Сны за полночь

– Давай живее! – прикрикнул на неё Гарри. – Тебе особое приглашение, что ли выдать? Потом красоту наведёшь.

Только она переступила порог злосчастной двери, как волна разрушения добралась до ближайшей горы коробок и похоронила спасительный выход, капитально засыпав и преградив другим мертвякам путь.

За дверью оказался аварийный выход с лестницей на улицу, никаких замков на их пути более не возникло, как впрочем, и страшных животных. На выходе им встретилась парочка покусанных и хромавших мертвецов, но на сей раз топор не сплоховал, а честно выполнил свой долг.

Им чертовски везло, пока они перебегали с одной улицу на другую, уходя всё глубже на север Старого Города. Монстры им попадались редкими малыми группами, и Инна с Гарри вполне справлялись с ними.

Небо начинало светлеть, и темп увеличили. Скоро показались металлические крыши складов, а рядом с одним из ангаров стояла в утренней тишине машина с открытым верхом без людей. Инна подбежала к автомобилю и лихорадочно озиралась по сторонам, выискивая взглядом тех, кто её обещал ждать.

– Опаздываешь, Крутая Инна. – Голос Гали раздался из приоткрывшейся двери ангара. – Мы уж поспорили с Максом, что ты не дойдёшь. Он ни за что не хотел без тебя покидать этот чёртов городишко.

– А я не одна, – улыбнулась Инна. – Со мной София, Гарри, Лиза и Никита.

– Да ты ораву с собой притащила! Чёртова дура! – Без злобы с усмешкой показался Тим. – Ума ж у тебя хватило и… яиц.

– И я по тебе соскучилась, Тими, – ухмыльнулась девушка. – А где остальные?

– Мы здесь, – отозвался голос Макса.

За Максом следом в сумеречный воздух вышли родители Софии.

– Мама! Папа! – Девочка первой их увидела и бросилась к ним.

– Девочка моя! София! – У женщины подогнулись ноги, но муж её удержал, обхватив за талию. – Солнышко, ты жива! Ты с нами.

– Что дальше по программе, шеф? – Инна обратилась к Максу, сама она любовалась маленькой сценкой воссоединения трёх фигур.

– Надо трогать отсюда, пока открыта дорога на север, – сказал он. – Эти мясоеды скоро доберутся и сюда. Ты с нами?

– А как же остальные? В машине не хватит места на всех. И где Зоя? – Только сейчас Инна заметила отсутствие бледной девушки.

– Мы её потеряли, – глухо произнёс мужчина. – Сделали остановку около одного магазина, нас стали окружать эти твари, а Зоя вдруг очнулась и понеслась прочь из машины. Гали не успела её перехватить. Видимо это был шок. Она оказалась слаба.

Макс смотрел в южную сторону города.

– Вы попытались, Макс. Не вини себя. Но что делать с остальными?

– Есть ещё одна машина, складская. Там достаточно места остальным. И бензина хватит. Они могут уехать отсюда за нами следом, а после сами решат за себя, – сказал Макс и добавил чуть дрогнувшим голосом. – Но ты поедешь в нашей машине?

– Куда ж я от вас денусь, ребятки. К тому же у нас с Тими любовь. – Инна рассмеялась и мягко пожала тёплую и такую живую ладонь Макса. – Я с вами до конца.

Две машины на рассвете покинули Старый Город, выдвинувшись на север.

День сменил ночь.

… и пришёл он, конец из концов, великий апокалипсис, началась эра Ночи. Но день сменил ночь и привнёс со светом то, что нужнее всего было, что разгорелось из искры ночной звезды и дало ростки в сердцах отчаянных и смелых. Так родилась Надежда на возрождение, так сохранилась Вера в человека, так уцелела Любовь к ближнему. Аминь.

ОБОРОТНАЯ СТОРОНА СКАЗКИ

Дети, дети…. Как сейчас модно говорить – цветы жизни? Тьфу. Да бросьте вы! Плоды смерти, вот кто они. Это говорю вам я – Генриетта Доротея Вильд, та самая «злая ведьма», что построила Пряничный домик.

Сразу заявляю, что сказка, она на то и сказка, чтобы приврать и разукрасить историю в те тона, которые больше по вкусу рассказчику. А Вильгельм Гримм обладал поистине извращённым воображением и был тайным приверженцем и поклонником «Молота Ведьм». Этот молодой прощелыга, вёрткий и дотошливый до мелочей, знаете ли, слово в слово записал историю из моих уст, но счёл нужным перевернуть её верх ногами так, что задница стала передком, причем не лакомым, а тошным и смрадным. А его нагловатый и задиристый братец Якоб, этот туповатый и узколобый желчный пузырь, его нисколько не интересовала натура и жизнь истинных героев историй, поверьте, звон монет – вот весь предел, куда стремился он.

Теперь по прошествии уймы сотни лет я уже не могу более молчать и спокойно зреть, как вновь и вновь история моей далёкой жизни в вывернутом варианте впитывается новыми поколениями детей. А эти дети будут своим отпрыскам вторить эту ложь, дабы их дети отравляли поколение за поколением. И нет этому конца. Но я положу его, я всё расскажу, я открою наконец-то всю правду о двух якобы невинных детишках и одной коварной ведьме. Пора всем узнать истину о Пряничном Домике.

Да, я была с рождения необычна и отлична от других детей. Мой отец стал внебрачным сыном одной весьма знатной графини, избавившейся от плода порочной любви, сбагрив младенца в деревню соседнего графства. Эта «мамаша» никогда не видела и не справлялась о своём отпрыске, оно и понятно, ещё та была штучка. Мальчика усыновил и дал свою фамилию дровосек Патрик Вильд, седовласый, но ещё достаточно крепкий мужчина с огромным сердцем, которого не было у настоящих родителей младенца. Преславная Доротея, тихая и послушная во всём жена дровосека, сразу прикипела сердцем к малышу и не отдала бы его никому ни за какие сокровища мира. Были ли у них дети? О да! Целый выводок. Пять сыновей и шесть дочерей, младшей из которых исполнилось на ту пору пять лет. И не смотря ни на что, маленький Уильям, так нарекли мальчика, стал частью их большой, хоть и бедной, но дружной семьи.

Шли годы, Уил рос и мужал, перенимал от отца все тонкости древорубного мастерства и желал стать достойным приемником родителя на этой нелегкой стезе. Когда парнишке минул четырнадцатый год, в семье произошла трагедия – Патрик Вильд зашёл вглубь леса в поисках хороших деревьев и, увлёкшись, заблудился. Искали его неделю, но найти смогли лишь на вторую. К тому времени он был уже мёртв. Несчастный сидел, облокотившись спиной о ствол широченного необъятного дуба, а над головой его торчал топор, вонзённый им в тело дерева. Самую жуть представляло лицо дровосека – глаза, выпученные и округленные, казалось, выпадут из глазниц, а рот, искривлённый в судороге ужаса, продолжал безмолвно источать крик. «Его покарал дух леса за осквернение священного дуба», – так молвили тогда суеверные, крестившиеся всуе, люди. Патрика быстро и тихо похоронили, а место его занял старший сын Пётр.

Очень тосковал по отцу Уил, столько всего он не спросил у него и столько всего не сказал. И хоть меж братьями было согласие и крепкая дружба, но отца парнишке никто не мог заменить. Уильям стал часто замыкаться и уходить вглубь леса, ища ответы на один вопрос – что так сильно испугало отца, что его погубило?

Прошло полгода или чуть больше, наступил день пятнадцатого дня рождения Уильяма Вильда. Особых празднеств не было потому, как достаток в семье желал лучшего, но мать исхитрилась и сшила пареньку из припасённого, бог знает с каких времен, льняного лоскута добротную рубашку. Старший брат Пётр, уже знатный дровосек, вручил младшему братцу новенький, блестящий серебром на солнце топор. Дороже и значимее подарков для Уила не было, и радость осветила его лицо.

Но в полдень необъяснимый порыв и тревога потянули его вновь в лес, и он не в силах совладать с собой отправился в самую чащобу, не особо задумываясь, куда он идёт и зачем. Как потом мне рассказывал отец, некий ангельский голос звал его по имени, завораживал и очаровывал.

Перед глазами юного Уильяма мелькали узкие тропинки, проложенные лесными обитателями; деревья будто бы расступались сами собой перед юношей, пропуская его вперёд, а солнечный сноп света укладывался под ногами в прямую и верную дорогу, с которой свернуть не было ни сил, ни желания. Мой отец был околдован лесом.

Запыхавшийся Уил вышел на маленькую круглую полянку, окантованную массивными древними соснами. В ту пору стоял весенний месяц апрель, и на удивление поляна, избавившаяся от слоя зимнего снега, зеленела благодарной солнцу травой. Но чудом было вовсе не это, посреди той поляны рос, и казалось, протыкал небо своей густейшей кроной гигантский дуб. Уил сразу узнал тот самый дуб, под которым нашли его отца, юноша тоже участвовал в поисках заблудившегося дровосека, и хоть дорога к этой поляне забылась тогда сразу же по возвращении в деревню, но это древо намертво сидело в голове и навязчиво манило его всё это время. Разгадка была тут, на этой полянке у этого дуба.

След от топора на стволе древа успел затянуться, тонкий светлый шрам – всё, что осталось в память от рокового визита Патрика на эту поляну. Юноша не спеша обошёл дуб вокруг и когда он вернулся в исходную точку, то обнаружил, что уже не один в этом месте.

Боком к нему стояла юная девушка в ярких золотых одеждах и нежно, даже любовно касалась пальцами того места, куда вонзил некогда Патрик Вильд свой верный топор. Длинные до пят волосы незнакомки струились свободно по одеждам и отливали мёдом. Когда она повернула лицо в сторону Уила и посмотрела на него глазами такими же зелёными, как и трава на поляне, его сердце забилось так часто и сильно, и он испугался того, что грудь разорвётся, чтобы выпустить источник биения наружу. Белоликая и румяная, с ресницами и бровями медового цвета, а губами земляничного сока, она смотрела и улыбалась, зная, что бедный парень попал в её сети. То была не просто дева, то была лесная колдунья, дитя леса – безобидная для любой лесной твари и растения, безобидная для людей. То была моя мать.

«Здравствуй, Уильям. Я испугала тебя?» – спросила она юношу голоском, журчащим, как первый весенний ручей.

«Здравствуй, госпожа. Чего мне женщину бояться? Пришёл я с добром и не удумывал ничего дурного», – отвечал смиренно и величаво Уил.

«Ты так долго искал это место. Я знаю об этом, я следила за тобой. Зачем ты рвался сюда всей душой? Разве ты не ведаешь, что место это запретно для людей, тем более тех, кто идёт с оружием?» – Незнакомка строго и испытывающее смотрела на парня.

«Я не знал о том, что место сие запретно, топор этот, подарок брата, сегодня получил по случаю, но в ход его ещё не пускал», – говорил, немало смутившись, сын дровосека.

«Знаю, сегодня тебе исполнился пятнадцатый год, и ты стал взрослым. Подойди и прикоснись к следу, что оставил твой отец по глупости, которая и сгубила его. Ты поймёшь, что стало причиной, ты услышишь, прикоснись». – Девушка отошла в сторону, уступая место.

Юноша с волнением и дрожью встал на то место, где смерть настигла его бедного отца. Когда Уильям дотронулся ладонью до тонкой полоски шрама, то его обожгла острая боль, а кисть руки приросла к древней коре, и как ни старался напуганный парень оторваться от дерева, ничего не получалось. Боль становилась невыносимой, кора под ладонью засветилась и вспыхнула вместе с рукой. Пламя грозило переползти и захватить всё тело. За спиной Уила вновь раздался журчащий голос:

«Не бойся. Боль лишь проводник, тебе ничто не угрожает, пока я с тобой. Успокой свой разум и слушай. Слушай, что тебе расскажет дух леса».

Юноша послушался и как мог, покорился волшебному пламени дерева. Как только сын дровосека смирился, боль тут же покинула его тело, а огонь больше не обжигал. Уильям зрел, как пламя окутало дуб до небесной выси, но не причиняло вреда. То был не просто огонь, то был провожатый дух в канувшее прошлое, лишь сквозь него и мог увидеть юный Уил то событие, что стало роковым для его любимого отца.

Он увидел, как бродил истощённый и поникший дровосек по лесу, окончательно потеряв дорогу домой. Хмурый лес, готовившийся встретить зиму, не мог дать более-менее сносную пищу оголодавшему мужчине. Да, были коренья и шишки, в конце концов, голод подсказал, где и как нужно поработать руками, чтобы выкопать червяков. Но всё это было мелочью. При себе у дровосека не было огнива, чтобы добыть огонь и развести костёр, дабы согреться. А холод способен поселить в теле куда более страшное существо, чем голод. Отчаяние повергло Патрика Вильда на последний рывок. Дрожавший в лихорадке и на полушаге от безумия он вышел на полянку, в центре которой рос дуб-великан.

«Из-за тебя всё, проклятый!» – воскликнул несчастный дровосек. – «Ты завёл меня в эту глубь, дабы пропал я в безвестности. А я всего лишь искал деревья, чтобы заработать несколько монет и накормить свою семью».

Почему Патрик не рубил деревья ближе и зашёл в чащобу? Не из-за жадности, однозначно. Это был очень щедрый человек, и как я упоминала, с огромным сердцем. Не из-за азарта. Трезвый ум был его достоинством в любой ситуации. Тогда что? Закон. Да, да, в ту пору существовали законы, один глупее другого. То это не делай, то то. Местным указом графа, нет желания марать бумагу именем этого жадного крохобора, запрещалось вырубать деревья на много миль от начала лесополосы. Делалось это для того, чтобы этот дворянин мог вольготно охотиться в лесу, а без деревьев, понятное дело, нет леса. Что могло твориться там вдали, его не интересовало, пускай бы хоть всё сгорело дотла, но только не на положенных им милях. Нарушителя ждало суровое наказание – высечение розгами, месячное пребывание в стенах тюрьмы и огромный штраф в количество монет равнявшихся длине ствола срубленного дерева. Жестоко, чудовищно, если учесть, что за месяц вся семья в отсутствии кормильца могла пойти по миру, но чертовски эффективно. Вот, почему Патрик Вильд забрёл так далеко, он слишком любил семью, чтобы рисковать её благополучием.

И когда обессиленный дровосек увидел громадный дуб, сознание его заволоклось безумием, разум помутился, и место его заполнило единственное желание – уничтожить дуб. Конечно, это было нелепо и смехотворно идти с одним топором на гигантское многовековое дерево, но безумство обманывало дровосека, твердя, что он может срубить проклятый дуб и тем самым спастись.

Патрику удалось нанести своему воображаемому обидчику лишь один единственный удар, тот, что оставил после себя тонкий светлый рубец. Как только клин металла разорвал толстую мясистую кору дерева, из раны потекла кровь. Это напугало и отрезвило мужчину, и он попытался вытащить не так глубоко вошедший в древо топор. Но не тут-то было, орудие намертво вросло в тело дуба и не поддавалось обратно. А дерево, словно человек, стало издавать жуткий крик боли и ярости. Весь лес ожил – птицы поднялись в воздух и затмили солнечный свет, волки и лисы выли, их поддерживали остальные животные испуганными криками. Деревья, как живые люди, тянули ветви к тому, кто посмел поднять топор на их прародителя и хранителя леса.

Напуганный до смерти дровосек пятился и не мог уйти с поляны, он был в западне взбешённых сосен, негодующих и жаждущих расправы над ним. Тогда Патрик стал умолять дуб простить его и отпустить к семье, но ответом ему был громоподобный рёв исполина. А затем на поляне появилась дева в красных одеждах и она стала последним, что увидел в своей жизни злосчастный дровосек.

Пламя потухло, не оставив после себя ни уголька, ни дыма. Уильям глубоко потрясённый и дрожавший, как если бы сам чувствовал всё, что было с его отцом, смотрел на деву в золотых одеждах.

«Что его так напугало? Что он увидел?» – воскликнул юноша. – «Это же была ты тогда на поляне».

«Да, это была я», – спокойно отвечала дева. – «То, что увидел твой отец, не должен видеть ни один смертный. То есть истина, то есть смерть приходящая и уходящая. Он узрел себя таким, каким он стал для всего леса».

«Но он не был чудовищем! Мой отец был хорошим человеком!» – запротестовал Уильям.

«То, что хорошо и почитаемо у людей для леса не важно. Здесь свои законы и обычаи. Если человек входит в лес без топора и огнива, без лука и стрел, без ножа и веревки, то лес примет его и защитит при возникшей опасности. И никак иначе. Твой отец увидел себя глазами леса, очами дуба-хранителя. И увиденное привело его к концу».

«Меня тоже ждёт такая же смерть?» – спросил юноша.

«Нет, Уильям, сын Патрика Вильда. На тебя у меня другие планы», – лучезарно улыбаясь, ответила девушка.

«Какие же?» – Сердце Уила забилось вновь часто, когда его очи попали в плен зелени её глаз.

Я полагаю, некоторые подробности излишни, но юный Уильям Вильд вернулся домой лишь на третий день после дня своего рождения, здоровый и невредимый. К тому времени его уже искали братья по лесу, а мать оплакивала старую рубашку сына.

На расспросы домочадцев и соседей, юноша не мог ничего внятно ответить, память его была заволочена, а те три дня напрочь выпали из его жизни. Со временем всё утряслось, все успокоились и приняли вещи, как есть. Лишь некоторые злопыхатели, как же без них, болтали спьяну, что с сыном дровосека произошла та же история, что и с его отцом. Только парню повезло, в отличие от его папаши.

Прошло пять лет. За это время Уильям вытянулся и возмужал, став красавцем-парнем. Настало время и самому обзавестись семьёй. Юноша избрал себе в жёны дочь мясника, темноволосую Марту, своенравную и прескверного характера девушку, что выяснилось лишь со временем после свадьбы.

Про давнюю необычную встречу в лесу Уил так ничего и не вспомнил, да и не пытался вспоминать. Его любимая и заботливая матушка к тому времени умерла от тяжкой хвори, о чём долго горевал парень. За эти пять лет Уильям весьма поднаторел в лесорубном деле и по праву стал младшим дровосеком, а также правой рукой и надёжным помощником Петру. Остальные братья разбрелись по отдалённым деревням, гонимые иными желаниями, нежели рубка деревьев. У Уила и Марты родились близнецы, мальчик и девочка, которых назвали Иоганн и Мария, произошло это за две недели до двадцатого дня рождения Уильяма Вильда.

Аккурат в обозначенный день, получив порцию поздравлений, поцеловав сонных близнецов и жену, молодой отец и муж отправился со старшим братом в лес, надеясь сыскать в столь праздничный день крепкие деревья, за стволы которых покупатель отвалит приличные деньги. Но день-то был не простой, и Уил отвлекшись Петра, за которым шёл по узкой тропке, неожиданно для себя потерял брата из виду. Младший дровосек стал кричать, но его крик утопал в тишине, столь неестественной, что мурашки бегали по телу. А затем он услышал чей-то голос и пошёл на его зов. Звук голоса казался очень знакомым и приятным, ему невозможно было противостоять, он журчал прохладой родника – он очаровал Уила.

Листва деревьев расступалась, и младший дровосек выступил на небольшую полянку, густо укрытую зелёной травой, столь ранней для этого месяца весны. Посреди поляны стоял дуб-великан. Всё вдруг показалось столь знакомым Уильяму – голос, что вёл его сюда, поляна и дуб, будто он уже всё это видел раньше или во сне.

И тут из-за дерева выступила дева в золотых одеждах со струящимися до пят медовыми волосами. И он вспомнил, вспомнил всё. Вспомнил имя лесной колдуньи, лет которой было столько же, сколько и лесу. Звали её Кия. Вспомнил Уил и те три дня, что он провёл в страстных объятиях лесной красавицы и которые вылетели из его головы, как только он покинул владения чаровницы.

«Что тебе снова нужно от меня?» – спросил парень, сильно смутившись, как и в первую встречу.

«Здравствуй, Уильям, сын Патрика Вильда. Вижу, не рад ты встрече со мною. Но может, ты смягчишься, когда познакомишься с другой, что стала плодом нашей недолгой любви?».

Кия сделала еле уловимый жест и из-за дерева выступила маленькая девочка в золотистом платье и волосами, как у колдуньи. Глаза-изумруды доверчиво и с любопытством смотрели на незнакомца, а на бледном личике проступал лёгкий румянец.

«Это твоя дочь?» – спросил ошарашенный Уил.

«Это наша дочь. Её зовут Миа, но ты можешь дать ей привычное для людей имя», – ответила колдунья с нежностью глядя на девочку.

«Зачем мне это?» – не понимал юноша.

«Ты возьмёшь её с собой. Настал твой черёд. В назначенное время она вернётся обратно в лес, но до той поры ей следует жить среди людей. Так нужно для её же блага. Ей необходимо знать всю подноготную человеческой жизни, чтобы стать настоящей ведьмой». – Кия поцеловала дочь и подвела ту к родному отцу.

«Но у меня есть семья! Жена и дети. Как я объясню? Как я приведу её в дом?» – Попытался протестовать Уил.

«Это твои проблемы!» – жёстко отрезала колдунья. – «Но знай, если хоть волос упадёт с головы Мии, если хоть одна её слезинка коснётся земли, если твоя жена её не примет и будет обижать, лес станет чужим для тебя и твоей семьи. Так и знай! А теперь ступай и люби нашу дочь, как других своих детей», – изрекла Кия и исчезла.

Ну что вам сказать? Деваться Уильяму было некуда, знал он, что если не заберёт с собой дочь лесной ведьмы, то сам не выберется никогда с той поляны, лес не выпустит его.

Взяв девочку за руку, он поплёлся домой. Жене такой подарок, естественно, не пришёлся по душе. Нагулянный ребёнок чёрт знает от кого, про мать Уил наврал, не мог же он признаться, что переспал с лесной ведьмой, иначе бы девочку линчевали в деревне, а ему и его семье пришлось несладко.

Маленькой Мии дали новое имя – Генриетта Доротея. Малышка разительно отличалась от младших брата и сестры, мирно лежавших в люльках. Девочка была похожа на маленькую принцессу из сказки, так хороша и обворожительна она была. Генриетта оказалась на редкость ласковым и покладистым ребенком, и Уильям быстро, искренне полюбил дочь, не представляя, как мог сомневаться в ней раньше.

А вот Марта, его жена, не питала к малютке столь добрых чувств, единственным, что стремительно разрасталось в её скверном сердце по отношению к девочке, было презрение. Она ревновала супруга к маленькой Генриетте, ей постоянно чудилось, что Уил забросил близнецов и всё внимание отдал «незаконной приблуде», так она иной раз с издёвкой называла девочку. Но муж резко осекал злобную супружницу и грозился поколотить, если та и впредь будет позволять себе унижать и обижать малышку.

«Я дал слово её матери, что в моём доме она не будет знать унижения и не претерпит обиды». Так сказал мой отец мачехе. И сколь ни исхитрялась, сколь ни пыталась она вызнать, кто моя мать, так и не удалось ей выведать ни словечка правды. Что-что, а язык за зубами Уильям Вильд держать умел.

Шли годы, Генриетта подрастала, росли и Иоганн с Марией. Уильям не замечал, как жена науськивает и настраивает младших детей против старшей сестры. Близнецы внешне очень походили на свою мать, темноволосые и кареглазые, только характеры у них были разные. Мария верховодила братом и не отличалась капризами и своенравием от матери, а Иоганн, напротив, был слабохарактерным и податливым на любые проделки сестры. Марте удалось посеять в душе маленькой Марии неприязнь и ревность по отношению к старшей сестре, а Иоганн лишь был их невольным и трусливым соратником.

Генриетта, конечно, всё это замечала и чувствовала, она не раз пыталась наладить родственные узы с близнецами, но, увы, разница между детьми была столь глубока, как внешне, так и внутренне, что меж ними всегда сохранялась прохладная дистанция. Уильяму старшая дочь не жаловалась, она часто уходила с ним в лес, только там она ощущала себя счастливой, и только там никто не боролся с ней за любовь отца.

Прошло десять лет с того самого дня, когда Уильям Вильд принял в свой дом дочь лесной ведьмы. Из маленькой хрупкой девочки Генриетта выросла в красавицу-невесту. Длинные мягкие волосы, гордость девушки, медовыми волнами струились до пят, пронзительно зелёные глаза обрамлялись пышными светлыми ресницами, а губы алели спелой клубникой. Тонкий стан всегда украшал пояс, перешитый из золотого платья, в котором когда-то маленькая Миа вошла в дом дровосека.

Местные парни уже засматривались на юную красавицу, чья красота могла спорить с королевскими особами, но отец боялся того дня, когда какой-нибудь бойкий прощелыга придёт к нему просить руки старшей и любимой дочери. Недаром опасалась Марта, что Уильям больше будет любить «незаконную» дочь. Нет, он, конечно, и остальных детей любил, но не было в близнецах той открытости и той беззаветной любви, тех огромных сердец, которые любят всё вокруг бескорыстно. А у Генриетты было. И с годами Уильям понял ещё одну истину – не любил он жену свою, Марту, так, как когда-то Кию. Хоть и недолго был он с лесной ведьмой, но знал, что всё было настоящим, таким, каким должно быть между мужчиной и женщиной. Иными тоскливыми днями дровосек один уходил в лес и блуждал, надеясь набрести на ту полянку. Не смог он изгнать из памяти образ Кии, её глаза и голос. Может это были чары, но разве любовь не есть магия сама по себе, древняя и могучая?

За два дня до пятнадцатого дня рождения Генриетты Уил поведал супруге, что хочет сделать дочери поистине королевский подарок – вручить платье из золотой парчи, в память о детском платьишке. К слову сказать, стоило то платье баснословную сумму монет, а потому Марта не пришла в восторг, а разозлилась на мужа. Ей он никогда не дарил таких дорогих одежд, а тут вздумал «незаконной» дочери прикупить наряд, который заказал в соседнем городе аж месяц назад. Представляете, какой скандал там начался? И Мария стала клянчить новое платье. Уильям стукнул со злости по столу и сказал, что подарит платье Генриетте, пусть даже остальные лопнут от зависти. Вот именно тогда и родился в голове мачехи, зревший годами, коварный и жуткий план по избавлению от падчерицы. То есть, меня.