Вторжение на Олимп: Вторая титаномахия

– Да, и много предлагаю. Однако, мы по-моему уже заключили соглашения, не так ли? К чему же теперь тратить попусту драгоценное время? Врата также было бы неплохо обесточить и открыть.

– Это все? – Гера обиженно поджала губки.

– Все, – сухо попрощавшись, я направился к выходу.

– Разве тебе не интересно было узнать, где муженек мой, громогласный Зевс, или мне самой для тебя еще и убить? – едко поинтересовалась Гера мне в спину; едва расцветшее в ней женское начало безвозвратно угасло, натолкнувшись на мою излишнюю спешку и отсутствие желания лицемерить сверх необходимого.

Мне хотелось ехидно заметить, что Зевс в данный момент, поди, оплодотворяет очередную необъезженную кобылку или лебедушку, но, памятуя склочный и обидчивый характер собеседницы, решил благоразумно не вредить своим планам еще больше.

Она поведала, что в настоящий момент старый извращенец – это карборундовая коробка в переплетении энергий. В коробке содержится его мозг, а само тело хранится в непробиваемом футляре в сокрытом месте. Он надевает его лишь, чтобы вкусить наслаждений плоти. Зевс весьма сильно и справедливо опасается за свою жизнь.

– Завтра к вечеру, – пообещал я, – когда все будет сделано, изменник не сможет причинить вреда даже червю, что будет пожирать его тело. И не будет богини более великой и желанной, чем блистательная Гера.

Конечно, я наврал.

Пройдя сквозь пятиметровую бетонную плиту, я оказался в сферическом ярко освещенном помещении, где прямо в воздухе парили голографические модели, бессчетные меню и схемы.

– Быть всеведущим и изменить ничего быть не в силах! Ох, жестоко и изощренно ты, проклятье Крона! Но, Великие Мойры, программеры всех событий, однажды уничтожив вас я перестану быть всеведущим!

Комната очистилась, ибо Зевс, закончив тираду, скрылся в круглом люке в полу.

Подошедши, я коснулся склизких органических выступов машины.

– Великие Мойры, созданные Кроном и разрабатывающие поведение его творений, равно как и потомков, вы можете ответить на любой вопрос?

– Ответ положительный. Уровень допуска – двенадцатый.

Самый низкий.

– У меня всего один вопрос. Если всё сущее, кроме Крона и Геи, создано вами, ответьте – кто тогда я?

Почавкав, пол родил дополнительную трубу-анализатор, которая влажно сотрясаясь, поднялась выше головы. Я оказался внутри и снова свободен, когда та ушла обратно.

– Согласно сканированию, твои биоритмы частично совпадают с такими же Крона.

Ух, ты, здорово, а то я, будто бы и не надеялся. Всё-таки твоя моя понимала, хоть и сопела и кряхтела всеми своими античными шестерёнками. Меж тем, техника продолжала:

– Ты – не есть искусственен. Тогда ты – Крон. Приветствуем, хозяин.

– А вот и нет, я не Крон. Расширенный запрос – кто я?

Во чреве, глубоко запрятанного под этажи, агрегата что-то загудело, сей шум нарастал сообразно вычислительной деятельности, но вдруг – оборвался! Из пор вырвался пар и начала сочиться разноцветная жидкость. Вся комната походила на нанюхавшуюся сероводородных паров в пророческих Дельфийских пещерах клетку. Вот пространство заполнили хаотично сменяющие друг друга безумные образы. Анализаторы и заборники бессистемно заметались, сталкиваясь, переплетаясь и разбрызгивая предыдуще взятые анализы. Тысячекратным щелчком включились принтеры, и из щелей вместо приговора потекла чистая бумага.

Хихикнув, я ушёл.

* * *

Вот механическая мастерская.

Диковинные многорукие и многофункциональные одухотворенные вещи из золота, титана и бронзы.

Передвигающийся треножник-факел, жонглирующий тонкими проворными щупальцами цветными пирамидами, змеящиеся от розетки провода поддерживает кинескоп-краб.

Пустыня без надежды и избавления, поотлитая кровью и потом вершина скалы. Громоздкие, скрипящие при каждом движении, роботы держат Прометея.

– Крепче стягивай оковы! – трещит из ржавого динамика.

– Сильнее бей молотом! – вторит другой робот.

– Мозги не делайте! – огрызается Гефест, приковывая плененного Прометея.

Когда работа закончена, Гефест беседует с Прометеем, а гнусные механические слуги Зевса, угрожают ему. Ему, богу Машин.

Вот он начинает, сутулив плечи, будто на них лежит реальный многопудовый груз, понуро спускаться с утёса. Переваливаясь и брызгая маслом, роботы-холуи – следом, при этом ухитряясь поторапливать и угрожать.

Но всё имеет пределы, и, наконец, Гефест в гневе оборачивается и сокрушает назойливые механизмы молотом. Затем он стоит над грудами столь любимого железа, грозя в камеру молотом, ртуть и расплавленные диоды, эта жидкая кровь роботов течет прямо в лицо наблюдающему, и кажется, сейчас, окончательно захлестнет весь мир.

Картинка уменьшается. Дрожит и пропадает. Пойманной в силки птицей бьётся намотанный на бобину конец киноленты.

– Прометей мертв.

Вздрогнув, Гефест вскакивает, словно пронзенный миллионов вольт, в руках у мастера метала – молот.

– Да не стоит так переживать, – успокаиваю я, – дух Прометея умер ещё тогда, на том утёсе, сегодня лишь погибло тело.

Хрипя и сквернословя что-то неразборчиво, Гефест приближается ко мне, одна нога у него короче другой. Треножник растерял пирамидки и теперь бесцельно блуждает, на экране отпечатался стоп-кадр: разъяренный Гефест грозит в объектив недоступным богам. Вот треножник выплёвывает обойму перфокарт и лазерный диск, растаптывает собранные по цвету пирамиды и удаляется в соседнюю комнату. Полный электрических розеток альков.

Позвякивая, диск катиться под шкаф. Когда-нибудь престарелый глава мышиного семейства поставит на только что изобретенный патефон пыльную пластинку. И серым будет дано откровение. А может все эти этажи вот-вот рухнут в тартарары.

– Отзвуки ваших деяний доходили до меня сквозь толщь земли, боль и расстояния.

Когда работа закончена, Гефест беседует с Прометеем, и запустившийся автоматически второй кинопроектор продолжает изливать яд и желчь на душу нашего богогероя.

От произнесенных слов Гефест вздрагивает и столбенеет, но в руке его – занесённый молот, а в глазах – буря эмоций.

И тут дверца одного из многочисленных в этой комнате шкафа открывается.

Оттуда выбирается небольшой паукообразный механизм, и, капая смазкой, бежит через всю мастерскую, гадко попискивая. Треножник возвращается, его пламя вспыхивает зеленым, он подхватывает дрыгающийся механизм и начинает проворно разбирать. Смерть паразиты.

– Одного я не могу понять, – произношу я, – то ли ты добр и благодушен до глупости и тебя устраивает роль придворного шута, то ли безвольный глупец, слабак?

Гефест хмуриться, я прямо таки ощущаю, как с вулканическим шипением магмы сурово сходятся его кустистые брови. Молот поднят и целит в меня.

– Бесполезно, – замечаю я. – А вот против богов попробовать стоит.

– Я недоволен богами, – прокашлявшись, наконец, выдавливает он. Признание вслух даётся ему тяжело, словно тягучие комья блевотины.

– Но и предавать не стану!

Вот так новость. Не вашим, не нашим.

Меж тем Гефест продолжал:

– Ибо мне дорог с таким трудом воцарившийся мир, стабильность и равновесие. К тому же боги по природе своей не злы, они просто глупы, обидчивы и капризны, как дети. Как невоспитанные, избалованные ребятишки.… Но детей же не убивают.

Помня историю, я бы мог поспорить. Но не стал.

– Зато наказывают! – жестко обрубаю я, но тут нас самым бесцеремонным образом прерывают.

Треножник поворачивает крохотный рычажок собранного им устройства и взрывается. Огненный шар, обломки и пыль мгновенно распространяются по мастерской. Борода Гефеста тлеет, что отнюдь не добавляет приятных запахов. Ругаясь, пострадавший божок хватает огнетушитель, который услужливо протягивает ему кресло и подскакивает к горящим обломкам.

– Итак, ты отказываешь в помощи?

Энергичный кивок, шипение пенной струи.

– Воистину жаль. Я почему-то рассчитывал на тебя.… Но тогда мне придется изолировать тебя, слухи, обмолвки, да и просто искушение заработать хорошую карму на предательстве – уж ты-то меня понимаешь. Чисто на время конфликта, а там видно будет.

Покои Гефеста щедро нашпигованы оборудованием, так что создать замкнутую цепь не представляет труда.

Я наблюдаю, как взбешенный кузнец беззвучно вопит сквозь энергетическую решетку. Но у меня нет заранее подготовленных эффектных прощальных слов, и я закрываю дверь; коснувшись, расплавляю замок. Посиди – подумай. А мне больше на Олимпе делать нечего.

Выходя из леса, я заметил, как по небу прочертила ослепительную дугу вопящая конструкция и разбилась где-то вдали. Над холмами Эллады взметнулись комья потревоженной земли, обломки фанеры и перья. Ветер тут же набросился на нежданную добычу и подхватил, закружил, завертел белую метель – осколки честолюбивой мечты, реквием надежде.

По дороге устало маршировало войско. Оперевшись на корявый посох вслед ему глядел старик.

– Кто эти храбрые мужи, что так безрассудно и целеустремленно восходят на Олимп, презрев недалёкие уж минные заграждения? – спросил я его.

Но старец не ответил. Он был мертв. Мертвее мертвого, и тлен не нашел поживы в его ссохшимся теле. Лицо его – открытый свиток, где сетью морщин начертан гимн земным страданиям. В окостеневших пальцах бьется обрывок незаконченной поэмы. Что-то о десятивратных Фивах и чего-то еще. Доколе быть певцом войны и вновь и вновь видеть спины уходящих в вечность героев?!

– Я пришла мстить тебе за убийство Прометея, – провозглашает неведомо откуда взявшаяся эрения, появляясь сразу за стариком.

Эрения со швом вокруг беломраморной шеи. Та самая. Старый скряга Аид.

– Ну вообще! Если ты не наведешь порядок среди слуг своих никчемных, знаешь, Аид, я уничтожу и тебя, – моё предупреждение ей.

– Моя не понимать твоя однако!

Тогда, метнувшись, я ухватил подлое создание Поднебесной Империи за складку туники и швырнул о ближайший валун. Хороший такой, добротный греческий валун, так что запчасти разлетелись веером по сторонам.

– Да здравствует Председатель! – вякнул покорёженный динамик и сдох.

– А ты мне нравишься все меньше и меньше, Аид, – сказал я земле.

Показалось, или она вздрогнула?

– Но не так, как те, коим приговор уже вынесен! – обратил я окончание тирады пасмурному небу. Ни облачко не вздрогнуло на бесстыжем лике Олимпа.

Из оврага выполз мрачный отпрыск Ехидны, и черный уродливый шрам – трещина на его лике, что-то там искрилось и натужно гудело в чреве.

– Какова грузоподъёмность манипулятора мусоровоза, и при какой температуре должно сгореть человеческое тело? – глухо прогудел динамик, размещавшийся сразу за саблевидными верхними клыками.

Ответы были – полтонны и тысяча градусов при нескольких часах, и я знал их, но ничего не ответил, не хотелось играть в дурацкую игру, типа «Поле благодати богов в стране счастливого эллина». Молча я прошел мимо, а сфинкс тащился следом, лязгал, пыхтел, докучал, дребезжал заезженной пластинкой, пока не затих кособокой неподвижной грудой бесполезного металлолома.

А я нашел шахту.

– Мда…

Аид смущенно закашлялся на роскошном ложе, торопливо заворачиваясь в несвежую простыню. Прыснув от смеха, Ехидна проскочила мимо меня, чувственно подмигнув и слегка коснувшись пышными чешуйчатыми грудями.

Так уж слегка? Восемь великолепных грудей.… Четыре ряда по две, восемь в одну линию, если представить…

Так! Не будем отвлекаться, к тому же ее шаги уже затихли вдали.

– Я это самое… ну в общем не ожидал тебя увидеть… увидеть так скоро, – промямлил жалкий в своей похоти и лжи Аид.

– Надо же, да ты что! – не преминул съязвить я. После чего мы, как ни странно, обговаривали план завтрашнего наступления.

* * *

Подвыпивший Орфей ударил по струнам изукрашенной кифары и с чувством продекламировал:

– Есть область на севере где-то,

Там дремлют в могилах куреты,

И Стикс под землею течет.

Я шел по темным коридорам царства угрюмого Аида, чу! – дорогу мне перебежала тень кошки. Но черной или белой? Цвета умерли здесь, лишь багряный цвет крови мог разбавить мрачные оттенки, оживить чернильную палитру. И скоро ей суждено пролиться. Не здесь – наверху.

Откровенно говоря, ненавидел я Зевса. За его мстительность, трусость, вспыльчивость, незнающую границ жестокость разбалованного ребенка и подозрительность. Те же качества, плюс еще гордыня да зависть, в разной мере были присуще каждому из его ближайшего окружения. Что и говорить, ведь и рожден был Зевс в наказание отцеубийцу Крону, но нынче срок его истек, время исчерпалось, и пора было заняться капитальной уборкой гадюшника под названием Пресветлый Олимп, отбрасывающего тень в сердца подневольных людей.

Вот в Тартаре заворочались сторукие великаны-гекатонхейры, разминая ржавые суставы, в треске электрических искр, места в их пыльных, пропахших мышиным пометом головах занимали деловито снующие операторы Аида. Прочая же мелюзга, дико завывая, просто толпой повалила за ними, возглавляемая сержантами-горгонами. Из какой-то норы выбрался сам слепой Полифем и заковылял, опираясь на дубину, сам не зная куда.

А у подножья Олимпа по периметру уже расположилось поджидающее нас войско Зевса, полностью покорное воле верховного божка: герои, гоплиты и лучники, боевые колесницы и младший технический персонал.

А на самом Олимпе пировали.

Зевс, накаченный алкоголем и наркотиками до бровей, развалился на троне, на коленях у него в волосатых лапищах извивался мраморный стан раздетой Афродиты. Дионис спал рожей в салате из оливок и овечьего сыра, венок из винограда съехал, тирс закатился под стол, праздничные одежды растрепаны и усеяны пятнами от яств; пользуясь удобным случаем, сребролукий Аполлон украдкой ласкает его разметавшиеся в беспорядке кудри. С глупой похабной ухмылкой Арес наблюдает за игрищами Зевса, поминутно облизывая перепачканные куриным жиром полные губы. Прочие, еще сохранившие «человеческий» облик и пока не впавшие в божественный угар, усилено делают вид, что ничего особенного, в общем-то, не происходит, и пытаются поддерживать непринужденную беседу. Выходит это скверно. Вдоволь натешившись с Афродитой, богиней любви не первой свежести, Зевс грубо сталкивает ее на пол, та ползет прочь, пытаясь скрыть слезы унижения, на шее ее – засосы, груди – потны и в красных отпечатках жадной пятерни, по телу – разбегающиеся паутинкой шрамы бесчисленных пластических операций, зад – в синяках от крепких пальцах повелителя. Не в силах сдержаться, она начинает едва слышно поскуливать. Незаметно к ней начинает подбираться дождавшийся своего часа Арес.

– А теперь, – провозглашает Зевс, звучно рыгнув, – я желаю, чтобы вы все, слышите все без исключения, жалкие марионетки, дружно стали на четвереньки и скакали предо мной подражая козлам, другие же, кто разжирел уж совсем не по-детски и скакать проворно не может – пускай катается по полу и хрюкает яки откормленный на убой боров! Да разбудите, наконец, эту пьянь, Диониса, пока его Аполлон… ха-ха-ха…впрочем, не надо, вот потеха-то будет!

Гости негодующе ропщут в полголоса, кто-то уже принял требуемую позу, но тут гул пресекает дрожащий от едва сдерживаемой ярости глас Геры:

– И где это видано, чтобы я, верховная богиня и супруга самого Зевса Громовержца, почти равная оному по мощи, изображала из себя свинью или козочку необъезженную?

– Вот-вот и я тоже! – поддерживает ее откуда-то снизу Афродита, но ушлый Арес проворно затыкает ей рот.

Зевс громогласно испускает газы, лишний раз являя величие своего прозвища, и гаденько усмехается:

– Так это ты там, на земле, верховная богиня, супруга хренова, и еще кто тебе будет угодно, а здесь – просто не изобретенный еще ноль, никто и ничто, даже в постели от бревна корабельными умельцами обточенного куда больше толку, уж поверь моему богатому опыту!

– Скотина!

Внезапно, разбивая нарождавшийся взрыв ярости со стороны Геры, над столом возникает голограмма успешно продвигающегося вражеского войска. Смятение, недоверчивый смех, возгласы возмущения и изумления, я выхожу из стены.

– Прошу внимания, испорченные божки, и чуточку терпения, прежде чем я вас окончательно уничтожу!

Все оборачиваются.

– Свергнутый восстал и пришел отомстить! – я картинно вздымаю руки. Ну, разве я не лапочка, не актер первостатейный?

– На сей раз, обвинения зачитаны не будут. Слишком долго, нудно, мерзко и, пожалуй, мы тут все уснем. Одно могу сказать наверняка: раз я, в принципе, породил всех вас, себе на беду, то вы лишь по сути отражения каких-нибудь потаенных и препоганых уголков моей широкой души. Я скорблю обо всем случившимся, большей частью все, начиная, с самого акта творения было ошибкой, и я ухожу обратно в первородную тьму, но прежде хочу забрать все привнесенное мной.

Дворец содрогается, в потоках напалма уже потонули честолюбивые замыслы откликнувшихся на приказы Зевса царей, Веста – впереди, штурмует опорную башню западного укрепления, одна из горгон разорвана шрапнелью, другая – только что захватила вражеский бункер, истребив его механических защитников и пожрав облеченных плотью. Гекатонхейры медленно продвигаясь, ведут напряженную дуэль с мобильными артиллерийскими корпусами лейб-гвардии Зевса, Аид раздавлен и пережеван ужасной Харибдой, так и не узнав, что это его сумасшедший братец Посейдон таки доигрался с ДНК китов; теперь они перевариваются бок о бок. С взлетной полосы стартует дисколет и корабельный мозг обрушивает на штурмующих огненные реки лазера – пресловутые «золотые стрелы Аполлона». Взрыв. Еще взрыв. Теперь беспрестанно что-нибудь взрывается и рушиться, сыплется потолок и ходят ходуном стены, такого Олимп не видал со времен восстания титанов.

Протрезвевший Дионис повергает мне на голову скипетр с вращающимися убийственными лезвиями, но тот, как того и следовало ожидать, просто ломается. Недоумевая божок пялиться осоловевшими глазенками, пока упавшая балка перекрытия не проламывает ему череп.

– Да как ты смеешь?! – грозно рычит Зевс, поднимаясь во всей своей мощи и неглиже.

– А ты сядь и заткнись, – обрываю я его.

– Ника, дери твою, ты где? – срывается на визг он. – Хотя кажется… – взгляд тирана снова мутнеет и становиться блуждающим, – кажется я кого-то похожую на крылатую женщину уже употребил давешней ночью, вот незадача!

Зевс озадачено скребет нечесаную бороду, из жестких курчавых волос вываливаются крохотные белые перья и, скорбно кружась, падают в початое блюдо с бычьим соусом.

– Позволь всемогущий, я его сейчас уделаю! – рычит подскочивший Арес, выхватывая огромный меч и силовую сеть.

– Валяй! – без энтузиазма махает рукой Зевс и тяжело усаживается в кресло. – Только смотри не уделайся-то сам от натуги такой непомерной.

– Рад, что у вас все определилось, ибо мое присутствие требуется там, снаружи, – слова тонут в звоне лопнувших бронированных окон, и пиршественный зал наполняет горький дым и грохот нешуточно подобравшегося сражения. Аполлон ныряет в боковой проход, застегивая шлем, но отброшен назад валится навзничь. Глаза широко раскрыты, удивлены и неподвижны, а грудь разворочена автоматной очередью. Следом появляется пробирающийся на ощупь Эдип, он приложил ладонь к уху, и лицо его выражает радостное предчувствие.

– Кажется, я угодил в какого-то засранца!

В это самое время хрустальный потолок рушится, общее смятение и свалка, я оказываюсь в коридоре, в конце которого виден убегающий Зевс, но дорогу мне заступает неугомонный Арес. Раздутые анаболиками мышцы – живая стена, через которую мне необходимо пройти.

И я прохожу…

Я отнимаю у Ареса меч и режу ему глотку. Долгая, неимоверно грязная работа, ибо рана почти сразу начинает затягиваться и мне приходиться пилить снова и снова, быстрее и ожесточеннее, пока тот пытается всеми силами отбросить меня. Наконец, он погибает от потери крови.

Я – в центральной башне, вот он – последний оплот олимпийских богов, отсюда открывается потрясающий вид на горящий и разрушенный дворец и заваленные трупами окрестности.

Зевс в истерике стенает, заламывая руки, молит о прощении меня и призывает приспешников одновременно. Но напрасная трата времени, его уже почти не осталось. Над побоищем мельком появляется Гермес, чтобы тут же смекнув расстановку сил, проворно сгинуть прочь, затаившись до самого Средневековья, где скромно возьмет эпитет Триждевеличайший. На горизонте еще виднеется дымный след, оставленный Афиной – дальнейший путь ее неисповедим. Через тлеющий подлесок пробирается Афродита, чтобы попытать счастье еще раз, в благословенном плодородном Египте, под именем Изиды.

– Ты обманул меня! – вопит взбешенная Гера.

– Еще как! – соглашаюсь я.

Она не в силах причинить мне хоть какого-нибудь заметного вреда, поэтому ее долго сдерживаемая ярость переключается на супруга, и они ожесточенно борются посреди зала, подобно атлетам на потеху публики, пока Зевс с видом победителя не швыряет ее мне под ноги, поломанную и перекрученную, словно тряпичная кукла. Я спокойно перешагиваю через прах.

– И что ты будешь делать теперь? – вопрошаю я у него. – Так глупо попавшись в смертном теле, поддавшись соблазнам плотских утех?

Зевс яростно пожирает меня пылающими очами, могучая грудная клетка ходит ходуном. Затем ярость уступает место усталости, когда понимание растекается по его телу, усталость – апатии. Повесив буйную голову, он бредет к окну, открывает, и становиться на подоконник.

– Похоже, все кончено, – бубнит он, обозревая полмира под ногами, и ветер треплет его бороду, как на заре времен. – Мертвы нападавшие, безрассудные отступники и завистливые богоборцы, мертвы защитники, верные и преданные слуги, пустоголовое дурачье. Кто придет на смену нам?

И я отвечаю.

И Зевс, издав короткий вопль ужаса, ныряет в пучину. Ему лететь что-то около двенадцати с четвертью стадий. Что ж, туда и дорога.

Среди копоти и забвения меня встречает лишь Веста.

– Куда мы теперь? – вопрошает она, заботливо давая опереться на девичье, но отнюдь не хрупкое плечико, с гибелью детей вдруг ощутившему свой космический возраст старцу.

– Во вселенной еще полно места, – отвечаю.

Послелюдия: Успокоение.

– Крон? – неуверенно спросила она позже, томно повернувшись во влажных простынях и касаясь шелковистыми губами моей щеки.

– В общем-то, раньше меня звали Уран, и нечестивый Крон был моим первым, жаль не единственным плачевным сыном, – признался я, будучи вполне счастлив.

КОНЕЦ.

Окончательная редакция: 2014 год.

Оформление обложки – как всегда авторское.

Долгое время произведение фигурировало под заглавием – «Без названия».

Название пришло внезапно под утро в ночь с 12 на 13 апреля 2017 года.