Глава 1

Небо было, безмятежно синего цвета, местами разбавленное робкими барашками облачков. Птицы, самозабвенно пересвистывались на все лады, радуясь ещё одному солнечному дню. Природа находилась в том состоянии, которое называют – томлением. Кажется, прекратились все войны и конфликты. Казалось, это томление, действует на все и всех, и все живое и неживое также томится и радуется этому чудесному дню.

Нелюдь, шёл по лесной поляне, сплошь заросшей крапивой и чертополохом. Колючие головки сорняка, с радостью цеплялись за нового хозяина, видимо надеясь своим присутствием, украсить его амуницию. Он иногда останавливался и прислушивался к окружающим звукам, с улыбкой внимая, трель щебечущих пичужек. Часто доставал КПК и всматриваясь в него, недовольно хмурился. До кромки леса, оставалось каких-нибудь метров пятьдесят, когда Нелюдь взглянув на экран прибора, поменял курс и свернул направо, он двигался к зарослям ивняка, которые сизой стеной виднелись впереди.

Солнце не на шутку разгулялось и в тяжёлом защитном комбинезоне ощутимо становилось жарко, хотя стояло начало сентября, погода была, как поздняя весенняя. Он шёл не спеша, приглядываясь и прислушиваясь, лишь однажды остановился и, просканировав пространство перед собой, обошёл небольшую аномалию. Минут через сорок он подошёл к ивняку. Живая изгородь стояла перед ним как тевтонская крепость, не собираясь никого пропускать дальше, но у человека были иные задачи и видимо он твёрдо решил пройти именно здесь, а не идти в обход.

Нелюдь вздохнул, поправил автомат, одёрнул амуницию надел на голову капюшон и, затянув на подбородке его тесемки, шагнул вперёд.

Продираясь сквозь монолитный строй гибких прутьев, он не забывал поглядывать в карманный компьютер, время от времени корректируя курс и поворачивая вправо, влево, а иногда и вообще назад. Но в его движениях не было хаотичных, дёрганых действий, какие бывают, когда человек заблудился. Нет, он имел цель и шёл к ней.

Человек – существо стадное, и практически всегда, оставшись один, он начинает искать себе собеседника, друга или просто постороннего для того, чтобы излить душу, принять совет или просто поболтать ни о чём. В этом состоит вся задумка божья или природы, стадо проще контролировать и направлять в нужное русло мысли и поступки людей, потому, что толпа – это как озеро или лужа, которые проще держать в ограниченном пространстве. В противоположность толпе, одиночных индивидуумов труднее держать под контролем, поскольку один человек способен мыслить и осознавать свои действия, один человек представляет собой ручеек или реку, которые текут по своему только им одним понятному направлению.

Естественно, чтобы изменить русло реки надо приложить гораздо больше усилий. Нелюдь был рекой. В самом широком смысле. Он тёк туда, куда хотел и тогда, когда хотел. Он очень мало общался с людьми, в основном с торговцами и перекупщиками. Своё прозвище он получил не потому, что был угрюмым и нелюдимым, а по той простой причине, что он был романтиком.

За периметром, в ТОЙ жизни, он работал в детской школе искусств, преподавал музыку. Двадцать четыре года из своих сорока пяти лет, был женат и что называется, был самым настоящим подкаблучником. И фамилия у него была подходящая – Башмаков. Жена, называла его, Башмак.

Женился он рано, да и, то только потому, что этого хотела его мать. За него в той жизни, всё решали другие люди, где жить и как жить. Его жена не была гром-баба, нет, она была обычной худенькой женщиной, невысокого роста с жиденькими волосами и невыразительным, каменным лицом. Свои волосы она зачёсывала назад и туго стягивала резинкой, отчего её и без того жёсткое лицо принимало хищное выражение. У неё был тихий, спокойный голос, но разговаривая с ним, она, смотрела ему в глаза, не мигая, как змея и под этим взглядом он ёжился и робел. В такие моменты у него возникало желание убежать куда-нибудь, но его ноги и руки отказывались ему подчиняться и он слушал внимательно то, что она говорила, и выполнял абсолютно всё так, как она объяснила. Отчасти потому, что всегда делал всё на совесть, но главным образом для того, чтобы не видеть этого взгляда и не чувствовать предательской дрожи в ногах.

На работе, он обучал детей, игре на фортепиано, и вечерами, когда все расходились по домам, иногда засиживался допоздна, перебирая клавиши старенького пианино. Тихо играя «Лунную сонату», он погружался в свои мысли, перед ним вставали фантастические картины героических поступков, которые им совершались и, играя умиротворяющую мелодию Бетховена, он хотел убежать от своей хищной жены, от скучной, однообразной жизни и от своей душевной немощи. А потом, закончив свою грустную ноту, он брёл домой, приволакивая ноги не от усталости, а от желания подольше протянуть миг свободы, от всего, что его угнетало.

Детей у них не было, да собственно они и не особо стремились завести их. Жена всегда говорила, что не хочет иметь детей от мужа – тряпки, а он, ненавидя её в такие моменты, мысленно, соглашался с ней, приводя себе, в подтверждение её слов различные доводы. Так и существовали они, живя вместе, но находясь каждый в своём мирке.

Вскоре грянули 90-годы. Детскую школу искусств закрыли, всех учителей разогнали. Башмаков обивал пороги различных контор, но, увы, музыка была никому не нужна, в страну хлынул бум предпринимательства. У Башмакова не было волчьей хватки и жёсткой наглости, для того чтобы вести бизнес надо было уметь идти по головам, а иногда и по трупам. У него не было таких качеств. Жена требовала денег, он брался за любые шабашки, но денег не было. В конце концов, она ушла от него, сказав, «Ты был никем, им же и останешься».

От обиды и предательства он начал пить и падал на дно всё глубже, а однажды пришли дюжие парни, заставили подписать какие-то бумаги и, сунув ему в карман бутылку водки, вышвырнули из квартиры. Так он стал ничем.

Он копался в помойках, ночевал в теплотрассах, и через полгода, в грязном, вшивом человеке в засаленной рваной одежде, его не узнала бы, даже бывшая жена. Для пропитания он собирал бутылки, тряпьё и бумагу на железнодорожном вокзале, и сдавал всё это в утильсырье за копейки. Когда поживиться было нечем, и голод скручивал его пополам, Башмаков, вставал у дверей вокзала и протягивал руку. Первое время ему удавалось насобирать довольно прилично милостыни, но потом его стали гонять от дверей, сначала дежурные по вокзалу, а затем объявились свои вокзальные нищие, которые избили его, и предупредили, чтобы он там больше не появлялся, иначе убьют.

Однажды, придя на вокзал, Башмаков сел на привокзальную тумбу и вынув свои припасы в виде грязного, чёрствого куска хлеба, стал оглядывать перрон, пытаясь найти, что-нибудь, представляющее хоть какую-то ценность. Он увидел, что к нему направляются те самые маргиналы, которые пообещали его убить. Башмаков поднялся и побежал в сторону видневшихся на дальних путях, товарных составов, надеясь там, спрятаться. Оглянувшись, он увидел, что бандиты бегут за ним, определенно пытаясь его догнать.

Поскальзываясь на рельсах, он пересёк несколько путей и побежал вдоль поезда с длиннющими цистернами, затем потянулся состав с крытыми вагонами и Башмаков, увидев, что один вагон был приоткрыт, рванулся к нему, сорвавшись несколько раз, ему удалось влезть в него. Здесь был полумрак, почти весь вагон был загружен какими-то мешками, Башмаков протиснулся в проход между мешками, сел на пол и затих. «Будь, что будет» решил он. Сидя между мешков, он ждал, что будет. Снаружи было тихо. Он решил пока не вылезать.

Минут через тридцать, послышались шаги и невнятный разговор, «Ну все, нашли, сейчас убьют» мелькнула у него мысль. Шаги приблизились к его вагону, и затихли у двери. Человек возился возле вагона, поминутно чертыхаясь. Затем раздался скрежет закрываемой двери и лязгнул засов. «Ну и черт с ними, пусть везут куда хотят, все равно один конец» подумал он и решил ехать куда угодно, лишь бы хоть как-то поменять свою никудышную жизнь. Он удобно устроился на мешках и постепенно, его сморило, проснулся он от толчка вагона, потом почувствовав, что вагон двигается, Башмаков понял, что состав поехал, и он тоже.

Продравшись, наконец, через гибкие и цепкие прутья, Нелюдь вышел к такой же поляне, от которой пришёл сюда. Негромко пискнул КПК, Нелюдь взглянул на экран, затем посмотрел вперёд. Перед ним был ровный круг выжженной земли, воздух над этим кругом дрожал и потрескивал. «Ага, «сковородка», подумал он. Обкидав периметр «сковородки» болтами, Нелюдь обошёл её, и вновь взглянув на прибор, взял курс левее.

Солнце распалилось не на шутку, хорошо хоть двигался он не быстро, птицы, словно проживая последний день, свиристели на все голоса, вдалеке послышался визг кабана, затем раздался резкий чмокающий звук и визг смолк. «Сюрприз» сработал, надо поторопиться, а то набегут на останки всякие зверушки», подумал он. Начинался холм, идти становилось труднее, репьи цеплялись с ещё большей ожесточённостью и комбинезон походил теперь на огромного ежа. Пот заливал лицо, всё тело вплоть до колен было мокрым, но снимать комбинезон было нельзя, счетчик Гейгера в КПК нехорошо потрескивал.

Взобравшись на вершину, Нелюдь увидел, внизу, метрах в ста от холма, начиналась она, та самая траншея. Он достал бинокль, смахнул с лица ладонью пот и приложил оптику к глазам. «Траншея как траншея. Странно только каким образом она тут появилась и что самое странное, она ведь уходит в глубину» думал он, изучая в бинокль этот «Тоннель дьявола», как называли эту траншею те, кто пытался здесь пройти. Тех, кто пытался изучить эту траншею, больше никто не видел.

Много было баек и россказней, про нее: одни говорили, что это прямой путь на тот свет, другие утверждали, что в конце этого тоннеля россыпи невиданных, чудесных артефактов с невероятными свойствами, третьи, взахлёб рассказывали о страшных мутантах, которых видели лично. Только странно, что ни одни, ни другие, ни третьи не приносили никаких доказательств в подтверждение своих слов. Убрав бинокль, Нелюдь снял с плеча автомат, осмотрел его, проверил магазины и, повесив калаш на грудь, начал спуск по холму.

Глава 2

Постепенно все его тревоги улеглись и под мерный перестук колёс и покачивание вагона, Башмаков уснул. Снилась ему прежняя жизнь: спокойная, размеренная, тихая. В сон вплеталась музыка Бетховена, под монотонную речь жены с её змеиным взглядом и обликом дежурного по вокзалу. Сколько пребывал в забытьи, он не знал, но проснулся от тишины и отсутствия стука колёс. В вагоне было темно, от неудобной позы у него затекла спина, а в ногах побежали мурашки. Напоминая о себе, начинал потихоньку урчать желудок.

Потянувшись, он встал и пошел к двери, пытаясь на ощупь ее найти. Вдруг он услышал вдали шум шагов, кто-то шёл вдоль состава и очевидно открывал вагоны, лязгая железом засовов. Башмаков притих, вот громыхнул засов и на его вагоне, человек, открывший вагон, пошёл дальше.

Переждав пока хруст шагов по щебню затихнет вдали, он осторожно добрался до двери и, разминая свои затекшие, онемевшие органы, принялся ощупывать мешки, в надежде найти что-нибудь съестное. Однако они были так плотно сложены, что понять, что в них находится, было совершенно невозможно. Тогда он вынул из кармана драного плаща перочинный нож и, открыв его, ткнул в ближайший мешок. Из него что-то посыпалось, подставив ладонь Башмаков, попробовал это сжать и понял, что это цемент.

Вздохнув от неудачи, он подошёл к двери и, взявшись за скобы, попробовал осторожно ее открыть, но дверь не поддавалась, тогда он резко дернул ее на себя. Дверь с диким грохотом и визгом отъехала назад, а Башмаков от неожиданности по инерции грохнулся на пол. За дверью была ночь.

– Что там ещё за чёрт! Семёнов, Рябченко, проверить! – Крикнул вдруг в наступившей тишине резкий голос.

Башмаков услышал как слева, в сторону его вагона загромыхали тяжёлые, быстрые шаги. Поняв, что сейчас его сцапают, он спрыгнул вниз и нырнул под вагон, на карачках переполз через рельсы и кинулся в ночь, спотыкаясь на камнях.

Оглянувшись, он увидел мечущиеся лучи фонариков и сквозь скрежет камней под ногами услышал крик:

– Вон он, к четверке побежал! Да стреляйте же, мать вашу! – Позади него раздался грохот автоматных очередей, и где-то, совсем рядом, зачмокали пули, высекая искры из щебня.

Башмаков испытавший шок от того, что по нему стреляют, остановился было, но потом, поняв, что от тех, кто стреляет без предупреждения, ничего хорошего ждать не приходится, припустил ещё быстрее. Сзади вновь раздались выстрелы, но он уже выскочил с железнодорожных путей на землю и побежал, не выбирая дороги.

Спустившись с холма, Нелюдь остановился, прислушался к своим ощущениям и двинулся дальше.

Чем ближе подходил он к траншее, тем темнее становилось вокруг, сначала, как будто накинули лёгкое покрывало на небо, пройдя ещё метров двадцать, сталкер понял, что солнце исчезло совсем, а когда он приблизился к тоннелю вплотную, вокруг него сгустились сумерки и, воздух стал как будто бы осязаемым.

Нелюдь стоял перед длинной, глубокой, уходящей вниз траншеей. С виду это был обычный овраг, с лопухами, крапивой и прочей сорной растительностью. Причём на первый взгляд, он не казался обитаемым, во всяком случае, не видно было никаких следов пребывания живности: ни тропинок, ни обломанного кустарника, ни поваленной травы.

«М-м-да, невесёленькая канавка, хотя судя по рассказам это ещё прелюдия», подумал он. КПК молчал, аномалий не наблюдалось. Сняв автомат с предохранителя, и передернув затвор, он шагнул вперёд. Здесь, в самой траншее воздух был насыщен прелью и влагой, такое ощущение будто идёшь по подвалу с плохой вентиляцией и, ещё здесь совсем не было солнечного света, стоял глубокий полумрак.

Нелюдь остановился, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте и когда зрение немного адаптировалось, двинулся вперёд. Шёл он медленно, раздвигая высокие заросли лопуха и не забывая смотреть под ноги. Пройдя метров двадцать, он остановился, отстегнул от пояса флягу и отвинтил крышку и, немного запрокинув голову, сделал глоток. Взглянув наверх, он испытал шок. Прямо над его головой расстилалось звёздное небо! «Вот это да! Всё чудесится и чудесится.» подумал Нелюдь. «Если так дальше пойдёт, глядишь, чего доброго и снег ещё повалит!» Услышав какой-то шорох, глянул вперёд, но всё было тихо. Он вновь посмотрел вверх и дёрнулся как от удара, на сей раз, над ним сияло солнце! «Так, я сюда пришёл, не для того, чтобы любоваться аномальными погодными явлениями! Так, что вперёд!» С этой мыслью он шагнул в неизвестность.

Башмаков бежал в ночи, не видя перед собой ничего, рискуя споткнуться и свалившись, сломать себе шею. Задыхаясь, он несся вперед, пока не затихли за спиной крики и выстрелы. Он остановился и на слух, убедившись, что никто его не преследует, отдышался, достал из кармана плаща, коробок спичек и, чиркнув, огляделся. Вокруг него был лес, скорее это был не лес, а заросли крапивы и молодого березняка.

Благоразумно решив, что ночью не следует шататься по незнакомой местности, Башмаков прислушался, вокруг стояла ночная тишина, трещали сверчки, далеко впереди ухнул филин. Башмаков поняв, что идти сейчас все равно некуда, притоптал крапиву, лег, натянув на себя плащ, и свернулся калачиком. Привычная жизнь опять круто изменилась, еще совсем недавно он был человеком, потом стал люмпеном, а теперь вообще оказался неизвестно где и что делать дальше, не представлял абсолютно. Усталость брала свое, его мысли и переживания постепенно путаясь и обрываясь, стали затихать. Дрема одолела его и он уснул.

Проснулся Башмаков от ощущения пустоты в желудке, очень хотелось есть. Открыв глаза, он сначала не понял, где находится, потом вспомнил все злоключения, которые произошли накануне и как-то даже всхлипнул, жалея себя.

Над ним было серое, пасмурное небо, по которому плыли такие же пасмурные лохмотья облаков.

Послышалось бурчание башмаковского желудка, почти сутки в нем ничего не было, и он требовал пищи. Его тело, занемевшее за ночь, хотело размяться.

Поднявшись на ноги Башмаков осмотрелся. Перед ним практически до горизонта шло заросшее сорняком и молодыми деревцами поле. Справа виднелся плотный еловый лес, из которого доносилось противное карканье вороны, слева поле уходило вниз, постепенно переходя в овраг. За оврагом вновь начиналось поле и за ним виднелись какие-то постройки.

Желудок вновь дал о себе знать. Пошарив по карманам, бродяга вынул давешний кусок черствого хлеба и принялся грызть его, размышляя попутно, кто виноват, и что делать дальше. Быстро доев свой скудный завтрак, бывший учитель музыки, решил искать жилье.

Поскольку в топографии он не разбирался, то решил идти через поле, держа курс на увиденные строения.

Сквозь неприветливые облака проглянуло солнце, сразу озарив местность своими ласковыми лучами. Башмаков, зажмурившись, подставил солнышку лицо и, улыбаясь, думал о том, что несмотря ни на какие передряги, он жив и это главное. Солнце укрылось за серым одеялом и вокруг вновь стало хмуро и неуютно.

Башмаков двинулся вперед. Идти через заросли сорняков было тяжело, крапива жгла руки, сухие репейные головки цеплялись за все, что можно. Через полчаса штурмовки, он вспотел и дышал как загнанная лошадь, и, тем не менее, подошел к оврагу. Спустившись вниз, он услышал журчание воды и, раздвинув лопухи, увидел небольшой ручей, весело бежавший по дну оврага. Башмаков с жадностью припал, к воде не думая о том, что она может быть грязной.

Вода была холодной, сделав несколько глотков, он сделал перерыв, зная, что если пить залпом, то можно легко застудить горло. Утолив жажду, он помыл руки, умылся и сел, привалившись спиной к скату оврага. Сидя здесь, в траве, слушая бурление ручейка, он снова почувствовал себя человеком. Все-таки как мало надо человеку, для того, чтобы хотя бы на миг быть довольным жизнью.

Отдохнув, он вылез из оврага, наметил направление и двинулся дальше, продолжая борьбу с сорняками. Через некоторое время он вылез, наконец, из зарослей и пошел по низкому травостою. Спустя часа полтора Башмаков, наконец, приблизился к строениям.

Постройки были похожи на животноводческую ферму с одноэтажными зданиями вокруг. О том, что это ферма подтверждала покосившаяся водонапорная башня. Лестница на башне давно проржавела и грозила сорваться вниз. Везде были заросли не хуже чем в поле, в силосной яме росли березы. На крыше фермы сидела стая ворон, они молча наблюдали за человеком, словно совещались, кто это и что он здесь делает.

Сама ферма выглядела очень запущенно, стекла в окнах были грязные, некоторые окна разбитые. Шиферная крыша позеленела от времени, в нескольких местах шифер провалился, обнажив ребра гнилых стропил. Вокруг стояла гнетущая тишина, ни людей, ни животных не было видно. «Странно, почему никого не видно и не слышно» подумал он, подходя ближе.

Чем ближе он подходил, тем большее беспокойство закрадывалось в душу, возникло желание развернуться и бежать отсюда. Несмотря на вошедший в него страх, он понимал, что надо узнать, где он находится и теплилась надежда, на то, что может быть ему дадут поесть. Кусок черствого утреннего хлеба давно растворился в организме и голод вновь о себе напомнил.

Но Башмаков не торопился идти, поскольку по своему горькому опыту знал, что его могут запросто прогнать, а то и тумаков надавать, поскольку своим внешним видом, он ни у кого не вызывал доверия.

Ворота фермы, заросшие сорняками и окутанные паутиной, были приоткрыты. Наконец решившись, он двинулся туда, надеясь, что кто-нибудь там точно должен быть, если не доярки, то скотник на ферме обязан находиться. Хотя по убогому, внешнему состоянию фермы он засомневался в присутствии людей.

Подойдя к воротам и поборовшись с паутиной и лопухами, не хотевшими его пускать, он прорвался внутрь, здесь был полумрак, под ногами шуршала пыльная сенная труха, в углу на боку валялась большая, ржавая тележка. Это был тамбур, в саму ферму вели еще одни ворота, тоже заросшие непонятно чем.

Башмаков дернул дверь в воротах, она со скрипом открылась, и вошел на ферму. От увиденной внутри картины он встал как вкопанный. Из его горла вырвался хриплый, сдавленный вопль как будто бы кто-то дал ему под дых и почувствовал, как на голове, волосы встали дыбом.

Глава 3

На ферме, было темно, слабый свет, падая сквозь пыльные окна, освещал то, что его испугало. Там, где в стойлах должны были стоять коровы, коров не было. Вместо них на полу лежали скелеты животных. Огромное количество скелетов! Десятки! Некоторые останки были мумифицированные и обтянуты высохшей кожей, черепа коров страшно скалили свои зубы. Провалившиеся глазницы мумий, словно бы наблюдали за человеком. Это была не ферма – это был огромный могильник. Ужас, охвативший его, еще более усилился от того, что по некоторым костям бегали огромные крысы. Башмаков стоял в шоке от увиденного зрелища, все его мысли спутались, он пытался понять, что это такое, почему так произошло. Он медленно шел по проходу и пытался совладать со своим страхом и растерянностью, от увиденного, его колотила нервная дрожь. Людей здесь не было и уже давно. Дойдя до середины фермы, учитель увидел дверь, ведущую в темный коридор. Башмаков вынул из кармана коробок, трясущимися пальцами зажег спичку и вошел вовнутрь.

По обе стороны коридора тянулись открытые двери, учитель вошел в первую слева. Здесь стояли шкафчики для одежды. Всюду висела плотная паутина. Обследовав каждый шкаф, он ничего полезного не нашел. На то, чтобы изучить остальные комнаты у него ушло не менее получаса. Единственную полезную вещь, которую он нашел, был ржавый топор. Кругом царили разруха и запустение. Башмаков вышел из коридора и вновь оказался в царстве мертвых. Он стоял среди останков и пытался понять, что же здесь произошло. Уняв нервную дрожь, учитель решил, что хватит с него на сегодня ужасов и пошел на выход. Тут он услышал со стороны ворот, в которые вошел, шорох и какой-то стук, словно кто-то перекатывает по полу бильярдные шары. Крепко сжав топор, он медленно двинулся на звук.

Подкравшись к последнему стойлу, Башмаков увидел возле мумии коровы, шевелящийся, черный комок шерсти. Он хотел крикнуть, но горло пересохло, и из него вырвался просто хрип. Услышав звук, комок перестал шевелиться и поднял голову. На учителя смотрела собака. «Господи, это всего лишь собака», охнул про себя Башмаков. Собака была вся в колтунах от свалявшейся шерсти и прицепившихся к ней репьев. Она с минуту смотрела на него изучающе, затем предупредительно зарычав, оторвала от останков коровы кусок шкуры и, пятясь назад, убралась в угол за стойло. Учитель решил не испытывать судьбу и тихо, боком двинулся к выходу.

1 2 3...5 >

На страницу:

Перейти

1 из 5