Москва – Тбилиси

Когда машина отъехала метров на двадцать, я попросил водителя тормознуть.

– Что случилось?

– Подожди минутку, – я дотронулся до его плеча. Затем вытащил из рюкзака кеды Paul Smith, подаренные Сосо, вышел из машины и оставил их на трассе – так, чтобы Юрка видел.

* * *

Хорена я помню по рассказам моего деда. Резо часто вспоминал о нем, и еще мне туманно припоминается момент, когда он появился у нас в Ваке. Это был невысокий, седовласый, упитанный мужчина с ясным лицом. Жил он в Ереване, на улице художника Мартироса Сарьяна. Присланный им водитель именно туда и привез меня. У Хорена не было ни жены, ни детей, ни близких родственников. Жил в одиночестве, как монах-отшельник. Впрочем, вокруг него вертелось немало молодых людей: кто ходил за продуктами на базар, кто сидел за рулем, кто привозил суджук и бастурму из Дилижана, а кто улаживал дела с милицией. Долгих разговоров он не любил, много времени проводил за чтением, поэтому в доме, как правило, царила гробовая тишина. Каким-то особым ремонтом его квартира явно не выделялась, но все было обустроено с подкупающей простотой и удобством.

В первую очередь он попросил меня рассказать, в результате каких перипетий я оказался в Ереване на улице Сарьяна. Рассказал ему обо всем в подробностях. Он ни разу меня не прервал.

– На тебя пожаловались? – спросил, когда я закончил свой рассказ.

– Да.

– Кто?

– Все.

– И те, кому ты помог?

– В первую очередь они.

– К сожалению, так обычно и бывает. Дедушку своего помнишь?

– Так себе. Да.

– Сколько тебе было, когда его не стало?

– Пять лет.

– Отца твоего как зовут? Отар?

– Нет, Нодар.

– Да, да, – с сожалением покачал он головой. – В последнее время я замечаю некоторые признаки склероза, – произнес он на далеком он совершенства грузинском с армянским акцентом.

– Вам моя бабушка позвонила, да?

– Да, Манана попросила, чтоб я тебя встретил. Дорога была трудной?

– Нет, – почему-то солгал я, – наверное, было неловко жаловаться такому человеку.

– Только без трепа. Юрка сказал, пришлось даже тащить тебя на спине.

– Да, возможно… – проговорил я растерянно и опустил голову.

– Ну ладно, не бери в голову. Мне надо съездить на Севан на деловую встречу, вечером вернусь.

Мне очень хотелось поехать с ним и попробовать севанскую рыбу ишхан, но он не предложил, и я промолчал.

Дни быстро сменяли друг друга. Соскучиться с Хореном было невозможно. Он рассказывал мне о таких интересных вещах, что впору было вооружиться блокнотом и авторучкой.

Как-то мы с ним прогуливались мы по улице Туманяна, и неожиданно он слегка сдавил мне локоть.

– Ты имеешь представление об армянском искусстве?

– Ну да.

– На какой мы улице, знаешь?

– Знаю.

– Ну?

– Ованеса Туманяна.

– Это понятно, а кем он был, знаешь? – задал он мне вопрос, будучи уверенным, что я не смогу на него ответить, и усмехнулся.

– Представьте, я знаком с его творчеством.

– Что ты читал?

– Поэмы.

– Какие?

– «Взятие Тмогвской крепости» и «Маро».

Мой ответ был таким неожиданным, что на какое-то время он лишился дара речи. Он-то считал, что я прочитал пару книжек, но никак не ожидал, что я стану перечислять баллады и поэмы Туманяна. А чтобы произвести еще большее впечатление, я решил не ограничиваться Туманяном и взялся за живопись Сарояна.

Между делом я выяснил, что он не читал «Приключение Весли Джексона» Уильяма Сарояна, и с наслаждением садиста стал нажимать на эту болезненную мозоль.

– С ума схожу от Сарояна, а вы?

– Я тоже, – отвечал он неуверенно.

– А что именно нравится у него?

– Все нравится, – он словно находился на допросе в прокуратуре и настаивал на первом показании.

– А что именно?

– А читал, скажем, Гурджиева? – попытался он сменить тему и перейти в контратаку.

– Я и Гурджиева читал, и, представьте себе, «Вардананк» Демирчяна. А Гурджиев, насколько мне известно, не армянин, а тбилисский грек.

– Кто тебе сказал? Он армянин!

– Ну хорошо, пусть он будет, если угодно, исландцем. Но я его читал.

Он не проронил в ответ ни слова. Не сумев ни в чем уличить меня, не смог скрыть своего раздражения.

Ночью я спал глубоким, сладким сном. Но утром меня разбудила Духик, домработница Хорена: – Спишь, дорогой?

– Нет, телевизор смотрю. Не видишь, что сплю? Что-нибудь случилось?

– Хорен велел разбудить тебя.

– В чем дело?

– Разве мне скажут? – прибеднилась Духик, хотя на самом деле ей было известно все, что касалось Хорена. Я натянул спортивные брюки и пошел в ванную – умыться. В гостиной мой хозяин, расположившись в кресле, смотрел телевизор.

– Доброе утро!

– Какое там утро, скоро два часа.

– Да-а? – удивился я и взглянул на часы.

– Присаживайся, – указал он на стул.

– Все в порядке?

– Тебе фильмы Параджанова нравятся?

– «Сурамская крепость». Остальные – в меньшей степени.

– Хочу попросить Акопа сводить тебя в дом-музей Серго.

– Да, но разве Параджанов жил не в Тбилиси?

– В Тбилиси. Но армяне вывозили из его тбилисского дома все, что можно было вывезти, и открыли в Ереване его музей. Там никто ведь о нем не заботился – ни о живом, ни о мертвом.

– И почему?

– В то время шла война, никому не было дела до Параджанова, – развел руками Хорен.

– За мной Акоп заедет? – я был удивлен, потому что в обязанности Акопа прежде всего входила доставка бастурмы из Дилижана.

– Да, потому что за Арменом ведется слежка.

– Легавые?

– Ну да.

Армен был его водителем. Именно он встретил меня на границе с Арменией.

– Короче! – громко воскликнул он, хлопнув руками по коленям. – Завтра утром отправлю тебя в Москву.

– В Москву?

– Да, а что… есть возражения?

– Похоже, что-то случилось…

– Мои люди из госбезопасности предупредили: не сегодня-завтра жди незваных гостей. Не будь ты в розыске, я оставил бы все как есть, но сейчас рисковать не могу – твои близкие мне поручили тебя.

– Ну а вы что собираетесь делать, не ждать же преспокойно милицию?

– Ты обо мне не беспокойся, дружище. Что они со мной сделают? Кпз и тюрьмой меня не напугать. Да и бежать некуда. Восемьдесят скоро стукнет. Достаточно набегался. Устал, мать их.

Хорен встал и подошел к окну. Затем вынул сигарету и закурил.

– У меня ни паспорта нет, ни другого документа. Как я улечу в Москву?

– Григор – наш друг. Пилот. Он посадит тебя в самолет, а во Внуково встретят. Проблем не будет, за тобой присмотрят люди Панова, они тебе и скажут, что да как.

– А кто этот Панов?

– Наш человек.

– Я остановлюсь у него?

– Да.

Вскоре с улицы донеслось урчание автомобиля.

– Давай иди, это Акоп пришел. Не хочу, чтоб ты уехал, так и не побывав в музее Параджанова. Они ведь учились в одной школе – Сержик, я и твой дед, только в параллельных классах.

Я не мог избавиться от какого-то напряжения, реально мне было не до музея. Но обижать Хорена не хотелось.

Музей помещался в прекрасном здании из туфа, прямо на берегу реки на скале, подъезд к нему был увенчан красивой аркой. Поделки, выполненные самим Параджановым, миниатюры, коллажи, деревянные гранаты и фотографии Мечитова11 создавали удивительную гамму цветов и атмосферу праздника. Портрет Софико Чиаурели с короной на голове – кадр из фильма «Саят-Нова», висевший на самом видном месте, – производил на посетителей ошеломляющее впечатление, но настроение у меня было настолько скверным, что, будь там выставлены работы Микеланджело и Леонардо, они не произвели бы большого впечатления.

После осмотра музея мы с Акопом отправились поесть толму, и домой, на улицу Сарояна, я вернулся довольно поздно. Хорен уже спал, и я стал укладывать свой багаж.

В восемь часов утра я с моим хозяином стояли на пороге дома.

– Возьми это, – сказал он едва слышно и протянул мне дорогостоящую видеокамеру небольшого размера. Я взял.

– Я заметил, ты любишь снимать фото и видео. Твой телефон для этого дела не очень пригоден. А это точно сгодится, – указал он на подарок. В свое время я, Резо и твой дед хотели стать кинорежиссерами.

– Знаю, дядя Хорен, знаю.

– Но Резо выбрал писательство…

Он призадумался. Затем прошелся взад-вперед и с сожалением произнес:

– Как же мне хотелось снимать кино… очень хотелось… Какие планы мы с Резо строили в моем тбилисском доме, – он вновь задумался. Потом вынул из кармана пачку стодолларовых купюр и всунул ее мне в руку. В пачке было, наверное, не меньше двух тысяч, но не пересчитывать же. Мы обнялись.

– Дядя Хорен…

– Что?

– Может, махнуть в Ленинакан, или, не знаю, куда-нибудь еще, короче, исчезнуть на время….

– Нет, Сандрик, именно этого они и ждут от меня. А ты – хороший парень, переживаешь за меня.

– А как же иначе? Из-за чего я должен нервничать, только по поводу собственной безопасности?

И Хорен обнял меня еще раз.

– Ну что они могут сделать со мной?! Не такой уж я беззащитный, как им кажется. Ну давай, иди уже, а то Григор улетит в Москву без тебя.

* * *

До Москвы я добрался без проблем. Пилот, облеченный доверием Хорена, выполнил задание на пятерку. Без паспорта и прочих документов люди Андрея Панова сняли меня с трапа и безопасным коридором провели в аэропорт Внуково. Так я попал в Москву. Война между Россией и Грузией 2008 года уже случилась, и я был готов к недоброжелательству, агрессивным настроениям. Грузинам визы не выдавались. Доступ к российским торговым рынкам для грузинской продукции был закрыт, и даже «Боржоми» исчез с полок и прилавков магазинов.

Что касается Андрея Панова, у которого было столько денег, что он не раз терял их даже в собственном доме и догадывался о финансовых потерях лишь спустя месяцы, то он владел хорошо организованной мафиозной сетью крупного «черного» бизнеса. А если более конкретно, у него существовал некий договор с грузинскими контрабандными торговцами о завозе запрещенной российскими властями продукции. Кроме «Боржоми» там упоминались вино, мандарины, зелень и много чего еще. В его подмосковный дом в Барвихе меня и отвезли.

Не помню уже, сколько я прошел сторожей и охранников, но до приемной вел длинный и довольно утомительный путь. Передо мной предстал приятной наружности, высокий и симпатичный, светловолосый, с едва заметной сединой у висков, хозяин дома.

– Оставьте нас, – велел он подчиненным, что было исполнено незамедлительно.

– Хорен сказал мне, что ты – внук Резо, – произнес это так, словно по моей реакции хотел убедиться в том, что я действительно внук Резо.

Я усмехнулся в ответ.

– Выпьешь что-нибудь или поешь?

– И то и другое.

– Виски?

– Пусть будет виски.

– Нина! Нина! – позвал он служанку.

– Да, слушаю вас, Андрей Васильевич, – в комнате тотчас появилась женщина средних лет в аккуратном переднике.

– Ты побросала хинкали в кастрюлю?

– Хинкали? – удивилась Нина, бросив на меня смущенный взгляд.

– Ну да. А что тебя смутило? Я же сказал – жди грузина в гости?!

– Ничего, дядя Андрей, я обойдусь и без хинкали, – решил я поддержать бедную Нину, замершую в беспомощной позе.

– Минуточку, я распорядился приготовить хинкали!

– Когда вы распорядились Андрей Васильевич? Вы велели приготовить обед, вот я хачапури и испекла.

– Ты действительно бессовестная женщина? Или же у тебя склероз?

Я понимал, что эта перепалка затеяна якобы из уважения ко мне, но грубый выпад Андрея в адрес служанки и ее унижение сильно подпортили мне настроение.

Что я мог поделать? И чтобы разрядить ситуацию, взял да и схватил для разрядки ситуации разрезанный на кусочки хачапури, который лежал на полке бара. Не скажу, что он был очень вкусным, но, с жадностью поглощая его и прикрывая глаза как будто от удовольствия, я всячески давал понять Нине, что она потрудилась не зря.

– Понравилось? – с тревогой в голосе спросила Нина.

– Очень. В такую жару и духоту хачапури предпочтительнее, чем хинкали.

– Ладно уже, иди, – недовольно, махнув рукой, отпустил Панов Нину.

Он налил мне виски, наполнив стакан до половины.

– Кока-кола вон там, – указал он на бар движением головы и опустился в кресло.

– Он дал тебе денег? – вопрос его был настолько настолько неожиданным и странным, что сердце мое забилось как сумасшедшее – а вдруг Хорен передал мне деньги, предназначенные для него?

– Деньги? – растерянно ответил я вопросом на вопрос.

– Ты удивлен, да? Я просто полюбопытствовал, а так-то мне известно, что он и копейки тебе не дал бы. Да и что он способен дать? Я и не помню случая, чтобы он оплатил застолье. И в Дидубе12 говорили – он никогда не пригласит даже в собственный ресторан.

– В ресторан? У дяди Хорена есть ресторан?

Вместо того чтобы сказать – он и денег мне дал, и вообще ни в чем не отказал, я растерялся и что-то вякал как идиот.

– Ресторан принадлежал как бы его родственнику, на деле же владельцем был он, – произнес он, цинично подмигивая мне. Ему жутко хотелось вовлечь меня в этот разговор, и меня это ужасно разозлило.

Я физически ощутил, как жар залил мне лицо. И аппетит исчез. Я как будто лишился дара речи – не мог произнести ни слова. Надежда тут же сменилась разочарованием. Я ожидал все что угодно, но никогда не подумал бы, что стану свидетелем столь унизительного выпада в адрес Хорена. Зачем же он встретил меня и приютил, если ему так не нравился мой покровитель? Именно такие сомнения и одолевали меня, когда он встал и приблизился ко мне.

– Ты в Москве впервые?

– Да, впервые.

– Я дам тебе немного денег и попрошу ребят, чтобы тебя прокатили по Тверской и мимо Кремля. Или ты устал? Может, тебя деньги смущают? Что с тобой, почему лицо такое кислое? Хачапури не понравился, что ли?

Это был вопрос, который требовал ответа, и я понял: пора брать себя в руки. Я извлек из кармана подаренные дядей Хореном две тысячи долларов.

– О-о, стало быть, у тебя есть деньги? Чего же еще ты хочешь? Это родные тебе прислали?

– Нет, дядя Хорен дал их мне.

Этот ответ оказался для него очень неприятным, и он надменно усмехнулся.

– Что тут смешного? – резко спросил я и уставился ему прямо в глаза. При этом так напрягся, что сразу вспотел. Панов помрачнел, нахмурился и поднял верхнюю губу к носу. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга в упор. Затем он повернулся и вновь опустился в кресло.

– Как видно, тебе пришелся по душе этот армянин, – произнес он с прежним цинизмом и опустошил стакан с виски.

– Хорен – друг детства Резо.

– Эти люди дружить не умеют, – убежденно заявил он, наливая себе виски.

– Дядя Хорен умеет.

– Рад слышать это.

– Я тоже, – быстро ответил я, а в следующую долю секунды решил, что на этом останавливаться не стоит, и продолжил: – Пребывание в Ереване всегда буду вспоминать с теплотой и чувством благодарности. Человек столь преклонного возраста следил, чтобы я ни в чём не испытывал недостатка, заботился обо мне. Ощущение было такое, словно пробудилась душа моего деда. Это почувствовал сам дядя Хорен, он как бы помолодел на глазах и вернулся в годы их дружбы. Мы расстались с ним, когда он ждал легавых. Как он? Может, позвоним ему?

По выражению лица Андрея было видно – он и сам понял, что переборщил в своих нападках.

– Давайте позвоним. Если вы не хотите позвоню я, – это прозвучало и как просьба, и как предложение.

– Ради бога, не надо со мной на «вы». Сколько тебе лет?

– Тридцать.

– Ну, а мне сорок пять, не велика разница…

– Пусть будет так.

– Позвоню сейчас, – произнес он почти шепотом. Вынул из кармана мобильный, набрал номер. Довольно долго никто не отвечал. Он уже собирался нажать отбой, как вдруг я услышал голос дяди Хорена.

– Слушаю.

– Хорен-джан! Цаватанем, как вы?

Ответа я не слышал.

– Да, да, приехал…

– …

– Да нет, дружище, все прошло как нельзя лучше. Прямо с трапа его сняли.

– …

– Будь здоров, да за что спасибо?

– …

– Одно вот – не смог угостить его хинкали, а в остальном, я думаю, поводов для недовольства нет.

Вот как раз остальным я был не слишком доволен.

– …

– Знаю, знаю, дядя Хорен.

– …

– В тот же день, да?

– …

– Ну, слава богу, и зачем же они притащились? Просто проверить?

– …

– Слава богу, вас не арестовали. Что это за страна, где ловят таких людей, как вы?

– …

– Для меня большая честь быть полезным вам. Вы же знаете, дядя Хорен, как я вас люблю и уважаю. По сравнению с тем, что вы сделали для меня, забота о Сандрике – это капля в море.

– …

– Будьте здоровы и счастливы! Да не обойдет милость Божья вас стороной. Рад, что у вас мир да лад. О Сандрике не беспокойтесь, он в надежных руках.

– Дай поговорить, – попросил я Панова, протягивая руку за телефоном. Он не обратил на это внимания и продолжал разговор.

– Всего вам хорошего, дядя Хорен. Вчера я молился у иконы Казанской Божьей матери, умоляя хранить ваш покой. Вот слышу ваш голос и убеждаюсь – Бог и справедливость еще существуют в этом мире.

– …

– До свидания, дядя Хорен. Живите и здравствуйте. Здоровья и покоя вам! Счастливо!

Всю ночь я не мог уснуть. Думал о том, где находился, у кого, почему и каким образом. Нервы никуда уже не годились. Был зол на себя и на весь мир. Ведь в том, что я оказался у Андрея Панова, была и моя «заслуга».

В этой жизни мне пришлось столкнуться с кучей разного рода аферистов и фарисеев, но неслыханная наглость, бесстыдство и лицемерие Панова вогнали меня в оторопь. Уснуть удалось лишь к рассвету.

* * *

Два дня ушли на привыкание к новой среде, к ору Панова в адрес обслуживающего персонала, на упражнения по отжиманию с пола, купание, прогулки по двору, знакомство с азиатской овчаркой Ханом и собирание красной смородины в саду. На третий день я вызвал такси и отправился осматривать центр Москвы.

Водитель оказался грузином. Я так обрадовался, словно после пятнадцатилетнего пребывания на необитаемом острове заметил корабль в море.

– Ва, ты грузин?

– Нет, лезгин, – отшутился, как уж мог, таксист. Почему у всех таксистов одинаково плоский и узнаваемый стереотип поведения?

– Откуда будешь? Батумский? – спросил он, приподняв бровь.

– Нет, тбилисец.

– Меня зовут Валодиа13. А тебя?

– Джумбер, – отреагировал я с подходящей к ситуации долей юмора14. Хотя, если подумать, называть настоящее имя действительно не стоило. И поскольку Ладо всерьез принял мое «джумберство», я стал давить на его первое показание.

– Откуда сам будешь?

– По происхождению я сван, родился в Лечхуми, окончил школу в Хуло и вырос в Карели. Мама из Хашури, а вуз закончил в Батуми.

– А абитуриентом где был? – спросил я его с таким серьезным лицом, что он всерьез задумался, и, прежде чем он ответил, я стал хохотать, и так заразительно, что он не удержался и поневоле улыбнулся.

– Куда едешь?

Его поразительный выговор подтверждал факт скитаний по разным уголкам страны. Говорил он с таким диким акцентом, что и вправду хрен его знает, какого он мог быть роду-племени. Судьба свела меня с человеком весьма сомнительных, неясных корней. Смешение сванского, лечхумского, аджарского, картлийского диалектов производило весьма странный эффект.

– Куда же ты едешь?

– Черт, забыл название того места. Погоди, в телефоне записано, – сказал я, включая мобильник.

– Ну-ка покажи.

– Вот, – я пальцами увеличил экран и сунул мобильник ему под нос.

– Ясно. Патриаршие пруды! – воскликнул он с невообразимым акцентом и нажал на газ.

В Москву мы ворвались по широченному и красивому проспекту Кутузова. Мои сверстники, кто не раз бывал в российской столице летом, рассказывали, что в это время Москва задыхается от выхлопных газов, лица людей серы от нехватки воздуха, а водители, раздраженные огромными пробками, выскакивают из автомобилей и выясняют отношения, не гнушаясь рукоприкладством. Увиденное здесь, однако, больше соответствовало тому, что рассказывал мой отец. Летом московские сады и бульвары покрываются зеленью, а здания в виде красиво выпеченных тортов типа «Сталинский» можно считать визитной карточкой города. Станции метро, богато, красиво оформленные, не уступают вестибюлям европейских театров.

Мне нестерпимо захотелось спуститься под землю. Настолько, что я едва не сбежал от водителя.

– Нравится? – спросил Ладо, взглянув на мои изумленные, широко раскрытые глаза.

– Нравится.

– Э-э-э! Ты еще не все видел! Вот увидишь здешних женщин, поймешь, что к чему, – он поддел меня локтем.

– Неужели?

– А ноги? Они у них от шеи растут, понимаешь!

– Ва-а.

– А какие они ласковые. Ты только не пей, не спивайся, они за тобой даже в ад пойдут.

– Ва-а.

– Что ты, как дурак, заладил одно и то же?

Видимо, на лице у меня застыло такое глупое выражение, что он не удержался и стал хохотать от всей души.

Так, хохоча, мы добрались до Патриарших, и в соответствии с этим чудным настроением я протянул ему сумму, вдвое превышающую ту, что была на счетчике.

– Погоди выходить…

– Как это? Мне пора.

– Не хочешь проехаться еще? Москва – это ведь не только Патриаршие пруды!

– Но весь город не объедешь.

– Весь – нет, но самые интересные места покажу.

– Ну не знаю… – я раздумывал, потом решил, что предложение неплохое.

– Слушай, о деньгах не беспокойся, – сказал он, полагая, что меня это тревожит.

– Забирай ты эти тридцать долларов, а я пойду своей дорогой.

– Ты бабки не обменял?

– Как я должен был обменять, если мы нигде не останавливались…

– Дай я обменяю, – предложил Валодиа-Володя. У меня было с собой всего пять сотен долларов, но за полчаса он завоевал мое доверие, и я протянул ему сотенную купюру. Как же он обрадовался, даже глаза на лоб полезли.

– Ты пока обойди озеро пешочком, а я тем временем вернусь, – пообещал Володя и нажал на газ.

По правде говоря, меня очень интересовало, сумеет ли он справиться с искушением и как он распорядится оказанным мною доверием. Если сбежит, сто долларов меня не разорят, но по-человечески мне трудно было бы с этим смириться.

Доверие он оправдал – через десять минут вернулся и отвез меня на Садовую, в дом-музей Булгакова, который писателю никогда не принадлежал. Он снимал какое-то недолгое время там квартиру после переезда из Киева. Между прочим, к чести россиян надо отметить, что они бережно, почти трепетно заботятся не только о жилых домах и квартирах, где когда-то жили именитые деятели литературы и искусства, соотечественники, но и о тех предметах, которые, на первый взгляд, могут показаться не столь значимыми. Русские писатели – Пушкин, Достоевский, Толстой и другие – всегда любили путешествовать по своей бескрайней родине, и повсюду, где ступала их нога, любые здания, где они провели хотя бы одну ночь, отмечены государством как памятники культурного наследия. Квартиры, которые снимал Достоевский в Петербурге и Москве, превращены в музеи. Как и квартиры Пушкина, Булгакова и других.

– Ну а сейчас куда? – спрашиваю своего гида-таксиста, когда мы вышли из дома-музея Булгакова.

– Понравилось?

– Как сказать, ну было кое-что.

– Э-э-э! Я тебя к Булгакову привез, а ты – «было кое-что»….

– К Булгакову вези моего врага.

– А что не понравилось?

– Писательский дом-музей – сложная штука.

– Почему же?

– А потому, что подушка, стены, тарелка и, если угодно, кафель с метлахом должны быть пропитаны запахом обитателя дома. Все должно дышать им. Мы должны чувствовать, что он жил в этих стенах и дышал, за что-то болел всем сердцем, радовался и сердился. Короче, его аура должна присутствовать. С художником проще – выставишь его работы, и хватит. В случае с писателем выставляются не полотна, а та энергетика, которая сохранилась после него, а это очень трудно сделать. Понял, брат? А здесь я ничего не уловил – ни запаха, ни ауры, ни Азазелло, морфия тоже не почувствовал.

– С ума сойти! Захотел учуять запах Булгакова? Во даешь!..

Я понял, что завел таксиста непонятной сложной грузинской породы в философские дебри, и умолк.

– Ладно, а сейчас куда тебя везти? – мой новый знакомец был полон энтузиазма.

– Скажи мне наконец, сколько я тебе должен, и разойдемся.

– Что, закончим на этом? – он был разочарован.

– Думаю, на сегодня – да.

– Да брось ты! Сегодняшняя молодежь ступит пару лишних шагов и тут же начинает охать и жаловаться. В твоем возрасте я из самого Лентехи гонял в Кутаиси на велосипеде.

– Молодец!

– Так куда едем, еще раз спрашиваю?

– Погоди, загляну в телефон.

Только сейчас я заметил, что Володя водил старый «Опель-Вектра». Впрочем, относился к ней бережно – двигатель был исправным, сиденья хорошо сохранились.