Астра

Юрий Смирнов

Астра

© Смирнов Ю., 2021

© Кустовская М., иллюстрации, 2021

© ИД «Городец», 2021

10

Обыкновенное чудо

Они познакомились в девятьсот тринадцатом.Она – курсистка Коровина,Он – биолог (да и этнограф) Лядов.Люди широких и честных взглядов,Они сразу же оказались в меблированных комнатах,Где и стали друг другу крестом и короной,Птицей и небом,Золотым самородком и кварцем.Он обнимал всем своим теломВсё её телоНа будто бы приличном матраце,Он ей шептал:Вот в четырнадцатом я вернусьИз Тибета, я спущусь с Тянь-Шаня,Я взлечу с гор Памира орлом одноглавымИ мы займёмся с тобою главным.Но сейчас мне надо увидетьЛошадей Пржевальского,Дромадеров Семёнова,Хамелеонов Миклухо-Маклая.Я буду вечно любить Вас, Аглая!Я буду вечно любить Вас, Николенька.(Хотя так надоело быть приживалкойВ доме под чёрными клёнами)Потом было много всего.Письмо из Западной Индии.Письмо из Восточной Турции.Он не вернулся к ней в годы войны,Не искал её в революцию,Позабыл о ней в дни разрухи и голода.Он ещё выглядел относительно молодоИ всё думал о продолжении рода Лядовых,О наследнике по мужской линии.Но, скорее, чтобы не тронуться разумомВ мире боевого и трудового оргазмаИ красного кровяного инея.Коровина его не забыла и злилась.Будто жизнь у неё жизнь украла.Только раз, на работе,Поднялась из подвала,Выпила, крепкое чёрное закурила,И прочла его имя в свежих расстрельных списках.Тут же вспомнила, как он брал её за загривок,Целовал чем-то небесно-синим,И называл нежно крыской.Улетела сквозь потолок в бесконечную высь.И простила.А ему в это мгновенье(Чудное и остановись)Заменили расстрел высылкой.

Выдох

После тайфуна жизнь на острове слаще,Потому что живых стало меньше,И каждая песня в сжавшемся кругеГромче,Каждый танец в венкеИз убитых и раненых листьевЯрче.Помнишь Марту?Она не успела укрыться в землянке.Я увидал, как она летелаНаперегонки с бамбуковым шпилем церквиИ хохотала.Хотя это мог быть смех ветра.А близнецов, рыбаков, охотников на корифену,Помнишь?Вон их головы в снова тихой лагуне.Наши акулы по какой-то причинеСъедают тела, но головы оставляют.Можно спросить у миссионера,Но он, к сожалению, просто исчез.Испарился, как влага цветкаНа рассвете.Будем считать – это чудо.Как он говорил – вознесение.Будем молиться его беззащитному богу.Наш – недостоин гимнов и плясок.Встающий из океана.Огромный.Сторукий, стоглазый, клыкастый.Он смеётся над нами.И убивает.Он дал нам рыбу, батат и кокосы.А теперь мы как бы платим проценты.А этот – жалеет.Гладит по голове.Говорит с нами, правда, со странным акцентом.Считает в уме.Остров,Мой остров любви,Оставайся спокойным.Передавай позывные.У те алофа йа те ойе фафине лаги.

Аида

Он подошёл к нимОдинБез оружия.Сказал, сегодня ещё работайте,Этот день – мой подарок,А завтра здесь встанут мои люди.Вы уйдётеИли станете моими людьми.Или будете мясом для псов,Моих боевых ассирийских псов,Я ещё не успел их завести.Я вышел сегодняИз вавилонского плена.Вы всё правильно поняли?Верно?Повторить?Это было у входа в «Еврогриль»Они даже не вызывали бойцов.Посмеялись.Тебе дать лавэ на раскрутку, бродяга?Он морщил череп,И под чугунной крышкойУже поднимались тёмно-зелёные стягиИ полыхал первый сигнальный костёр.Для лоха не характерен животный стрём.Лох покупает золотую монетку,Лох трёт монеткой тайную лотерейку.Лох бы увидел, как его баксыПревращаются в бундесмарки,А потом – в куклуИз нарезных «киевских ведомостей».Если бы не бил себя об асфальтВсем лицом,Превращаясь в говяжий фаршИ мешок суповых костей,Из кулинарии прежней, советской.Как говорил Исус Навин«Пусть остановится солнцеИ я дам Ханаану пизды.Они, блять, не отвертятся»Ни в одной из газет того мираНе было репортажа о эпической битве,Когда триста вилланов,Бровары и Фастов,Лесной и Отрадный,С гнусавой молитвойИ хриплым боевым кличем,На ходу выпрыгивая из электричекС телескопами и слепыми ножами,Уничтожили армаду кидал и тупую охрану.И вчерашний лох,Отирающийся у циркаС глупой мыслью выпросить хоть децлДенег,Вдруг увидел, как выглядитМоментальное возмездие.Восемь трупов и две больницы поломанных.Сходка герцогов и вынесение приговора.Смех герояИ последовавшая приговора отмена.«Я вчера вернулся из вавилонского пленаИ теперь здесь будет моя планета»Его грохнули до конца лета.Он воскрес,Но это иная совсем кабалетта.

Ихтиолог

База была на Левберлете,Левом береге Леты, для непонятливых.Общие кухни и спален клети,Лаборатории и Камни Клятвы.Мы же здесь типа форпостВечности жизни,Физики, химики, ихтиологи.Воины наши когда-тоОтбили Три РечкиУ ада,Превращаясь в кипящее олово,Надуваясь в кишащее мухами облако,Пули хватая от демонских шизоглоковВ молодые прекрасные головы.Живой, умерший от руки мертвеца,Пополняет армию мёртвых.И только очень живой,Погибнув,Сопротивляется смертиДо подхода основных оживляющих сил.Мы победили.Точнее, они проиграли.И воцарилась жизнь в Дохлой Пойме.Мёртвые ходят меж насИ ничего, ничего не помнят.Зайдёшь в свою комнату – а там кормятОтрицательного младенцаКоричневой грудью.Или смотрят песчаное ралли.Или весёлую песенку крутят,Как Харон потерял веслоИ неделю грёб членом.Или пятно серой кровиНа полотенце.Мы занимаемся верхним течением.Мёртвые рыбы, водоросли-убийцы.Ты была названа в честь печеньяИ срисована с рыжей львицыТочной рукой и умелой мыслью.Я не умею с тобой быть смелым.Мы говорим лишь о работе.О лаборатории,О сетках на Чёртовом Мысе,О вытяжке из гигантского язя,О свойствах опасных прибрежной грязи.О тории и дейтерии.Но каждый день перед сномПосле гимна Витальной РодинеЯ полчаса думаю о твоих чакрах,Без огня и истерики,Просто думаю, не опуская рукиВ акры своего плодородия.От живых рыб мёртвыеОтличаются только одним признаком.(Ну, кроме рыб-призраков,Выедающих сны из мозгаС визгом пилы-болгарки)Так вот, мёртвые рыбы всегда говорят.Они просят вернуть им потерянный ад.Они умоляют их заковать,Закопать,Применить к ним яд и электросварку,Выпотрошить и зашить с камнем в брюхе.Они такие этически юркие,Если речь идёт об адских муках.А у тебя классная новая юбкаС вышитым золотом лотосомИ поясом красным.И я слежу за тобой,Не отрываясь,Хабаровским краем глаза.

Сияющий ветер

Мне опять приснилось,Что падает самолёт.Режет небо,Будто кнут спину рассёк.Или лучник под банановым деревом.Расстреливает Басё.Старый прудТопим трупВсплеск водыЯ проснулсяНе от боли даже,А от странно расположеннойЖажды,Словно отрубили рукуНа месте кражи.ЛесополосаНа склоне холмаКак пояс чулокТрудно обрабатыватьРану на спине.Беларуская марляВ красном вине.Или дилер прячет плачетБегунка в огне.Осень пришлаЛишь лучники в садуУбивают в счёт лета

Простая история

Мужчина, каждый день улетавший с балконаДома напротив,Потому что пробки и он опаздывал на работу,Потому что спал до последнего,Потому что засиживался в интернете,Потому что любил сто прекрасных женщин,Зная то, что девяносто семь из них – боты.Тем не менее, не теряя верыВ трёх пока ему неизвестных,Говорил мне вечером,Когда он возвращался с работы,А я выходил за хлебом и мандрагорой:«Здорово, что вы поселились в доме напротив,Вровень с моими окнами,Я наблюдаю за вашей жизнью,За вашей женщиной,За вашей любовью,И у меня вырастают крылья.Благодаря им я не опаздываю на работуИ на хорошем счету у начальства.Что надо для счастьяВ городе где так рано темнеет?Где такие плотные шторы?»Я не знал, что ему ответить.Забирал молча его подарки.То бутылку вина.То розы.То каких-то совсем идиотскихТо ли мышей, то ли зайцев.Врал тебеЧто опять, да, опять, встретил волшебникаИзумрудного городаБез лица и отпечатков пальцев.Я открывал вино.Ты резала хлебИ жарила мандрагору.Да, а потом он умер.Десятый этаж, высоко, разбился.Но мы никогда не узнали об этом,Потому что съехали в центр.А потом на окраины.Разные.У меня сейчас в небе прозрачные птицы.У тебя в фиолетовом море киты и ракообразные.

Край тысячи озёр

В моём поколенииВ эпоху его созревания,(Золотые годы для всего человечества,Кстати.Рок-н-ролл уже умер,Но его небожители были молоды,Моложе меня сегодняшнего)Так вот, в моём поколенииЗа романтическую любовь,«Джинсовую Розу Сургута»,У девочек отвечали глаза,Большие озёра, как у радистки КэтИ шея, лебединая сайз,Ситуативно искривлённая вправо,А у юношей – уши.Во всех милых наивных фильмах тех летПацаны с чистым сердцем – лопоухие,А будущие авторитеты, приспособленцы,Мусорылы, кидалы валютные, гуру —Красавчики мелкоухие.Шустрые.Такие хорьки.Прикинь,Девочки выросли раньше.Пустили стрелки из глаз,Сузили тему.Меня до сих пор возбуждает эта раскраска:Среднее между змеёй и рестлером,Или, скажем, жрицей АстартыИ формой рейхсвера.Время слизало беретики,Вязаные рукавички,Озёра-глаза.Распрямило шеи лебёдушек СССР,Чтобы согнуть их в вечном поклонеПеред хозяином жизни – баблом.А мы отскакали зайцами-оттопырцами,Потом поприжали ушки.Нас за них били,Как до этого били за длинные волосы.Иногда убивали.Так что лучше купировать.Меньше, но в стужу не отморозишь.Встреча выпускников.Родные, но уже незнакомые рожи.Женские огнемётные амбразурыУдивленно выискиваютХоть какой-то рельефВ нас.Но мы гладкие, как шары в кегельбане.На толстых свиных евросоюзовских ножках,И деловые, как воробьиНа злачной июльской дороге.

Психи

И тогда он сказал:Через час я вернусь не одинИ вы, суки,Все тут ляжете.Летник дружно уткнулся в гаджеты.Посетители влипли в гаджеты.Официантки растаяли в гаджетах.Даже Али и Гаджи, северокавказские гости и по видуборцы, уши словно из холодца детали, носы послебомбардировки Дрездена, как-то, как говорилив детстве, сдрейфили.А он вышел, в облаке ужаса, то ли контуженный, то липсихозом взъерошенный.И мы вернулись к кофе с рошеновским мини-счастьем.Вояка из части напротив кашлянул:Да не может он быть ветераном, выправки нет, видноже – штатский.Летник заколосился тихими голосами:Раньше такие сидели на НовомПод галоперидолом.Эти воины конкретно достали.Волонтёры ещё,Крысы из нержавеющей стали.Девушка, как там наши хинкали?Стрелка маленькая кричалаСтрелке большой:Поторопите повара!Наши хинкалиХачапури, бозбаши, пхали!Он же вернётсяНас расстреляютЗдесь всё сожгутЯ с детства знаю этот широкий жгутДля перетягивания артерий.Какой-то псих сеет страх,И вот уже в кровь поступает дейтерий,И ты водородная бомба,Ты один из драконов Дейнерис,Ты трусливая шавка,Ты мёртвый мрак,И анамнезис твой шепчет —Заткнись и беги,Дуррак.Когда места под козырьком опустели,Нам наконец-то принесли сацибелиК мясу.Красное к красному.

Тигр

Сантиметров тридцать над верхним правым угломТелевизора —Еле видимое черное пятно,След от смертиПаука, что спускался на дноКомнаты,Но тогда мне было плеватьНа воздушных ныряльщиков,На пожирателей мошкары.Пятно – первообраз черной дыры.Смотришь футбол, а видишь паучий портал,И беззвучно кричит пасть из жвал«Фюрер, рейх, партай!»И железный Крупп гальванизирует шестиконечный труп,Надевает на круп платиновый доспех.Ты не слышал скрипучий паучий смех?Я не страшусь зазубрин на мёртвых лапах,Меня не тошнит от липкого яда мандибул.Но жители отдалённых поселков моего мозгаБегут в лобные доли с криком —Паук!Он ожил!Он вернулся квизац хадерахом,Мессией молчания, оплетения,паралича, медленной смертиОт страха быть не сожранным заживо,А сгнившим в желудочном соке твари.Я крадусь по выжженной киновари рассудка.Неариаднина нить паутины оставляет ожоги,Будто мясо обводят мелом.С купола черепа неба,Словно звезда паркура,Падает звёздочка Шелоб.

Песня протеста

Когда пришли за марсианами,Я палил из крупнокалиберногоС крыши районного планетария.Потому что я не марсианин,Нет во мне жалости и терпения.Когда пришли за рептилоидами,Я выжигал огнемётомВ лабиринтах районной библиотеки.Потому что я не рептилоидИ не буду смиренно ждать смерти.Когда пришли за масонами,Я резал чёрным ножом,Выползая из смутных тенейРайонного дома культуры.Потому что я не масонИ не становлюсь на колени.Когда никто не пришёл за мной,Я трапезничалС видом на районный наш океан.На столе был сиреневый марсианский хлеб,Вино из безумных слив,Масло божьих лампад.Это был лучший день.День,Когда наш районПосрамил чёртов ад.

Ланчбокс

В это время этого злого года,Когда принято мусоров выносить за скобки,Я расскажу о странном челе,Известном в Девятой МилеИ во всем невавилонском мире,Как Ланчбокс.По-нашему – просто Коробка.Всем, кто летал на ЯмайкуПоклониться Свету Троицы,Кто пробирался по улицам,Где собака равна человеку и равна курице,Где, если курите,То курите не табак,Где вроде бы невозможен враг,Где рак погубилПравославного номер одинСвоего поколения,Где грязь не прилипает к туристским ботинкамИз-за врождённой лени,Так вот, всем, летавшим туда,Между девяносто четвёртым и ноль седьмым,Был известен странный старик,Обычно сидевший в метрах пятиОт входа в мемориальный двор мавзолея.Он никогда не пыхтелИ выглядел капельку злее,Чем другая живность Девятой Мили.Это и был Ланчбокс —Нищий в грязном полицейском мундире.Он продавал за пять долларовБрошюрку«Боб Марли: как и зачем его убили»Я не купил.Денег было в обрез,А у меня был интересК аутентичным винилам «Вэйлерз».Впрочем, какие там, бля, винилы…Куча нетленной гнили,И на торте смерти червивой вишней —Тело.Лишнее.В десять лет я отказался смотреть Ленина,Предпочёл ГМИИ имени Пушкина.Там Сальватор Роза.«Бандиты в ущелье»Вечно живые.Днём на Ямайке душно,Как в микроволновке,И пахнет кухонным дымомИ марципановым тестом.Я ничего не купилИ подумал было вернуться к бомжуВ рваном мундире,Но того уже не было на месте.Через пять лет я снова попалВ Девятую Милю.Не спрашивайте.Это был сон, очевидно, кошмарный.И тогда я узнал,Что Ланчбокс не был клошаром,А был настоящим копом,Изгнанным из мусарни,Потому что с кровавой рвотойДоказывал, что знает убийцу Марли.Говорили, он ждал его двадцать летУ двора мавзолея,Это риалли, браза,И однажды дождался.Оба сгинули – и киллер, и сыщик.Об этом мне рассказывал мальчик,Ковырявший прыщикНа левой ключице,И продававший брошюрки«Ланчбокс – победитель злого убийцы»Приятно, что хоть где-тоСвои функции исполняет полиция.Как пишет Павел во втором посланииК фессалоникийцам —Ибо праведно перед Богом,Оскорбляющим вас, воздать скорбью.И ещё что-то там —Про человека греха и бифштекс с кровью.

Моя сладкая Энн

Всем вам, конечно, известна история о камере Пэйтона.Несколько штатов в Соединённых Штатах до сихвздрагиваютПри упоминании камеры Пэйтона.А ещё нескольких штатов не существуетИз-за камеры Пэйтона.(сразу скажем, что аналогичные российские разработкипроходили под строгим контролем властей, поэтомукончились неудачей, к радости российских властей)Предыстория.В две тысячи двадцать четвёртом годуФизик-расстрига Ричард ПэйтонВ запрещённой законом домашней лабораторииАтаковал нейросеть излучением пси- и омега-волнИ отметил странный эффект —Погибающий интеллектСловно пытался оживить сам себя,Приращивал смыслы на раненые места,Выжил,И стал генерировать благодать.У Ричарда несколько лет назадУмерла мать,И вот на некст дэй после экспериментаОн встретил её в торговом центреВ компании Фэй ДануэйИ Джейн Фонда.Она не узнала его,Но, безусловно, это была она,Элегантна, умна и модна,Как обработанная фотошопомМадонна.История.С двадцать четвёртого по двадцать седьмой годРичард Пэйтон совершенствовал своё детище —Виртуальную камеруВосстановления гармонии мира,Известную нынеКак тессеракт Пэйтона.Помните, как новостные лентыСошли с ума,Обнаружив вслед за альбомомПохожим на музыку Джона ЛеннонаЧеловека, похожего на Джона ЛеннонаС ДНК Джона Леннона?(был казнён по гражданскому искуЙоко Оно)А потом сотниСобытий, трактуемых миромКак загадки природы,Дыра в потустороннем заборе,Спецотдел ФБР «Обычное горе»,Боровшийся с новым безумным счастьем.Конец истории.Двенадцатого апреляДве тысячи двадцать восьмого годаФБР при поддержке Национальной ГвардииОкружили ранчо «Ригведа»,Где в компании ассистентовРаботал и жил Ричард Пэйтон.Понимая, что дни его сочтены,Как и часы, и даже мгновения,Учёный, недолго думая, загрузил в камеруСвою юношескую любовь.Её звали Энни.Энн-Джейн Шугар.Она была остроносой и резкой,Как халапеньо.Крутила Ричардом, словно опытная кокетка,Гоняла его по кругу,Потом сбежала из городаС каким-то заезжим рестлером,Сама выступала в клетке.Пэйтон хранил записи её боевНа жёстком диске,Заблюрив, конечно, как и велит законЕё четвёрки,Её звёздно-полосатые сиськи.Эпилог.Чудовища, вырвавшиеся из камеры,Умертвили всех обитателей ранчоРазметали силовиковЖрали смачно их цээнэс,Срыли за сутки Индианаполис,И были стёрты с лица землиКомбинированным ядернымСуперударом.Мир, сука, ещё и легко отделался, —Говорила подругам старая миссис Пэйтон, —Отскочил практически даром.

Подземный флот

Когда-то давно,Когда я был маленький, а папа живой,Он рассказал мне странную сказку.Подозреваю,Что он её выдумал сам.Она была как связка гранат,Она взорвала лёгкий танк моего мозга.Я ходил и кивал головой,Как мультяшный ослик,И повторял – Чёрные Паруса!Сказка была не так и проста.Сеттинг истории заключался в том,Что по мнению папы,Находящегося под воздействиемДвухсот грамм буряковой граппы,Выпитой мозгом и ртом,Наш картонный дом был маякомВ Море Радости,Расположенном в небе и под землёй.Море это соединяет народы небаИ народы ядра.Достижения их огромны,Но нам недоступен их «полный вперёд».Они маскируются.Умело шифруют код.Они – теневая плоть.Мы в тот год строили плотС Андреем, любителем пауков и змей.Он говорил:Не смей трогать мои револьверы,Папа привез мне их из ГДР.Мы лазили на лесозавод,Воровали местную бальсуИ не менее местный самшит.Полупостроенный плот вальсировалВ бухте Тяни-Булинь,Как кашалотов сын.Ночью я с дядей ТолейХодил добывать сомовИ беззвучно расспрашивалО наличии подземельных и заоблачных островов.Дядя Толя столь же беззвучно мне отвечалСом любит цедру, червя и клей.Не серди сома.Нет пришельца опасней и злей.Они все ушли, папа, папа Андрея,Анатолий Иваныч,Полупустыни, луны Сатурна, саванны,Сомы, кашалоты, акулы, мурены,Блистающий в небе перистый змей.У Подземного Флота вчера был юбилей.Плот наш уже не плот,А воздушно-капельный линкор «Апулей».С головой золотого осла на штандарте,С черными парусами,Чтобы было не так жаркоВаляться на палубе в их тени,Когда солнечный ветер сменяет ядерный штиль.

9

Степь

Эти травы не образуют ложе.Каждый стебель как перочинный ножик.На языке божьей коровки«Ложь» звучит как «ночная тень».Я лежу в этом поле девятый день,И покровы слетают с меня,Как сытый слепень слетаетС коровьего бока,Похожего на карту сраженияДьявола с богом.После ожесточенных боёвНаши войска покинулиТвою душу.И корова, как в слоу-мо,Неторопливо превращается в тушу.Эти скелеты не образуют общность.Каждый здесь допустил оплошность.На языке кузнечика«Стон» звучит как «серебряный скрип».Я пишу травяной скрипт,Текст степи прорастаетСквозь сепию мёртвой кожи.В эти буквы речи подземные вложеныТех, кто здесь погиб позжеТретьего века до нашей эры.Я снимаю с глаз толстые склерыЧтобы читать дальше этуКнигу погибели.И кузнечик на скрипке геттоПиликает.Это небо не образует лимба.Просто фон с нарисованным чёрным нимбом.На языке мыши-полёвки«Смерть» звучит как «удар подковы».Я спрятал в вене три капли крови,Это мой пропускВ мир полумёртвых,Бредущих по полю среди подсолнухов,Плюющих под ноги зубами чёрными,Выпускающих на волю шмелейИз черепных коробок.Град претёмный тело моёОкружает так зло и неловко,Как пальцы запойного алкоголикаНетерпеливо стучат по прилавку.

Пещера Лейхтвейса

В нашем лесу – ни фавна, ни нимфы,Да и лес – ручная сосновая лесопосадка.Овраги, ручьи мутной лимфы,За каждым кустом – засада вуайеристаИли пикник трактористов, диггеров, пикадоров.Эдуард Мане в сговоре с Хансом ГигеромИ десяток дзотов, не пригодившихся гитлеровцам.Но и в таком лесу есть своя чаща,Место, где солнце становится чёрным.Если верить легенде, здесь была спрятана чаша,Но не Грааль, а чёртов кубокРубика,Шестицветный и исполняющий все желания,Мании, лоции и девиации.Хочешь – получишь девицу шалую,Розовую, точечно-алую,Хочешь – дадут деньгами.Мы с пацанами в эти дела не верили,Мы просто на лайбах летали ярами,С девяти до тринадцати – самое время,Чтобы светить самодельными фарамиВ будущем падающем тумане жизни,Называть взрослых – «какой-то шизик»Потому что все они бредят,Презирать телек и любить книжки.Нас было много больше, чем трое,Но в то утро мы были троицей,Бог-Андрей, Бог-Роман и Бог-ЮрийВ поисках вечнозелёной ТроиДышали апрельским стронциемИ наткнулись на рукотворное узкое нечто,Уходящее в подвенечную почву.Пещера Лейхтвейса.Схрон лесных братьев.Рядом кострище курится, ещё пылавшее прошлой ночью.Вспоминай, детская память,Все романы о древних кладах.Зажигай, детская сказка,Свой костер, впрочем, ладно,Давайте пока без шумаВдруг хозяева чёрной норы вернутся.Надо слиться с травой и кустами сирени пьянойИ раскрыть тайну зловещей ямы.Я сочинял в голове план поимки злодеев.Андрей думал о ящике золотаМаме с папой – квартиру (они жили у злого деда Кирилла),себе – новый велик.Ромка хотел просто уйти под землю.На его коже жили белые черви шрамовОт ударов резиновым шлангомИ голубые медузыОтчимова вазелинового абьюза.Но тогда мы об этом не знали.Никто не пришёл, мы зевали,Чёрное солнце стало цветаНоворожденной стали.Мы заснули и долго спали.Я проснулся один на всём лесном свете.Ромку давно съели белые червиВ камере обскуре тюремной.Андрей рухнул сосной корабельнойПосле скандала с бывшейженой о делёжке квартиры.А я все лежу в сирени на своём участке фронтираС лицом Шерлока ХолмсаИ с оптикой Карла ЦейсаИ жду, что кто-то всё же вернётсяК пещере Лейхтвейса.

Промысел

Борис Семёнович, наш Генеральный,Любил разглагольствовать,Полулёжа в курилке,В своём персональном кресле,И горе тому, кто присел бы на краешек,Даже и в нерабочее время,Так вот, Бор Семёныч,Так мы его называли,Он типа хмурился,Но очень любил это прозвище,Намекавшее на величие разумаИ столь желанную премию,Что было совсем нереальнымРазвитием нашейЗаконспирированной тёмной истории,И он понимал это,Почему снова начал курить,Будто отринув тщеславие,Похоронив цель полёта,Просто делая вид, что ещё что-то может,Хотя его мёртвого мозгаХватало только сказать:«Цель человечества, парубки, —Собрать, сконструировать Бога,Чтобы этот искусственный БогЗаглянул во все дыры Вселенной,Во все щели нашего подсознанияИ обнаружил или не обнаружил,Бога естественного,Бога нашей безнадёжной надежды».Я не курил тогда, но посещал курилку.Это как клуб для британского джентльмена.Место лучших научных решений.Сизый рай.Провонявшие вещи.Я ненавидел и изводил половину зарплатыНа средства для стиркиНа освежители воздухаНа одеколоны с запахом свежего сена.У меня никогда не было девушки,Да и женщину по себе я ещё не встретил.Я проживал в самом лучшем миреЭкспериментов, теорий и междометий.К лету тысяча девятьсот девяностогоМы подошли с показателямиВосемьдесят восьмого,То есть, стояли на месте.Получали данные радиотелескопов,Расшифровывали скопомДревних этрусков и финикиян,Когда нам сообщили, что у киевлянПолучилось собрать алгоритм Провидения,И всё готово к испытанию на мышах.Мы с филиалом всегда на ножах.Они как будто ужаленыОсой гениальности.Руководил там молодой чувак,Юлик Ферман по прозвищу Божий Кулак.Он намекал на учёных советах,Что Бор Семёныч источник тёмного света,Агент мировой энтропии.И нас бы уже закрыли,Если б не три Звезды и ордена ЛенинаНа выходном пиджаке нашего Мерлина.Он сказал собирайтесь, едем.Едем пустые, пушки возьмём на месте.Превратим филиал в кровавое месиво.Я смотрел, как догорал их НИИ,И впервые тогда закурил.Это сейчас я понимаю,Что мы тогда просто спаслиБога нашего, Вседержителя,Неуловимого Джо.И сказал огненный окровавленный Бор:«Это хорошо».

Высотка

Снять квартиру в шпиле высоткиБыло ничьей, но плохой идеей.Зато вид обалденный,С севера – одичалые,С запада – конница ГудерианаИ стальная мотопехота Нея.Из колонок – Адель и Рианна,Из одежды – колготкиС открытым, как Белград в сорок первом, низом.Это вызов – жить в шести кубометрах вертикального лего.Это нега – касаться друг другаБесконечно любимо.Снова мимо на чёрных оленяхЛетит Санта Морте.Мы немного опаздываемКо всем распродажам.Потому что мореНа юге горитКрасным воском.Потому что восток наступаетОрдой и Портой.И мы пьём из друг другаВ морозной жажде.И наглаживаем друг другаПо свежей шёрстке.Жёстко жизнь распорядилась нами.Разбросав кусками.Приковав цепями безнадёжно крепко.Лифт на сто этажей,Вход в живую подземку,Книжную, овощную, кофейнуюРепку, ей так не хватает мышки.Мне сегодня на выселкиВ Институт Глупой Физики имени Ричарда ФиллипсаФейнмана.Ты выходишь на станции «Н. Искренко»Вечером – в нашей вышке.

Портрет