Из переписки моих родственников. Военные годы: 1941-1945

Ирина Роскина

Из переписки моих родственников. Военные годы: 1941-1945

Предисловие

Ниже печатаются письма моих родных. Оригиналы этих писем хранятся в разных архивах, которым я приношу благодарность за предоставление мне копий для публикации. Автографы писем Наташи Роскиной к отцу хранятся в Отделе редких книг и рукописей библиотеки им. Хесбурга (Университет Нотр-Дам, США); автографы писем А. И. Роскина и автографы писем С. Д. Спасского хранятся в Российском Государственном архиве литературы и искусства (Москва) в фонде Н. А. Роскиной; автографы писем Н. Л. Френк – в семейном архиве Е. Г. Френк; автографы остальных писем, текст которых здесь приводится, – в Российской Национальной библиотеке (СПб) в фонде М. И. Гринберга.

Несколько слов об авторах писем.

Моя прабабушка, мамина бабушка Роза, Роза Наумовна Рабинович, урожд. Матусовская (1880–1951) рано осталась вдовой с тремя детьми. Всю жизнь я знала, что бабушкин муж – военный врач Давид Моисеевич Рабинович (1871–1919) – умер, заразившись сыпным тифом во фронтовом госпитале во время Первой мировой войны. Только недавно я сообразила, что в 1919 г. в Сочи война шла Гражданская, а не Первая мировая, и, видимо, он участвовал в ней на стороне белых (наверное, в Добровольческой армии), чем и объясняется некая туманность, с которой мне в советское время о той их жизни рассказывали.

Овдовев, Роза Наумовна пекла на продажу миндальные пирожные, печатала на машинке, работала библиотекарем. В общем, растила детей, а потом и внуков. Считалось, что детям совершенно необходимы частные уроки музыки и иностранных языков.

Старшая дочь Розы Наумовны, Надежда Давыдовна (1901–1938), когда они вернулись из Сочи (а может быть, уже из Крыма, где не поспели на пароход в эмиграцию), поступила на историко-филологический факультет Петроградского университета, но вынуждена была учение бросить, чтобы зарабатывать на жизнь. Занялась стенографией и машинописью. Она умерла, попав, задумавшись, под трамвай, ей ампутировали ногу, но началась эмболия. Осталось двое детей: от писателя Александра Иосифовича Роскина (1898–1941) Наташа Роскина (моя мама, ее в детстве называли и Пуша, и Туся, она родилась в ноябре 1927, к началу войны ей было 13 лет) и от поэта Сергея Дмитриевича Спасского (1898–1956) Алеша (Лека, к началу войны семилетний) Спасский.

У второй дочери Розы Наумовны, микробиолога Лидии Давыдовны (1905–1971) и ее мужа Марка Иосифовича Гринберга (1896–1957), специалиста в области энергетического машиностроения, главного конструктора паровых и газовых турбин Ленинградского металлического завода (ЛМЗ), было двое сыновей. К началу войны Сереже – десять лет, а Жене – семь.

Близким им всем человеком была сестра М. И. Гринберга писательница Изабелла Иосифовна Гринберг (1898–1956).

Младший сын Розы Наумовны, Григорий Давыдович (Гога; 1910–1953), физик, работавший в Государственном оптическом институте (ГОИ), во время войны женился на Фриде Ароновне Перельман (1910–1985).

Родственные отношения поддерживались с двоюродной сестрой Розы Наумовны Саррой Борисовной Дыховичной и ее семьей: дочерью, Ниной Лазаревной Френк, мужем Нины архитектором Григорием Харитоновичем Френком, и их дочкой Катюшей (ей через два месяца после начала войны исполнилось двенадцать).

Кроме москвича А. И. Роскина и его братьев все до войны жили в Ленинграде.

О многих упомянутых в письмах людях я не смогла ничего узнать. В таких случаях я делаю сноски, откровенно сообщая «не знаю», чтобы заметно было, вдруг кто-нибудь сможет что-то добавить. Сама я не очевидец тех событий и не историк, так что мои комментарии к письмам носят характер непоследовательный.

В некоторых случаях я добавляю от себя пояснения в тексте – они выделены курсивом.

Ирина Роскина

Часть первая. 1941

Весной 1941 г. Сергей Дмитриевич Спасский выхлопотал в Союзе писателей литфондовскую дачу, чтобы поселить там на лето Наташу и Алешу с их бабушкой Розой Наумовной, а также свою дочь Веронику с ее теткой Кларой Гитмановной Каплун. Переехали на дачу поздновато, так как погода была прохладная. И вот война уже началась – знаменитая речь Молотова с сообщением о начале войны транслировалась по радио 22 июня в 12 часов 15 минут, – а моя тринадцатилетняя мама Наташа Роскина пишет в тот день своему отцу (она называла его прозвищем Зек), еще не зная о войне.

1. Наташа Роскина – А. И. Роскину (со ст. Сиверская Ленинградской обл. в Москву). 22 июня 1941

Дорогой Зек!

Ну, вот я и на даче. Мы с С<ергеем> Д<митриевичем> приехали на грузовике. В этот день погода была чудесная и мой нос очень обгорел, стал таким красным, что все ужасались (теперь он уже потемнел). Дачка у нас неплохая, речка рядом, но я еще не купалась, м. б., сегодня начну. Напротив нас архфондовский[1] лагерь, в котором живет Катя Френк. Ребятам прививают трудовые навыки и заставляют стирать свое белье, мыть на кухне посуду и полоть грядки в колхозе. Я взяла с собой из еще не прочитанного том Тургенева и Достоевского, да еще «Семью Оппенгейм»[2]. Крокетная площадка здесь есть, но ее нужно расчистить, и мы пока в крокет не играем. Вообще я не могу сказать, что мне очень скучно (конечно, не слишком и весело, как всегда на даче). Мы ходим гулять, катаемся на лодке.

Зек, напиши мне, когда же ты к нам приедешь?

В начале июля к нам, кажется, собираются Гриша с Ниной Георгиевной[3]. Целую тебя крепко, дорогой Зечек, пиши. Твоя Н<аташа> Бабушка и Алеша шлют привет.

2. Наташа Роскина – А. И. Роскину (из Ленинграда в Москву). 26 июня 1941

Дорогой Зек! Получили твои письма.

Мы вчера вернулись с дачи. Грузтакси не было и мы запаковались и сдали вещи в багаж, а сегодня получили их. До вокзала наши вещи везла телега, которой пришлось совершить два рейса, т. к. у нас вместе с Вероникиной тетей, Кларой Гитмановной[4], было огромное количество вещей – ведь мы рассчитывали на грузовик. В результате у нас оказалось 450 килограммов. Получив вещи из багажа, мы на тележке (т. е. не мы, а грузчик) везли их домой. Но в общем, настроение у нас хорошее. Погода тоже хорошая. Я читала твою статью в «Известиях»[5]. Мне было очень интересно. Вообще твои статьи о Горьком и особенно о Чехове очень приятно и интересно читать, т. к. в них чувствуется большая теплота и любовь. И написаны они очень как-то осторожно и внимательно. Ну, всего хорошего. Очень бы хотелось тебя повидать, но, видно, теперь опять откладывается наша встреча.

Очень хочется мне тебя увидеть и обнять, но пока приходится ограничиваться воздушным поцелуем. Итак – тысяча воздушных поцелуев.

Не забывай меня, дорогой Зек. Н<аташа> На-днях бабушка тебе ответит.

3. Наташа Роскина – А. И. Роскину (из Ленинграда в Москву)5 июля 1941

Дорогой Зек, сегодня уезжаем. Мы с Алешей едем с Литфондом[6]. Там масса знакомых – напр., Сережа и Женя Гринберги, Катя Френк (Архфонд к нам присоединился) и много других. М.б., бабушка поедет с нами, но это еще неизвестно. По приезде, конечно, немедленно сообщу адрес. У меня настроение сейчас хорошее, думаю, что нам там будет хорошо. Взяли несколько книг, шахматы, шашки и др.

Целую тебя крепко, дорогой, любимый Зек. Твоя Н<аташа>

Эвакуация женщин и детей из Ленинграда началась 29 июня 1941, так что, хоть они не были первыми отъезжающими, все-таки это было еще в самом начале.

Не знаю, каким образом мальчики Гринберги эвакуировались с Литфондом. Возможно, благодаря родству с литератором тетей Беллой – Изабелла Иосифовна Гринберг, которая, видимо, была активна в Ленинградском отделении Союза писателей.

Совсем неясно мне, почему Спасский не отправил с этим эшелоном свою дочь Веронику. Возможно, из-за присущего ему оптимизма, – у него был ровный приятный характер, в отличие от мрачного А. И. Роскина, предчувствующего, что война будет тяжелой.

Зря Наташа надеялась, что с ними поедет и бабушка, – бабушке ехать не разрешили, не хватило места. Она потом добиралась сама, сразу вслед за ними выехала.

Катя Френк говорила мне, что литфондовские и архфондовские дети в эшелоне ехали в разных вагонах и не виделись. Мама мне вообще про военные годы почти не рассказывала. Но был эпизод, который она часто вспоминала со смехом: в поезде они выбросили в окно взятую с собой в дорогу жареную курицу – им показалось, что курица уже попахивает. Ну, ясное дело, как потом об этой курице много лет жалели.

Дети приехали в Гаврилов-Ям, небольшой городок на реке Которосль в 46 километрах от Ярославля – первое место эвакуации Детского лагеря-интерната Литфонда (его по-разному называют, но суть одна). Они не пишут (возможно, им уже объяснили, что именно нельзя писать по цензурным соображения), как долго они ехали, сколько стояли в поле, пережидая бомбежки (Бологое бомбили начиная с 1го июля).

4. Женя Гринберг и Наташа Роскина – Л. Д. Гринберг (из Гаврилова Яма Ярославской обл. в Ленинград) [без даты, начало июля 1941]

Дорогая мамочка, мне здесь очень хорошо. Ты привези мне чего-нибудь из игрушек, которые я забыл, и попроси папу, чтобы он, когда будет ехать с завода[7], если там будет игрушечный магазин, что-нибудь мне купил. С Лекой мы живем в комнате, и у нас был сначала один матрац, и Лека спал на моем, а теперь Леке мешок набили. У нас есть садик. Я играю с Лекой. Нам очень весело. Твой Женя

Дорогая тетя Лидочка, ты можешь быть совершенно спокойна за детей, им очень хорошо. Я прихожу к ним несколько раз в день. Кормят неплохо. Крепко тебя целую.

Высылайте бабушку. Н<аташа>

Женичкина просьба купить игрушек в тот момент – в начале июля 1941 – еще не звучала странно: в первый месяц войны не произошло никаких изменений в торговой жизни города. Напротив, для удобства населения магазинам, предприятиям общепита и коммунального обслуживания было предписано увеличить количество рабочих часов.

5. Р. Н. Рабинович – Л. Д. Гринберг (в Ленинград с дороги). 9 июля 1941 9 веч.

Дорогая Лидусенька! Подъезжаем к Рыбинску. Чувствую себя хорошо. Тепло, но нет изнуряющей жары. Беспокоюсь о вас. Пиши мне до востребования. Постарайся, родная, придти в равновесие и подкрепить свое здоровье. Пожалуйста, позвони Нюше, передай ей привет и пусть она передаст от меня поклон Варе[8]. Мы без газет и без радио – ужасно неприятная отчужденность от всего мира. С Лили[9] мы расстанемся в Ярославле, я поеду к детям[10]. Горячо целую тебя и Марка[11].

С конца июня А. И. Роскин уже на казарменном положении: услышав объявление о начале войны, он сразу пошел в военкомат. По возрасту – ему уже исполнилось 43 года – на шесть лет старше военнообязанных (по приказу от 23 июня 1941 г. призывали родившихся с 1905 по 1918 гг.), Роскин не подлежал мобилизации, он пошел в армию добровольцем и был зачислен в Народное ополчение[12].

6 июля ополченцы – не знаю, все ли или только района Красной Пресни (по местоположению Союза писателей) покинули казармы, находившиеся в помещении ГИТИСа.

В очерке «Памяти Александра Иосифовича Роскина» В. С. Гроссман описывает свою последнюю встречу с Роскиным: «В последний раз я видел Роскина 5 июля 1941 года, за день до ухода ополчения из Москвы на фронт. Он стоял среди пыльного пустого переулка и смотрел вслед близкому ему человеку, женщине, уходившей после прощания с ним. Вот она дошла до угла, свернула в переулок, а Роскин все стоял среди мостовой… Я не окликнул его. То было прощание с жизнью… Часовой, стоявший у дверей казармы, с любопытством смотрел на высокого человека, застывшего среди улицы. Роскин махнул рукой и решительным, быстрым шагом пошел к двери… Вот таким я его помню и сейчас, седого, высокого, быстрым шагом идущего навстречу своей благородной и суровой судьбе».

http://www.pseudology.org/evrei/Roskin_AI.htm

По словам Б. Рунина (см. его воспоминания «Писательская рота» http://smol1941.narod.ru/runin.htm), ополченцы «ушли на войну» в буквальном смысле слова: они шли пешком на запад, в сторону Смоленска, пройдя сначала всю Москву и остановившись почему-то у входа в Клуб писателей, естественно, не зная, что через несколько лет там установят мемориальную доску с фамилиями погибших московских писателей, среди которых будет и А. И. Роскин, из-под Смоленска не вернувшийся. Писательское ополчение попало в окружение. Никто не видел ни гибели Роскина, ни его пленения. Кто-то сочинил романтическую версию о его самоубийстве с целью избежать плена, но она не подтвердилась.

Письма Роскина из действующей армии полны тревоги за близких.

6. А. И. Роскин – Р. Н. Рабинович (из действующей армии в Ленинград). 10 июля 1941

Дорогая Роза Наумовна, совершенно не знаю, где Вы находитесь. Что касается меня, то я в ополчении, и также не знаю, где буду находиться в ближайшее время. Если выяснится точный адрес Ваш и Наташи – то пока единственный выход писать на мой московский адрес, так как мне в конце концов передадут. Я достал немного денег, но куда и на чье имя их послать? О Наташе знаю только одно, что она в Ярославской обл. в Гаврилове яме[13] (или яре? – м. б. телеграф перепутал?). Крепко жму вашу руку. Ваш АР

В Ленинграде еще обсуждается, кто из знакомых уезжает, а кто не хочет или кому не удается эвакуироваться, и все – и Гринберги, и Френки – волнуются об отправленных детях, и жаждут писем и подробностей, и еще некоторое время кажется, что, возможно, все и обойдется.

Идет строительство укреплений, но город еще не подвергается артиллерийским обстрелам, начавшимся с четвертого сентября, и еще не введена карточная система снабжения [14](ее начали вводить с 18 июля 1941 г.), так что из Ленинграда еще посылают посылки в эвакуацию.

7. Л. Д. Гринберг – Р. Н. Рабинович (из Ленинграда в Гаврилов Ям Ярославской обл.). 11 июля 1941

Дорогая мамусенька, получила твое письмо с дороги от 8/VII без наименования,

откуда ты пишешь, но зато с полной порцией деревенских поклонов родственникам. Как быстро ты околхозилась! Пишу тебе утром, адрес ребят узнала вечером и напишу еще сегодня, от них лично еще ничего не имела, но знаю, что они доехали и устроились. Женичка[15] сегодня должна уехать, очень она волнуется, едет одна совсем. Наша Нина[16] не поедет, а моя раба[17] собирается, если ей это удастся. Я думала тогда взять Нюшу за бока. Да, Нюша тоже получила твою открытку, она пригласила Сарру к обеду и та в восторге. На Ярославль мы тебе не писали. Скорее сообщи адрес свой личный. Крепко тебя обнимаю и целую. Лида.

Моя заведующая сегодня уезжает из Ленинграда.

8. [Дети – родителям] (телеграмма из Гаврилова Яма Ярославской обл. в Ленинград). 12 июля 1941

Все здоровы целуем телеграфьте благополучие

9. Р. Н. Рабинович – Л. Д. Гринберг (телеграмма из Ярославля в Ленинград) 12 июля 1941

Завтра еду ребятам в Гаврилов Здорова Целую

10. Г. Х. Френк – Катюше Френк (из Ленинграда в село Великое Гаврилово-Ямского р-на Ярославской обл.). 13 июля 1941

Дорогая Катюшенька!

Вчера вечером сидели у Зины Шнеер[18], и вдруг позвонила бабушка и сказала, что получено твое первое письмо, в котором ты пишешь, что всем вам очень весело, жарко и есть кипящая вода. Ждем от тебя подробных сведений о твоем житье на месте. Живете ли большими группами в избе или по две-три девочки. С кем ты живешь вместе. Что вы делаете в течение дня, помогаете ли по хозяйству, купаетесь ли в речке. Как вас кормит Виктор Савельевич[19]. Правда ли, что купили корову. Это должно быть для того, чтобы у маленьких было молоко. Напиши так же, Катюшенька, как поживают твои вещи. Не стесняйся и напиши правду что пропало.

Тетя Розочка поехала в ваши края и поселится с Литфондовскими ребятами: Наташей, Сережей, Женей, и Алешей Спасским. Там же живет Надя Копелянская со своим Алешей[20].

Далеко ли они живут от вас и есть ли возможность с ними видаться? Женя Минц[21] в Ленинграде. Скажи Алеше Минц, что все его родные здоровы.

Крепко тебя целую. Твой папа

11. Р. Н. Рабинович – Л. Д. Гринберг (телеграмма из Ярославля в Ленинград). 15 июля 1941

Одиннадцатого встретилась четырьмя детьми общее ликование здоровы Катюша семи километрах съезжу адрес Гаврилов Ям востребования целую всех

12. Л. Д. Гринберг – Сергею Гринбергу (из Ленинграда в Гаврилов Ям Ярославской обл.). 16 июля 1941

Дорогой Сереженька, наконец-то получила твое письмо с описанием путешествия. Здорово вам досталось, но нашел ли ты свой мешок с постелью на вторую ночь, ты не пишешь. Напиши, с тобой ли вместе Алеша Копелянский, Авраменко и Кривошеев[22]. Наташа пишет, что она часто встречает Алешину маму, а ты? Работаешь ли ты где-нибудь, ведь вам нужно, наверное, помогать там по хозяйству или в колхозе?

Я послала вчера письмо Леше и Жене, от Наташи мы получили уже много писем, она все ждет бабушку. Теперь-то бабушка уже доехала. Скажи ей, что пришла и ее поздравительная телеграмма[23]. Твоих товарищей никого во дворе нет. Была у нас настоящая африканская жара, а сегодня уже прохладно. Пиши почаще, мой дорогой, про все, что ты делаешь, как живешь, кто руководитель твоей группы? У нас всё спокойно, все здоровы, поцелуй бабушку и всех наших ребят.

Целую тебя. Мама

13. А. И. Роскин – Наташе Роскиной (из действующей армии в Гаврилов Ям Ярославской обл.). 16 июля 1941

Дорогая Наташа, я нахожусь на военной службе (в ополчении) и поэтому мне пока трудно будет поддерживать с тобой регулярную переписку. Однако ты обязательно пиши на мой московский адрес. Мотя[24] будет как-нибудь мне доставлять твои письма. Я очень беспокоюсь насчет того, что ты без денег, но пока еще никак не могу уладить этого вопроса[25]. Надеюсь, что в ближайшее время все это благополучно разрешится. Будь здорова, спокойна, весела, кланяйся Алеше. Крепко целую тебя и обнимаю, пиши поподробнее. Папа.

14. Л. Д. Гринберг – Р. Н. Рабинович (из Ленинграда в Гаврилов Ям Ярославской обл.). 19 июля 1941

Дорогая мамуся, сразу по получении твоей телеграммы из Гаврилова Яма я выслала тебе 200 р. Вчера пришла твоя телеграмма Гошке[26], где мы старались прочесть между строк. Ясно, что ты не работаешь. Об условиях жизни вашей мы примерно знаем по письмам других, в частности Нади Копелянской. Хотела выслать тебе сегодня [денег], но тут распространился слух, что детей может быть переведут в другое место. Поэтому я пока воздерживаюсь, а завтра, наверное, вышлю, если узнаю что-нибудь точнее. В связи с предполагаемым Мариным отъездом[27] я получила расчет в лаборатории, стоило это двух дней терзаний и унижений. Сейчас иду за деньгами. Тем временем у Мары ситуация изменилась и теперь я совсем не знаю, как быть. Ехать к вам или ждать изменений у Мары – не знаю. Вечером будет семейный совет. Во всяком случае будь готова к неожиданностям любого рода. Гошка возможно тоже выедет на периферию. Пиши на адрес Нюши или Веры Львовны[28] – они самые сидячие. Замоталась со сборами очень. До сих пор от тебя нет письма, только телеграммы. Мамуся, родная, держись, кушай и не переутомляй себя. Целую, Лида

15. Р. Н. Рабинович – Л. Д. Гринберг (из Гаврилова Яма Ярославской обл. в Ленинград). 20 июля 1941

Дорогая Лидусенька, я в ужасной тревоге о вас, и в частности о Гогоше: не получила от него ничего, а послала ему 4 письма и 2 телеграммы. От тебя получила только письмо от 11-го, ждем с нетерпением дальнейших известий.

Вчера водили детей[29] в баню. Маленьких я сама мыла и одевала; все прошло совершенно благополучно. Здесь очень славная врачиха по фамилии Шафер, она составляла на всех медицинские карточки. Настроение у ребят хорошее, преимущественно у маленьких. Наташу пристроили работать в библиотеке (своей) и она как-будто немножко успокоилась. Скрашивает жизнь земляника.

Лидочка, сколько ты работаешь и когда возвращаешься домой? Все-таки ты спишь в своей кровати и нормально питаешься, а это немало значит.

Уехала ли Женя Будде? Мне теперь очень жаль, что Гуленька[30] не здесь. Знакомых есть порядочно, но всем некогда. Освобождена ли Ниночка[31] от работ? Как ее здоровье и как твое? Что поделывает Беллочка[32]? Вчера я писала Сарре. Думаю о вас всех постоянно. Приехала женщина из Ленинграда, я имела вести от 16-го.

Радио у меня есть в квартире, т. ч. я в курсе событий. Не знаешь ли ты, что с С<ергеем> Д<митриевичем>? Шура тоже мобилизован. Если тебе звонит В. Л., скажи ей, что Наташа писала ей несколько раз, она здорова. Телефон В. Л. Б-2–82–08. Лидочек, еще нет месяца, что началась война, а мне кажется, что прошло два года. Обнимаю и горячо целую тебя и Мару, Гогошу, Френков. Привет Нине. Твоя мама

16. Л. Д. Гринберг – Р. Н. Рабинович (из Ленинграда в Гаврилов Ям Ярославской обл.). 21 июля 1941

Дорогая моя мамуся, наконец-то получила от тебя письмо от 15/VII. Читаю все между строк. Досталось тебе как следует быть. Но твоя терраска меня совсем не устраивает. Ведь к зиме еще труднее будет подобрать помещение, как же ты будешь? Далеко ли ты находишься от Наташи теперь, после их переезда?

Ты сознательно опускаешь все подробности, но ведь интересно знать хоть какие-нибудь детали. Ты их «докармливаешь земляникой»: они сыты или нет? Где ты их кормишь? Они к тебе приходят или ты к ним? Пускают ли тебя в лагерь или нет? Что ты теперь делаешь целый день? Отошла ли после дороги? Есть ли у тебя кровать? Ведь мешка ты не взяла.

В Литфонде нет почти никакой информации. Единственное, что они предложили заплатить по 60 р. в месяц за ребенка[33], чтобы улучшить питание, т. к. им дают 4 р. на ребенка и этого, конечно, мало. Я говорила сегодня с Кл<арой> Гитм<ановной >, с которой я познакомилась теперь по телефону, она получила твое и Наташино письма вчера и собирается ответить. От С<ергея> Д<митриевича> наконец пришло известие от 16/VII, где он пишет, что в ближайшее время будет прикреплен к части и тогда будет иметь № почтового ящика, до сих пор он переезжал с места на место. Но самое пикантное вышло с деньгами. Она заявила мне, что узнала, что в Литфонде нужно платить, и что она заплатит за Леку и Наташу. Когда я запротестовала, она ответила, что у нее с С<ергеем> Д<митриевичем> свои счеты и чтобы я не вмешивалась, кроме того, она надеется получить деньги за дачу обратно, но даже если ей этого не удастся, то все равно у нее есть для этого деньги. Я ее поблагодарила, возражений моих она не хотела слушать. Очень любезно с ее стороны.

Шура[34] присылал тут открытки тебе и В. Л.[35] и спрашивал, куда послать деньги, так как он, вероятно, скоро выедет из Москвы, возможно, уже уехал. Он в ополчении. В. Л. ему ответила, что в Гаврилов Ям, что он, вероятно, и сделал. (Кстати, я это сказала Кларе Гитмановне, но она мне заявила, что эти деньги нужны тебе и чтоб я не смела противоречить).

Что ты сделала с пенсионными книжками? Нужны ли тебе отсюда какие-нибудь документы?

Я послала тебе один раз 100 р., теперь я задержала высылку из-за слухов о переводе детей. Очевидно, это ложные слухи. Я завтра вышлю тебе по адресу 200 р.

Положение мое теперь пиковое и я в полном смятении. Уход из лаборатории был очень труден – и я не у дел чувствую себя совсем погано. Мара застрял на неопределенный срок, оставаться в роли домохозяйки мне ни с какой стороны не улыбается, а ехать к вам ты не советуешь, да, признаться, я и сама не знаю, нужно ли это? Могу ли я принести детям пользу? Или я буду болтаться без толка? Оставлять Мару мне тоже неохота без определенной нужды, а он не хочет, чтобы я здесь оставалась. Не знаю, что и придумать.

У Нины[36] тоже каждый день новые новости: то она должна была ехать с Гришей в Кострому, то ему предложили записаться в ополчение, еще неизвестно, чем это кончится. Ехать она хочет с Саррой, но страдает от этого ужасно, конечно. От Катюши нет никаких известий, одна открытка от 9/VII и все. Если бы Нина знала, что ей там плохо – это было бы для нее толчком. Денег у них нет по-прежнему. Женичка доехала до Гали, они уже вместе. Дальше не знаю, что она будет делать.

Нюша мне помогает, но ночует все же дома или на Некрасовой, или у Марфуши[37]. Я не возражаю, конечно, ведь она там нужнее, но вообще получается ни то ни се, я с ней не сговорилась об условиях, не знаю, сколько ей платить. М.Сол. еще в Л-де, девочку отослала со знакомыми[38]. Циля привезла Адочку домой[39]. Вообще много ребят вернулось по предложению[40]. К вам выехала баржа с мамашами, потому что были тревожные письма.

С Гошей часто видимся и каждый день говорим по телефону. Он собирает чемоданы, но срок отъезда еще неизвестен.

Могла ли бы я устроиться по специальности в Гавриловом Яме? Пиши подробнее. Крепко обнимаю. Лида

17. Женя Гринберг – Л. Д. Гринберг (из Гаврилова Яма Ярославской обл. в Ленинград). 23 июля 1941

Дорогие мама и папа!

Мне очень здесь хорошо. Мне здесь мальчики сделали лук и Мише Козакову[41] тоже. Может быть, ты знаешь Мишину маму? Миша очень хороший, но большой шалун. С Сережей и Наташей я видаюсь мало, они в другом доме живут. Сегодня я кушал очень хорошо, желудок у меня в порядке. Мы часто ходим в гости к бабушке, и она нас чем-то вкусным угощает.