Выдумки

Ровно в двенадцать, отец с сыном пошли в соседнее кафе. Они заказали пиццу с помидорами и грибами. Петр Валерьевич не заметил, как принесли еду, так как был полностью погружен в ленту новостей. Степа потянул треугольный кусок и ниточки сыра повисли в воздухе, в этот момент в голове его проскользнула мысль, а кто-нибудь делал пицце прическу, если нет, то он мог быть первым, и название есть «Сырный бум».

Тарелка опустела. Петр Валерьевич посмотрел на время, попросил Степу подождать пару минут, нужно дочитать статью. Сын не знал чем заняться, ведь все головы рассмотрены. В основном здесь сидели студенты. От скуки глаза опустились, на полу лежал рыжий волос. Степа не задумываясь поднял и закрутил между двумя пальцами. «Этот червячок тоньше чем у его куклы», – сделал вывод эксперт.

– Эт, чё? – Отец убрал телефон. Лицо его онемело и побледнело.

– Правда красивый? – Степа смотрел на будущую неприятность, с любопытством, ведь в его голове закрутились девушки, которые могли потерять столь дивную красоту.

Петр Валерьевич пришел в себя, не предав словам сына особого внимания, позвал официанта. Когда они вышли за дверь Степа понял, что молодому человеку попало из-за него. Отойдя на несколько шагов потянул отца за руку.

– Это я, пап, виноват! Прости. – Степа отпустил голову и стал носком ботинка ковырять землю.

– Послушай, – отец присел, чтобы видеть глаза сына и со всей твердостью в голосе продолжил – ты не в чем не виноват, эти люди должны нам прислуживать. Мы выше них. Посмотри на него. – За стеклом молодой парень вытирал тряпкой с их стола – разве он может чего-то добиться в этой жизни, кроме как быть обслугой, нет не может. Нет сынок. И еще раз нет. Это они виноваты. Ты меня понял?

Степа молчал.

– Я тебя спрашиваю, ты меня понял?

– Да пап.

После этого случая прошли годы и еще годы. Степе стукнуло четырнадцать и страсть его привела в парикмахерскую, которая находилась возле его дома. Здесь он проводил все свободные часы. За несколько месяцев юный парикмахер научился смешивать краски, делать прически манекенам и даже где-то нашел трехмесячные курсы «Парикмахерское искусство».

Иногда Степа имел смелость предлагать женщинам интересные варианты их внешности. Один из случаев был в начале мая. Весна его бодрила, он ворвался в парикмахерскую танцуя танго. Его радость улетучилась, увидев девушку со смазанным макияжем, она не могла выбрать прическу на свадьбу. Степа сел рядом, минут пять молчал. Имея опыт подобного общения стал расспрашивать, какие на ней будут украшения, туфли, рюшечки на платье, цвет глаз приметил и для чего-то даже спросил про жениха. Сделав убедительно умное лицо потянулся к шкафу с журналами и из нижней полки достал толстенный журнал. Пролистав, показал несколько мрачных причесок, только для того чтобы дать ей право выбора. Ведь покажи ей то, о чем он думает, она может отказаться. После пяти картинок с разными неинтересными головами, понял, что хватит. Через мгновение девушка плакала от счастья.

Его приводило в трепет одно лишь понимание что на курсах ему дадут занятие по душе, практику, а не теорию. Останавливало – деньги. Можно карманные накопить, но хотелось прямо сейчас. Просить отца или мать, появятся вопросы, а врать он не умел и не хотел. Тем более родители всю его сознательную жизнь твердят что будет он работать в банке. Идти на работу значит лишить себя последних часов, которые он проводил в маленькой комнатке, где пахнет дешевым шампунем, выедающий нос и аммиаком.

В середине летних каникул, его живые мысли скисли, настроение пропало. Обои с фиолетовыми кругами давили на него, мысли становились туманными и расплывчатыми. Изредка Степа доставал лысую куклу, но через минуту опять зашвыривал ее в шкаф. Телевизор не помогал, каждый человек проявлявший на экране был обязательно с хорошей прической. Не отказаться ли от всего и как отец говорил и мечтал, для него где там есть местечко. С другой стороны, он понимал, что если подождать, то когда-нибудь он прикоснется к волосам другого человека, и как он уже говорил отдаст всего себя, но не хотелось ждать, хотелось сейчас, сию же секунду. В один день его переполнило решимостью, и он минут десять стоял возле той самой двери, храм где его утешение и разочарование. Не смел войти.

На следующий день отец послал его в магазин за хлебом. И как Степа не молился, в магазине столкнулся со Светой. Она не спросила почему его так долго не было, а только подмигнула.

– Приходи завтра, у меня есть один клиент с которым я уже давно договорилась. Понял. Давай!

Степа успел кивнуть, а Света исчезнуть.

На следующий день Степа впорхнул в парикмахерскую и остановился возле двери, он не мог войти, то подходил, то отходил от двери. Его движения походили на полет бабочки, которая ударяясь о стекло не может вылететь.

За дверью послышался грубый мужской голос.

– И что это?

– Вы дернулись. – это был голос Светы.

– Оправдания! Одни оправдания! – открылась дверь, вышел старик в белой кофте, – Еще минус одна парикмахерская. Ах, вы же какие все. – И дверь захлопнулась.

– Простите! … Козел. – Последние, Света сказала, когда входная дверь за посетителем закрылась.

Степа так и остался по другую сторону двери.

– Готово!

Степан Петрович, встал, поблагодарил и даже не стал смотреть на прическу, вышел. Сел в машину. Машина оставила вонючий запах, а Степан Петрович грязные волосы.

Мне лучше знать

По весеннему ночному городу мчался белый «крузак». Все оставались позади, кто плелся меньше двухсот. Паренек гнал за порцией кайфа и поэтому, увидев вдалеке мигающий зеленый, пробормотал: «Вообще по, успею».

Красный. С пересекаемой дороги тронулся «КамАЗ», выдувая темно-синий дым. Мгновение – и «японец» крепко обнял всеми колесами русского товарища, как друга, которого давно не видел.

Душонка паренька кое-как выкарабкалась из тела, которое было жестко зажато между рулем и сиденьем, и медленно поплыла вверх. Прозрачное тело было усыпано червоточинами, из которых тихонько вытекала черная жижа и образовывала вокруг ног живую смолу, мешающую плавно плыть вверх.

Из больниц, жилых домов появлялись прозрачные головы, затем и полностью тела и, делая плавный рывок, отстегивались от крыш и тихо уплывали в небо. Эти души отличались от Салиха только одним – больше или меньше смолы. Глаза их были закрыты, так что они не могли узнать друг друга.

Над звездами. Огромная площадь, где нет ни забора, ни пометок, указывающих край или конец, битком была набита душами. Их глаза оставались закрытыми, а уста немыми. Сюда прибыл Салих и ждал своей очереди. Все находились в белой оболочке, в которой смола нагревалась, делая ожидание томительным и невыносимым. В этой гуще мертвых в некоторых местах проглядывались светлые коконы. Входом в распределительную часть служили два столба, здесь же скорлупа трескалась, и неживые, услышав приговор, шли в ближние белые ворота, спрятанные за густым туманом, или в красные, которые находились так далеко, что отсюда виднелось только пятно.

Дошла очередь до Салиха. Когда он перешагнул на священную сторону, двое стражников увидели молодого парня с пустым серым взглядом, живая смола передвигалась по его загноенному прозрачному телу, доставляя хозяину немало хлопот.

У белых ворот рассеялся дым, и Салих заметил, что за решеткой стоит женщина, ее руки крепко сжали прутья, а глаза пожирали его – полностью. Тяжесть взгляда заставила юношу отвернуться и повиноваться двум стражникам, которые указали ему на красные ворота.

Они дошли до впадины, через которую тянулась узкая тропинка к самому аду. Перед тем как ступить на нее, Салих решил оглянуться, и вдалеке, откуда его направили к красным воротам, возле стражника стояла женщина, она размахивала руками и что-то доказывала. Он отвел взгляд и посмотрел вниз: там торчали головы душ, их медленно засасывало в кипящую черную жижу. В углу котлована шевелилось что-то: наверное, кто-то хотел доплыть до края и вскарабкаться, но это затея была бестолковой.

Чем ближе они были к цели, тем становилось жарче. Из-за пекла приходилось закрывать глаза и прятать лицо рукой. Он не мог дальше идти, попятился назад и уперся в стражника, который не собирался останавливаться. Салих хотел объясниться с ним – может, они все ошиблись, – но его губы оставались немыми.

Женский вопль пронесся по всему небесному царству. Стражник остановился и повернулся в сторону орущей, она хотела столкнуть это чудовище. Но стражник сам отступил и повис над пропастью.

– Салих, сыночек, – женщина упала на колени и затряслась от плача, ее хрупкие руки обхватили его ноги. Он увидел женщину без единой червоточины, ее тело светилось белым. Она мотала головой. – Нет, не может быть. Сыночка…

Салих обрел надежду на спасение.

– Сыночка, я договорилась… Ты будешь в безопасности, мы можем поменяться, – мать подняла голову, посмотрела на стражника и сказала решительно: – Ведите нас.

Поняв всю ситуацию, он затряс головой, хотел вырваться, но тиски матери его крепко сжимали, и он никуда не мог дернуться. Когда она разжала руки и поднялась, он посмотрел на нее, потом на ворота и решил, чего бы то ни стоило, бежать в ад. Но мать успела взять его за руку и, видя его сомнения, взглянув в его серые глаза, прошептала:

– Нет, нет, ты не ведаешь, что творишь. Пошли. Все будет хорошо. Поверь.

Салих не смог долго противиться этому взгляду, и, как на земле, ему пришлось повиноваться. Она взяла его за руку и повела за собой. Когда они прошли тропинку, Салих грустно посмотрел на красные ворота и проклял себя за нерешительность.

Стражник провел их к двери, которая находились возле рая. Они пошли по белому длинному коридору. Дойдя до маленького коврика, они встали на колени и преклонили головы. И тут же две души засветились. Так они пробыли то ли долго, то ли мало, времени здесь не существовало. И вот внутри них заговорил святой голос.

– Бакламова Марьям, ваши намеренья чисты?

Она кивнула.

– А ваши, Бакламов Салих?

Салих молчал. Возгоревшееся сияние в его теле начало гаснуть, пока совсем не утихло в глубине души.

– Да, да, он согласен. И разговору быть не может. Да? Сыночка?

Она подползла и обняла его, не обращая внимания на слизистую смолу, которая двигалась по его телу.

– Сына, – уже более твердым голосом сказала мать. – Не думай ни о чем, пожалуйста. Я тебя так люблю… Сына, мне нечего терять: если я буду знать, что ничего не смогла сделать для тебя, и рай адом покажется. Кивни, у нас мало времени.

Салих слушал безмолвно, взгляд его не поднимался.

– Ради меня. Сына, в конце концов, мне лучше знать, – она стала трясти вялое тело, но это ничего не дало.

Они вышли из двери и разошлись по разным сторонам. Салих не мог смотреть, как уходит мама, но, все-таки решившись, поднял глаза, чтобы посмотреть на нее в последний раз. Вдалеке открылись ворота в ад, а перед ним – в рай.

Он медленно вошел в рай, туман развеялся, и его взору открылась ужасная картина. Взгляды душ ничего не выражали, их тела были покалечены, некоторые из них сидели, а кто-то хаотично передвигался, борясь со смолой, которая мешала ходить. Чуть поодаль торчали заостренные камни в человеческий рост, из некоторых виднелись макушки голов – тягучая жижа тихонько поглощала их. Салих развернулся и крикнул в закрывающиеся двери.

– Это разве рай?

Ворота остановились.

– Да, – послышалось из щели ворот.

– Врете, обманули. Мама!

– У каждого свой рай.

– А ад?

– Одинаков.

Ворота захлопнулись и исчезли в тумане.

Салих сел, где стоял, и стал смотреть, как мучаются души, как они не могут найти покоя в раю. Как и он сам.

Айфон

Обычно, когда Рустам выпивал, он был душой компании, но сегодняшний вечер был исключением. Ведь все в комнате были погружены в телефоны, а у него у одного в кармане лежал старенький «Нокиа», который, как думал Рустам, горел сейчас от стыда за своё происхождение. От злости он хотел сдавить это отребье, но телефон всё время ускользал из влажных ладоней.

Рустам смотрел с завистью, как одногруппники показывают друг другу смешные картинки и растягивают пасть во всю ширину лица. Всем видом он хотел показать, что ему неинтересна вся сущность «новейшего мира», но всё же краешком глаза заглядывал в айфон Пашки, который сидел рядом и листал ленту «ВКонтакте».

В комнате их зависало пятеро: четыре парня и одна девушка. Все они учились в колледже: они на автомехаников, а она на повара. Как Рустам увидел в начале вечера эту красотку с длинными прямыми волосами и круглыми зелёными глазами, так и начал перед ней вытанцовывать, рассказывать анекдоты, от которых хотелось зевать, и подкалывать одногруппников так, что это выглядело как оскорбление, и, чуть не получив по лицу, успокоился. Поняв всю свою безысходность, решил применить другую тактику – не замечать и игнорировать её, но это выглядело так: один раз закрыл перед ней дверь, пару раз наступил ей на ногу, не извинился и даже не покраснел.

Устав от социальных сетей, встал Пашка, потянулся и, зевая, промямлил:

– Курнем?

Все, не отрываясь от телефонов, пошли одеваться. Сигарет у него не было, а стрелять уже стыдно, и просить у тех, кто ему стал неприятным – бррр – не хотелось. Курильщики вышли.

В носу у него защекотало, он посмотрел на лампочку и с удовольствием чихнул, и откуда-то послышался нежный девичий голосочек:

– Будь здоров!

– Ага, – ответил Рустам с испугом и помотал головой, пытаясь увидеть, кто же здесь.

В углу в кресле сидела она, подобрав под себя ноги и уткнувшись в телефон. «Вот мой шанс», – подумал Рустам. О чём же с ней заговорить? И что первое ему пришло в голову, то и сказал.

– А ты чё, не куришь?

Лиля помотала головой, не отрываясь от телефона.

– А! Понятно, а это у тебя ай-ай… ым… айфон, – последнее слово он выговорил быстро и замер.

– Да, – ответила она и посмотрела на него. В её глазах отражался белый прямоугольник.

Не представляя, как продолжить разговор, Рустам затряс головой, как лошадь, которая пытается втолковать всаднику, что он ничего не понимает в своем деле.

Что двигало им в этот момент, Рустам сам не знал, а только сказал вот что:

– Понятно, я вот тоже хочу купить себе, ай-айфон, чё-т можешь посоветовать? – и он лукаво улыбнулся.

– Бери последний. Если с деньгами туго, то…

– Не, не, – перебил он её, – на это нельзя деньги жалеть, если покупать, то самый лучший.

Лиля спустила ноги на пол и локтями уперлась в колени. Телефон она держала так, что Рустам видел надкусанное яблоко.

– Да, я тоже так считаю, вообще не понимаю таких людей, кто экономит на этом, кстати, скоро восьмой выйдет, думаю поменять, – и она брезгливо посмотрела на серую побрякушку в руке.

– Да, чё со старьем ходить-то.

Они улыбнулись. В этот момент с треском открылась входная дверь, ребята, смеясь и обсуждая новую преподавательницу, вошли в квартиру. Лиля подогнула под себя ноги и погрузилась в мир Интернета. Вошёл первый Пашка и, тыкая пальцем в экран телефона, показал остальным что-то, от чего все громко засмеялись.

– Придурки, – выпалил Пашка и убрал телефон в карман, он подошёл к столу и разлил водку по рюмкам.

Миша, который был до ужаса худой, с белыми островками на волосах, сел рядом с Лилей на краешек кресла и показал ей что-то на айфоне. Она прикрыла рот рукой и засмеялась. Потом Миша убрал телефон в тугой карман джинсов и сладостно присел ей на ухо.

Рустаму стало так тошно, что захотелось заорать: «Чё, Миша, если бы у тебя не было айфона, был бы ты так крут? Не знаю, а может, сидел бы ещё грустнее меня, а?»

Проклятый айфон. Рустам загорелся желанием вырваться и бежать, пока ноги не подкосятся от усталости, и даже это не остановит его, он будет грести землю, лишь бы быть подальше от всех них.

Раздался громкий звук электронного пианино, все затихли и посмотрели на Рустама. Но он не хотел вытаскивать эту гадюку из кармана, хоть от вибрации занемела нога. Наконец достал. Его жизнь сузилась, как экранчик телефона, от волнения всё расплывалось в глазах, он не мог прочитать, кто звонит. Паша, не отрываясь от телефона, показывал козу и мотал головой, как будто слушал жестокий рок.

Вытащив своё тело из квартиры на лестничную площадку, он запомнил, как смотрела на него Лиля и улыбалась. «Наверное, смеётся надо мной», – подумал Рустам.

Большими буквами было написано: «Мама». Рустам постарался сделать голос ласковым.

– Да, – когда он прослушал, что сказала мама, его голос поменялся и погрубел. – Как не вышлешь? А я… Ну мам… Понятно, всё, пока.

В динамике ещё звучал женский голос, когда Рустам нажал на красную кнопку. От всего, что произошло, ему хотелось сесть где-то в углу и заплакать. Он так надеялся на эти деньги. «Она всегда так делает, она никогда меня не понимала, никогда. Что бы я ни делал, мои желания были последними в списке её дел. Никогда она не любила меня, я ей чё, какой-то мальчик с улицы, чтобы она со мной так поступала? Не буду с ней больше общаться. Пойду найду работу, заработаю себе на всё, даже не скажу ей ничего. Не поеду к ней больше в эту гнилую деревню, не хочу её видеть».

Грудь жгло от таких мыслей. Не хотелось существовать в этом несправедливом мире. Он тихонько спустился по лестнице, вышел на улицу и побрёл по зимнему городу. Под ногами скрипел снег, серый пар вылетал изо рта и тут же исчезал за спиной.

Войдя в комнату в общаге, не раздеваясь, лёг и уснул тревожным сном. Всю ночь он ворочался. В четыре утра весь в поту проснулся. Как безумный заговорил:

– Да как же? Обещал всё-таки. Надо что-то делать, как купить айфон? Как купить? Где найти деньги? Работа…

Он встал, походил по комнате и этим разбудил соседа, тот обматерил его. Рустам немного пришёл в себя и снова лег.

После того как пролежал с полчаса, его осенило. Кривая улыбка растянулась по его лицу.

– Тут осталось-то учиться, скоро практика, мы же с ней больше не увидимся.

На часах пробило полтретьего. Лиля вошла в квартиру. На кухне горел свет, и она пошла туда. Её мама Нурия Харисовна собирала вещи по коробкам. На столе стояли две коричневые коробки, из одной торчала скалка и ручка сковородки, из другой чашки, обёрнутые газетой. Во вторую коробку она засовывала зубочистки и белые салфетки.

– И где мы так долго? Ты же завтра не встанешь, – сказала ей мама, не отрываясь от своих дел. – Завтра рано вставать. «Газель» в девять приедет.

– Куда на этот раз? – спросила Лиля, обводя взглядом кухню.

– Тут неподалёку, где бывший МФЦ – там сзади есть хорошая времянка…

– Мама, какая времянка? – глаза Лили широко раскрылись. Она смотрела сквозь маму.

– За ваши деньги любой ваш каприз, – Нурия Харисовна говорила и открывала ящики шкафа, проверяя, всё ли взяла.

– А как добираться до учёбы?

Тут мать не выдержала, повернулась к ней и заорала:

– Пешком! Не сломаешься! Ещё вопросы?

Лиля, сделав обиженное лицо, прислонилась к стене и достала телефон.

– Кстати, Санька звонил, спрашивал про телефон, не про этот случаем? – Нурия Харисовна показала на телефон подбородком.

– Блин, мам, ему-то он зачем? – Лиля взглядом дырявила угол кухни. – Он всё равно китайский, этому телефону место на помойке.

Лиля кинула телефон на стол и пошла в свою комнату.

Трамвай

Как раз, когда я подошел к остановке, из-за угла выполз бело-красный трамвай под номером пять. Он катился не спеша, и, когда оставалось метров десять, мне удалось разглядеть водителя. Это толстая баба в желтом жилете и с обиженным лицом, она смотрела вперед, но, перед тем как остановиться, все-таки повернула голову и посмотрела на нас сверху вниз.

Возле меня сел мужчина в серой майке. От него ужасно пахло потом, мне пришлось дышать через раз. Что-то скрипнуло, и трамвай тронулся, из окон подул ветерок, и запах пота разлетелся по вагону. Я мог дышать. Ко мне подошел кондуктор, поискав в кармане деньги, подал ей пару десятчиков.

На следующей остановке я увидел ее. Девушку с изящной талией, высеченной не кем иным как самым известным скульптором самой Италии. Вай, вай, вай. На ней был белый сарафан и желтые сандалии. Моя радость сменилась на грусть, увы, напротив нее стоял парень в синей футболке.

Скрипучая гусеница тронулась. Напоследок я заметил, что при разговоре с ним она не смотрит на него, а витает в облаках. Это обстоятельство меня сильно возмутило, не знаю почему. Такие милашки всегда что-то скрывают.

После наблюдений за ними вспомнил Аню. Как мы с ней познакомились. Нет, мы были с ней знакомы, так как учились в одной группе, но она тусовалась с подкачанным бунтарем Глебом. Таких, как он, любят девушки. Моя ненависть к нему была особенной, он унижал меня перед ней. Как-то я не дал ему списать, уже не помню какой предмет. У меня были всегда хорошие оценки, а вот он не мог похвастаться этим. На перемене Глеб схватил меня за шкирку и начал тыкать в тетрадь и орать на всю группу: «Плохая кошка, очень плохая, больше ты не будешь гадить в чужом огороде». И еще вдобавок дал мне пощечину своей как доска ладонью. Спиной я чувствовал, как она смотрит на меня, как улыбается, но, увы, моя смелость куда-то делась.

Когда он закончил издеваться, я долго сидел не поднимая глаз, пока все не вышли из кабинета. Пусть лучше еще десяток таких Глебов меня изобьют до полусмерти, только чтобы ее ангельская улыбка не обратилась против меня. Это так ужасно.

Конечно, как-то я дал ему отпор, на первом курсе. При всех толкнул, когда он пытался поджечь мою сумку. Потом не понял, как оказался на лопатках, я смотрел на него снизу вверх, как он пытается коленом зажать мне горло, и тут же почувствовал, что его друг Митя хочет снять с меня штаны. Благо учительница зашла, и никто не увидел мои семейные труселя в цветочек. После этого случая ни дня не проходило, чтобы он прошел, не тронув меня.

В конце пятого курса Глеб охладел к ней. Она психовала, ходила за ним, умоляла, писала, все без толку. Даже драка была, она его новую подругу за волосы таскала по всему универу. Мне жалко ее было, иногда думал помирить их. Но потом одергивал себя.

Наконец-то и на моей улице перевернулся грузовик со сладостями, и все время учебы, которое я за ней ходил, не прошло даром. Она начала со мной общаться, но больше относилась как к большому платку, который весил на тот момент семьдесят пять килограмм, хорошая салфетка, ничего не скажешь. Быстро впитывающаяся.

Не стал упускать время, начал за ней ухлестывать незаметно. Всякие подарки ей в карман или сумочку засовывал. Обычно это были маленькие эльфы. Не знаю, но они мне тогда казались милыми, но потом не стал так делать, так как она думала, что это все дело рук Глеба.

Как-то увидел, что она сидит, смотрит на них и плачет, и даже вроде как спала с ними.

Аня рассказывала, какие у них отношения были. Я хотел быть противоположностью его, быть добрее к ней, хотел слышать и понимать. Но она не видела, как я к ней отношусь. И не могла не думать о нем.

Она поругалась со всеми своими подругами, потому что он со всеми переспал. Странно для меня, но она его не обвиняла, наоборот, говорила, какие подруги гадины, твари, которые только завидуют чужому счастью.

«Почему ты не можешь выбрать верного, как я?!» – хотелось иногда закричать ей в лицо. Но я от природы несмелый.

И вот в один вечер она разрешила себя проводить из универа. Это был первый раз, когда я шел рядом с ней при людях. Помню смутно, как все происходило, только вот после того как помахал ей вослед, пошел напился. Потому что нес какую-то ахинею. Про то, как я играю в компьютерные игры и какие там есть звания, как меня отец из роддома пьяный забирал на «Волге», как он же верхом на черной кобыле катал, тоже пьяный, и я пару раз упал. Наверное, эти события крепко впечатались в мою тупую память.

Но, как ни странно, она даже слова не сказала про тот постыдный для меня вечер. Как-то все изменилось, мы с ней стали больше общаться. Но такое ощущение было, что она это делает не просто так. Тогда я был влюблен и не понимал ничего, но сейчас, глядя издалека, многое осмысливаю.

Пока я перекручивал все в голове, трамвай прикатил к конечной. Я перешел на другую остановку и стал ждать его же, чтобы уехать обратно, так как пропустил остановку.

Хочу сказать одно, и это самое жуткое, что со мной было. Когда я сел на свое место, то рядом со мной оказался тот же мужчина в серой майке, от которого пахло потом. И все те же самые люди, что и когда сел в трамвай.

Что-то громко скрипнуло. Было похоже, что эта махина смеется над моими чувствами. «У меня хоть рогов нет», – подумал я, а это чудовище, как будто назло, еще громче скрипнуло, потом что-то треснуло, как будто отпали колеса, и наконец трамвай тронулся.

Мы ехали, и я наблюдал за пассажирами, они ничем не были заняты и смотрели перед собой. Какой-то зомби-трамвай. Хм, а я в главной роли.