Тишина камней

Они неторопливо въехали в Атаранги еще днем. Грязный вол тянул повозку с клеткой, в которой на соломе сидели двое чумазых, продрогших ребенка. Колеса шатались, вол еле держался на ногах.

Сторожить добычу остался весельчак Лиссо. Руда Рудам был отправлен разузнать новости и расспросить о мальчишке, сбежавшем от дяди. Нюхачу отряда Акти Мизуму Коган поручил договориться насчет илори, еды и бани. Но Руда знал, что тот, как всегда напьется и заснет там же, где наблюет, поэтому не спешил уходить, выслушав и приказы следопыту. А первым делом разыскал патрону домишко поудобнее и решил вопрос с женщинами, поэтому, когда Коган и Пото вошли в указанный двор, там ждали три пышногрудые красотки в нарочито пестрых нарядах с длинными, до земли, подолами, расшитыми самым безвкусным образом. Выбирать Коган не стал:

– Кто постарается лучше, ту одарю самой крупной хлазой в ее жизни.

Девахи растерялись, но, после мимолетного замешательства и прищуренного взгляда охотника, пронизывающего до дрожи, поспешили внутрь дома.

Охотник с мелиновым мечом в Атаранги… Давненько таких гостей не заезживало в Туманное ущелье, в самую срань Старых земель, всего-то в дне пути от границы с  Дикими землями. Каргхары, заполучившие мелин, старались переехать поближе к Гавани Гирей, чтобы первыми услышать о новом наборе в личную охрану владетеля Тэи и прибыть на турнир без опоздания. Поэтому хеллизия в Старых землях больше походила на обычную резню, в Новых же землях борьба за мелин не была похожа ни на что. Зачастую побеждал не тот отряд, в котором больше охотников снаряжены мелинами, а тот, у кого вальзива оказывалась более приспособленной к сопротивлению силе соперника. Что бы ни рассказывали о фейерверках волшебства, глубинных превращениях и каннибализме, творящихся при самой настоящей охоте на мелин, все эти байки стоит смять и выбросить в нужник. Ни один из охотников не поведает правды постороннему.

Коган Халла никогда никому не рассказывал о том, как заполучил свой камень мечты. Даже верным соратникам. Хотя бы потому, что не верил в верность, считая ее сучкой, падкой на доброе отношение и готовой сменить лик за звонкую монету или даже пустое обещание.

Гвиртовым шаром, который был у Когана вместо правой кисти, он нежно касался кольца в эфесе Жнеца. Меч лежал на столе в деревянных ножнах, покрытых свиной кожей. Левой же рукой Коган жестко сжимал ягодицу одной из девок, самой пышнотелой, стоящей к нему спиной с задранным подолом и спущенным бельем. Он грубо входил в разгоряченное лоно женщины, тяжело дыша, резко и вальяжно, то ускорялся, то чванливо углублялся, замерев и стараясь достать дна удовольствия. Коган знал: если бы не прикосновения Жнеца, он бы завершил уже на первой бабе.

– Будешь?

Пото, сидя за дальним углом, поглаживал доски столешницы и пытался хоть что-то разглядеть за окошком, затянутым слюдой. Услышав обращение, он отрицательно мотнул головой и снова отвернулся. Спрятав под льняную рубашку  веревочку, что висела на шее, он сложил руки на коленях и стал быстро перебирать пальцами многочисленные ремни, которыми он стягивал гвиртовые пластины перед охотой.

Девушка, упираясь о спинку кровати, украдкой любовалась Жнецом.

Постучавшись, вошел Руда Рудам. Он еще не успел снять защиту и обливался потом. Густые рыжеватые усы сплетались с бакенбардами и свисали грязными паклями.

– Разузнал? – гаркнул Коган так, что баба вздрогнула.

– А то, – похвалился Руда.

– Пшла! – Бородатый каргхар с поросячьими глазками и липкой кожей хлопнул звонко по ягодицам девки и оттолкнул ее  от себя.

– Как там Акти? – спросил он, пока блудница торопливо натягивала пышное белье.

– Как обычно. Налакался и спит.

– Последний сезон его терплю. – Коган взял полотенце, вытер пот со лба и под расстегнутой рубахой. – Подыщем нового нюхача. Держи в уме.

Когда девка убралась, Руда доложил:

– Недоносок был тут. Собрался в Ноксоло. Его подобрал Косаль Таг.

У Когана задергался один глаз. Он не пересекался с Косом, но был наслышан о его честных принципах. Такие люди, по мнению Когана, не должны захламлять своей тягой к справедливости прямой и ясный путь крови любого каргхара. Он не уделил внимания последним словам, а только ухмыльнулся:

– Какая удача! Не ты ли мне давеча доносил, что в Ноксоло набирают ветхалей и обещают хорошую плату?

– Я.

– Который раз они пытаются ветхи собирать со староземельцев? Третий? Пятый? Но дело-то ведь нужное? Без податей и налогов никакого уважения к власти не будет. Нам же нужна работенка на тридцать пять льяд Тишины?

– А то!

– Еще и сорванец туда же путь держит. И тут не обошлось без Немервы! Эта богиня все-все знает о судьбах людей, и нам нет-нет да подкинет золотую монету в кошель заштопанного будущего. А?!

– Так значит, мы не будем его преследовать?

– Найди сначала, кому сбагрить близнецов, да подороже!

Руда развернулся и собрался уже выходить, когда в спину прилетели новые распоряжения:

– Раздобудь веники получше, да баб помоложе и порезвей! И жрачки!

Когда Руда ушел, Коган тяжело вздохнул и присел на край жесткой кровати, представляющей из себя мoреные дубовые доски, ладно приколоченные к спинкам и коротким ножкам.

– Думаешь, я слишком многого требую от нашего небогляда?

Он не ждал от молчаливого телохранителя ответа.

– Но больше и спросить не с кого! Акти Мизум алкаш. Следопыт из него, возможно, лучший в Старых землях, но опять же: нюх работает только, когда он пьян. Больше от него никакого толка. Лиссо еще молод, в бою его задор брызжет из всех щелей и разит не хуже молний Юйры, но в делах бескровных он еще зелен. Руда справляется. Не забыть бы его похвалить.

Коган неуклюже снял рубаху, скомкал ее и отшвырнул к шкафу.

– Останешься сегодня на ночь со мной. – Он прикрыл глаза и размял плечи, видимо размышляя над тем, не лучше ли этот приказ прозвучал бы в виде просьбы. – Что-то мне спится плохо. Кошмары.

Коган Халла прилег, меч положил рядом, вдохнул аромат вязаной подушки, наполненной травами, потом уставился на шар, заменяющий кисть с того самого времени, как он покинул цнои, выходивших мальчишку.

– Думаешь, я становлюсь мягче? – Коган запустил шар в бороду и стал поглаживать им у основания горла. – Зря я подался к вонючим. Эти нити, которыми они мозги мне с детства промыли, не выкорчевываются до сих пор. Мешают. Вот чувствую, как цепляются. Заставляют сомневаться. А спать так вообще невозможно. Думаешь, я  размяк?

Пото молчал. Перебирал оставшиеся узелки на веревочке и смотрел в окно. Его неправильный, вдавленный над ухом череп был гладко выбрит по бокам, сверху оставалась лишь полоса короткой щетины, заканчивающаяся на затылке в виде острия. Лицо некрасивое, испещрено ямками бывших язв и чирьев. Кончик носа срезан, затянут розовой тонкой кожей. Коренастый Пото не доставал ступнями пола и зацепился носками за ножки высокого стула.

Он складывал ремни на стол, разглаживая каждый: пряжка к пряжке, лента к ленте. Коган долго наблюдал за Пото, пока не выдержал:

– Сколько клятв ты дал Учителю? Десяток? – Он повернулся так, чтобы лучше видеть своего телохранителя. – Наверно не меньше сотни. Совру, если скажу, что ваш брат меня не страшит. А эти бесчисленные клятвы – так вообще глупость. Как они там называются? Вайши? Многие и безмолвных так называют. Но ведь они не далеки от истины? В клятвах ваша суть.

Пото не хотелось реагировать на слова человека, который не разбирается в делах, от него далеких. По-настоящему Безмолвными становятся только те, кто обречен на служение, кому приказано оберегать жизнь определенного клиента. Но иногда, как в случае с Пото, к тому обязывает не приказ, а случай.

Коган поворочался, укладываясь поудобнее.

– Да кто в здравом уме согласится связать свою жизнь столькими обязательствами? Это все карг в твоей башке! Ты знал, что таких, как ты, еще и гаденышами называют? Вас же мало живых. И как тебя угораздило еще и в секту безмолвных попасть? Мало от эклиотиков натерпелся, еще и с вайши связался… – Охотник глубоко вздохнул, расслабившись. – Эх, Пото, ты единственный, с кем мне хочется поболтать за кружечкой приличного пива. Может от того, что ты немой?

Коган прогромыхал отрывистым, захлебывающимся хохотом.

Пото огрызнулся, показав здоровые ровные зубы.

– Ладно-ладно, не немой, а с клятвой молчания. А что будет, если ты скажешь хоть слово?

Пото потряс веревкой с узелками.

– Развяжется узелок? Просто возьмет и сам по себе развяжется? Сколько там тебе осталось? Два? Это же гвальды?

Пото угрюмо кивнул.

– Если ты скажешь хоть слово, то твоя жизнь сократиться на целый гвальд? – насмешливо уточнил Коган.

Сдержанный кивок вместо ответа.

– Сурово. А что будет, когда развяжется последний? Умрешь?

Пото пожал плечами, не отвлекаясь от раскладывания ремней.

– Не знаешь? Или что? Снова вайши? Ну можно же как-то научиться жестами общаться?

Безмолвный решительно замотал головой.

– Что? Нельзя? Клятву не обмануть? Или себя?

Коган устало ухмыльнулся. Он поднялся и присел на край кровати. Подтянул за ножны оружие и уложил меч на колени. В этот миг, когда охотник любовно гладил кожу ножен, проникая и лаская взглядом холодную мелиновую сталь Жнеца, на лице его выступала тяжесть прожитых гвальд, а в единственную руку проникала дрожь  – следы безжалостных хеллизий.

– Мое преимущество, Пото, – чуть слышно выговорил он, – обращается в мое проклятие. Смотри.

Коган нагнулся к полу и резко задрал штанину на одной, а потом и на другой ноге. Кожа в районе икр была цветом грозового неба, и от этой тучи во все стороны растекались синие вены, ускользая в ботинки.

Пото нахмурился, разглядывая набухшие и пульсирующие русла чужеродной болезни.

– Когда Жнец рядом, боли почти нет, и синева не расходится. Но стоит отойти на пару шагов, как ноги отнимаются, их словно выжимают, выкручивают, а кости хрустят и норовят мясо выдрать кусками. – Коган объяснял рассеянно, похлопывая по ножнам и вложив шар в гнездо рукояти. Видно было, что его волновало то, как отреагирует верный убийца, поэтому слова подбирал осторожно, продумывая наперед. –  Это началось недавно. Верно, вальзива работает не так, как мы думаем.

Впереди Тишина. За ней Глупость. Каргхары прячут оружие и занимаются мирными делами, превращаются в обычных людей, отцов, мужей, братьев… А я не могу. Мне это всегда претило, а уж теперь… Теперь ты знаешь, зачем мне нужна работа сборщика налогов в Ноксоло. Я не  расстанусь со Жнецом. Не могу. И ты проследишь, чтобы так оно и было, когда я сплю: чтобы ни одна сука ко мне не приблизилась и на двадцать шагов.

Коган снова улегся, положив меч рядом. Он некоторое время смотрел в потолок, будто считал количество сучков в досках, но ерзать не переставал.

– Знаешь, а ведь я сомневался, принимать ли твою службу. Когда спас тебе жизнь и узнал, что теперь ты обязан оберегать мою, меня предостерегали. Говорили: безмолвные – пленники мистических учений, связанные клятвами и обладающие поистине нечеловеческими способностями. А из-за осколков шутеры, вживленных еще во младенчестве, ожидать от вас безусловной верности никто не решался.

Эклиотики заполучили шутеру, оранжевый карг, влияющий на разум, раскололи его на сотню частей, выкупили или выкрали сотню младенцев и каждому вскрыли черепушку, вставили в мозг часть камня и зашили. Рассказывают, что выжили одиннадцать. Но к дальнейшим экспериментам фанатики потеряли интерес – Шенкарок не возрождался в детях, и тогда они отдали их мастеру вайши, в секту наемных убийц, чтобы те, когда понадобится, выполняли для них заказы. Такова твоя история, Пото, которую знают все, но большая ее часть скрыта от людского любопытства. Вас нанимают за огромные деньги изнеженные толстосумы, наместники Владетеля. Это даже модно: не марать руки самому, не обращаться к невеждам-охотникам, а нанять профессионального убийцу. Но даже их смущает одна из клятв: если жертва не умирает сразу, то вы обязаны выполнить последнюю просьбу прежде, чем добить, кроме просьбы убить заказчика. Это правда?

Пото коротко кивнул.

– Это случалось с тобой?

Пото обиженно фыркнул.

– И все же странные вы… Клятвы, узелки, то, как убиваете… Как вы это делаете?

Безмолвный сложил руки на стол.

– Поэтому и я сомневался. Но теперь не жалею. Слишком много крови на руках. Слишком много врагов жаждут моей смерти.  И только ты стоишь между нами.

Когда со мной началось вот это, – он кивнул на ноги, – я начал чувствовать груз и усталость. Сущие стягивают нити вокруг моей шеи. Снятся кошмары. Закрадываются чумные мысли.

Что я сделаю с Рийя Нон, когда поймаю? Ведь он мой последний живой родственник. Зачем мне убивать его? Та шлюшка Немервы, провидица с побережья не могла же обмануть? Может просто забрать пийр и отпустить?  Пару льяд назад я бы прирезал каждого, кто бы осмелился предположить, что у меня возникнут подобные мысли. А что сейчас?

Это все он. – Коган повернулся на бок, к стене. Он жалобно бормотал, слова вываливались как недожеванные куски хлеба: – Проклятый мелин. Какая разница, как я его добыл? Все эти суеверия охотников, что добытый нечестно мелин раскалывается пополам и одна из половин рассыпается в прах. Ничего такого ведь не произошло…

Он почесал ногой ногу, прошипел что-то непонятное, зевнул:

– Ладно, я спать.

И захрапел.

Пото как раз закончил с ремнями – они выстроились ровными полосами, устлав поверхность стола. С оставшейся с краю незанятой части безмолвный взял что-то, но в руке, полусжатой в кулак, было пусто, большой палец чуть не доставал указательного. Он дернул рукой, резко выбросив ее вперед. Раздался глухой звук воткнутого в древесину металла, и тонкий кинжал, слегка светящийся зеленым, задрожал в стене напротив.

Пото подошел, вытащил нож, и тот снова исчез в его руках. Убийца уже давно выяснил, что гвиртовые предметы, например защитные пластины,  обретали невидимость на теле безмолвного. Он объяснял это явление взаимодействием с осколком шутеры в его голове. А как иначе?

Обучившись искусству забирать жизни, приняв тридцать три обета, первый из которых обет молчания, Пото привык полагаться лишь на себя.

Иногда, оставаясь в одиночестве, что было крайне редко последнее время, он пытался выжать из себя хотя бы слово, но получалось лишь мычание, и начинало сильно колоть где-то глубоко внутри, между выбритых висков. В отличие от десяти других братьев и сестер, он и на самом деле не мог выговорить ни слова. То ли оттого, что и не очень-то хотелось, то ли по какой другой причине.. Первая клятва ему давалась легче остальных. Впрочем, как и большинство.

Но, когда Коган метался в холодном поту, бредя во сне, а Пото приближался и брал командира за руку, гладил по волосам, то ловил себя на мысли, что ему хотелось бы заботиться о ком-то. Быть кому-то преданным не по призванию, а по личному предпочтению. Это шло вразрез с клятвам, нарушало обеты вайши.

И Коган не был тем человеком, к которому тянулась душа убийцы. Коган был слаб и жалок изначально. И только беспричинными убийствами и насилием он удерживал призрачный образ жестокого и уверенного лидера.

Но мы не выбираем свои роли. Это делают за нас приспешники Немервы. Так учил мастер вайши, так оно и свершалось.

Коган вздрогнул всем телом, мучительно застонал и успокоился, только когда Пото сжал его плечо. Что за призраки накидывали на беспощадного охотника тонкие нити сущих, да так, что тот извивался от боли?

Может быть, не обошлось без той пророчицы с побережья Ди-Дора, выдавшей после пыток местоположение пийра чужеземки, оказавшейся матерью Ри? Коган тогда поворчал, мол, тесновато на Тэи, и посетовал на то, что придется все же свидеться ему с братцем. Он сохранил ей жизнь, как и обещал, но на прощание выколол глаза и отрезал язык. Видимо, тоже подозревал, что старуха что-то скрыла. Но Пото знал это наверняка.

Рийя Нон. Шаг 3. Гиз-Годолл

Россыпи искр в небе – это давние попытки Шенкарока посеять жизнь и в других мирах, не только на Тэи. Семена видны лишь в темное время, потому что теперь они дети Льяд, ночной наместницы Отэранги, – бесчисленное множество мертворожденных детей.

При совершении ковари, обряда венчания, влюбленным рассказывают, что на небесном поле, возможно, остались и живые. И от искреннего старания пары ради друг друга и во имя сущих во многом зависит вероятность подобного чуда.

Люди влияют на то, возникнет ли жизнь в других мирах, отличных от Тэи! В это верят лишь  полоумные влюбленные да лишенные ума совсем. Те, что собирают карги в Глупость.

Майя верила. И если она иногда и казалась  дурочкой, то весьма привлекательной. Она верила всем сказкам странствующих вестников и торговцев, которые изредка заглядывали в Энфис. Особенно одному из них – тому, что обменивал у ее мамы нити из Новых земель на сытый ужин и ночлег.

Именно Майя впервые поведала Ри о Гиз-Годолле.

История из последних, чей след еще не остыл.

Одно время повелось у странствующих артистов гастролировать с покалеченными животными. Это были дикие и весьма опасные твари, наводящие ужас на и без того запуганных в Охоту людей: острозубые волки, мечтающие перегрызть глотку любому зазевавшемуся путнику; лисы, умеющие ждать часами подходящего момента для нападения на жертву; жестокие кабаны, не останавливающиеся ни перед чем на пути к обреченному, – и все они были специально изуродованы и посажены на тяжеленные цепи, чтобы люди, приходящие поглазеть на представления, могли чувствовать свое превосходство, смеясь и тыкая пальцем в сторону зверей. Тут маленькие, трусливые людишки превращались на время в уверенных в себе людей, обретали “человечность”.

Частенько странствующие артисты обращались к городским лекарям, чтобы те ампутировали те или иные конечности и заменили их на металлические протезы. Такие цирки собирали толпу.

Животные, придя в себя после мучительных операций, неуклюже передвигались, бряцая новыми частями тела. Медвежонок старательно вылизывал место соединения безобразного когтистого протеза с лапой. Лисица боялась показаться из своей конуры, а когда ее выгоняли, то забивалась в угол. Остроконечные металлические уши из спиц и пластин больше никогда не прижмутся от страха или злости, а пушистый хвост превратился в ржавый хлыст. У дикого пса, некогда наводившего ужас на людей и одним только рыком способного обратить хваленый задор смельчаков в бабский визг, был жалкий вид брошенной, исхудавший собаки. Даже несмотря на высовывающиеся из пасти искусственные клыки устрашающего вида.

В глубинках люди охотно отдавали медяки, чтобы просто поглазеть и поржать над бедными животными. В городах же странствующие артисты закатывали настоящие представления, а за дополнительную плату в пять серебряных любой желающий мог пощекотать себе нервы: войти в клетку к зверю и выпустить немного затаенного страха в виде жестокости. Попинать. Поиздеваться. За договорную плату можно было даже убить гаденыша.

Но дикий, пусть даже слабый и запуганный зверь, не такой терпеливый, как прирученный. Однажды пьяный охотник, пообещав гвирт владельцу цирка уродов, вошел в обустроенный на месте представления вольер с одной целью: забрать жизнь у черной волчицы, в пустующей глазнице которой, на сложном креплении из коротких спиц держался никчемный осколок мутно поблескивающей хлазы.

Волчица была облезлой, полудохлой, еле держалась на ногах, но, когда заметила, что охотник самонадеянно оставил вход не запертым, вкус бывалой свободы вернул толику сил, вдохнул надежду. С горечью злобы.

В полном отчаянии, не дожидаясь, когда каргхар достанет меч из ножен, она бросилась на него и вгрызлась в горло.

Зрители завопили и стали в панике разбегаться, а сами артисты не знали, что предпринять. Охотника уже не спасти, а войти и прибить обезумевшего зверя никто не осмелился. Они спрятались и просто смотрели, как волчица расправилась с легкой одеждой и уже отрывала куски мяса от обмягшего, кровоточащего человека. Она разбрасывала их по вольеру, делясь с начинающими выползать из своих клеток изуродованными животными, какие-то сглатывала без разбора.

А потом они все сбежали.

Считается, что именно тогда она впервые проглотила гвирт, который убитый охотник держал при себе.

На зверей устроили облаву, но те ушли в глубь Диких земель и обрели свой дом в лесу, который впоследствии назвали Лесом стальных волков или Гиз-Годолл. И вот почему.

Волчица, вкусившая с плотью врага силу карга, быстро восстановилась, обрела прочную, как сталь, шкуру и мощь десятерых волков.

Дальнейшие ее похождения настолько обросли легендами и слухами, что в некоторые поверить не просто трудно, но и невозможно.

Ее называли Неуловимой. Беспощадной. Бессмертной. Сучкой Думрока. Или же вообще предпочитали не называть вслух.

Она в одиночку справлялась с отрядом вооруженных каргхаров, проглатывая все их снаряжение и оружие, а тела оставляла на растерзание стае. Она питалась только каргами. Проглотила как минимум шесть мелинов. Выросла до размеров лошади и с легкостью перепрыгивала деревья. Когда она выла на луну, в округе умирали дети, а взрослые сходили с ума. По силе и свирепости она не уступала паучьим псам Отэранги.

Кто ж поймет, что из того вымысел, а в чем есть доля правды. Многие истории разнятся, но большинство сходятся в том, что в Гиз-Годолле обитают кровожадные, лютые звери, и соваться туда без особой нужды не стоит. А ночью – не стоит и по особой.

К вечеру, когда верхушки деревьев окрасились углями догорающего Нари, отряд охотников под предводительством Косаль Тага, занятого тяжкими раздумьями, приблизился к Гиз-Годоллу и разбил лагерь недалеко от леса. Но и не настолько близко, чтобы чувствовать его ледяное, смрадное дыхание.

Для ночлега выбрали развалины сгоревшего и давно покинутого людьми селения.

От некоторых домов остался лишь каменный фундамент. Кое-где были полуразрушенные стены – накренившиеся и обугленные, они застыли, словно их остановили в падении. Какие-то держались на подгоревших сваях, другие просто зависли, ожидая удобного момента, чтобы схлопнуться и придавить собой путника-растяпу.

Собрать остатки головешек для розжига не составило труда. Кос с Инзимой и Матаарой отправились на разведку, оставив проблему с костром и ужином на Лодисс и Ри.

Ло, осмотрев короткий лук и колчан со стрелами, достала пару камней из котомки и небрежно бросила их под ноги Ри, перед сваленнной кучей поленьев.

– Я за едой. Разведешь костер?

– Как? – Ри был сильно растерян и обескуражен, но уж лучше сразу расписаться в своем профанстве, чем потом из-за этого будут страдать другие. – Этими камнями?

– Это карги, идиот! – Ло начала было раздражаться, но видно поняла, что толку от этого не будет и решила успокоитьься. – Гвирт и пуру. Стучишь ими друг о друга и высекаешь искру. Ты серьезно никогда не видел карги? Вообще никакие?

– Я же из цнои, – пожал плечами Ри, будто извиняясь. – Мне лучше не подходить к ним близко.

– Что ты там бормочешь?! – Лодисс быстро теряла терпение. Она отложила лук и стрелы, в два широких шага подошла к Ри и крепко схватила за плечи. Ему показалось, что  небогляд считает его виноватым чуть ли не во всех злоключениях, выпавших на ее долю, столько обиды и какой-то наигранной ненависти сквозило в словах, будто она хотела ненавидеть его, но не могла. Будто ее заставили приглядывать за ним. – Научись говорить четко и внятно! Зачем ты вообще выбрался из своей цнойской дыры?! – Ло почти кричала, но не громко, вся назидательная сила голоса была устремлена к Ри: – Принял бы смерть от рук дяди или отправился бы в его гарем! Что ты здесь делаешь?! И не надо мне байки травить про учения эклиотиков! Научился бы сначала различать карги, прежде чем впаривать эту чушь!

– Это гвирт, – сказал Ри как можно тверже, указав на тот камень, что немного засветился зеленым при падении. У самого тряслось внутри и от внезапного напора Ло и от близости небесных камней, но его выдавала лишь небольшая дрожь в руке.

– Ну так возьми его! – потребовала небогляд и, не дав опомниться Ри, схватила карг и силой вложила в трясущуюся ладонь парня.

Он вскрикнул, словно обжегся, и выронил камень.  А сердце вспыхнуло и сжалось от мороза. В глазах защипали слезы бессилия и никчемности. Он оглядел кожу, ощупал ее, но никаких следов не обнаружил. Тут же его охватит стыд, будто он совершил великое предательство.

Но Ло не отступала. Она снова схватила гвирт и снова запихала его в руку Ри, хотя тот и сжимал пальцы, как мог. Небогляд накрыла его руку своей, чтобы он вновь не выронил камень, и ждала.

Сначала Ри закричал. Не от боли или страданий. Это был крик вины. Его обуяло ужасное, глубокое чувство вины за все те смерти, что приключились из-за его трусости, за тот страх, что испытывал он все это время. Стыд. Страх. Вина…